Когда прошел последний волонтер, он наклонился ко мне и с гордостью сказал:
— 17 марта, в день праздника Святого Патрика, в центре Дублина, в Колледж-Грине был смотр. Пятнадцать сотен волонтеров, господин профессор, дефилировали перед своим шефом, вашим коллегой Эйном Мак-Нейлом. Пришлось на полтора часа приостановить движение трамваев. Английская полиция смотрела, разинув рот...
— А оружие? Как вам удается его добывать?
Он иронически поглядел на меня.
— Вас это беспокоит, господин профессор? Оружие? Его подвозят на частных яхтах, на пароходах, в чемоданах пассажиров... Вот, смотрите, это ружье...
Мы пошли дальше. В хвосте колонны Ральф подал знак одному волонтеру, взял у него ружье, протянул мне.
— Посмотрите, господин профессор, это — английское военное ружье. Бесполезно спрашивать у его обладателя, как он его добыл. Оно у него, важно лишь это...
Он вернул ружье и сказал мне с улыбкой:
— Если бы вы вздумали найти немецкие образцы, тогда надо обращаться не сюда, а выше, в Ульстер. В 1914 году за три месяца до войны, сэр Эдвард Керзон, теперь министр в британском военном кабинете, призывал на помощь против нас «могущественного монарха из числа его друзей»... так он звал кайзера. Через посредство Deutsche Munitionen und Waffen Fabrik он получил 50 тысяч ружей и миллион патронов. Нет, господин профессор, если хотите найти маузер, не здесь нужно искать.
Г-н Ральф на минуту задумался. Потом с оттенком горечи прибавил:
— Впрочем, сто лет назад мы получили иностранное оружие. Это оружие привез нам Гош, и это были французские ружья.
Я лег в восемь, Уильям разбудил меня в одиннадцать. Я опоздал к завтраку, за которым собирались мои коллеги по контрольной комиссии. Я был усталый, разбитый.
За сладким профессор Генриксен, который с неделю назад решился наконец выходить к столу, сказал:
— Дорогие коллеги, я счастлив, что могу вам сообщить первые результаты предпринятого мною обследования, которым вы благоволили заинтересоваться.
Я поглядел с удивлением. Он любезно мне улыбнулся.
— Вас не было, дорогой коллега. Во время одного обеда, на котором вы не присутствовали, я имел честь изложить этим господам цель и методы обследования, о котором идет сейчас речь. Кратко резюмирую для вас. Предмет: запросить по ирландскому вопросу самого крупного государственного человека каждой страны. Но спрашивать живущих мне казалось и пошлым, и ненадежным: языки сейчас связаны. И я счел более оригинальным и более верным спросить у мертвых, разумеется, не восходя слишком далеко в глубь времен. Мнения Густава Вазы и Альберони, например, сейчас не имеют уже практического значения. Напротив, кто же не видит выгоды знать по занимающему нас вопросу мнение князя Бисмарка или князя Горчакова?
Я растерянно поглядел на своих товарищей. Д-р Грютли солидно потягивал свое виски. Голубые глаза полковника Гарвея ничего не выражали. Барон Идзуми скрестил на столе свои маленькие морщинистые ручки и пристально их разглядывал.
— Теперь метод, — продолжал профессор Генриксен, — конечно, вертящиеся столы. Этот прием уже оправдал себя, и лучшие умы высказались за него. Виктор Гюго в своем сочинении «Уильям Шекспир», часть первая, книга IV, сурово осудил тех глупцов, которые смеются над этим: «Скажем откровенно, — говорит он очень метко, — эти насмешки не заслуживают никакого внимания». Те результаты, которые я сейчас представлю на ваше благоусмотрение, господа, блестяще оправдывают тезис, утверждаемый знаменитым французским сенатором.
Он вытащил поношенный портфель и собирался выложить на стол целую кучу бумажек.
— Каждому свой черед, я начал с духа господина Гладстона и господина Парнеля. Как я и ожидал, они уклонились от ответа. Вы сами понимаете, эти господа являются в этом деле стороною. Я не настаивал... Непосредственно затем я перешел к Италии. Напрашивалось совещание с господином Криспи. Ответ определенно неблагоприятный для Ирландии. Господин Криспи пожелал даже воспользоваться удобным случаем, чтобы установить один исторический факт, и сообщил мне, что он был в числе заговорщиков, которые 14 января 1858 года, подстрекаемые к тому Орсини, бросили бомбы в императора Наполеона III. Но он полагает, что теперь такого рода методы уже не ко времени.
— Это — осуждение ирландской системы, — сказал доктор Грютли, — то есть системы воздействия физической силой.
