Мы бросились к месту посадки, но нас ждало разочарование. Вертолётчики направлялись к ленинградским геологам. Зато Троицкий и Корякин смогли воспользоваться этой оказией, чтобы улететь в свой маршрут.
На другой день в Ню-Олесунн пожаловал незваный циклон, принёсший резкое ухудшение погоды: сильный ветер, морось и низкую облачность. И вот, когда никто из нас не ожидал, что вертолёты могут прибыть сюда, они, словно назло природе, вдруг появились над заливом. Из окна флагманской машины приветливо машет Василий Фурсов. Через минуту он уже на земле, и мы жмём его руку.
— У вас всё готово? — спрашивает командир.
— Всё! — отвечаю я. — Вот только груз лежит на площади у Дома Амундсена.
Фурсов, не дослушав меня, тут же полез в кабину вертолёта. Быстро заработали лопасти ещё не успевшего остыть двигателя, и в одно мгновение машина взмыла в воздух. Когда мы прибежали на центральную площадь посёлка, Фурсов уже по-хозяйски разглядывал наше имущество, прикидывая, сколько понадобится сделать рейсов ему и командиру второго вертолёта Льву Власову, чтобы забросить гляциологическое «добро» на ледник.
Вместе с лётчиками идём в наш дом, забираем рюкзаки и приборы. Оглядев комнаты, в которых мы жили, бортмеханик не удержался от возгласа:
— Ну и хоромы отхватили гляциологи на земле — не то что на леднике!
— А мы, между прочим, дорогой товарищ, их и не хватали: нам так дали, — парировал Володя Михалёв, — а на леднике нас вполне устраивает КАПШ!
В первый полет, хотя он и рекогносцировочный, берём довольно много груза да ещё садимся вдвоём с Михалёвым. Место второго (правого) пилота рядом с Фурсовым временно занимает опытный лётчик Лев Николаевич Власов.
В считанные минуты переносимся по диагонали через фьорд, и вот уже под нами не холодная вода залива, а изборождённая тысячами трещин и промоин загрязнённая голубовато-сероватая поверхность широкого языка Королевского ледника. Бесчисленные потоки талых речушек и ручьёв стремительно скатываются со льда в пропасти и залив. Вертолёт продолжает набирать высоту. Справа от нас остались выстроившиеся друг за другом массивные горы-близнецы Три Короны — Свеа, Нора и Дана. Влево уходит вытянутое меж острых гор узкое ледниковое плато Исаксена, где в 1934 году работал Ханс Альман.
Вот и Хольтедальфонна! Сверху поверхность ледникового плато напоминает отбеленную накрахмаленную простыню. Дальние склоны гор медленно начинают затягиваться непрозрачной темно-серой вуалью: там, по всей вероятности, уже идёт сильный снег с дождём. Подножия ближних гор, окаймляющих плато, тонут в грязных лохмотьях рваного тумана. Торчащие из него отдельные вершины напоминают сказочные замки и башни, словно висящие в небе. Погода ухудшается. Где-то уже рядом должна находиться и наша цель — ледораздел плато. Определить с воздуха место, где будет создана станция гляциологов, всегда представляет сложную задачу. На узенькой вертикальной лесенке, на которой обычно стоит бортмеханик за спиной правого пилота, сейчас маячит высокая худощавая фигура Володи Михалёва. По просьбе Фурсова он должен показать ему нужную нам точку. Вот Володя что-то кричит лётчикам, усиленно жестикулируя левой рукой: видно, обнаружил искомое место!
Начинаем быстро снижаться. Белое полотно снежной пустыни приближается к иллюминатору с кинематографической быстротой. Вертолёт резко ложится на левый борт, и я замечаю на слепящей глаза однообразной белизне поверхности плато Хольтедаля взрыв дымовой шашки. С её помощью лётчик определяет направление ветра и уточняет манёвр посадки. Прежде здесь ещё никто не опускался на летательных аппаратах, никто не знает толщину и плотность снежного покрова, ориентировку и расположение замаскированных снегом коварных трещин. Отсутствие этих важных сведений должно беспокоить лётчиков. Корпус машины начинает дрожать и вибрировать всё сильнее и сильнее, значит, зависаем над ледником и через несколько секунд мягкие колеса коснутся его поверхности. Но что такое? Какая-то неведомая сила накрывает нас полупрозрачным колпаком. Мгновение — и он приподымается, а затем вновь опускается. Ну конечно же, это туман, предательски подкравшийся сюда, решил, видимо, затеять неуместную сейчас игру «в кошки-мышки». Длинная рука Снежной королевы дотянулась и до плато Хольтедаля, стараясь не пустить в свои владения гляциологов. Фурсов стремительно бросает тяжёлую машину вверх и вырывается из навязчивых объятий небольшого облака, плывущего по самому ледоразделу.
