Было часов десять утра.
Ко мне с достоинством подходила сиделка, в очках, в холщовом халате — воротничок у халата накрахмален, манжеты украшены маленькими красными крестами и застегнуты английскими булавками. Ей нечего было торопиться, дела было у нее мало, потому что из двенадцати кроватей в этой длинной зале с белыми занавесками занята была лишь моя.
— Был доктор, — сказала она. — Вы спали. Он нашел, что не стоит вас будить. Это доказывает, что, по его мнению, вы хорошо поправляетесь.
— Можно мне сегодня выйти?
— Конечно, не в Дублин. Но вы можете встать в одиннадцать и пройтись по саду. Завтракать будете за столом. Думаю, что числа десятого мая вы сможете оставить госпиталь.
— Ах, — воскликнул я, — еще четыре дня!
— Знаете, — сказала она с некоторой досадой, — можно подумать, что за вами был плохой уход. Когда вас привели сюда, мы думали, что продержим вас не двенадцать дней, а целый месяц.
— Я не жалуюсь, — пробормотал я.
Она сделала жест, который говорил: еще бы этого недоставало... Она поправила одеяло, похлопала по подушке и вышла, отдав какие-то приказания служащему. Он, высокий бородатый парень, сидя на подоконнике, мыл стекла.
Это окно было как раз против моей кровати. Спина человека, который мыл стекла, заслоняла мне вид в сад. Кажется, он никогда не кончит! Было такое впечатление, что вот уже четверть часа трет он все тот же четырехугольник.
— Сколько вы получаете в день? — спросил я.
— Десять шиллингов, господин, и еще харчи.
— Положим пятнадцать шиллингов, — сказал я. — И за сколько часов работы?
— В среднем, десять.
— Значит, по-моему, мытье одного стекла обходится администрации в шиллинг и шесть пенсов.
— Очень может быть. Но администрация заинтересована в том, чтобы работа была хорошо сделана. Дольше простоит чистым.
С этими словами служащий степенно стал собирать свои инструменты: губку, шерстяную тряпку, чашку. Я с большим изумлением увидал, что он подошел к моей кровати и чрезвычайно развязно уселся в ногах.
— Никогда бы я не подумал, — сказал он, — что борода может за неделю так изменить человека. Не узнаете меня, господин профессор?
Я привскочил.
— Вы! Вы здесь!
Ральф поднес палец к губам.
— Ш-ш! Как вы сами можете понять, это — только на время, господин профессор. Ш-ш! Будем говорить тише, прошу вас об этом как о личном мне одолжении. У меня такое впечатление, что моя голова не нравится мисс Герти, вашей достойнейшей сиделке. И я предпочитаю, чтобы она по-прежнему не знала, что за эту голову назначена плата.
Ральф стал на колени. Он методически мыл теперь белые доски пола, совсем рядом со мной.
— В нашем распоряжении очень мало времени, — сказал он. — Постараемся привести в порядок вопросы, которые нужно нам сделать друг другу. Как вы себя чувствуете, господин профессор?
— Теперь, кажется, хорошо.
— Тем лучше, вы очень нас встревожили.
— А вы, сколько времени вы здесь? Никто не знал, что с вами сталось.
— О, только этому я обязан тем, что еще продолжаю жить. Вас принесли в этот госпиталь 29-го вечером. Я поступил сюда почти в то же время, что и вы, только вошел с черного хода, конечно. Я уже имел честь вам сказать, что это — на время. Двойная выгода: я экономлю свои скромные капиталы и остаюсь в распоряжении своих друзей. — И он с странной усмешкой сказал мне: — Вы ничего о них не спрашиваете?
— Я имел до последней среды, — сказал я с усилием, — сведения через барона Идзуми и полковника Гарвея.
— Кстати, может быть, эти господа не сказали, что вы им обязаны жизнью. Я считаю справедливым сообщить вам это.
— Они так же скромны, как и добры, — прошептал я.
— И очень храбры, господин профессор. Я могу вам рассказать, как все это произошло. Когда злополучный снаряд попал в дом, почти в ту самую комнату, где только что была подписана капитуляция, — все остались почти совершенно невредимы, кроме вас, господин профессор. Вас отшвырнуло к стене, затылок у вас, по-видимому, слабый, и вы лежали без чувств. Вы, конечно, сами понимаете, не такой это был момент, чтобы заняться вами. Те мужчины и женщины, господин профессор, которые бы особенно хотели сделать это, сами бы тут же арестованы нашими добрыми британскими друзьями.
— Я знаю, в этот момент вмешались Идзуми и Гарвей.