— Совершенно верно, — подтвердил профессор Генриксен. — Затем — это должно особенно интересовать вас, господин Жерар, — я перешел к Франции. Мне казалось, что наиболее яркий выразитель французской политики за последние полвека — господин Гамбетта; вот ответ, который он пожелал мне дать.
Он протянул лист бумаги, бумага стала переходить из рук в руки. Я прочел на ней следующую загадочную фразу:
«Е altretanto legittimo di vedere l’isola ove rintuona l’Hekla, bramare la liberta quanto scorgere l’aquila che vola verso al sole, la poena verso la tomba, la rondine verso la primavera e la preghiera innalzarsi verso il cielo».
— Разве так уж заведено, — спросил я, — чтобы духи пользовались для своего ответа итальянским языком?
— Да откуда вы взяли? — сказал профессор. — Отказ господина Гладстона был изложен на великолепном английском языке.
— Но тогда почему же это? — спросил я, указывая на ответ великого французского оратора.
Господин Генриксен пожал плечами.
— Духи обычно отвечают на своем родном языке, — ответил он.
Барон Идзуми поднял руку, давая понять, что просит слова.
— Ответ намекает на остров, на котором гудит Гекла, — сказал он. — Не спутал ли он с Исландией?
— Конечно, — сказал профессор Генриксен. — Впрочем, такая путаница вполне извинительна человеку, всецело занятому внутренней политикой. Зато, господа, оцените этот поразительный идеализм, позволяющий нам, как и раньше, чтить в лице Франции стража цивилизации. Да, теперь, как столетие назад, —
...И кровь
Прекрасной Франции сынов.
Оплотом служит миру.
Все сочувственно зашептались по моему адресу. Я слегка поклонился, ровно настолько, чтобы удостовериться, что шрапнель Гиза продолжает сидеть у меня в затылке. Но, право, это было бы неблагодарно — в такую минуту обнаруживать свое настроение.
— Перейдем к Испании, — сказал профессор. — Ответ господина Кановы также чрезвычайно интересен. Он, как и господина Криспи, довольно враждебен революционным методам действия.
— Это мне напоминает, — сказал не без досады полковник Гарвей, — что сенатора Баркхильпедро все еще нет между ними. Я начинаю побаиваться, не случилось ли с ним чего-нибудь...
Затем мне пришлось последовательно выслушать ответы господ Мак-Кинлея, Стамбулова, и графа Юлия Андраши. С раздражением сжимал я кулаки, когда вернулся к себе в комнату.
Там я нашел письмо от Антиопы, с которой мы условились после обеда посетить развалины Ардферда. Она кратко сообщала, что вчера, когда мы уговаривались, она совершенно забыла, что завтра воскресенье, и что она должна быть в церкви. Письмо заканчивалось так:
«Значит, до пятницы. Мне, конечно, не нужно вам напоминать, что в этот день мы встретимся у нашего друга леди Флоры, куда оба мы приглашены к обеду». Не было сомнения, командир волонтеров Трали уже сделал свое донесение.
***
Одетая в светло-голубую бархатную тунику, под которой легко угадывалось все ее тело, — никогда еще леди Флора не казалась мне такой красивой, как в этот вечер, и такой желанной, — употребляю определение не очень симпатичное, но хорошо выражающее то, что нужно. Когда глаза Реджинальда случайно встречались с глазами его встревоженной матери, он торопливо их отводил.
Реджинальд сидел на ковре у низенького кресла Антиопы; рука ее мечтательно лежала на русой голове юноши. Он с горячим увлечением и выразительностью читал нам некоторые, особенно прекрасные страницы из своей любимой книги.
« — Вы всегда приходите ужасно поздно.
Но я не могу удержаться, чтобы не пойти посмотреть Сибиллу Вэйн хотя бы в одном действии. Мне так нужно ее присутствие, и когда я думаю о чудесной душе, таящейся и этом маленьком теле из слоновой кости, меня наполняет мучительное чувство.
— Вы, конечно, будете обедать со мною сегодня вечером, Дориан?
Он покачал головой.
— Сегодня она — Имогена, — ответил он, — а завтра будет Джульеттой.
— Когда же будет она Сибиллой Вэйн!
— Никогда... »
Реджинальд остановился. Графиня Кендалль вдруг встала.
— Что такое, Антиопа?
— Что с вами, дорогая? — спросила леди Флора.
— Мне душно, — сказала она и прижала руку к сердцу.
— А ведь окна раскрыты настежь, — сказала леди Флора, — и для апреля...
— Реджинальд, пойдемте, — обратилась к нему Антиопа, — пройдемся по саду.