Сделав несколько кругов над этим местом, вновь идём на посадку, и опять непонятно откуда взявшийся туман обволакивает все вокруг. Приходится ещё раз поспешно ретироваться. Неприятная воздушная игра «в кошки-мышки» продолжается. В такой погодной ситуации командир вертолёта имеет полное право принять решение вернуться в Ню-Олесунн.
Не один раз приходилось нам летать с Василием Фёдоровичем Фурсовым на Шпицбергене, и всегда поражался я его исключительной выдержкой, настойчивостью, мастерством, мужеством, его чувством ответственности за порученное дело независимо от того, сложное задание или простое. Хотя, откровенно говоря, любой полет над фьордами, горами и ледниками архипелага не совсем правильно укладывать в понятие «простой»! Василий влюблён в свою рискованную профессию. Про таких людей обычно говорят: «Летает смело, красиво и надёжно!»
Ещё в Баренцбурге он как-то разоткровенничался:
— Знаешь, чем мне нравится работать на вертолёте? Летаю низко, неторопливо, могу любоваться природой: все хорошо видно из кабины. Если есть необходимость — почти всегда можно сесть. А вот скажи, какое получаешь удовольствие, летая на реактивном самолёте? Носишься над облаками, словно заводной, с большой высоты ничего толком не увидишь, что делается на земле, да ещё подай тебе солидный аэродром, чтобы сесть!…
Вот и теперь Фурсов, конечно же, знает, как важно нам сейчас попасть на ледник. Поэтому пилот целеустремлённо, но не бесшабашно продолжает борьбу с коварными силами природы, упорно «перескакивает» с одного места на другое, пока наконец не выбирает наиболее удачный момент для посадки.
Привычным рывком бортмеханик открывает дверь и ловко спрыгивает с подножки вертолёта, висящего в метре от поверхности ледника. В тот же миг человек проваливается в рыхлый снег почти до пояса — верный сигнал пилоту о невозможности садиться в этом гиблом месте. Механик выбирается из снежного «капкана» и уходит в сторону. Пройдя метров 100, он останавливается и вдруг начинает очень энергично топать ногами. Издали его занятие напоминает зажигательный африканский танец. Лишь убедившись в надёжности «площадки», наш расторопный механик разводит руки в стороны, изображая букву «Т». Получив «добро» на посадку, Фурсов осторожно подводит свою семитонную «стрекозу» вплотную к одиноко стоящему на леднике человеку и аккуратно прижимает её к поверхности. Колеса плавно, но глубоко продырявливают рыхлый, сильно насыщенный талой водой снег и тонут в нём до самого верха. Тогда пилот слегка приподнимает передние «ноги» вертолёта, и механик подкладывает под них специально захваченный для этого деревянный трап. Вздыбленная машина вскоре принимает горизонтальное положение. Но чтобы ненароком не упасть набок и не провалить огромной тяжестью находящийся, возможно, в этом месте снежный «мост», Фурсов не выключает двигателя, и лопасти продолжают резать со свистом воздух.
Командир знаками показывает, чтобы мы быстрее разгружали вертолёт: необходимо сделать сюда ещё один рейс сразу двумя машинами, а погода ждать не будет. В пожарном порядке выбрасываем на снег палатку, продукты, рацию, спальные мешки и приборы — всё необходимое для того, чтобы можно было жить и работать на леднике, если вертолёты не смогут вернуться. Арктика остаётся Арктикой и в наши дни: она по-прежнему изменчива, коварна и даже зла по отношению к человеку, который не хочет считаться с её повадками.