— Со своими документами в руках, господин профессор, они подняли чертовский шум; в то самое время, когда профессора Генриксена солдаты подняли на ноги прикладами, они не только не тронули вас, но, ошеломленные ругательствами американца и японца, очень любезно перенесли вас в более спокойное место; полковник гремел впереди вас, барон Идзуми бушевал позади... Я дальше не видел, так как предпочел уклониться от объяснений, которые были вправе от меня потребовать верные войска его величества Георга V.
— Барон Идзуми и полковник Гарвей покинули Дублин два дня назад, — сказал я. — Я знаю, что перед отъездом они сделали все необходимое у генерала Максуэла, чтобы я, как только поправлюсь, мог вернуться во Францию. Я всегда буду у них в долгу.
Ральф старательно тер пол. Он повторил свой вопрос:
— А другие? О них вы меня не спрашиваете?
— Пирс?
— Расстрелян, господин профессор, в эту среду.
— Клерк?
— Расстрелян, тоже в среду.
— Мак-Донаг?
— Расстрелян, все в ту же среду.
— Конноли?
— Приговорен к смертной казни. Но они гуманны. Они отложили расстрел до того времени, когда он будет в состоянии стоять.
— Мак-Бранд?
— Расстрелян, так же как Планкетт, Эдуард Дэйли, Уильям Пирс, О’Ганраган, один — вчера, остальные — третьего дня.
— Граф д’Антрим? — спросил я, понизив голос.
— Его сиятельство, — сказал Ральф голосом как будто спокойным, под которым крылось страшнейшее волнение, — его сиятельство был арестован 26 апреля и немедленно заключен в тюрьму в Трали. Но, вы понимаете, для старика такие потрясения... Прибавьте, что в это время года камеры довольно холодные. Графа д’Антрима нашли мертвым в его камере в воскресенье, 30 апреля, когда тюремщик пришел спросить, не желает ли он присутствовать на мессе.
Оба мы замолчали. Ральф выжимал с губки коричневые капли воды в чашку.
— Еще кого нет ли, господин профессор, о чьей участи вы хотели бы получить сведения?
— Графиня, — проговорил я дрожащим голосом, — графиня Маркевич?
Ральф собрал свои принадлежности и собирался уходить.
— Графиня Маркевич... Она ждет в тюрьме, когда военный суд произнесет свой приговор. Недолго ждать.
Он с усмешкой прибавил:
— Теперь, конечно, все, не правда ли? Право, как будто больше не о ком... До свидания, господин профессор.
Я с мучительным стоном приподнялся на постели.
— Ральф, постойте, ради Бога, постойте!
Он опять подошел ко мне. Лицо его было бледно, на нем блуждала улыбка.
— Прекратите, прекратите, — сказал я, — эту отвратительную комедию. Не видите вы, что ли, что нет у меня сил?
— В самом деле, господин профессор?
— Довольно, Ральф, довольно! Скажите мне, скажите!
В эту минуту послышались тихие шаги.
К нам шла мисс Герти, сухая и торжественная, скрестив руки на плоской груди.
Ральф уронил губку.
Когда он наклонился, чтобы ее поднять, я расслышал его свистящий шепот:
— Она также ждет в тюрьме своего приговора. Она тверда. Будем, как она.
И он умолк.
Мисс Герти стояла между нами.
— Что вы тут делаете? — сказала она подозрительно. — Разве вам неизвестно, что правилами воспрещается служителям разговаривать с больными?
Ральф с сокрушенным видом прижал чашку к груди.
— Известно, мисс Герти. Но господин позвал меня.
— Да? — обратилась она ко мне. — Правда? Что же вам было угодно?
— Господин хотел узнать, — проговорил он, смиренно опуская глаза к своей губке, — хотел узнать, к кому обратиться, чтобы достать Библию. И я позволил себе, мисс Герти, сказать им, что вы почтете за большое удовольствие доставить ему Библии.
Глаза ее выразили и удивление, и чувство удовлетворенности.
— За удовольствие? Нет, — сказала она величественно, — скажите, что я почту это за долг.
***
— ...Между тем все Мадианитяне и Амаликитяне, и жители Востока собрались вместе, перешли реку и стали станом на долине Израильской. И Дух Господень объял Гедеона; он вострубил в трубу, и созвано было племя Авиезерово идти за ним. И послал послов по всему колену Манассиину, и оно тоже вызвалось идти за ним ...
