Семья — это мещанство, тормозящее развитие личности. Постоянные привязанности ограничивают возможности свободной любви. Двое могут и должны быть вместе только пока живы чувства. Соответственно любовь не должна быть более значима, чем стакан воды. Если у тебя есть жажда — выпей. А утолив ее, просто забудь о стакане.
В России довольно скоро стала понятна смехотворность такой «р-р-революционности» в любви, долго она не просуществовала. В Америке движение хиппи получило широчайшее распространение и, как и все здесь too much, шарахнулось от просто свободы любви к полной вседозволенности. Частая смена партнеров, случайные контакты, групповой секс не просто разрушали нормальные человеческие отношения. Они еще и дали вспышку страшнейшей инфекции, смертоносного СПИДа.
И вот в середине 80-х началась новая волна: как говорят американцы, «эпидемия супружеской верности».
В 1994 году чикагские ученые провели исследование, которое показало, как за два десятилетия изменилось отношение американцев к сексу. Национальный центр по изучению общественного мнения при Чикагском университете под руководством профессора Эдварда Лоумана провел опрос 3,5 тысяч мужчин и женщин в возрасте от 18 до 59 лет и пришел к таким результатам: "Типичный американский мужчина имеет в среднем за всю свою жизнь шесть партнерш. Типичная женщина — двух партнеров.
Любовников имеют только 15% жен, а любовниц — меньше четверти мужей.
Групповой секс (характерный для коммун хиппи) или секс с незнакомым человеком характерен для ничтожного меньшинства".
«А как же американские сериалы, испепеляюще-страстные американские фильмы?» — воскликнет удивленный читатель. «Все это ложь, — отвечу я, — или, по крайней мере, сильное преувеличение».
Корреспондент «Литературной газеты» в Нью-Йорке Эдгар Чепоров писал: «Кажется, никому не сравниться с секс-символами, демонстрирующими свое превосходство с экранов и со страниц прессы. Если судить по этим источникам познания жизни, то Америка не выползает из-под одеяла». Однако Чепоров, наблюдавший жизнь американцев из Нью-Йорка, уверен, что «американцы — пуритане больше, чем хотелось бы авторам эротических фильмов и романов».
Бушуют страсти, любовники сливаются в экстазе каждые четверть часа, сексуальные порывы сотрясают героев, но... героев сериалов и фильмов. Жизнь же реальная очень сильно отличается от той, что на экране. Вот ее характеристика цифрами строгого научного исследования: «Из всех опрошенных 83% имели за прошедший год только одного партнера либо не имели такового вовсе». Или еще: «У половины американцев был один сексуальный партнер на протяжении пяти последних лет». Не общество, а пансион для благородных девиц!
И все эти изменения произошли именно тогда, когда в жизнь американцев вошла чума XX века — СПИД.
Уроки сексуального просвещения входят в обязательную школьную программу. Сексологи и сексопатологи регулярно выступают с лекциями в различных клубах и всевозможных молодежных аудиториях. О нормах и правилах интимных отношений говорят со страниц журналов и с экранов телевизоров. При этом, на мой взгляд, опять-таки слишком откровенно судят о таких тонких и сложных материях, как отношения между двумя. Откуда эта трезвость, эта «проговариваемость до конца» глубоко интимных проблем, о которых обычно принято говорить более деликатно?
С Люси Давенпорт, председателем Женского клуба в Мичиганском университете, мы немножко поспорили на эту тему.
— Говорить о сексе надо прямо и открыто, ничего не скрывая, — считает она. — Сексуальная дисгармония, случайная беременность происходят от невежества. И девушки, и молодые люди стесняются спросить, как правильно заниматься сексом, им необходимо все разъяснять в деталях.
— Да кто же спорит, Люси, — отвечаю я. — Сексуальное просвещение нужно. Тут только одна опасность — как бы за чересчур откровенными разговорами, когда, так сказать, сбрасывается одеяло, не забыть бы его положить обратно. Ведь секс, любовь — это все-таки тайна...
— Нет, нет, — быстро перебивает она меня. — Никакой тайны тут быть не должно. Все нужно называть своими именами. Тогда и ошибок будет меньше...