Аврал окончен. Бортмеханик последним садится в вертолёт, захлопывая за собой дверь, когда длинные усы-лопасти уже выпрямились от сильного вращения винта. Тупорылый, с виду неуклюжий Ми-4 словно ожил — задрожал, затем слегка пошевелился, едва заметно, чуточку лениво приподнял передние колеса и снова опустил их в снежную борозду. Постепенно нараставший шум двигателя достиг апогея. Машину будто охватил болезненный озноб: она стала покачиваться из стороны в сторону, как уставший путник. Потом неторопливо, совсем по-деловому легко вытащила наружу свои растопыренные ноги и полетела вперёд, едва не касаясь ледника широким округлым носом. Десятки раз видел я, как взлетают вертолёты, но, как мальчишка, готов ещё и ещё раз любоваться этим зрелищем.
По просьбе Фурсова я вместе с Володей Михалёвым принялся вытаптывать площадки для обоих вертолётов. Незаметно прошёл час нашего «топтания» — снег уплотнился, осел, и наши ноги почти уже не проваливались. Во время этой необычной работы нам удалось «нащупать» несколько узких трещин, секущих плато даже в самой верхней его части. Но вот снова донёсся далёкий прерывистый гул — приближались вертолёты. Туман тем временем немного откочевал в сторону, затаясь недалеко, под крутым склоном горы.
Скоро на наши «вертодромы» опустились машины Фурсова и Власова. Они доставили третьего сотрудника станции — Славу Маркина и весь остальной груз.
Лётчики не могли долго задерживаться: неприятный туман опять облизывал своим мягким светло-серым языком недалёкие подступы к плато — Снежная королева готовилась начать новую осаду нашего лагеря. Лётчики направились к своим ярко-красным машинам. Вдруг Лев Власов обернулся и крикнул:
— Всё-таки, когда вы станете вызывать нас из Баренцбурга, учитывайте погоду, а то при такой, как сегодня, можем вас и не найти.
— Не пугай ты, Лев, людей раньше времени! Всё будет нормально — найдём их и доставим, как надо, в лучшем виде! — весело перебил своего товарища Василий Фурсов, а затем добавил: — А вообще-то, друзья, старайтесь «сделать» погоду получше!
Едва стих шум растворившихся на горизонте вертолётов, как мы быстро очутились во власти мутного тумана. В момент исчезла видимость, посыпался мелкий холодный дождик вперемежку со снегом, резко усилились порывы ветра со стороны моря. Все это заставило нас ускорить монтаж полюбившейся палатки КАПШ и печки с трубами. Когда же приятное тепло и музыка, пойманная «Спидолой», распространились под куполом нашего шатрового дома, настроение вмиг улучшилось и мы даже запели тут же сочинённую песенку на мотив «Трех поросят»: «Нам не страшен дождь и снег, дождь и снег, дождь и снег!»
Прошло немного времени, и мне удалось связаться с радиоцентром «Баренцбург». Дежуривший там оператор Юра Игнатьев с удовольствием сообщил, что слышит нас на «четвёрку».
На другой день неподалёку от лагеря мы принялись сооружать гляциоклиматическую станцию: сначала поднялась на двухметровые «ножки» метеобудка; потом раскинула широкие плечи актинометрическая стрела; оживили белую целину снегомерные рейки, забуренные в фирн, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф и другие приборы. Станция «Ледниковое плато Хольтедаля» приступила к работе…
Несколько суток туман держал нас словно взаперти, не давая возможности уйти в дальние маршруты, во время которых мы собирались измерить величину накопившегося за последнюю зиму снега и определить положение фирновой границы.
Наконец удалось воспользоваться небольшим улучшением погоды и отправиться на восточный склон плато. Идём туда, где горизонтали на крупномасштабной топографической карте вдруг прерываются и тонкие синие ниточки линий сменяются пунктиром. Идём туда, где сохранилось типичное «белое пятно» — сохранилось, видимо, потому, что во время проведения аэрофотосъёмки над этим районом была облачность. Вот почему так получилось, что нашей маленькой экспедиции предстояло во второй половине XX века пройти по неведомым землям.