Ральф ровным голосом читал мне Священное писание, так как я заявил, что у меня плохо с глазами, и сам я читать не могу. Уже три дня нес он эту службу при мне. Мисс Герти охотно согласилась сократить ему работу по уборке комнаты, чтобы забота о моей душе шла рядом с заботою о моем теле. Достойнейшая сиделка, страдавшая изрядною глухотою, обычно присутствовала при наших душеполезных занятиях. На этот раз она вязала и отрывала глаза от работы лишь за тем, чтобы поправить на носу очки или окинуть нас удовлетворенным взглядом.
— ...Мадианитяне же и Амаликитяне и все жители Востока расположились на долине в таком множестве, как саранча ...
— Ничего нового? — спросил я шепотом.
— ...Верблюдам их не было числа, много было их, как песку на берегу моря ... — продолжал невозмутимо Ральф. И тем же тоном, не показывая, что прервал чтение, сказал: — Да, есть новости.
— Какие?
— ...Когда же пришел Гедеон, то некий человек рассказывал другому сон и говорил так: снилось мне ... Вы выходите из госпиталя завтра утром, в четверг, 11 мая. Все это было предусмотрено... будто бы круглый ячменный хлеб катился по стану Мадианитян .
— А... она?
— ...это не иное что, как меч Гедеона, сына Иоасова, Израильтянина ... Она?.. Военный суд еще не вынес приговора... Завтра или в субботу.
— Я не хочу уезжать из Дублина, пока не узнаю...
— Вы говорите: не хочу. Но о вашем желании и не спросят. Решено, что вы оставите Дублин завтра вечером... Когда я и находящиеся со мной затрубим в трубы, трубите и вы в трубы ваши вокруг всего стана и кричите: меч Господа и Гедеона ... Сношения морем между Дублином и Англией еще не восстановлены. Завтра вечером вы поедете поездом на Белфаст. Не качайте головой, это только привлекло бы внимание мисс Герти; она глупая, но не совсем уж идиотка. ...обратил Господь меч одного на другого во всем стане и бежали полчища до Беошиты, до предела Авелмехолы близ Табафы ... Право, весьма интересная история.
— О, значит я не могу ничем быть ей полезным! — сказал я.
— Вы будете читать газеты, — сухо ответил г-н Ральф. — И вы не забудете, что я тут. ...И поймали двух князей Мадианитских: Орива и Зива, и убили Орива в Цур-Ориве, а Зива — в Иекев-Зиве и преследовали Мадианитян ... Не могли бы вы, господин профессор, оказать одну услугу и мне, вашему покорному слуге?
— Вам?
— Да, мне. Вы завтра вечером, повторяю, оставите Дублин. В Белфаст приедете около полуночи. Пароход в Ливерпуль отходит лишь в воскресенье, 14 мая. Таким образом, в вашем распоряжении вся суббота. Даю вам слово, Белфаст — не очень уж веселый город. Когда походите вы часик вокруг памятника — фонтана Томпсона...
— Ну?
— ...Виноградная гроздь Ефраима не драгоценнее ли всего урожая Авиезерова ... Прошу вас, господин профессор, сесть в поезд на станции Мидланд. Через два часа вы будете в Колмайне и Портраше. Оттуда электрический трамвай доставит вас к замку Денмор. Вы, конечно, знаете, господин профессор, что их сиятельства жили в Денморе до переезда в Кендалль.
— Знаю, Ральф.
— ...Когда предаст Господь Зевея и Салмана в руки мои, растерзав тело ваше терновником пустыни ... Вы подойдете к главной двери замка и там увидите вделанный в стену железный звонок. Вы дернете два раза, и не беспокойтесь, что не услышите звонка, он довольно далеко, внутри здания. Вы подождете, пока вам отопрут. Отопрет старуха. Моя мать, господин профессор.
— Я поеду, Ральф.
— Благодарю, господин профессор. Моя мать никогда не выезжала из Денмора, сейчас она там, должно быть, единственный сторож. Очень боюсь, что и там в последние дни были какие-нибудь истории со стороны полиции. Наверное, сделали обыск, может быть — произведен разгром... Гедеон, пошел к живущим в шатрах на восток от Нов и Иокбеги ... Но все-таки не думаю, чтобы они потревожили мою мать, ей семьдесят два года, господин профессор.
— Что должен я ей сказать, Ральф?
— То, что случилось: что я жив и что при первой возможности приеду ее поцеловать. Вы объясните ей, что в данную минуту это невозможно и что тут еще есть у меня дела. Вы караетесь успокоить бедную старушку. Заранее благодарю с... и возвратился Гедеон, сын Иоаса, с войны от возвышенности Хереса. И захватил юношу из жителей Сокхофа ... Вы будете в Денморе около одиннадцати. Поезд в Белфаст отходит лишь в шесть. Моя мать даст вам позавтракать. И может быть, вы попросите ее разрешить вам посетить замок, кладбище, где покоятся графы Кендалль, оттуда, и в тихую погоду, и в бурю, великолепный вид на море. ...Иефер не извлек меча своего, и встал и убил Зевея и Салмана и взял пряжки, бывшие на шеях верблюдов их ...