Они вышли. Леди Флора продолжала курить папиросу. Пять долгих минут сидели мы молча. Наконец она грустно улыбнулась и сказала:
— Если бы вы знали, как мне грустно!
— Вам грустно?.. Не понимаю.
— Я все поняла, — сказала она, — стоит взглянуть на вас...
— Взглянуть на меня?..
— Да, взглянуть на вас. Я сделала большую ошибку, тогда, вечером, что была с вами так откровенна. Вы поддались искушению, у вас явилось безумное желание проверить... Вы вскарабкались на ту скалу.
— Сударыня! — со всей силой запротестовал я.
Глаза ее наполнились радостным изумлением.
— Нет, в самом деле, вы не сделали этого? Ах, какую тяжесть снимаете вы с моего сердца. Обещайте мне, и сейчас же, что вы не будете доискиваться, не будете стараться...
В эту секунду вошли Антиопа и Реджинальд.
— Должно быть, я простудилась, — проговорила с улыбкой молодая женщина. — Наверное, пустяки. Но за нами уже приехала карета, разрешите мне вас оставить, дорогая.
— Всего девять часов, — сказала леди Флора.
— В следующий раз я останусь подольше.
— Надеюсь, — сказал Реджинальд. — Сегодня 14 апреля. В следующий раз, не забудьте, пасхальное воскресенье, 23 апреля. Чтобы отпраздновать день вашего рождения, мы будем танцевать всю ночь. А утром мы предоставим вам полную свободу исполнить пророчество Донегаля.
— Я не забыла, — Антиопа продолжала улыбаться.
Лошадьми, отвозившими нас домой, правил кучер Джозеф. Фонари очень слабо освещали внутренность кареты.
— Это правда... — прошептал я в полголоса, — через девять дней... Всего девять дней.
Я почувствовал, что Антиопа вздрогнула.
— Всего девять дней? Вы хотите сказать, еще целых девять дней!
И почти с рыданием она выкрикнула:
— О как я бы хотела, чтобы это было завтра!
— Что с вами? — с испугом спросил я.
— Простите, — и я заметил, что она делает усилие, чтобы улыбнуться. — Простите. Я сегодня нервничаю. Видите, я почти насильно увезла вас. Мне даже как-то в голову не пришло, что, может быть, вам было бы приятно остаться в Клэйр.
— Вы думаете, что это очень великодушно — так со мной разговаривать? — сказал я серьезно.
— Простите, — тихо сказала она и протянула мне руку.
В продолжение всего переезда я держал эту руку в своей. Она не отнимала.
Я чувствовал, что графиня Кендалль очень печальна, непобедимо печальна.
И я не сообразил, что в тысячу раз лучше было прямо спросить у нее о причине этой печали, чем силиться самому проникнуть в тайну.
В вестибюле замка мы расстались.
— Благодарю, — торопливо прошептала она. — Приходите ко мне завтра... Приходите... Мы совершим ту прогулку, которую в прошлый раз отложили. Жду вас завтра утром, в половине девятого.
***
Я вошел к себе в комнату и четверть часа ходил вдоль и поперек. Потом вышел, умышленно не потушив электричества.
Выйдя из замка, я спустился к морскому берегу. Над морем всходила луна, почти полная, громадная, красная. Я смотрел, как широкими параллельными рядами двигались ко мне волны, подбегали совсем близко и в последний миг с шумом рассыпались... Зачем я сюда пришел? Я и сам не знал.
Когда я поднимался назад к замку, пробила половина десятого.
Я пошел вдоль решетки парка, налево. Решетка упиралась в ту скалу, о которой говорила мне леди Флора, — скалу против окна Антиопы.
Эго был последний отрог массива, на котором стоял дом Кендаллов. На нем росли могучие морские сосны. Ветви низко спускались, и по ним было легко вскарабкаться. Кроме того, в камнях была высечена тропинка.
Скоро я достиг чего-то вроде естественной террасы. С нее была видна комната графини Кендалль, но так как терраса была почти на одном уровне с комнатой, заглянуть внутрь было трудно. Шпиону леди Арбекль, наверное, пришлось вскарабкаться повыше. Так поступил и я.
Наконец, я добрался до узкой гранитной ступеньки, по которой змеились черные корни большой сосны, кое-как примостился на корнях и стал глядеть.
Нижняя часть окна была занавешена, но через верхнюю комната была видна почти целиком.
И я увидал Антиопу. Она сидела у небольшого письменного стола против окна, положив локти на стол и опустив голову на руки. Казалось, что обнаженные ее плечи вздрагивают от рыданий.
Перед нею, спиной к окну, стоял мужчина. По-видимому, он что-то говорил графине Кендалль. Чего бы я не дал, чтобы услышать, что он говорит ей!