Все трое на лыжах. Без них и шага не ступишь — проваливаешься ниже колена. Иду головным, в моей руке начало стометрового провода. На другом его конце Маркин. Идущий с ним рядом Михалёв напоминает сейчас дрессировщика. Только у него вместо хлыста и пики длинный снегомерный щуп с делениями. Наш «снежный командир» всё время начеку — внимательно следит за движением своих товарищей, «связанных» проводом. Каждый мой «неверный» шаг тут же корректируется Володей: «Возьми влево, ещё левей, прямо, чуть-чуть правее, так держи». Это делается для того, чтобы не искажался продольный створ снегомерной съёмки, который должен проходить по прямой от места станции до его восточного «угла». Каждые 100 метров остановка: Михалёв измеряет толщину снега, протыкая его своим алюминиевым щупом. Определить границу между сезонным снегом и фирном не очень просто, но Михалёв имеет огромный навык подобных работ на Полярном Урале и Кавказе, причём делает это легко, несмотря на то что вся верхняя толща ледника пропитана талой водой. Каждые полкилометра вырываем шурфы, чтобы определить плотность снежного покрова и выявить запасы зимней влаги.
Спуск с плато незаметен. Его самая высокая часть меньше всего напоминает собой горную вершину, у которой крутые склоны. Здесь, наоборот, они, как правило, очень пологие, иногда волнообразные. Когда я оглядываюсь назад, на моих товарищей, они часто исчезают из поля зрения, «пропадая» в ложбинах, заключённых между двумя ледниковыми холмами. Справа и слева по мере нашего продвижения возникают до этого невидимые горы с оледенелыми боками. Километров через шесть мы сделали первое географическое открытие, а вернее сказать, поправку: ледник Урас спускается в направлении, противоположном указанному на топографической карте.
Вскоре впереди показался крутой спуск, за которым открывалась равнина с разлившимися по ледяной поверхности голубыми озёрами. Здесь, на высоте 620 метров над уровнем моря, мы отмечаем фирновую границу восточного склона плато Хольтедаля. Дальше уже нет снега и фирна — там зона так называемого ледяного питания.
Заканчиваем свой маршрут, определяем в последний, 85-й раз толщину снега, лежащего пятнами на голом льду, — всего несколько сантиметров.
Обратный путь на станцию начинаем к утру в сопровождении дождя. Одежда быстро промокает, вода маленькими струйками просачивается на спину и в сапоги, а лыжи вязнут. Снег прилипает большими кусками и не даёт скользить, приходится шагать на лыжах, с трудом отрывая их. Но обо всём этом забываешь, как только вспоминаешь, что нам довелось увидеть маленький клочок Земли, который не показан на картах, а может быть, никто и не видел.
Продолжением восточного маршрута стал западный. Он уходил в сторону Королевского ледника и Трех Корон. Прокладывать створ здесь оказалось намного сложнее: значительную часть времени приходилось двигаться в тумане, лишь изредка «подлавливая» ориентиры среди разорванных клубов. Но по мере спуска по ледниковому склону туман постепенно рассеивался, и теперь слева чётко возвышались Тре Крунер, а справа открылось плато Исаксена. В середине ночи нам преградила путь широкая и глубокая ледниковая речка, перейти которую было невозможно. Здесь, вблизи 72-й точки снегомерной съёмки, находилась граница зоны ледяного питания. Так мы узнали, что на западном склоне, обращённом к Гренландскому морю, снега меньше, чем на восточном, а положение фирновой границы несколько выше. Получалась картина, аналогичная той, что мы наблюдали в 1965 году на плато Ломоносова, где область наибольшего накопления снега также была нами отмечена на восточном склоне. Все это, бесспорно, представляет большой интерес для нас.
Мы не собирались рыть здесь глубокий шурф, а хотели лишь ограничиться несколькими метрами, а затем предполагали пробурить скважину. Но случилось непредвиденное: в скважину просочилась талая вода. Она приморозила опущенный на глубину 10 метров термозонд и штангу, державшую его. Чтобы спасти «прихваченный» холодом буровой инструмент, пришлось бить глубокий шурф. Так как «виновником» происшествия был Володя Михалёв, он с рвением взялся за работу, желая искупить свою вину. Нет худа без добра: Володя смог получить из ледникового «нутра» интересные количественные данные о преобразовании снега в лёд за последние годы…
Наша станция просуществовала две недели. Мы не только ходили в маршруты, но и проводили метеорологические и актинометрические наблюдения, что позволило установить связь таяния снега со средними суточными температурами воздуха. Экспедиция смогла расширить познания о метеорологических и радиационных условиях и гляциологических особенностях крупного ледникового района Шпицбергена…
Вертолёты прилетели за нами так быстро, что мы даже не успели разобрать каркас КАПШ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
На другой день в Ню-Олесунн пожаловал незваный циклон, принёсший резкое ухудшение погоды: сильный ветер, морось и низкую облачность. И вот, когда никто из нас не ожидал, что вертолёты могут прибыть сюда, они, словно назло природе, вдруг появились над заливом. Из окна флагманской машины приветливо машет Василий Фурсов. Через минуту он уже на земле, и мы жмём его руку.