— Но и открытий, вообще радости тоже уменьшится. Ведь так можно все заболтать, — не сдавалась я.
— Ну и что, пусть лучше дефицит романтизма, чем нежелательные беременности и венерические болезни. И не забывайте о СПИДе!
Любовь
После всего сказанного может сложиться впечатление, что для любви у американцев остается мало места. А вот и нет. Как это ни парадоксально, но «больше, чем любой другой народ, американцы верят в любовь, делают из нее культ», — пишет Макс Лернер. Ученый как будто удивляется этому феномену. Ведь на этот цветок — романтическую любовь — велось да и сейчас ведется наступление с разных сторон. Сначала расцвету свободных и сильных чувств мешала церковь с ее религиозными канонами. Потом на романтизм в любом его виде стала наступать технизация, вовлеченность человека в мир механизмов, власть машин. И все-таки... «Ни завещанному пуританской традицией чувству греховности, ни технизации американской жизни — двум величайшим врагам романтической любви — не удалось разрушить этот идеал. Наследие пуританизма — стыд, тайна, наслаждение украдкой, в страхе перед суровым общественным наказанием — отозвалось усилением романтического культа. Технизация же в этот машинный век лишь усилила старую романтическую традицию».
А как же трезвость и расчет по поводу секса? Складывается впечатление, что в американской ментальности секс и любовь — это два разных понятия; они далеко не всегда совмещаются. Собственно, так происходит в реальной жизни во многих странах. Но в США это уж очень широко распространенная практика: секс — отдельно, любовь — отдельно. О первом можно и нужно говорить прямо, откровенно, без обиняков. Любовь же — ее еще иногда называют «романтическая любовь» — это нечто овеянное тайной и возвышенное.
В разговорах супругов между собой, родителей с детьми слово «любовь» повторяется часто. Во многих домах я слышала на самом будничном уровне: «Любовь моя, какие у нас планы на сегодняшний день?» На футбольном матче женщина, по-видимому, мать, в ажиотаже кричит своему сыну на поле: «Бей, бей, Бобби! Я люблю тебя!» На международном симпозиуме физиков в Вашингтоне в отеле «Мариотт» выступал молодой ученый. Выступление было неудачным. Один за другим на сцену поднимались коллеги и довольно резко критиковали его доклад. Он растерянно посмотрел на ряды зрителей. Встретился глазами с женой, тоже физиком. И та вдруг сказала громко, на весь зал: «Держись, Фредди! Я люблю тебя!». Я наслушалась здесь романтических историй, похожих на рождественские сказки и умилявших меня своей бесхитростной сентиментальностью. Вот одна из них.
Дочь моих друзей, Чака и Розалинды Каролек, Мариса, молодой дизайнер, отправилась в свою первую заграничную командировку, в Италию. Там она встретила Рона, художника и искусствоведа из Нью-Йорка. Обоих я знаю лично. Она — изящная голубоглазая блондинка. Он — пылкий брюнет, живой, остроумный. Сам Бог велел им влюбиться, что они при первом же знакомстве и не преминули сделать.
Но прошел месяц бурной любви в сказочной Италии, оба разъехались по домам, она — в Чикаго, он — в Нью-Йорк. Еще год они посылали друг другу пламенные письма, часами висели на телефоне. В обеих семьях стали поговаривать о браке. Но где жить? С родителями не принято. Устойчивая работа с приличным заработком пока только у Марисы. Рон, художник, мечется в поисках временных заработков. Решили так: он переезжает в Чикаго, пробует найти постоянное место. Она остается пока жить с родителями. Роман, все такой же нежный и страстный, продолжается. И, как и положено, от невозможности немедленно его узаконить становится еще горячее.
Проходит два года. Рон находит временную работу. Мариса снимает жилье в пригороде Чикаго. Он уже готов переехать к ней. Но в это время в очередной раз оказывается безработным. «Как мог я, мужчина, без средств к существованию, жениться на девушке и жить в ее доме, за ее счет?» — рассказывал он мне позже.