Сиделка встала и, перегнувшись через плечо Ральфа, тоже стала читать:
— Вы дочитали только до сих пор? — спросила она.
— Да, мисс Герти. Это потому, что господин профессор Жерар время от времени перебивает каким-нибудь подходящим объяснением чтение божественного текста.
***
На следующий день утром, около десяти часов, я, с Библией в одной руке, со своим маленьким багажом в другой, переступил порог госпиталя, напутствуемый пожеланиями мисс Герти. Повидать Ральфа мне не удалось.
В полдень я все уладил с британским правительством. Мне вручили, с несколькими не весьма ласковыми словами, мой паспорт на Белфаст, где я должен его снова визировать у военных властей, так как военное положение еще продолжалось.
Я наскоро позавтракал в только что открывшемся снова плохеньком трактире. Я был там один. Неловко прислуживала мне девушка и вся дрожала.
По разрушенным улицам, которых не узнавал, попробовал я добраться до тех мест, где провел с Антиопой несколько часов, но не мог их разыскать. Всюду были только развалины, и охранявшая их, со штыками или пушкой, стража еще издали делала знаки, чтобы я не подходил.
Тогда я вышел из тех кварталов, где борьба развертывалась с особою яростью, и направился к Норс-Кинг-стрит.
— Госпожа Хью!
— Ах, это вы!
Я пришел узнать что-нибудь об этих самоотверженных людях, которые сделали для нас все, что только могли. Госпожа Хью была вся в черном. Я безмолвно стоял перед нею.
— Садитесь, сударь, пожалуйста. Я рада, что вижу вас здоровым после всех этих ужасов.
Она обратилась за эти двенадцать дней в старуху, совсем в старуху, с жалкими, дрожащими руками и надорванным голосом.
Наконец я нашел в себе силу заговорить.
— Дэни?
Г-жа Хью махнула рукою.
— Слава небесам, они не захватили его, он бродит где-нибудь по дорогам в глубине страны. Ведь нечего было и думать том, чтобы он вернулся к себе в полк во Фландрии; на его счет я более или менее спокойна, потому что, сами понимаете, после того, что произошло, вся Ирландия на их стороне. Где бы он ни был, его спрячут, о нем позаботятся. Ему же удалось за неделю два раза дать мне о себе знать. Не о нем думаю я, сударь, — я думаю об умерших.
— Об умерших, госпожа Хью?
— Да, о моем муже, они убили его.
— Господин Хью убит!
— Да, ведь вы видели его! Такого человека, который за всю свою жизнь не сделал никому никакого зла... И господина Уальша они тоже убили.
Она стояла передо мной, без слез, сложив на новом черном фартуке бескровные руки.
— Это случилось в субботу, вскоре после того, как ушли ваши друзья.
Она говорила все это монотонным голосом, почти спокойно, как говорят слишком уставшие от слез люди.
— Солдаты вошли в наружную дверь и в дверь в вестибюле. Они бросились к нам с криком: «Руки вверх!» Бегали по всему дому, обыскивали лавку, кухню и комнаты наверху. Мы им сказали, что нет у нас никаких дел с шинфейнерами. Солдаты стали обыскивать мужчин. У мужа были некоторые наши драгоценные вещи, я отдала их ему для верности. Солдаты забрали их, засунули себе в карманы, и больше я этих вещей уже не видела. Затем они приказали нам, женщинам и детям, спуститься в подвал, а мужа увели наверх. Господина Уальша отвели в комнату в первом этаже, откуда мы только что ушли. Прошло немного времени, и я услыхала, как кто-то наверху говорит: «Зачем вы это делаете? Ничего мы вам не сделали». Потом послышался какой-то глухой шум, мы вздрогнули; как будто солдаты сдвинули с места или опрокинули какую-то тяжелую мебель вроде шкафа. Мне и в голову не пришло, что это упал один из наших мужчин. Всю ночь над нашими головами ходили солдаты, приходили, уходили. В вестибюль принесли раненого солдата, я ухаживала за ним и сделала для него все, что могла.
— А потом, госпожа Хью?