— У вас всё готово? — спрашивает командир.
— Всё! — отвечаю я. — Вот только груз лежит на площади у Дома Амундсена.
Фурсов, не дослушав меня, тут же полез в кабину вертолёта. Быстро заработали лопасти ещё не успевшего остыть двигателя, и в одно мгновение машина взмыла в воздух. Когда мы прибежали на центральную площадь посёлка, Фурсов уже по-хозяйски разглядывал наше имущество, прикидывая, сколько понадобится сделать рейсов ему и командиру второго вертолёта Льву Власову, чтобы забросить гляциологическое «добро» на ледник.
Вместе с лётчиками идём в наш дом, забираем рюкзаки и приборы. Оглядев комнаты, в которых мы жили, бортмеханик не удержался от возгласа:
— Ну и хоромы отхватили гляциологи на земле — не то что на леднике!
— А мы, между прочим, дорогой товарищ, их и не хватали: нам так дали, — парировал Володя Михалёв, — а на леднике нас вполне устраивает КАПШ!
В первый полет, хотя он и рекогносцировочный, берём довольно много груза да ещё садимся вдвоём с Михалёвым. Место второго (правого) пилота рядом с Фурсовым временно занимает опытный лётчик Лев Николаевич Власов.
В считанные минуты переносимся по диагонали через фьорд, и вот уже под нами не холодная вода залива, а изборождённая тысячами трещин и промоин загрязнённая голубовато-сероватая поверхность широкого языка Королевского ледника. Бесчисленные потоки талых речушек и ручьёв стремительно скатываются со льда в пропасти и залив. Вертолёт продолжает набирать высоту. Справа от нас остались выстроившиеся друг за другом массивные горы-близнецы Три Короны — Свеа, Нора и Дана. Влево уходит вытянутое меж острых гор узкое ледниковое плато Исаксена, где в 1934 году работал Ханс Альман.
Вот и Хольтедальфонна! Сверху поверхность ледникового плато напоминает отбеленную накрахмаленную простыню. Дальние склоны гор медленно начинают затягиваться непрозрачной темно-серой вуалью: там, по всей вероятности, уже идёт сильный снег с дождём. Подножия ближних гор, окаймляющих плато, тонут в грязных лохмотьях рваного тумана. Торчащие из него отдельные вершины напоминают сказочные замки и башни, словно висящие в небе. Погода ухудшается. Где-то уже рядом должна находиться и наша цель — ледораздел плато. Определить с воздуха место, где будет создана станция гляциологов, всегда представляет сложную задачу. На узенькой вертикальной лесенке, на которой обычно стоит бортмеханик за спиной правого пилота, сейчас маячит высокая худощавая фигура Володи Михалёва. По просьбе Фурсова он должен показать ему нужную нам точку. Вот Володя что-то кричит лётчикам, усиленно жестикулируя левой рукой: видно, обнаружил искомое место!
Начинаем быстро снижаться. Белое полотно снежной пустыни приближается к иллюминатору с кинематографической быстротой. Вертолёт резко ложится на левый борт, и я замечаю на слепящей глаза однообразной белизне поверхности плато Хольтедаля взрыв дымовой шашки. С её помощью лётчик определяет направление ветра и уточняет манёвр посадки. Прежде здесь ещё никто не опускался на летательных аппаратах, никто не знает толщину и плотность снежного покрова, ориентировку и расположение замаскированных снегом коварных трещин. Отсутствие этих важных сведений должно беспокоить лётчиков. Корпус машины начинает дрожать и вибрировать всё сильнее и сильнее, значит, зависаем над ледником и через несколько секунд мягкие колеса коснутся его поверхности. Но что такое? Какая-то неведомая сила накрывает нас полупрозрачным колпаком. Мгновение — и он приподымается, а затем вновь опускается. Ну конечно же, это туман, предательски подкравшийся сюда, решил, видимо, затеять неуместную сейчас игру «в кошки-мышки». Длинная рука Снежной королевы дотянулась и до плато Хольтедаля, стараясь не пустить в свои владения гляциологов. Фурсов стремительно бросает тяжёлую машину вверх и вырывается из навязчивых объятий небольшого облака, плывущего по самому ледоразделу.