Он в отчаянии готов вернуться в Нью-Йорк. Но как же любовь? Он не может расстаться с Марисой. А Мариса не может уехать в Нью-Йорк: на работе ее ценят, неплохо платят. А что будет в чужом городе? Наконец Рон находит себе место. Не художника, не искусствоведа — бармена в престижном ресторане в центре Чикаго. Можно уже жениться? Нет, у Рона опять все не слава Богу. Он — натура художественная, творческая. Атмосфера ресторана его, естественно, угнетает. Он впадает в депрессию. Какой уж тут брак!
Семь лет продолжалась эта любовная канитель. Оборвалась она внезапно. Во время своего визита к родителям в Нью-Йорк Рон получил предложение стать компаньоном отца, владельца небольшого магазина, там и остался. Разрыв был болезненным, сердечные раны не зажили у обоих, по-моему, до сих пор.
В многочисленных опросах, которые американские социологи проводят среди супружеских пар, на вопрос: «Что для вас самое главное в семейной жизни?» из разнообразного набора — «материальный достаток», «дети», «укрытие от житейских бурь», «любовь», «общность духовных интересов»... — на первое место неизменно выходит «любовь». Таким образом, ценность романтической любви, так решительно заявленная Максом Лернером, глубоким знатоком американской культуры, получает свое социологическое подтверждение.
На этом, однако, разговор о любви еще не окончен. Изучая дальше труд Лернера «Развитие цивилизации в Америке», я наткнулась на странный тезис: «Американские родители, особенно матери, не имеющие полноценной эмоциональной жизни... страдают от дефицита эмоций...»
Как же так? А где же, как поется в одной американской песенке, «любовь, кругом любовь»? Как можно говорить о дефиците чего-то, когда его, этого «чего-то», всюду в избытке? И вот тут возникает новая тема. Так сказать, само качество любви. Ее эмоциональная наполненность. Чтобы не показаться автором, умствующим попусту, сошлюсь на утверждение того же Макса Лернера. Он определяет особенности эмоциональной жизни американцев так: «Американский образ жизни при всей своей внешней энергичности в общем эмоционально не выразителен. Эмоциональное богатство романских народов, к примеру, представляется здесь взрывоопасной несдержанностью».
Чтобы лучше понять эту претензию к эмоциональной стороне американской жизни, я заглянула в книгу другого американца, Йела Ричмонда, «От „нет“ к „да“, или Как правильно понимать русских». Сравнивая особенности поведения людей двух культур, он обращает внимание и на такую разницу: «Русская душа, то есть чувствительность и богатая духовность, сильно контрастирует с американским рационализмом, материализмом и прагматизмом...». Очевидно, Йелу как социологу не хватает собственных слов для характеристики типичных черт русской эмоциональности, называемых одним словом «душа». И он просто цитирует Татьяну Толстую, которой, конечно, и наблюдательности, и богатства выразительных средств не занимать: «В русской культуре чувства воспринимаются как безусловно положительная ценность... Чем больше человек выражает свои эмоции, тем он считается лучше: более искренним, более открытым... Душа — это чувствительность, мечтательность, воображение, склонность к слезам, сострадание, самоотдача, терпение, позволяющее выживать в невыносимых обстоятельствах; поэтичность... склонность бродить по темным, влажным закоулкам сознания...» (прошу прощения за обратный перевод). И вот эта-то русская душа вызывает у Й. Ричмонда «уважение и восхищение». Именно этой яркой эмоциональности ему, как и его соотечественнику Максу Лернеру, недостает в родной культуре.
Ну а теперь еще одна любовная история, которая, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует сказанное. Я уже писала, что моя подруга Бриджит МакДана весело и дружно прожила со своим мужем Грегом десять лет. У них было много общего. Оба — люди искусства, она — театральный менеджер, он — композитор. Оба любили проводить время в театрах, на музыкальных концертах, в клубах. У них было множество друзей, восхищавшихся их образом жизни.
Несколько раз оба были в России: у Грега здесь шел его мюзикл, который он писал специально для Томского театра оперетты. Оба от этих поездок были без ума. Радушие русских, интереснейшие разговоры за столом, водка, которая, как оказалось, так чудесно релаксирует, развязывает язык. По возвращении домой только и разговоров было, что о прекрасной далекой стране.
Однажды Грег поехал в Россию один, у Бриджит начинался театральный сезон, она не смогла его сопровождать. Он хотел было задержаться, но томичи тоже не могли ждать: репетиции следовало начинать немедленно.