Вдруг Антиопа подняла лицо. И протянула к собеседнику руки, которые словно молили, просили пощадить.
Тогда мужчина мерными шагами подошел к молодой женщине. Обнял ее. Она прижалась к нему. Он долгими-долгими поцелуями осыпал шею графини Кендалль. И при этом их движении я отчетливо увидал их лица. Я узнал Ральфа.
В то же мгновение над моей головой что-то затрещало. Обломилась ветка сосны. Послышался шум падения. Меня что-то сильно толкнуло. Одной рукой я успел ухватиться за корень сосны, другой схватил и удержал на самом краю обрыва чье-то тело, которое чуть было не увлекло меня за собой вниз.
— Если не ошибаюсь, господин профессор Жерар? Да, по-видимому, вам я обязан спасением.
Я был совершенно ошеломлен. Я узнал д-ра Грютли. Он потирал бок и многозначительно поглядывал на меня.
— Ну-с, что вы скажете об ирландских важных сеньорах? — проговорил он весело. — Ах, негодяйка!
— Что вы тут делаете? — сердито спросил я.
Он приложил палец к губам.
— Ш-ш! Тише, тише! Место не очень-то благоприятное для объяснений.
Он ощупывал все свое тело.
— Честное слово, меня точно исколотили.
— Я спрашиваю вас, что вы тут делаете в такой час?
— Я мог бы вам ответить: а вы сами? Но повторяю, здесь не место начинать дискуссию. Желаете уделить мне десять минут для беседы у вас в комнате или у меня?
— Я следую за вами.
— Пожалуйста, господин профессор, идите вперед. Право, я ничего плохого вам не сделаю, если пойду сзади.
Глава VII
ЕЩЕ ВОСЕМЬ ДНЕЙ
Комната д-ра Грютли была рядом с моей. Там также было оставлено непотушенным электричество.
— Войдите, дорогой господин Жерар. Садитесь. Пожалуйста, будьте как дома.
Приглашение было сделано в таком тоне, что это только увеличило мое раздражение.
Доктор Грютли закрыл ставни. Подошел к двери и повернул ключ. Потом, прихрамывая и улыбаясь, подошел ко мне.
— Чтобы черт меня побрал! Я чуть не сломал ногу при этом глупом падении.
Он снял башмаки. Я увидал белый носок, который заметил на верхней койке каюты, когда мы ехали морем.
— Видите щиколотку. Завтра она посинеет, послезавтра станет черной. Я хотел бы, чтобы она опять стала розовой и чтобы прошла опухоль ко дню, в который должно исполниться пророчество Донегаля.
Он достал с полки бутылку и два стакана.
— Все это не должно нам мешать побеседовать за виски, не правда ли, господин Жерар, господин профессор Жерар?
Он как-то по-особенному упирал на слова и вдруг жирно расхохотался. Это был настоящий приступ, все тело его колыхалось от хохота.
— Господин Жерар! Ой-ой-ой! Господин профессор Жерар!
— Объясните вы мне, в чем дело? — сказал я наконец, встревоженный и взбешенный.
Придерживая обеими руками щиколотку, он продолжал хохотать и ужасно гримасничал.
— Ой-ой-ой! Как это вредно смеяться, когда больно, но как приятно! Ай-ай! Господин профессор Жерар, Фердинанд Жерар, не правда ли?
— Я совсем не в настроении забавляться вашим гримасничанием, — сказал я угрожающим голосом. — В последний раз, — объясните вы мне? Да или нет?
— Господин Жерар, умоляю вас, не сердитесь. Мне было бы весьма грустно рассердить господина профессора Жерара. Но он же сам видит, в каком я печальном положении. Не могу больше двинуть ногой, право, не могу. Надо мне помочь.
Он достал из кармана для часов маленький ключик и протянул мне.
— Там, во втором ящике комода, есть ящичек. Пожалуйста, поверните два раза ключ: раз направо, раз налево, вот так. В ящичке большой желтый конверт, сложенный вдвое... Будьте так любезны, принесите его. Право, мне так неприятно, что я должен утруждать вас. Еще немножко виски. Правда, отличное виски?
Он вскрыл конверт. Я с изумлением увидал, что он вытаскивает из него номер «L’Illustration». Неприятное предчувствие зашевелилось во мне.
— Вот это должно быть для вас очень интересно, господин профессор Жерар, особенно, исключительно интересно — для вас.
И опять он противно захохотал.