Сделав несколько кругов над этим местом, вновь идём на посадку, и опять непонятно откуда взявшийся туман обволакивает все вокруг. Приходится ещё раз поспешно ретироваться. Неприятная воздушная игра «в кошки-мышки» продолжается. В такой погодной ситуации командир вертолёта имеет полное право принять решение вернуться в Ню-Олесунн.
Не один раз приходилось нам летать с Василием Фёдоровичем Фурсовым на Шпицбергене, и всегда поражался я его исключительной выдержкой, настойчивостью, мастерством, мужеством, его чувством ответственности за порученное дело независимо от того, сложное задание или простое. Хотя, откровенно говоря, любой полет над фьордами, горами и ледниками архипелага не совсем правильно укладывать в понятие «простой»! Василий влюблён в свою рискованную профессию. Про таких людей обычно говорят: «Летает смело, красиво и надёжно!»
Ещё в Баренцбурге он как-то разоткровенничался:
— Знаешь, чем мне нравится работать на вертолёте? Летаю низко, неторопливо, могу любоваться природой: все хорошо видно из кабины. Если есть необходимость — почти всегда можно сесть. А вот скажи, какое получаешь удовольствие, летая на реактивном самолёте? Носишься над облаками, словно заводной, с большой высоты ничего толком не увидишь, что делается на земле, да ещё подай тебе солидный аэродром, чтобы сесть!…
Вот и теперь Фурсов, конечно же, знает, как важно нам сейчас попасть на ледник. Поэтому пилот целеустремлённо, но не бесшабашно продолжает борьбу с коварными силами природы, упорно «перескакивает» с одного места на другое, пока наконец не выбирает наиболее удачный момент для посадки.
Привычным рывком бортмеханик открывает дверь и ловко спрыгивает с подножки вертолёта, висящего в метре от поверхности ледника. В тот же миг человек проваливается в рыхлый снег почти до пояса — верный сигнал пилоту о невозможности садиться в этом гиблом месте. Механик выбирается из снежного «капкана» и уходит в сторону. Пройдя метров 100, он останавливается и вдруг начинает очень энергично топать ногами. Издали его занятие напоминает зажигательный африканский танец. Лишь убедившись в надёжности «площадки», наш расторопный механик разводит руки в стороны, изображая букву «Т». Получив «добро» на посадку, Фурсов осторожно подводит свою семитонную «стрекозу» вплотную к одиноко стоящему на леднике человеку и аккуратно прижимает её к поверхности. Колеса плавно, но глубоко продырявливают рыхлый, сильно насыщенный талой водой снег и тонут в нём до самого верха. Тогда пилот слегка приподнимает передние «ноги» вертолёта, и механик подкладывает под них специально захваченный для этого деревянный трап. Вздыбленная машина вскоре принимает горизонтальное положение. Но чтобы ненароком не упасть набок и не провалить огромной тяжестью находящийся, возможно, в этом месте снежный «мост», Фурсов не выключает двигателя, и лопасти продолжают резать со свистом воздух.
Командир знаками показывает, чтобы мы быстрее разгружали вертолёт: необходимо сделать сюда ещё один рейс сразу двумя машинами, а погода ждать не будет. В пожарном порядке выбрасываем на снег палатку, продукты, рацию, спальные мешки и приборы — всё необходимое для того, чтобы можно было жить и работать на леднике, если вертолёты не смогут вернуться. Арктика остаётся Арктикой и в наши дни: она по-прежнему изменчива, коварна и даже зла по отношению к человеку, который не хочет считаться с её повадками.
