Отец, седой старик с мутными от катаракты глазами, передвигался по комнате, опираясь на трость так, будто у него был поврежден позвоночник. Из кармана его рубашки торчала ореховая курительная трубка, от которой исходил слабый аромат.
— Она уехала в Новый Орлеан. Говорил я ей, что цветной девушке из деревни нечего делать там, — сказал он, садясь на кушетку, и положил руку на набалдашник. — Какие дела у деревенщины с людьми из Нового Орлеана? Говорил ведь.
— На кого она работала, мистер Десхотелс?
— Да что я знаю об этом городе? У меня там нет никаких дел, — улыбнулся он мне, обнажив беззубые синеватые десны.
— Вы верите в то, что она утонула?
Он замер, и улыбка начала сползать у него с лица. Глаза впервые, похоже, сфокусировались на мне.
— А что им за дело до мнения старого негра? — проговорил он.
— Мне есть дело.
Старик не ответил. Сунув в рот потухшую трубку, он причмокнул языком и уставился невидящим взором в экран телевизора.
— Я сейчас уйду, — сказал я, поднимаясь. — Искренне сожалею о том, что случилось с вашей дочерью. На самом деле.
Он снова обернулся ко мне.
— У нас их было одиннадцать, — произнес он. — А она самая младшая. Когда Лавлейс была совсем крошкой, я называл ее кушкушечкой, потому что она обожала куш-куш. Помогите мне выйти во двор, будьте добры.
Я подхватил его под руку, и мы шагнули на крыльцо, на яркий свет. Ветер колыхал зеленые поля сахарного тростника по ту сторону дороги. Руки старика покрывала сетка вен. Прихрамывая, он проводил меня до автомобиля, где снова заговорил.
— Ее убили, правда? — спросил он.
— Думаю, да.
— Наша девочка была всего лишь маленькой черной куколкой для белых мужчин, а потом ее просто выкинули, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. — Была у меня такая присказка для нее: «Девочка, девочка, катись-ка в поле, у женщины без мужика что за доля». А она в ответ: «Посмотри, какой телевизор, какие часы и стол я подарила маме». Да, вот так она говорила. Девчонка, которая не умеет читать, покупает матери телевизор за пятьсот долларов. Что с ними делать, когда им исполняется девятнадцать! Ничего не слушала, даже когда ей давали деньги белые мужчины; перегнала сюда из Нового Орлеана большую машину, говорила, что увезет нас на север... Девчонка, которая все еще любила сладенький куш-куш, собиралась перехитрить белых мужчин и перевезти старого папашу-негра в Новый Орлеан. Что она такого сделала, за что ее убили?
Что я мог им ответить?
* * *
Я ехал по пустынной дороге. С одной стороны тянулось поблескивающее на солнце озеро, а с другой — полузатопленные деревья. Вдруг я увидел в зеркале заднего вида бело-синюю патрульную машину. Водитель уже включил мигалку и, поравнявшись с моим бампером, коротко прогудел сиреной. Я стал сворачивать к обочине, но там среди травы и гравия поблескивали, как янтарные зубья, осколки пивных бутылок. Попытался проехать на чистое пространство, прежде чем затормозить, но патрульный автомобиль, взревев мотором, резко обогнал меня, и напарник водителя грозно указал на край дороги. Я услышал, как под колесами захрустели бутылочные стекла.
Оба полицейских выскочили из машины, и я понял, что дело принимает серьезный оборот. И тот и другой были крупными мужчинами, каджунами, скорее всего, как и я, хотя при виде сильных, мускулистых тел в идеально сидящей голубой форме, отполированных ремней с кобурой, блестящих патронов и прикладов создавалось впечатление, что они специально забрались в такую глушь Миссисипи, чтобы дать волю своей деревенской жестокости.
Ни в руках, ни в карманах у них не было книжки со штрафными талонами.
— Сирена означает, что надо остановиться. А не просто сбросить скорость, лейтенант, — сказал водитель, улыбнувшись, и снял очки. Он оказался старше своего напарника. — Пожалуйста, выйдите из машины.
Я открыл дверь и ступил на асфальт. Они молча наблюдали за мной.
— Положим, я повелся на это. Но за что остановили-то? — поинтересовался я.
— Превышение скорости. Шестьдесят — на участке, где разрешено пятьдесят пять, — ответил второй. Он жевал жвачку, и глаза без тени смеха внимательно смотрели на меня.
— Да я никогда больше пятидесяти не выжимаю, — возразил я.