В аэропорте они нежно расстались. «Мы ведь еще не разлучались никогда, — сказал Грег. — Я буду по тебе скучать». — «Я тоже», — пообещала Бриджит.
Он должен был вернуться через месяц. Но позвонил, что задерживается. Потом отложил приезд еще... Наконец, звонок: вылетаю, скоро буду, встречай. В Rotary Club, клубе для самых уважаемых людей города, где Бриджит, состояла членом совета, на очередное заседание было намечено прекрасное мероприятие: рассказ Грега о его долгой поездке в Россию. Он и раньше выступал здесь, показывал слайды, играл на рояле русские мелодии, пел русские песни. Бриджит присоединяла и свои впечатления от разных встреч. Члены клуба предвкушали удовольствие... Его ждали час, второй. Это казалось странным, поскольку было точно известно: Грег вернулся два дня назад. Еще больше пугало отсутствие Бриджит: за год она не пропустила ни одного заседания. Их телефон отвечал веселым голосом Бриджит, записанным на автоответчике уже очень давно, что, мол, мы очень рады вашему звонку, оставьте свой номер.
Наконец, когда уже стало ясно, что произошло что-то ужасное, у председателя клуба зазвонил мобильный, и голос живой Бриджит сообщил, что у них все в порядке, но, к сожалению, Грег приехать не может. Он болен.
Грег был и впрямь болен, но не телесно, а душевно. Дело в том, как он сообщил жене, что в Томске он влюбился. «Она красива? Красивее меня?» — улыбнулась Бриджит. Она знала, что Грег музыкант, артист, а значит, человек влюбчивый. Что-то подобное пару раз случалось и раньше. Она не придавала этому большого значения. «Нет, с тобой ее сравнить нельзя. Ты намного красивее». — «Значит, моложе? Мне ведь уже 31, старушка», — она продолжала шутить. «Ей 42. У нее двое детей и даже внук, — и дальше, не переводя дыхание: — Я обещал жениться».
Бриджит стало ясно, что именно надо делать, и делать немедленно. Она позвонила семейному психологу. Тот спросил, что случилось. Она вкратце обрисовала их ситуацию. Психолог сказал, что может принять их только через неделю, но уверен, за это время они и сами свою проблему решат. Но они не решили ее ни до психолога, ни после. Бедняга Грег никак не мог выйти из тупика. «Ты меня больше не любишь?» — спрашивала Бриджит. «Люблю», — честно отвечал муж. «Тогда в чем же дело?» — «Ее я тоже люблю». — «Но если оба условия равны, то почему ты предпочитаешь ее? Представь себе, сколько новых проблем ты потянешь в свою жизнь с этим браком». — «Представляю, — обреченно отвечал Грег. — Но это какая-то другая любовь. Это такая огромная сила. Я не испытывал ничего подобного в своей жизни. И даже не представлял, что такое бывает».
Много времени спустя, когда они уже развелись, я задним числом воссоздала эту картину, невнятную, не поддающуюся никакой логике, кроме, конечно, логики чувств. Я собрала этот пазл из откровений Бриджит, из разговоров с общими друзьями, которым Грег пытался что-то объяснить. А что тут объяснишь? Ну, женщина как женщина. Переводчица. Преданная мать. Но и преданная возлюбленная. Она так умеет слушать — не только ушами, всем своим существом. Она не просто его понимает. Она проникает в самые глубины его Я и извлекает оттуда самое лучшее. Он и не думал, что способен раскрыться так полно, он и не знал, какие возможности таятся на дне его души. Он не подозревал, что умеет так любить — безоглядно, безотчетно, растворяясь в другом. Это она его научила. И она не просто сопереживает — она будто берет на себя всю тяжесть его забот. Ему ничего не страшно рядом с ней. И это дает ему такое наслаждение (он, естественно, сказал «кайф»), какого не может дать никакой самый изощренный секс. Хотя и тут все в полном порядке. Он обнаружил в себе неведомую раньше страстность.