Аврал окончен. Бортмеханик последним садится в вертолёт, захлопывая за собой дверь, когда длинные усы-лопасти уже выпрямились от сильного вращения винта. Тупорылый, с виду неуклюжий Ми-4 словно ожил — задрожал, затем слегка пошевелился, едва заметно, чуточку лениво приподнял передние колеса и снова опустил их в снежную борозду. Постепенно нараставший шум двигателя достиг апогея. Машину будто охватил болезненный озноб: она стала покачиваться из стороны в сторону, как уставший путник. Потом неторопливо, совсем по-деловому легко вытащила наружу свои растопыренные ноги и полетела вперёд, едва не касаясь ледника широким округлым носом. Десятки раз видел я, как взлетают вертолёты, но, как мальчишка, готов ещё и ещё раз любоваться этим зрелищем.
По просьбе Фурсова я вместе с Володей Михалёвым принялся вытаптывать площадки для обоих вертолётов. Незаметно прошёл час нашего «топтания» — снег уплотнился, осел, и наши ноги почти уже не проваливались. Во время этой необычной работы нам удалось «нащупать» несколько узких трещин, секущих плато даже в самой верхней его части. Но вот снова донёсся далёкий прерывистый гул — приближались вертолёты. Туман тем временем немного откочевал в сторону, затаясь недалеко, под крутым склоном горы.
Скоро на наши «вертодромы» опустились машины Фурсова и Власова. Они доставили третьего сотрудника станции — Славу Маркина и весь остальной груз.
Лётчики не могли долго задерживаться: неприятный туман опять облизывал своим мягким светло-серым языком недалёкие подступы к плато — Снежная королева готовилась начать новую осаду нашего лагеря. Лётчики направились к своим ярко-красным машинам. Вдруг Лев Власов обернулся и крикнул:
— Всё-таки, когда вы станете вызывать нас из Баренцбурга, учитывайте погоду, а то при такой, как сегодня, можем вас и не найти.
— Не пугай ты, Лев, людей раньше времени! Всё будет нормально — найдём их и доставим, как надо, в лучшем виде! — весело перебил своего товарища Василий Фурсов, а затем добавил: — А вообще-то, друзья, старайтесь «сделать» погоду получше!
Едва стих шум растворившихся на горизонте вертолётов, как мы быстро очутились во власти мутного тумана. В момент исчезла видимость, посыпался мелкий холодный дождик вперемежку со снегом, резко усилились порывы ветра со стороны моря. Все это заставило нас ускорить монтаж полюбившейся палатки КАПШ и печки с трубами. Когда же приятное тепло и музыка, пойманная «Спидолой», распространились под куполом нашего шатрового дома, настроение вмиг улучшилось и мы даже запели тут же сочинённую песенку на мотив «Трех поросят»: «Нам не страшен дождь и снег, дождь и снег, дождь и снег!»
Прошло немного времени, и мне удалось связаться с радиоцентром «Баренцбург». Дежуривший там оператор Юра Игнатьев с удовольствием сообщил, что слышит нас на «четвёрку».
На другой день неподалёку от лагеря мы принялись сооружать гляциоклиматическую станцию: сначала поднялась на двухметровые «ножки» метеобудка; потом раскинула широкие плечи актинометрическая стрела; оживили белую целину снегомерные рейки, забуренные в фирн, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф и другие приборы. Станция «Ледниковое плато Хольтедаля» приступила к работе…
Несколько суток туман держал нас словно взаперти, не давая возможности уйти в дальние маршруты, во время которых мы собирались измерить величину накопившегося за последнюю зиму снега и определить положение фирновой границы.
Наконец удалось воспользоваться небольшим улучшением погоды и отправиться на восточный склон плато. Идём туда, где горизонтали на крупномасштабной топографической карте вдруг прерываются и тонкие синие ниточки линий сменяются пунктиром. Идём туда, где сохранилось типичное «белое пятно» — сохранилось, видимо, потому, что во время проведения аэрофотосъёмки над этим районом была облачность. Вот почему так получилось, что нашей маленькой экспедиции предстояло во второй половине XX века пройти по неведомым землям.