— Значит, постепенно разогнались, — сказал тот, что постарше. — В такое прекрасное утро вы смотрели по сторонам, может, разглядывали деревья, воду, может, думали о всякой ерунде и, прежде чем сообразили, стали клевать носом, да и ноги отяжелели.
— Надеюсь, мы не будем тут упражняться в профессиональной вежливости? — спросил я.
— Нашему прокурору не по вкусу, что мы все время закрываем глаза на такие вещи, — сказал старший.
— Ну так выпишите мне штраф, и я сам поговорю с прокурором об этом.
— Многие с окраин нашего района так до суда и не доходят, — ответил старший полицейский. — И от этого он свирепеет сильнее, чем если бы у него сидел шершень в носу. Поэтому мы их сами отвозим в суд.
— Послушайте, а вы сегодня одеты не по форме, — брякнул я.
— Как это? — удивился второй полицейский.
— Вы забыли прицепить таблички со своими именами. Почему, спрашивается?
— Забудьте про эти дурацкие таблички. Поедете с нами к зданию суда, — сказал молодой. Он прекратил жевать жвачку и крепко сжал челюсти.
— Да у вас все равно шина спущена, лейтенант, — добавил пожилой. — Может, и по нашей вине, вот и садитесь с нами, а я вызову буксир по рации, и он вам ее заменит.
— Вы меня за дурака держите? — сказал я. — Вы же не арестуете детектива из Нового Орлеана.
— Наша территория — наши правила, лейтенант.
— Да пошел ты, — бросил я.
Они замолкли. Солнце сверкало и переливалось на гладкой поверхности воды позади них. От яркого света я с трудом удерживался, чтобы не сморгнуть. Я слышал их дыхание, видел, как они переглядывались в нерешительности, чувствовал чуть ли не запах пота, исходивший от них.
Молодой двинул ботинком по гравию и дернул ремешок на кобуре, где лежал хромированный «маг-нум-357». Я выхватил свой штатный револьвер из кобуры на кнопках и, присев на корточки, сжал его двумя руками, целясь в их физиономии.
— Большая ошибка, ребята! На колени, руки на голову! — выкрикнул я.
— Слушайте... — начал старший.
— Выполнять не раздумывая! Я выиграл, а вы облажались!
От волнения у меня перехватило дыхание. Они переглянулись, сплели пальцы над головой и опустились на колени перед своей машиной. Я зашел сзади, вытащил у них тяжелые револьверы из кобуры и выбросил в озеро.
— А теперь доставайте наручники и цепляйте себя к бамперу, — сказал я.
— Превышаешь полномочия, — заметил старший. Загорелая шея у него вся была в капельках пота.
— Не думаю, — сказал я. — Вы, ребята, хотели показаться крутыми ковбоями и угодили носом в дерьмо. Думали засадить меня в кутузку на денек-другой или, может, крепко поколотить, пока бы я ехал на заднем сиденье?
Они не ответили. С красными злыми лицами стояли на коленях, морщась от боли, потому что камешки впивались им в ноги.
— Ну-ка живо перекидывайте браслетики через бампер и пристегивайте ваши ручки, — продолжал я. — Вы мне не ответили, что довольно странно, если учесть, что собирались меня в тюрьму отправить. Или, может, отбивную бы из меня сделали в машине по дороге в тюрьму?
— Пошел в задницу, — огрызнулся молодой полицейский.
— Слушайте, вы что, охренели? Думали, прихлопнете новоорлеанского копа и выйдете сухими из воды?
— Еще посмотрим, кто выйдет сухим, — произнес старший.
Он вынужден был развернуться, стоя на коленях и разговаривая со мной. Солнце светило прямо ему в глаза.
— Шериф позволяет вам выгребать из-под него дерьмо, так, кажется? — сказал я. — Ну и вшивая работенка. Вам следовало бы потребовать прибавки к зарплате — пусть он немного раскошелится на вас. А то вы, наверное, собираете тут всякую мелочь на дороге, а потом развлекаетесь в местном заведении, пока шериф разъезжает на кадиллаке и занимается своими скакунами.
— Да ты придурочный ублюдок, а не коп из отдела убийств, — процедил старший. — Воображаешь, что ты такая важная шишка, что тебя аж прихлопнуть решили? Да ты просто волосок в чужом носу!
— Боюсь, парни, что карьера ваша на этом окончена.
— Сначала подумай, как сам отсюда выберешься, — ответил молодой.