Бриджит, рассказывая мне об этом, винила во всем свое скандинавское происхождение: кто-то из ее далеких предков был родом из Швеции, а северяне, как известно, люди сдержанные и на открытые проявления чувств не способны. Но я думаю, дело тут именно в американской культуре. Она просто не предполагает такую яркость, такую обнаженность и бурю эмоций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
В России довольно скоро стала понятна смехотворность такой «р-р-революционности» в любви, долго она не просуществовала. В Америке движение хиппи получило широчайшее распространение и, как и все здесь too much, шарахнулось от просто свободы любви к полной вседозволенности. Частая смена партнеров, случайные контакты, групповой секс не просто разрушали нормальные человеческие отношения. Они еще и дали вспышку страшнейшей инфекции, смертоносного СПИДа.
И вот в середине 80-х началась новая волна: как говорят американцы, «эпидемия супружеской верности».
В 1994 году чикагские ученые провели исследование, которое показало, как за два десятилетия изменилось отношение американцев к сексу. Национальный центр по изучению общественного мнения при Чикагском университете под руководством профессора Эдварда Лоумана провел опрос 3,5 тысяч мужчин и женщин в возрасте от 18 до 59 лет и пришел к таким результатам: "Типичный американский мужчина имеет в среднем за всю свою жизнь шесть партнерш. Типичная женщина — двух партнеров.
Любовников имеют только 15% жен, а любовниц — меньше четверти мужей.
Групповой секс (характерный для коммун хиппи) или секс с незнакомым человеком характерен для ничтожного меньшинства".
«А как же американские сериалы, испепеляюще-страстные американские фильмы?» — воскликнет удивленный читатель. «Все это ложь, — отвечу я, — или, по крайней мере, сильное преувеличение».
Корреспондент «Литературной газеты» в Нью-Йорке Эдгар Чепоров писал: «Кажется, никому не сравниться с секс-символами, демонстрирующими свое превосходство с экранов и со страниц прессы. Если судить по этим источникам познания жизни, то Америка не выползает из-под одеяла». Однако Чепоров, наблюдавший жизнь американцев из Нью-Йорка, уверен, что «американцы — пуритане больше, чем хотелось бы авторам эротических фильмов и романов».
Бушуют страсти, любовники сливаются в экстазе каждые четверть часа, сексуальные порывы сотрясают героев, но... героев сериалов и фильмов. Жизнь же реальная очень сильно отличается от той, что на экране. Вот ее характеристика цифрами строгого научного исследования: «Из всех опрошенных 83% имели за прошедший год только одного партнера либо не имели такового вовсе». Или еще: «У половины американцев был один сексуальный партнер на протяжении пяти последних лет». Не общество, а пансион для благородных девиц!
И все эти изменения произошли именно тогда, когда в жизнь американцев вошла чума XX века — СПИД.
Уроки сексуального просвещения входят в обязательную школьную программу. Сексологи и сексопатологи регулярно выступают с лекциями в различных клубах и всевозможных молодежных аудиториях. О нормах и правилах интимных отношений говорят со страниц журналов и с экранов телевизоров. При этом, на мой взгляд, опять-таки слишком откровенно судят о таких тонких и сложных материях, как отношения между двумя. Откуда эта трезвость, эта «проговариваемость до конца» глубоко интимных проблем, о которых обычно принято говорить более деликатно?
С Люси Давенпорт, председателем Женского клуба в Мичиганском университете, мы немножко поспорили на эту тему.
— Говорить о сексе надо прямо и открыто, ничего не скрывая, — считает она. — Сексуальная дисгармония, случайная беременность происходят от невежества. И девушки, и молодые люди стесняются спросить, как правильно заниматься сексом, им необходимо все разъяснять в деталях.
— Да кто же спорит, Люси, — отвечаю я. — Сексуальное просвещение нужно. Тут только одна опасность — как бы за чересчур откровенными разговорами, когда, так сказать, сбрасывается одеяло, не забыть бы его положить обратно. Ведь секс, любовь — это все-таки тайна...
— Нет, нет, — быстро перебивает она меня. — Никакой тайны тут быть не должно. Все нужно называть своими именами. Тогда и ошибок будет меньше...
— Но и открытий, вообще радости тоже уменьшится. Ведь так можно все заболтать, — не сдавалась я.
— Ну и что, пусть лучше дефицит романтизма, чем нежелательные беременности и венерические болезни. И не забывайте о СПИДе!