— Днем я отнесла чашку чаю слепому старику, знаете, который у нас живет. Когда я поднималась по лестнице, один солдат крикнул: «Нельзя вам туда». Я начинала нервничать, беспокоиться. Проходя мимо залы, я заглянула в замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Ко мне с достоинством подходила сиделка, в очках, в холщовом халате — воротничок у халата накрахмален, манжеты украшены маленькими красными крестами и застегнуты английскими булавками. Ей нечего было торопиться, дела было у нее мало, потому что из двенадцати кроватей в этой длинной зале с белыми занавесками занята была лишь моя.
— Был доктор, — сказала она. — Вы спали. Он нашел, что не стоит вас будить. Это доказывает, что, по его мнению, вы хорошо поправляетесь.
— Можно мне сегодня выйти?
— Конечно, не в Дублин. Но вы можете встать в одиннадцать и пройтись по саду. Завтракать будете за столом. Думаю, что числа десятого мая вы сможете оставить госпиталь.
— Ах, — воскликнул я, — еще четыре дня!
— Знаете, — сказала она с некоторой досадой, — можно подумать, что за вами был плохой уход. Когда вас привели сюда, мы думали, что продержим вас не двенадцать дней, а целый месяц.
— Я не жалуюсь, — пробормотал я.
Она сделала жест, который говорил: еще бы этого недоставало... Она поправила одеяло, похлопала по подушке и вышла, отдав какие-то приказания служащему. Он, высокий бородатый парень, сидя на подоконнике, мыл стекла.
Это окно было как раз против моей кровати. Спина человека, который мыл стекла, заслоняла мне вид в сад. Кажется, он никогда не кончит! Было такое впечатление, что вот уже четверть часа трет он все тот же четырехугольник.
— Сколько вы получаете в день? — спросил я.
— Десять шиллингов, господин, и еще харчи.
— Положим пятнадцать шиллингов, — сказал я. — И за сколько часов работы?
— В среднем, десять.
— Значит, по-моему, мытье одного стекла обходится администрации в шиллинг и шесть пенсов.
— Очень может быть. Но администрация заинтересована в том, чтобы работа была хорошо сделана. Дольше простоит чистым.
С этими словами служащий степенно стал собирать свои инструменты: губку, шерстяную тряпку, чашку. Я с большим изумлением увидал, что он подошел к моей кровати и чрезвычайно развязно уселся в ногах.
— Никогда бы я не подумал, — сказал он, — что борода может за неделю так изменить человека. Не узнаете меня, господин профессор?
Я привскочил.
— Вы! Вы здесь!
Ральф поднес палец к губам.
— Ш-ш! Как вы сами можете понять, это — только на время, господин профессор. Ш-ш! Будем говорить тише, прошу вас об этом как о личном мне одолжении. У меня такое впечатление, что моя голова не нравится мисс Герти, вашей достойнейшей сиделке. И я предпочитаю, чтобы она по-прежнему не знала, что за эту голову назначена плата.
Ральф стал на колени. Он методически мыл теперь белые доски пола, совсем рядом со мной.
— В нашем распоряжении очень мало времени, — сказал он. — Постараемся привести в порядок вопросы, которые нужно нам сделать друг другу. Как вы себя чувствуете, господин профессор?
— Теперь, кажется, хорошо.
— Тем лучше, вы очень нас встревожили.
— А вы, сколько времени вы здесь? Никто не знал, что с вами сталось.
— О, только этому я обязан тем, что еще продолжаю жить. Вас принесли в этот госпиталь 29-го вечером. Я поступил сюда почти в то же время, что и вы, только вошел с черного хода, конечно. Я уже имел честь вам сказать, что это — на время. Двойная выгода: я экономлю свои скромные капиталы и остаюсь в распоряжении своих друзей. — И он с странной усмешкой сказал мне: — Вы ничего о них не спрашиваете?
— Я имел до последней среды, — сказал я с усилием, — сведения через барона Идзуми и полковника Гарвея.
— Кстати, может быть, эти господа не сказали, что вы им обязаны жизнью. Я считаю справедливым сообщить вам это.
— Они так же скромны, как и добры, — прошептал я.
— И очень храбры, господин профессор. Я могу вам рассказать, как все это произошло. Когда злополучный снаряд попал в дом, почти в ту самую комнату, где только что была подписана капитуляция, — все остались почти совершенно невредимы, кроме вас, господин профессор. Вас отшвырнуло к стене, затылок у вас, по-видимому, слабый, и вы лежали без чувств. Вы, конечно, сами понимаете, не такой это был момент, чтобы заняться вами. Те мужчины и женщины, господин профессор, которые бы особенно хотели сделать это, сами бы тут же арестованы нашими добрыми британскими друзьями.
— Я знаю, в этот момент вмешались Идзуми и Гарвей.