— Ты про проколотые шины? Да, проблемка, — задумчиво проговорил я. — А что, если я поведу вашу машину, а вы в наручниках за бампером потащитесь?
Впервые на их лицах проступил неподдельный страх.
— Расслабьтесь. У нас в Новом Орлеане другие правила. Мы не трогаем умственно отсталых, — успокоил их я.
В отдалении я заметил приближавшуюся темно-красную машину. Полицейские услышали шум мотора и с надеждой переглянулись.
— Простите, но это не за вами, — сказал я, опускаясь перед ними на корточки. — А теперь, клоуны, слушайте внимательно. Я не знаю, сколько времени вам будет угодно все это продолжать, но если вы на самом деле хотите выбраться отсюда, запомните одно: у меня больше денег, чем у вас, больше людей, мозгов, больше всего, что можно сосчитать. Поэтому, дайте подумать... пока что я пошлю кого-нибудь забрать мою машину, и потому лучше бы вам здесь остаться. А еще передайте своему герою, на которого вы работаете, что наш разговор затянулся. Он поймет, что я имел в виду.
* * *
Я остановил коричневую машину, помахав своим значком, и сел в нее прежде, чем женщина за рулем, блондинка лет под тридцать с развевающимися волосами и большими глазами, успела что-либо сказать или заметить двух прикованных полицейских. Из ее магнитофона неслись громкие звуки Первого концерта Чайковского, на заднем сиденье в невообразимом беспорядке были разбросаны бумаги, блокноты, официальные бланки.
— Я полицейский из Нового Орлеана. Мне необходимо, чтобы вы подбросили меня до ближайшего городка, — сообщил я, стараясь перекричать музыку.
Ее круглые, как у куклы, синие глаза смотрели на меня с изумлением и страхом. Она медленно начала набирать скорость, скользнув взглядом по полицейским в наручниках, но в следующую секунду уставилась на них в зеркало заднего вида.
— Эти мужчины прикованы к бамперу машины? — спросила она.
— Да. Это плохие ребята, — прокричал я. — Можно, я уменьшу звук?
— Простите, но я вынуждена так поступить. Можете стрелять, если хотите.
С этими словами она ударила по тормозам, резко дала задний ход и тронулась с места с такой скоростью, что покрышки взвизгнули, а из выхлопной трубы вылетело облако черного дыма. Я ударился головой о ветровое стекло и тут увидел, как мы быстро приближаемся к моему старому «шевроле».
— Осторожней! — закричал я.
Но было слишком поздно. Ее бампер зацепил решетку и поцарапал обе двери. Тогда она резко завернула, чтобы остановиться, выключила музыку и, перегнувшись через меня, прокричала тем двоим:
— Этот человек говорит, что он полицейский. Это правда?
— Позвоните в офис шерифа округа Катауатче, леди, — отозвался старший. Он сидел на корточках, подогнув одно колено, с напрягшимся из-за неудобной позы лицом.
— Что за человек в моей машине?
— Кусок дерьма, которого давно урыть пора, — ответил младший.
Женщина резко переключилась на первую передачу, вдавила педаль газа в пол и еще раз пронеслась мимо моей машины. Я почувствовал, как задний бампер ее автомобиля, ударившись, отскочил от передней решетки. Она вела машину совершенно дико, бумаги на заднем сиденье так и летали, а озеро и затопленные леса мелькали за окном.
— Прошу прощения за то, что сделала с вашей машиной. У меня есть страховка. По крайней мере, была, — сказала она.
— Все в порядке. Я всегда мечтал взглянуть на мир изнутри урагана. Вы все еще боитесь или всегда так ездите?
— Как — «так»?
Ее волосы развевались на ветру, круглые синие глаза внимательно смотрели на дорогу.
— Вы все еще думаете, что я сбежавший преступник? — спросил я.
— Понятия не имею, кто вы, но я узнала одного из этих полицейских. Это садист, который занимался всякими извращениями с одной из моих клиенток.
— Ваших клиенток?
— Да, я работаю в государственной службе помощи инвалидам.
— Вы можете упрятать его в тюрьму.
— Она до смерти перепугалась. А он пригрозил, чтоб молчала, иначе он сделает это с ней еще раз, а потом засадит ее в тюрьму как проститутку.
— Господи, леди, осторожней. Слушайте, здесь неподалеку есть ресторан на сваях на самой границе округа. Завернем туда, сделаем звонок, а я оплачу ваш обед.
— Почему?