Любовь
После всего сказанного может сложиться впечатление, что для любви у американцев остается мало места. А вот и нет. Как это ни парадоксально, но «больше, чем любой другой народ, американцы верят в любовь, делают из нее культ», — пишет Макс Лернер. Ученый как будто удивляется этому феномену. Ведь на этот цветок — романтическую любовь — велось да и сейчас ведется наступление с разных сторон. Сначала расцвету свободных и сильных чувств мешала церковь с ее религиозными канонами. Потом на романтизм в любом его виде стала наступать технизация, вовлеченность человека в мир механизмов, власть машин. И все-таки... «Ни завещанному пуританской традицией чувству греховности, ни технизации американской жизни — двум величайшим врагам романтической любви — не удалось разрушить этот идеал. Наследие пуританизма — стыд, тайна, наслаждение украдкой, в страхе перед суровым общественным наказанием — отозвалось усилением романтического культа. Технизация же в этот машинный век лишь усилила старую романтическую традицию».
А как же трезвость и расчет по поводу секса? Складывается впечатление, что в американской ментальности секс и любовь — это два разных понятия; они далеко не всегда совмещаются. Собственно, так происходит в реальной жизни во многих странах. Но в США это уж очень широко распространенная практика: секс — отдельно, любовь — отдельно. О первом можно и нужно говорить прямо, откровенно, без обиняков. Любовь же — ее еще иногда называют «романтическая любовь» — это нечто овеянное тайной и возвышенное.
В разговорах супругов между собой, родителей с детьми слово «любовь» повторяется часто. Во многих домах я слышала на самом будничном уровне: «Любовь моя, какие у нас планы на сегодняшний день?» На футбольном матче женщина, по-видимому, мать, в ажиотаже кричит своему сыну на поле: «Бей, бей, Бобби! Я люблю тебя!» На международном симпозиуме физиков в Вашингтоне в отеле «Мариотт» выступал молодой ученый. Выступление было неудачным. Один за другим на сцену поднимались коллеги и довольно резко критиковали его доклад. Он растерянно посмотрел на ряды зрителей. Встретился глазами с женой, тоже физиком. И та вдруг сказала громко, на весь зал: «Держись, Фредди! Я люблю тебя!». Я наслушалась здесь романтических историй, похожих на рождественские сказки и умилявших меня своей бесхитростной сентиментальностью. Вот одна из них.
Дочь моих друзей, Чака и Розалинды Каролек, Мариса, молодой дизайнер, отправилась в свою первую заграничную командировку, в Италию. Там она встретила Рона, художника и искусствоведа из Нью-Йорка. Обоих я знаю лично. Она — изящная голубоглазая блондинка. Он — пылкий брюнет, живой, остроумный. Сам Бог велел им влюбиться, что они при первом же знакомстве и не преминули сделать.
Но прошел месяц бурной любви в сказочной Италии, оба разъехались по домам, она — в Чикаго, он — в Нью-Йорк. Еще год они посылали друг другу пламенные письма, часами висели на телефоне. В обеих семьях стали поговаривать о браке. Но где жить? С родителями не принято. Устойчивая работа с приличным заработком пока только у Марисы. Рон, художник, мечется в поисках временных заработков. Решили так: он переезжает в Чикаго, пробует найти постоянное место. Она остается пока жить с родителями. Роман, все такой же нежный и страстный, продолжается. И, как и положено, от невозможности немедленно его узаконить становится еще горячее.
Проходит два года. Рон находит временную работу. Мариса снимает жилье в пригороде Чикаго. Он уже готов переехать к ней. Но в это время в очередной раз оказывается безработным. «Как мог я, мужчина, без средств к существованию, жениться на девушке и жить в ее доме, за ее счет?» — рассказывал он мне позже.
Он в отчаянии готов вернуться в Нью-Йорк. Но как же любовь? Он не может расстаться с Марисой. А Мариса не может уехать в Нью-Йорк: на работе ее ценят, неплохо платят. А что будет в чужом городе? Наконец Рон находит себе место. Не художника, не искусствоведа — бармена в престижном ресторане в центре Чикаго. Можно уже жениться? Нет, у Рона опять все не слава Богу. Он — натура художественная, творческая. Атмосфера ресторана его, естественно, угнетает. Он впадает в депрессию. Какой уж тут брак!