— 25 июля 1913 года, — заговорил он снова, развернул номер журнала и стал читать подпись под большой фотографией на первой странице, — президент Совета министров господин Луи Барту, министр народного просвещения, посетил College de Franse.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— 17 марта, в день праздника Святого Патрика, в центре Дублина, в Колледж-Грине был смотр. Пятнадцать сотен волонтеров, господин профессор, дефилировали перед своим шефом, вашим коллегой Эйном Мак-Нейлом. Пришлось на полтора часа приостановить движение трамваев. Английская полиция смотрела, разинув рот...
— А оружие? Как вам удается его добывать?
Он иронически поглядел на меня.
— Вас это беспокоит, господин профессор? Оружие? Его подвозят на частных яхтах, на пароходах, в чемоданах пассажиров... Вот, смотрите, это ружье...
Мы пошли дальше. В хвосте колонны Ральф подал знак одному волонтеру, взял у него ружье, протянул мне.
— Посмотрите, господин профессор, это — английское военное ружье. Бесполезно спрашивать у его обладателя, как он его добыл. Оно у него, важно лишь это...
Он вернул ружье и сказал мне с улыбкой:
— Если бы вы вздумали найти немецкие образцы, тогда надо обращаться не сюда, а выше, в Ульстер. В 1914 году за три месяца до войны, сэр Эдвард Керзон, теперь министр в британском военном кабинете, призывал на помощь против нас «могущественного монарха из числа его друзей»... так он звал кайзера. Через посредство Deutsche Munitionen und Waffen Fabrik он получил 50 тысяч ружей и миллион патронов. Нет, господин профессор, если хотите найти маузер, не здесь нужно искать.
Г-н Ральф на минуту задумался. Потом с оттенком горечи прибавил:
— Впрочем, сто лет назад мы получили иностранное оружие. Это оружие привез нам Гош, и это были французские ружья.
Я лег в восемь, Уильям разбудил меня в одиннадцать. Я опоздал к завтраку, за которым собирались мои коллеги по контрольной комиссии. Я был усталый, разбитый.
За сладким профессор Генриксен, который с неделю назад решился наконец выходить к столу, сказал:
— Дорогие коллеги, я счастлив, что могу вам сообщить первые результаты предпринятого мною обследования, которым вы благоволили заинтересоваться.
Я поглядел с удивлением. Он любезно мне улыбнулся.
— Вас не было, дорогой коллега. Во время одного обеда, на котором вы не присутствовали, я имел честь изложить этим господам цель и методы обследования, о котором идет сейчас речь. Кратко резюмирую для вас. Предмет: запросить по ирландскому вопросу самого крупного государственного человека каждой страны. Но спрашивать живущих мне казалось и пошлым, и ненадежным: языки сейчас связаны. И я счел более оригинальным и более верным спросить у мертвых, разумеется, не восходя слишком далеко в глубь времен. Мнения Густава Вазы и Альберони, например, сейчас не имеют уже практического значения. Напротив, кто же не видит выгоды знать по занимающему нас вопросу мнение князя Бисмарка или князя Горчакова?
Я растерянно поглядел на своих товарищей. Д-р Грютли солидно потягивал свое виски. Голубые глаза полковника Гарвея ничего не выражали. Барон Идзуми скрестил на столе свои маленькие морщинистые ручки и пристально их разглядывал.
— Теперь метод, — продолжал профессор Генриксен, — конечно, вертящиеся столы. Этот прием уже оправдал себя, и лучшие умы высказались за него. Виктор Гюго в своем сочинении «Уильям Шекспир», часть первая, книга IV, сурово осудил тех глупцов, которые смеются над этим: «Скажем откровенно, — говорит он очень метко, — эти насмешки не заслуживают никакого внимания». Те результаты, которые я сейчас представлю на ваше благоусмотрение, господа, блестяще оправдывают тезис, утверждаемый знаменитым французским сенатором.
Он вытащил поношенный портфель и собирался выложить на стол целую кучу бумажек.
— Каждому свой черед, я начал с духа господина Гладстона и господина Парнеля. Как я и ожидал, они уклонились от ответа. Вы сами понимаете, эти господа являются в этом деле стороною. Я не настаивал... Непосредственно затем я перешел к Италии. Напрашивалось совещание с господином Криспи. Ответ определенно неблагоприятный для Ирландии. Господин Криспи пожелал даже воспользоваться удобным случаем, чтобы установить один исторический факт, и сообщил мне, что он был в числе заговорщиков, которые 14 января 1858 года, подстрекаемые к тому Орсини, бросили бомбы в императора Наполеона III. Но он полагает, что теперь такого рода методы уже не ко времени.
— Это — осуждение ирландской системы, — сказал доктор Грютли, — то есть системы воздействия физической силой.