Все трое на лыжах. Без них и шага не ступишь — проваливаешься ниже колена. Иду головным, в моей руке начало стометрового провода. На другом его конце Маркин. Идущий с ним рядом Михалёв напоминает сейчас дрессировщика. Только у него вместо хлыста и пики длинный снегомерный щуп с делениями. Наш «снежный командир» всё время начеку — внимательно следит за движением своих товарищей, «связанных» проводом. Каждый мой «неверный» шаг тут же корректируется Володей: «Возьми влево, ещё левей, прямо, чуть-чуть правее, так держи». Это делается для того, чтобы не искажался продольный створ снегомерной съёмки, который должен проходить по прямой от места станции до его восточного «угла». Каждые 100 метров остановка: Михалёв измеряет толщину снега, протыкая его своим алюминиевым щупом. Определить границу между сезонным снегом и фирном не очень просто, но Михалёв имеет огромный навык подобных работ на Полярном Урале и Кавказе, причём делает это легко, несмотря на то что вся верхняя толща ледника пропитана талой водой. Каждые полкилометра вырываем шурфы, чтобы определить плотность снежного покрова и выявить запасы зимней влаги.
Спуск с плато незаметен. Его самая высокая часть меньше всего напоминает собой горную вершину, у которой крутые склоны. Здесь, наоборот, они, как правило, очень пологие, иногда волнообразные. Когда я оглядываюсь назад, на моих товарищей, они часто исчезают из поля зрения, «пропадая» в ложбинах, заключённых между двумя ледниковыми холмами. Справа и слева по мере нашего продвижения возникают до этого невидимые горы с оледенелыми боками. Километров через шесть мы сделали первое географическое открытие, а вернее сказать, поправку: ледник Урас спускается в направлении, противоположном указанному на топографической карте.
Вскоре впереди показался крутой спуск, за которым открывалась равнина с разлившимися по ледяной поверхности голубыми озёрами. Здесь, на высоте 620 метров над уровнем моря, мы отмечаем фирновую границу восточного склона плато Хольтедаля. Дальше уже нет снега и фирна — там зона так называемого ледяного питания.
Заканчиваем свой маршрут, определяем в последний, 85-й раз толщину снега, лежащего пятнами на голом льду, — всего несколько сантиметров.
Обратный путь на станцию начинаем к утру в сопровождении дождя. Одежда быстро промокает, вода маленькими струйками просачивается на спину и в сапоги, а лыжи вязнут. Снег прилипает большими кусками и не даёт скользить, приходится шагать на лыжах, с трудом отрывая их. Но обо всём этом забываешь, как только вспоминаешь, что нам довелось увидеть маленький клочок Земли, который не показан на картах, а может быть, никто и не видел.
Продолжением восточного маршрута стал западный. Он уходил в сторону Королевского ледника и Трех Корон. Прокладывать створ здесь оказалось намного сложнее: значительную часть времени приходилось двигаться в тумане, лишь изредка «подлавливая» ориентиры среди разорванных клубов. Но по мере спуска по ледниковому склону туман постепенно рассеивался, и теперь слева чётко возвышались Тре Крунер, а справа открылось плато Исаксена. В середине ночи нам преградила путь широкая и глубокая ледниковая речка, перейти которую было невозможно. Здесь, вблизи 72-й точки снегомерной съёмки, находилась граница зоны ледяного питания. Так мы узнали, что на западном склоне, обращённом к Гренландскому морю, снега меньше, чем на восточном, а положение фирновой границы несколько выше. Получалась картина, аналогичная той, что мы наблюдали в 1965 году на плато Ломоносова, где область наибольшего накопления снега также была нами отмечена на восточном склоне. Все это, бесспорно, представляет большой интерес для нас.
Мы не собирались рыть здесь глубокий шурф, а хотели лишь ограничиться несколькими метрами, а затем предполагали пробурить скважину. Но случилось непредвиденное: в скважину просочилась талая вода. Она приморозила опущенный на глубину 10 метров термозонд и штангу, державшую его. Чтобы спасти «прихваченный» холодом буровой инструмент, пришлось бить глубокий шурф. Так как «виновником» происшествия был Володя Михалёв, он с рвением взялся за работу, желая искупить свою вину. Нет худа без добра: Володя смог получить из ледникового «нутра» интересные количественные данные о преобразовании снега в лёд за последние годы…
Наша станция просуществовала две недели. Мы не только ходили в маршруты, но и проводили метеорологические и актинометрические наблюдения, что позволило установить связь таяния снега со средними суточными температурами воздуха. Экспедиция смогла расширить познания о метеорологических и радиационных условиях и гляциологических особенностях крупного ледникового района Шпицбергена…
Вертолёты прилетели за нами так быстро, что мы даже не успели разобрать каркас КАПШ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29