Семь лет продолжалась эта любовная канитель. Оборвалась она внезапно. Во время своего визита к родителям в Нью-Йорк Рон получил предложение стать компаньоном отца, владельца небольшого магазина, там и остался. Разрыв был болезненным, сердечные раны не зажили у обоих, по-моему, до сих пор.
В многочисленных опросах, которые американские социологи проводят среди супружеских пар, на вопрос: «Что для вас самое главное в семейной жизни?» из разнообразного набора — «материальный достаток», «дети», «укрытие от житейских бурь», «любовь», «общность духовных интересов»... — на первое место неизменно выходит «любовь». Таким образом, ценность романтической любви, так решительно заявленная Максом Лернером, глубоким знатоком американской культуры, получает свое социологическое подтверждение.
На этом, однако, разговор о любви еще не окончен. Изучая дальше труд Лернера «Развитие цивилизации в Америке», я наткнулась на странный тезис: «Американские родители, особенно матери, не имеющие полноценной эмоциональной жизни... страдают от дефицита эмоций...»
Как же так? А где же, как поется в одной американской песенке, «любовь, кругом любовь»? Как можно говорить о дефиците чего-то, когда его, этого «чего-то», всюду в избытке? И вот тут возникает новая тема. Так сказать, само качество любви. Ее эмоциональная наполненность. Чтобы не показаться автором, умствующим попусту, сошлюсь на утверждение того же Макса Лернера. Он определяет особенности эмоциональной жизни американцев так: «Американский образ жизни при всей своей внешней энергичности в общем эмоционально не выразителен. Эмоциональное богатство романских народов, к примеру, представляется здесь взрывоопасной несдержанностью».
Чтобы лучше понять эту претензию к эмоциональной стороне американской жизни, я заглянула в книгу другого американца, Йела Ричмонда, «От „нет“ к „да“, или Как правильно понимать русских». Сравнивая особенности поведения людей двух культур, он обращает внимание и на такую разницу: «Русская душа, то есть чувствительность и богатая духовность, сильно контрастирует с американским рационализмом, материализмом и прагматизмом...». Очевидно, Йелу как социологу не хватает собственных слов для характеристики типичных черт русской эмоциональности, называемых одним словом «душа». И он просто цитирует Татьяну Толстую, которой, конечно, и наблюдательности, и богатства выразительных средств не занимать: «В русской культуре чувства воспринимаются как безусловно положительная ценность... Чем больше человек выражает свои эмоции, тем он считается лучше: более искренним, более открытым... Душа — это чувствительность, мечтательность, воображение, склонность к слезам, сострадание, самоотдача, терпение, позволяющее выживать в невыносимых обстоятельствах; поэтичность... склонность бродить по темным, влажным закоулкам сознания...» (прошу прощения за обратный перевод). И вот эта-то русская душа вызывает у Й. Ричмонда «уважение и восхищение». Именно этой яркой эмоциональности ему, как и его соотечественнику Максу Лернеру, недостает в родной культуре.
Ну а теперь еще одна любовная история, которая, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует сказанное. Я уже писала, что моя подруга Бриджит МакДана весело и дружно прожила со своим мужем Грегом десять лет. У них было много общего. Оба — люди искусства, она — театральный менеджер, он — композитор. Оба любили проводить время в театрах, на музыкальных концертах, в клубах. У них было множество друзей, восхищавшихся их образом жизни.
Несколько раз оба были в России: у Грега здесь шел его мюзикл, который он писал специально для Томского театра оперетты. Оба от этих поездок были без ума. Радушие русских, интереснейшие разговоры за столом, водка, которая, как оказалось, так чудесно релаксирует, развязывает язык. По возвращении домой только и разговоров было, что о прекрасной далекой стране.
Однажды Грег поехал в Россию один, у Бриджит начинался театральный сезон, она не смогла его сопровождать. Он хотел было задержаться, но томичи тоже не могли ждать: репетиции следовало начинать немедленно.
В аэропорте они нежно расстались. «Мы ведь еще не разлучались никогда, — сказал Грег. — Я буду по тебе скучать». — «Я тоже», — пообещала Бриджит.