— Совершенно верно, — подтвердил профессор Генриксен. — Затем — это должно особенно интересовать вас, господин Жерар, — я перешел к Франции. Мне казалось, что наиболее яркий выразитель французской политики за последние полвека — господин Гамбетта; вот ответ, который он пожелал мне дать.
Он протянул лист бумаги, бумага стала переходить из рук в руки. Я прочел на ней следующую загадочную фразу:
«Е altretanto legittimo di vedere l’isola ove rintuona l’Hekla, bramare la liberta quanto scorgere l’aquila che vola verso al sole, la poena verso la tomba, la rondine verso la primavera e la preghiera innalzarsi verso il cielo».
— Разве так уж заведено, — спросил я, — чтобы духи пользовались для своего ответа итальянским языком?
— Да откуда вы взяли? — сказал профессор. — Отказ господина Гладстона был изложен на великолепном английском языке.
— Но тогда почему же это? — спросил я, указывая на ответ великого французского оратора.
Господин Генриксен пожал плечами.
— Духи обычно отвечают на своем родном языке, — ответил он.
Барон Идзуми поднял руку, давая понять, что просит слова.
— Ответ намекает на остров, на котором гудит Гекла, — сказал он. — Не спутал ли он с Исландией?
— Конечно, — сказал профессор Генриксен. — Впрочем, такая путаница вполне извинительна человеку, всецело занятому внутренней политикой. Зато, господа, оцените этот поразительный идеализм, позволяющий нам, как и раньше, чтить в лице Франции стража цивилизации. Да, теперь, как столетие назад, —
...И кровь
Прекрасной Франции сынов.
Оплотом служит миру.
Все сочувственно зашептались по моему адресу. Я слегка поклонился, ровно настолько, чтобы удостовериться, что шрапнель Гиза продолжает сидеть у меня в затылке. Но, право, это было бы неблагодарно — в такую минуту обнаруживать свое настроение.
— Перейдем к Испании, — сказал профессор. — Ответ господина Кановы также чрезвычайно интересен. Он, как и господина Криспи, довольно враждебен революционным методам действия.
— Это мне напоминает, — сказал не без досады полковник Гарвей, — что сенатора Баркхильпедро все еще нет между ними. Я начинаю побаиваться, не случилось ли с ним чего-нибудь...
Затем мне пришлось последовательно выслушать ответы господ Мак-Кинлея, Стамбулова, и графа Юлия Андраши. С раздражением сжимал я кулаки, когда вернулся к себе в комнату.
Там я нашел письмо от Антиопы, с которой мы условились после обеда посетить развалины Ардферда. Она кратко сообщала, что вчера, когда мы уговаривались, она совершенно забыла, что завтра воскресенье, и что она должна быть в церкви. Письмо заканчивалось так:
«Значит, до пятницы. Мне, конечно, не нужно вам напоминать, что в этот день мы встретимся у нашего друга леди Флоры, куда оба мы приглашены к обеду». Не было сомнения, командир волонтеров Трали уже сделал свое донесение.
***
Одетая в светло-голубую бархатную тунику, под которой легко угадывалось все ее тело, — никогда еще леди Флора не казалась мне такой красивой, как в этот вечер, и такой желанной, — употребляю определение не очень симпатичное, но хорошо выражающее то, что нужно. Когда глаза Реджинальда случайно встречались с глазами его встревоженной матери, он торопливо их отводил.
Реджинальд сидел на ковре у низенького кресла Антиопы; рука ее мечтательно лежала на русой голове юноши. Он с горячим увлечением и выразительностью читал нам некоторые, особенно прекрасные страницы из своей любимой книги.
« — Вы всегда приходите ужасно поздно.
Но я не могу удержаться, чтобы не пойти посмотреть Сибиллу Вэйн хотя бы в одном действии. Мне так нужно ее присутствие, и когда я думаю о чудесной душе, таящейся и этом маленьком теле из слоновой кости, меня наполняет мучительное чувство.
— Вы, конечно, будете обедать со мною сегодня вечером, Дориан?
Он покачал головой.
— Сегодня она — Имогена, — ответил он, — а завтра будет Джульеттой.
— Когда же будет она Сибиллой Вэйн!
— Никогда... »
Реджинальд остановился. Графиня Кендалль вдруг встала.
— Что такое, Антиопа?
— Что с вами, дорогая? — спросила леди Флора.
— Мне душно, — сказала она и прижала руку к сердцу.
— А ведь окна раскрыты настежь, — сказала леди Флора, — и для апреля...
— Реджинальд, пойдемте, — обратилась к нему Антиопа, — пройдемся по саду.