— Со своими документами в руках, господин профессор, они подняли чертовский шум; в то самое время, когда профессора Генриксена солдаты подняли на ноги прикладами, они не только не тронули вас, но, ошеломленные ругательствами американца и японца, очень любезно перенесли вас в более спокойное место; полковник гремел впереди вас, барон Идзуми бушевал позади... Я дальше не видел, так как предпочел уклониться от объяснений, которые были вправе от меня потребовать верные войска его величества Георга V.
— Барон Идзуми и полковник Гарвей покинули Дублин два дня назад, — сказал я. — Я знаю, что перед отъездом они сделали все необходимое у генерала Максуэла, чтобы я, как только поправлюсь, мог вернуться во Францию. Я всегда буду у них в долгу.
Ральф старательно тер пол. Он повторил свой вопрос:
— А другие? О них вы меня не спрашиваете?
— Пирс?
— Расстрелян, господин профессор, в эту среду.
— Клерк?
— Расстрелян, тоже в среду.
— Мак-Донаг?
— Расстрелян, все в ту же среду.
— Конноли?
— Приговорен к смертной казни. Но они гуманны. Они отложили расстрел до того времени, когда он будет в состоянии стоять.
— Мак-Бранд?
— Расстрелян, так же как Планкетт, Эдуард Дэйли, Уильям Пирс, О’Ганраган, один — вчера, остальные — третьего дня.
— Граф д’Антрим? — спросил я, понизив голос.
— Его сиятельство, — сказал Ральф голосом как будто спокойным, под которым крылось страшнейшее волнение, — его сиятельство был арестован 26 апреля и немедленно заключен в тюрьму в Трали. Но, вы понимаете, для старика такие потрясения... Прибавьте, что в это время года камеры довольно холодные. Графа д’Антрима нашли мертвым в его камере в воскресенье, 30 апреля, когда тюремщик пришел спросить, не желает ли он присутствовать на мессе.
Оба мы замолчали. Ральф выжимал с губки коричневые капли воды в чашку.
— Еще кого нет ли, господин профессор, о чьей участи вы хотели бы получить сведения?
— Графиня, — проговорил я дрожащим голосом, — графиня Маркевич?
Ральф собрал свои принадлежности и собирался уходить.
— Графиня Маркевич... Она ждет в тюрьме, когда военный суд произнесет свой приговор. Недолго ждать.
Он с усмешкой прибавил:
— Теперь, конечно, все, не правда ли? Право, как будто больше не о ком... До свидания, господин профессор.
Я с мучительным стоном приподнялся на постели.
— Ральф, постойте, ради Бога, постойте!
Он опять подошел ко мне. Лицо его было бледно, на нем блуждала улыбка.
— Прекратите, прекратите, — сказал я, — эту отвратительную комедию. Не видите вы, что ли, что нет у меня сил?
— В самом деле, господин профессор?
— Довольно, Ральф, довольно! Скажите мне, скажите!
В эту минуту послышались тихие шаги.
К нам шла мисс Герти, сухая и торжественная, скрестив руки на плоской груди.
Ральф уронил губку.
Когда он наклонился, чтобы ее поднять, я расслышал его свистящий шепот:
— Она также ждет в тюрьме своего приговора. Она тверда. Будем, как она.
И он умолк.
Мисс Герти стояла между нами.
— Что вы тут делаете? — сказала она подозрительно. — Разве вам неизвестно, что правилами воспрещается служителям разговаривать с больными?
Ральф с сокрушенным видом прижал чашку к груди.
— Известно, мисс Герти. Но господин позвал меня.
— Да? — обратилась она ко мне. — Правда? Что же вам было угодно?
— Господин хотел узнать, — проговорил он, смиренно опуская глаза к своей губке, — хотел узнать, к кому обратиться, чтобы достать Библию. И я позволил себе, мисс Герти, сказать им, что вы почтете за большое удовольствие доставить ему Библии.
Глаза ее выразили и удивление, и чувство удовлетворенности.
— За удовольствие? Нет, — сказала она величественно, — скажите, что я почту это за долг.
***
— ...Между тем все Мадианитяне и Амаликитяне, и жители Востока собрались вместе, перешли реку и стали станом на долине Израильской. И Дух Господень объял Гедеона; он вострубил в трубу, и созвано было племя Авиезерово идти за ним. И послал послов по всему колену Манассиину, и оно тоже вызвалось идти за ним ...