— Потому, что вы связались со мной, но до сих пор мне не верите. Между прочим, не ясно, почему вы там проявили такую смелость?
— Ничего подобного. Просто я не подвожу странных личностей. В последние дни происходит вообще много странного. Если вы детектив из полиции, почему ездите на такой развалюхе?
— Несколько минут назад она такой, можно сказать, не была.
— Вот это я и называю странностью. Я ему, может, жизнь спасла, а он еще критикует мою езду.
Не спорь с божественным созданием, когда едешь в солнечное утро по аллее из дубовых деревьев, Робишо, подумал я. А также не спорь с кем бы то ни было, кто выжимает восемьдесят пять миль в час, осыпая стволы деревьев дробью из мелких камешков.
Вблизи ресторан оказался ветхим, стоявшим на сваях над озером строением с сетками на окнах. Все стены снаружи были обшиты рекламой группы «Метал Дикси — 45» и пива «Джакс». Сейчас был не сезон лангустов, поэтому я заказал жареного сома и две маленькие порции гумбо с креветками. Пока мы ждали заказ, я купил ей напиток в баре и воспользовался телефоном, чтобы сообщить о своем опоздании в управление Первого округа в Новом Орлеане. Я поднес трубку к уху новой знакомой, чтобы она услышала, как Клит отвечает, затем продолжил разговор.
— Я обедаю с одной леди, которая хотела бы, чтобы ты описал, как я выгляжу, — сказал я ему и передал ей трубку.
Слушая, она начала расплываться в улыбке, глаза у нее повеселели и она громко рассмеялась.
— Это жестоко, — заметила она.
— Что он сказал?
— Что у вас волосы в черно-белую полоску, как у скунса, и поэтому вы стараетесь сбить собак со следа.
— У Клита всегда были замашки комика.
— А вы все так поступаете? Приковываете других полицейских к машине, пугаете людей на шоссе, разыгрываете по телефону?
— Не совсем так. В округе Катауатче другие правила. А это просто не моя территория.
— А что же те двое, которые там остались? Они не будут вас преследовать?
— Похоже, их сейчас больше всего беспокоит вопрос, как они будут объясняться с шефом. После обеда вы не могли бы отвезти меня обратно в город?
— Мне нужно позвонить одному моему клиенту, а потом поедем.
Она отпила из бокала, съела вишенку, заметила, что я наблюдаю за ней, и перевела взгляд на озеро за окном, где ветер шевелил мох на стволах кипарисов.
— Вы любите бега?
— Никогда на них не была.
— У меня есть пропуск члена клуба. Не хотите пойти завтра вечером, если я заберу свою машину?
Она задумалась, не отводя глаз от моего лица. Глаза у нее были поразительно синими.
— Я играю на виолончели в струнном квартете. Завтра вечером у нас репетиция.
— О, надо же!
— Но мы, скорее всего, закончим в полдевятого. Если это для скачек не слишком поздно, то пожалуйста. Я живу возле Одюбон-парка.
Вот видишь, только не спорь с созданием Господа, и все успешно разрешится, сказал я сам себе.
* * *
Но на следующий день, в управлении округа, все пошло уже не так гладко. Если я связывался с людьми из отдела полиции нравов или, в частности, с сержантом Мотли, дело никогда не клеилось. Это был чернокожий военный запаса, не жалевший даже своих. Как-то раз один черный пьяница, сидевший в кутузке, привел его в большое недовольство, обозвав «недомерком белого человека со значком и пушкой белого человека», и Мотли поливал его слезоточивым газом до тех пор, пока тюремщик не выбил баллончик у него из рук.
Но за Мотли водились грешки и похуже. До того как он получил звание сержанта и перевелся в полицию нравов, он работал приставом в суде. В его обязанности входило доставлять арестованных из вытрезвителей к утреннему заседанию суда. Как-то он вез семерых человек в наручниках в лифте, когда в шахте начался пожар. Огонь быстро перекинулся на электропроводку, и лифт застрял между этажами. Мотли выскочил через аварийный выход на крыше, а семь арестованных задохнулись в дыму.
— Что ты хочешь о ней узнать? — спросил он.
Он страдал от избыточного веса, носил густые усы и очень много курил — в пепельнице было полно окурков.
— Ты задерживал ее три раза в месяц: дважды за приставания к мужчинам и один раз — за ограбление. У тебя, должно быть, был какой-то интерес к ней.
— Да она была десятидолларовая шлюшка подзаборная.
— Не много же ты мне рассказываешь, Мотли.