Они вышли. Леди Флора продолжала курить папиросу. Пять долгих минут сидели мы молча. Наконец она грустно улыбнулась и сказала:
— Если бы вы знали, как мне грустно!
— Вам грустно?.. Не понимаю.
— Я все поняла, — сказала она, — стоит взглянуть на вас...
— Взглянуть на меня?..
— Да, взглянуть на вас. Я сделала большую ошибку, тогда, вечером, что была с вами так откровенна. Вы поддались искушению, у вас явилось безумное желание проверить... Вы вскарабкались на ту скалу.
— Сударыня! — со всей силой запротестовал я.
Глаза ее наполнились радостным изумлением.
— Нет, в самом деле, вы не сделали этого? Ах, какую тяжесть снимаете вы с моего сердца. Обещайте мне, и сейчас же, что вы не будете доискиваться, не будете стараться...
В эту секунду вошли Антиопа и Реджинальд.
— Должно быть, я простудилась, — проговорила с улыбкой молодая женщина. — Наверное, пустяки. Но за нами уже приехала карета, разрешите мне вас оставить, дорогая.
— Всего девять часов, — сказала леди Флора.
— В следующий раз я останусь подольше.
— Надеюсь, — сказал Реджинальд. — Сегодня 14 апреля. В следующий раз, не забудьте, пасхальное воскресенье, 23 апреля. Чтобы отпраздновать день вашего рождения, мы будем танцевать всю ночь. А утром мы предоставим вам полную свободу исполнить пророчество Донегаля.
— Я не забыла, — Антиопа продолжала улыбаться.
Лошадьми, отвозившими нас домой, правил кучер Джозеф. Фонари очень слабо освещали внутренность кареты.
— Это правда... — прошептал я в полголоса, — через девять дней... Всего девять дней.
Я почувствовал, что Антиопа вздрогнула.
— Всего девять дней? Вы хотите сказать, еще целых девять дней!
И почти с рыданием она выкрикнула:
— О как я бы хотела, чтобы это было завтра!
— Что с вами? — с испугом спросил я.
— Простите, — и я заметил, что она делает усилие, чтобы улыбнуться. — Простите. Я сегодня нервничаю. Видите, я почти насильно увезла вас. Мне даже как-то в голову не пришло, что, может быть, вам было бы приятно остаться в Клэйр.
— Вы думаете, что это очень великодушно — так со мной разговаривать? — сказал я серьезно.
— Простите, — тихо сказала она и протянула мне руку.
В продолжение всего переезда я держал эту руку в своей. Она не отнимала.
Я чувствовал, что графиня Кендалль очень печальна, непобедимо печальна.
И я не сообразил, что в тысячу раз лучше было прямо спросить у нее о причине этой печали, чем силиться самому проникнуть в тайну.
В вестибюле замка мы расстались.
— Благодарю, — торопливо прошептала она. — Приходите ко мне завтра... Приходите... Мы совершим ту прогулку, которую в прошлый раз отложили. Жду вас завтра утром, в половине девятого.
***
Я вошел к себе в комнату и четверть часа ходил вдоль и поперек. Потом вышел, умышленно не потушив электричества.
Выйдя из замка, я спустился к морскому берегу. Над морем всходила луна, почти полная, громадная, красная. Я смотрел, как широкими параллельными рядами двигались ко мне волны, подбегали совсем близко и в последний миг с шумом рассыпались... Зачем я сюда пришел? Я и сам не знал.
Когда я поднимался назад к замку, пробила половина десятого.
Я пошел вдоль решетки парка, налево. Решетка упиралась в ту скалу, о которой говорила мне леди Флора, — скалу против окна Антиопы.
Эго был последний отрог массива, на котором стоял дом Кендаллов. На нем росли могучие морские сосны. Ветви низко спускались, и по ним было легко вскарабкаться. Кроме того, в камнях была высечена тропинка.
Скоро я достиг чего-то вроде естественной террасы. С нее была видна комната графини Кендалль, но так как терраса была почти на одном уровне с комнатой, заглянуть внутрь было трудно. Шпиону леди Арбекль, наверное, пришлось вскарабкаться повыше. Так поступил и я.
Наконец, я добрался до узкой гранитной ступеньки, по которой змеились черные корни большой сосны, кое-как примостился на корнях и стал глядеть.
Нижняя часть окна была занавешена, но через верхнюю комната была видна почти целиком.
И я увидал Антиопу. Она сидела у небольшого письменного стола против окна, положив локти на стол и опустив голову на руки. Казалось, что обнаженные ее плечи вздрагивают от рыданий.
Перед нею, спиной к окну, стоял мужчина. По-видимому, он что-то говорил графине Кендалль. Чего бы я не дал, чтобы услышать, что он говорит ей!