Ральф ровным голосом читал мне Священное писание, так как я заявил, что у меня плохо с глазами, и сам я читать не могу. Уже три дня нес он эту службу при мне. Мисс Герти охотно согласилась сократить ему работу по уборке комнаты, чтобы забота о моей душе шла рядом с заботою о моем теле. Достойнейшая сиделка, страдавшая изрядною глухотою, обычно присутствовала при наших душеполезных занятиях. На этот раз она вязала и отрывала глаза от работы лишь за тем, чтобы поправить на носу очки или окинуть нас удовлетворенным взглядом.
— ...Мадианитяне же и Амаликитяне и все жители Востока расположились на долине в таком множестве, как саранча ...
— Ничего нового? — спросил я шепотом.
— ...Верблюдам их не было числа, много было их, как песку на берегу моря ... — продолжал невозмутимо Ральф. И тем же тоном, не показывая, что прервал чтение, сказал: — Да, есть новости.
— Какие?
— ...Когда же пришел Гедеон, то некий человек рассказывал другому сон и говорил так: снилось мне ... Вы выходите из госпиталя завтра утром, в четверг, 11 мая. Все это было предусмотрено... будто бы круглый ячменный хлеб катился по стану Мадианитян .
— А... она?
— ...это не иное что, как меч Гедеона, сына Иоасова, Израильтянина ... Она?.. Военный суд еще не вынес приговора... Завтра или в субботу.
— Я не хочу уезжать из Дублина, пока не узнаю...
— Вы говорите: не хочу. Но о вашем желании и не спросят. Решено, что вы оставите Дублин завтра вечером... Когда я и находящиеся со мной затрубим в трубы, трубите и вы в трубы ваши вокруг всего стана и кричите: меч Господа и Гедеона ... Сношения морем между Дублином и Англией еще не восстановлены. Завтра вечером вы поедете поездом на Белфаст. Не качайте головой, это только привлекло бы внимание мисс Герти; она глупая, но не совсем уж идиотка. ...обратил Господь меч одного на другого во всем стане и бежали полчища до Беошиты, до предела Авелмехолы близ Табафы ... Право, весьма интересная история.
— О, значит я не могу ничем быть ей полезным! — сказал я.
— Вы будете читать газеты, — сухо ответил г-н Ральф. — И вы не забудете, что я тут. ...И поймали двух князей Мадианитских: Орива и Зива, и убили Орива в Цур-Ориве, а Зива — в Иекев-Зиве и преследовали Мадианитян ... Не могли бы вы, господин профессор, оказать одну услугу и мне, вашему покорному слуге?
— Вам?
— Да, мне. Вы завтра вечером, повторяю, оставите Дублин. В Белфаст приедете около полуночи. Пароход в Ливерпуль отходит лишь в воскресенье, 14 мая. Таким образом, в вашем распоряжении вся суббота. Даю вам слово, Белфаст — не очень уж веселый город. Когда походите вы часик вокруг памятника — фонтана Томпсона...
— Ну?
— ...Виноградная гроздь Ефраима не драгоценнее ли всего урожая Авиезерова ... Прошу вас, господин профессор, сесть в поезд на станции Мидланд. Через два часа вы будете в Колмайне и Портраше. Оттуда электрический трамвай доставит вас к замку Денмор. Вы, конечно, знаете, господин профессор, что их сиятельства жили в Денморе до переезда в Кендалль.
— Знаю, Ральф.
— ...Когда предаст Господь Зевея и Салмана в руки мои, растерзав тело ваше терновником пустыни ... Вы подойдете к главной двери замка и там увидите вделанный в стену железный звонок. Вы дернете два раза, и не беспокойтесь, что не услышите звонка, он довольно далеко, внутри здания. Вы подождете, пока вам отопрут. Отопрет старуха. Моя мать, господин профессор.
— Я поеду, Ральф.
— Благодарю, господин профессор. Моя мать никогда не выезжала из Денмора, сейчас она там, должно быть, единственный сторож. Очень боюсь, что и там в последние дни были какие-нибудь истории со стороны полиции. Наверное, сделали обыск, может быть — произведен разгром... Гедеон, пошел к живущим в шатрах на восток от Нов и Иокбеги ... Но все-таки не думаю, чтобы они потревожили мою мать, ей семьдесят два года, господин профессор.
— Что должен я ей сказать, Ральф?
— То, что случилось: что я жив и что при первой возможности приеду ее поцеловать. Вы объясните ей, что в данную минуту это невозможно и что тут еще есть у меня дела. Вы караетесь успокоить бедную старушку. Заранее благодарю с... и возвратился Гедеон, сын Иоаса, с войны от возвышенности Хереса. И захватил юношу из жителей Сокхофа ... Вы будете в Денморе около одиннадцати. Поезд в Белфаст отходит лишь в шесть. Моя мать даст вам позавтракать. И может быть, вы попросите ее разрешить вам посетить замок, кладбище, где покоятся графы Кендалль, оттуда, и в тихую погоду, и в бурю, великолепный вид на море. ...Иефер не извлек меча своего, и встал и убил Зевея и Салмана и взял пряжки, бывшие на шеях верблюдов их ...