— А что рассказывать-то? Она бесплатно обслуживала клиентов в массажном салоне на Декатур-стрит. Такую любой на куски разрежет или сутенер подожжет, а она и не пикнет. Как я говорю, типичная жертва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Она уехала в Новый Орлеан. Говорил я ей, что цветной девушке из деревни нечего делать там, — сказал он, садясь на кушетку, и положил руку на набалдашник. — Какие дела у деревенщины с людьми из Нового Орлеана? Говорил ведь.
— На кого она работала, мистер Десхотелс?
— Да что я знаю об этом городе? У меня там нет никаких дел, — улыбнулся он мне, обнажив беззубые синеватые десны.
— Вы верите в то, что она утонула?
Он замер, и улыбка начала сползать у него с лица. Глаза впервые, похоже, сфокусировались на мне.
— А что им за дело до мнения старого негра? — проговорил он.
— Мне есть дело.
Старик не ответил. Сунув в рот потухшую трубку, он причмокнул языком и уставился невидящим взором в экран телевизора.
— Я сейчас уйду, — сказал я, поднимаясь. — Искренне сожалею о том, что случилось с вашей дочерью. На самом деле.
Он снова обернулся ко мне.
— У нас их было одиннадцать, — произнес он. — А она самая младшая. Когда Лавлейс была совсем крошкой, я называл ее кушкушечкой, потому что она обожала куш-куш. Помогите мне выйти во двор, будьте добры.
Я подхватил его под руку, и мы шагнули на крыльцо, на яркий свет. Ветер колыхал зеленые поля сахарного тростника по ту сторону дороги. Руки старика покрывала сетка вен. Прихрамывая, он проводил меня до автомобиля, где снова заговорил.
— Ее убили, правда? — спросил он.
— Думаю, да.
— Наша девочка была всего лишь маленькой черной куколкой для белых мужчин, а потом ее просто выкинули, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. — Была у меня такая присказка для нее: «Девочка, девочка, катись-ка в поле, у женщины без мужика что за доля». А она в ответ: «Посмотри, какой телевизор, какие часы и стол я подарила маме». Да, вот так она говорила. Девчонка, которая не умеет читать, покупает матери телевизор за пятьсот долларов. Что с ними делать, когда им исполняется девятнадцать! Ничего не слушала, даже когда ей давали деньги белые мужчины; перегнала сюда из Нового Орлеана большую машину, говорила, что увезет нас на север... Девчонка, которая все еще любила сладенький куш-куш, собиралась перехитрить белых мужчин и перевезти старого папашу-негра в Новый Орлеан. Что она такого сделала, за что ее убили?
Что я мог им ответить?
* * *
Я ехал по пустынной дороге. С одной стороны тянулось поблескивающее на солнце озеро, а с другой — полузатопленные деревья. Вдруг я увидел в зеркале заднего вида бело-синюю патрульную машину. Водитель уже включил мигалку и, поравнявшись с моим бампером, коротко прогудел сиреной. Я стал сворачивать к обочине, но там среди травы и гравия поблескивали, как янтарные зубья, осколки пивных бутылок. Попытался проехать на чистое пространство, прежде чем затормозить, но патрульный автомобиль, взревев мотором, резко обогнал меня, и напарник водителя грозно указал на край дороги. Я услышал, как под колесами захрустели бутылочные стекла.
Оба полицейских выскочили из машины, и я понял, что дело принимает серьезный оборот. И тот и другой были крупными мужчинами, каджунами, скорее всего, как и я, хотя при виде сильных, мускулистых тел в идеально сидящей голубой форме, отполированных ремней с кобурой, блестящих патронов и прикладов создавалось впечатление, что они специально забрались в такую глушь Миссисипи, чтобы дать волю своей деревенской жестокости.
Ни в руках, ни в карманах у них не было книжки со штрафными талонами.
— Сирена означает, что надо остановиться. А не просто сбросить скорость, лейтенант, — сказал водитель, улыбнувшись, и снял очки. Он оказался старше своего напарника. — Пожалуйста, выйдите из машины.
Я открыл дверь и ступил на асфальт. Они молча наблюдали за мной.
— Положим, я повелся на это. Но за что остановили-то? — поинтересовался я.
— Превышение скорости. Шестьдесят — на участке, где разрешено пятьдесят пять, — ответил второй. Он жевал жвачку, и глаза без тени смеха внимательно смотрели на меня.
— Да я никогда больше пятидесяти не выжимаю, — возразил я.