Вдруг Антиопа подняла лицо. И протянула к собеседнику руки, которые словно молили, просили пощадить.
Тогда мужчина мерными шагами подошел к молодой женщине. Обнял ее. Она прижалась к нему. Он долгими-долгими поцелуями осыпал шею графини Кендалль. И при этом их движении я отчетливо увидал их лица. Я узнал Ральфа.
В то же мгновение над моей головой что-то затрещало. Обломилась ветка сосны. Послышался шум падения. Меня что-то сильно толкнуло. Одной рукой я успел ухватиться за корень сосны, другой схватил и удержал на самом краю обрыва чье-то тело, которое чуть было не увлекло меня за собой вниз.
— Если не ошибаюсь, господин профессор Жерар? Да, по-видимому, вам я обязан спасением.
Я был совершенно ошеломлен. Я узнал д-ра Грютли. Он потирал бок и многозначительно поглядывал на меня.
— Ну-с, что вы скажете об ирландских важных сеньорах? — проговорил он весело. — Ах, негодяйка!
— Что вы тут делаете? — сердито спросил я.
Он приложил палец к губам.
— Ш-ш! Тише, тише! Место не очень-то благоприятное для объяснений.
Он ощупывал все свое тело.
— Честное слово, меня точно исколотили.
— Я спрашиваю вас, что вы тут делаете в такой час?
— Я мог бы вам ответить: а вы сами? Но повторяю, здесь не место начинать дискуссию. Желаете уделить мне десять минут для беседы у вас в комнате или у меня?
— Я следую за вами.
— Пожалуйста, господин профессор, идите вперед. Право, я ничего плохого вам не сделаю, если пойду сзади.
Глава VII
ЕЩЕ ВОСЕМЬ ДНЕЙ
Комната д-ра Грютли была рядом с моей. Там также было оставлено непотушенным электричество.
— Войдите, дорогой господин Жерар. Садитесь. Пожалуйста, будьте как дома.
Приглашение было сделано в таком тоне, что это только увеличило мое раздражение.
Доктор Грютли закрыл ставни. Подошел к двери и повернул ключ. Потом, прихрамывая и улыбаясь, подошел ко мне.
— Чтобы черт меня побрал! Я чуть не сломал ногу при этом глупом падении.
Он снял башмаки. Я увидал белый носок, который заметил на верхней койке каюты, когда мы ехали морем.
— Видите щиколотку. Завтра она посинеет, послезавтра станет черной. Я хотел бы, чтобы она опять стала розовой и чтобы прошла опухоль ко дню, в который должно исполниться пророчество Донегаля.
Он достал с полки бутылку и два стакана.
— Все это не должно нам мешать побеседовать за виски, не правда ли, господин Жерар, господин профессор Жерар?
Он как-то по-особенному упирал на слова и вдруг жирно расхохотался. Это был настоящий приступ, все тело его колыхалось от хохота.
— Господин Жерар! Ой-ой-ой! Господин профессор Жерар!
— Объясните вы мне, в чем дело? — сказал я наконец, встревоженный и взбешенный.
Придерживая обеими руками щиколотку, он продолжал хохотать и ужасно гримасничал.
— Ой-ой-ой! Как это вредно смеяться, когда больно, но как приятно! Ай-ай! Господин профессор Жерар, Фердинанд Жерар, не правда ли?
— Я совсем не в настроении забавляться вашим гримасничанием, — сказал я угрожающим голосом. — В последний раз, — объясните вы мне? Да или нет?
— Господин Жерар, умоляю вас, не сердитесь. Мне было бы весьма грустно рассердить господина профессора Жерара. Но он же сам видит, в каком я печальном положении. Не могу больше двинуть ногой, право, не могу. Надо мне помочь.
Он достал из кармана для часов маленький ключик и протянул мне.
— Там, во втором ящике комода, есть ящичек. Пожалуйста, поверните два раза ключ: раз направо, раз налево, вот так. В ящичке большой желтый конверт, сложенный вдвое... Будьте так любезны, принесите его. Право, мне так неприятно, что я должен утруждать вас. Еще немножко виски. Правда, отличное виски?
Он вскрыл конверт. Я с изумлением увидал, что он вытаскивает из него номер «L’Illustration». Неприятное предчувствие зашевелилось во мне.
— Вот это должно быть для вас очень интересно, господин профессор Жерар, особенно, исключительно интересно — для вас.
И опять он противно захохотал.
— 25 июля 1913 года, — заговорил он снова, развернул номер журнала и стал читать подпись под большой фотографией на первой странице, — президент Совета министров господин Луи Барту, министр народного просвещения, посетил College de Franse.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23