Он должен был вернуться через месяц. Но позвонил, что задерживается. Потом отложил приезд еще... Наконец, звонок: вылетаю, скоро буду, встречай. В Rotary Club, клубе для самых уважаемых людей города, где Бриджит, состояла членом совета, на очередное заседание было намечено прекрасное мероприятие: рассказ Грега о его долгой поездке в Россию. Он и раньше выступал здесь, показывал слайды, играл на рояле русские мелодии, пел русские песни. Бриджит присоединяла и свои впечатления от разных встреч. Члены клуба предвкушали удовольствие... Его ждали час, второй. Это казалось странным, поскольку было точно известно: Грег вернулся два дня назад. Еще больше пугало отсутствие Бриджит: за год она не пропустила ни одного заседания. Их телефон отвечал веселым голосом Бриджит, записанным на автоответчике уже очень давно, что, мол, мы очень рады вашему звонку, оставьте свой номер.
Наконец, когда уже стало ясно, что произошло что-то ужасное, у председателя клуба зазвонил мобильный, и голос живой Бриджит сообщил, что у них все в порядке, но, к сожалению, Грег приехать не может. Он болен.
Грег был и впрямь болен, но не телесно, а душевно. Дело в том, как он сообщил жене, что в Томске он влюбился. «Она красива? Красивее меня?» — улыбнулась Бриджит. Она знала, что Грег музыкант, артист, а значит, человек влюбчивый. Что-то подобное пару раз случалось и раньше. Она не придавала этому большого значения. «Нет, с тобой ее сравнить нельзя. Ты намного красивее». — «Значит, моложе? Мне ведь уже 31, старушка», — она продолжала шутить. «Ей 42. У нее двое детей и даже внук, — и дальше, не переводя дыхание: — Я обещал жениться».
Бриджит стало ясно, что именно надо делать, и делать немедленно. Она позвонила семейному психологу. Тот спросил, что случилось. Она вкратце обрисовала их ситуацию. Психолог сказал, что может принять их только через неделю, но уверен, за это время они и сами свою проблему решат. Но они не решили ее ни до психолога, ни после. Бедняга Грег никак не мог выйти из тупика. «Ты меня больше не любишь?» — спрашивала Бриджит. «Люблю», — честно отвечал муж. «Тогда в чем же дело?» — «Ее я тоже люблю». — «Но если оба условия равны, то почему ты предпочитаешь ее? Представь себе, сколько новых проблем ты потянешь в свою жизнь с этим браком». — «Представляю, — обреченно отвечал Грег. — Но это какая-то другая любовь. Это такая огромная сила. Я не испытывал ничего подобного в своей жизни. И даже не представлял, что такое бывает».
Много времени спустя, когда они уже развелись, я задним числом воссоздала эту картину, невнятную, не поддающуюся никакой логике, кроме, конечно, логики чувств. Я собрала этот пазл из откровений Бриджит, из разговоров с общими друзьями, которым Грег пытался что-то объяснить. А что тут объяснишь? Ну, женщина как женщина. Переводчица. Преданная мать. Но и преданная возлюбленная. Она так умеет слушать — не только ушами, всем своим существом. Она не просто его понимает. Она проникает в самые глубины его Я и извлекает оттуда самое лучшее. Он и не думал, что способен раскрыться так полно, он и не знал, какие возможности таятся на дне его души. Он не подозревал, что умеет так любить — безоглядно, безотчетно, растворяясь в другом. Это она его научила. И она не просто сопереживает — она будто берет на себя всю тяжесть его забот. Ему ничего не страшно рядом с ней. И это дает ему такое наслаждение (он, естественно, сказал «кайф»), какого не может дать никакой самый изощренный секс. Хотя и тут все в полном порядке. Он обнаружил в себе неведомую раньше страстность.
Бриджит, рассказывая мне об этом, винила во всем свое скандинавское происхождение: кто-то из ее далеких предков был родом из Швеции, а северяне, как известно, люди сдержанные и на открытые проявления чувств не способны. Но я думаю, дело тут именно в американской культуре. Она просто не предполагает такую яркость, такую обнаженность и бурю эмоций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30