Сиделка встала и, перегнувшись через плечо Ральфа, тоже стала читать:
— Вы дочитали только до сих пор? — спросила она.
— Да, мисс Герти. Это потому, что господин профессор Жерар время от времени перебивает каким-нибудь подходящим объяснением чтение божественного текста.
***
На следующий день утром, около десяти часов, я, с Библией в одной руке, со своим маленьким багажом в другой, переступил порог госпиталя, напутствуемый пожеланиями мисс Герти. Повидать Ральфа мне не удалось.
В полдень я все уладил с британским правительством. Мне вручили, с несколькими не весьма ласковыми словами, мой паспорт на Белфаст, где я должен его снова визировать у военных властей, так как военное положение еще продолжалось.
Я наскоро позавтракал в только что открывшемся снова плохеньком трактире. Я был там один. Неловко прислуживала мне девушка и вся дрожала.
По разрушенным улицам, которых не узнавал, попробовал я добраться до тех мест, где провел с Антиопой несколько часов, но не мог их разыскать. Всюду были только развалины, и охранявшая их, со штыками или пушкой, стража еще издали делала знаки, чтобы я не подходил.
Тогда я вышел из тех кварталов, где борьба развертывалась с особою яростью, и направился к Норс-Кинг-стрит.
— Госпожа Хью!
— Ах, это вы!
Я пришел узнать что-нибудь об этих самоотверженных людях, которые сделали для нас все, что только могли. Госпожа Хью была вся в черном. Я безмолвно стоял перед нею.
— Садитесь, сударь, пожалуйста. Я рада, что вижу вас здоровым после всех этих ужасов.
Она обратилась за эти двенадцать дней в старуху, совсем в старуху, с жалкими, дрожащими руками и надорванным голосом.
Наконец я нашел в себе силу заговорить.
— Дэни?
Г-жа Хью махнула рукою.
— Слава небесам, они не захватили его, он бродит где-нибудь по дорогам в глубине страны. Ведь нечего было и думать том, чтобы он вернулся к себе в полк во Фландрии; на его счет я более или менее спокойна, потому что, сами понимаете, после того, что произошло, вся Ирландия на их стороне. Где бы он ни был, его спрячут, о нем позаботятся. Ему же удалось за неделю два раза дать мне о себе знать. Не о нем думаю я, сударь, — я думаю об умерших.
— Об умерших, госпожа Хью?
— Да, о моем муже, они убили его.
— Господин Хью убит!
— Да, ведь вы видели его! Такого человека, который за всю свою жизнь не сделал никому никакого зла... И господина Уальша они тоже убили.
Она стояла передо мной, без слез, сложив на новом черном фартуке бескровные руки.
— Это случилось в субботу, вскоре после того, как ушли ваши друзья.
Она говорила все это монотонным голосом, почти спокойно, как говорят слишком уставшие от слез люди.
— Солдаты вошли в наружную дверь и в дверь в вестибюле. Они бросились к нам с криком: «Руки вверх!» Бегали по всему дому, обыскивали лавку, кухню и комнаты наверху. Мы им сказали, что нет у нас никаких дел с шинфейнерами. Солдаты стали обыскивать мужчин. У мужа были некоторые наши драгоценные вещи, я отдала их ему для верности. Солдаты забрали их, засунули себе в карманы, и больше я этих вещей уже не видела. Затем они приказали нам, женщинам и детям, спуститься в подвал, а мужа увели наверх. Господина Уальша отвели в комнату в первом этаже, откуда мы только что ушли. Прошло немного времени, и я услыхала, как кто-то наверху говорит: «Зачем вы это делаете? Ничего мы вам не сделали». Потом послышался какой-то глухой шум, мы вздрогнули; как будто солдаты сдвинули с места или опрокинули какую-то тяжелую мебель вроде шкафа. Мне и в голову не пришло, что это упал один из наших мужчин. Всю ночь над нашими головами ходили солдаты, приходили, уходили. В вестибюль принесли раненого солдата, я ухаживала за ним и сделала для него все, что могла.
— А потом, госпожа Хью?
— Днем я отнесла чашку чаю слепому старику, знаете, который у нас живет. Когда я поднималась по лестнице, один солдат крикнул: «Нельзя вам туда». Я начинала нервничать, беспокоиться. Проходя мимо залы, я заглянула в замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23