— Значит, постепенно разогнались, — сказал тот, что постарше. — В такое прекрасное утро вы смотрели по сторонам, может, разглядывали деревья, воду, может, думали о всякой ерунде и, прежде чем сообразили, стали клевать носом, да и ноги отяжелели.
— Надеюсь, мы не будем тут упражняться в профессиональной вежливости? — спросил я.
— Нашему прокурору не по вкусу, что мы все время закрываем глаза на такие вещи, — сказал старший.
— Ну так выпишите мне штраф, и я сам поговорю с прокурором об этом.
— Многие с окраин нашего района так до суда и не доходят, — ответил старший полицейский. — И от этого он свирепеет сильнее, чем если бы у него сидел шершень в носу. Поэтому мы их сами отвозим в суд.
— Послушайте, а вы сегодня одеты не по форме, — брякнул я.
— Как это? — удивился второй полицейский.
— Вы забыли прицепить таблички со своими именами. Почему, спрашивается?
— Забудьте про эти дурацкие таблички. Поедете с нами к зданию суда, — сказал молодой. Он прекратил жевать жвачку и крепко сжал челюсти.
— Да у вас все равно шина спущена, лейтенант, — добавил пожилой. — Может, и по нашей вине, вот и садитесь с нами, а я вызову буксир по рации, и он вам ее заменит.
— Вы меня за дурака держите? — сказал я. — Вы же не арестуете детектива из Нового Орлеана.
— Наша территория — наши правила, лейтенант.
— Да пошел ты, — бросил я.
Они замолкли. Солнце сверкало и переливалось на гладкой поверхности воды позади них. От яркого света я с трудом удерживался, чтобы не сморгнуть. Я слышал их дыхание, видел, как они переглядывались в нерешительности, чувствовал чуть ли не запах пота, исходивший от них.
Молодой двинул ботинком по гравию и дернул ремешок на кобуре, где лежал хромированный «маг-нум-357». Я выхватил свой штатный револьвер из кобуры на кнопках и, присев на корточки, сжал его двумя руками, целясь в их физиономии.
— Большая ошибка, ребята! На колени, руки на голову! — выкрикнул я.
— Слушайте... — начал старший.
— Выполнять не раздумывая! Я выиграл, а вы облажались!
От волнения у меня перехватило дыхание. Они переглянулись, сплели пальцы над головой и опустились на колени перед своей машиной. Я зашел сзади, вытащил у них тяжелые револьверы из кобуры и выбросил в озеро.
— А теперь доставайте наручники и цепляйте себя к бамперу, — сказал я.
— Превышаешь полномочия, — заметил старший. Загорелая шея у него вся была в капельках пота.
— Не думаю, — сказал я. — Вы, ребята, хотели показаться крутыми ковбоями и угодили носом в дерьмо. Думали засадить меня в кутузку на денек-другой или, может, крепко поколотить, пока бы я ехал на заднем сиденье?
Они не ответили. С красными злыми лицами стояли на коленях, морщась от боли, потому что камешки впивались им в ноги.
— Ну-ка живо перекидывайте браслетики через бампер и пристегивайте ваши ручки, — продолжал я. — Вы мне не ответили, что довольно странно, если учесть, что собирались меня в тюрьму отправить. Или, может, отбивную бы из меня сделали в машине по дороге в тюрьму?
— Пошел в задницу, — огрызнулся молодой полицейский.
— Слушайте, вы что, охренели? Думали, прихлопнете новоорлеанского копа и выйдете сухими из воды?
— Еще посмотрим, кто выйдет сухим, — произнес старший.
Он вынужден был развернуться, стоя на коленях и разговаривая со мной. Солнце светило прямо ему в глаза.
— Шериф позволяет вам выгребать из-под него дерьмо, так, кажется? — сказал я. — Ну и вшивая работенка. Вам следовало бы потребовать прибавки к зарплате — пусть он немного раскошелится на вас. А то вы, наверное, собираете тут всякую мелочь на дороге, а потом развлекаетесь в местном заведении, пока шериф разъезжает на кадиллаке и занимается своими скакунами.
— Да ты придурочный ублюдок, а не коп из отдела убийств, — процедил старший. — Воображаешь, что ты такая важная шишка, что тебя аж прихлопнуть решили? Да ты просто волосок в чужом носу!
— Боюсь, парни, что карьера ваша на этом окончена.
— Сначала подумай, как сам отсюда выберешься, — ответил молодой.
— Ты про проколотые шины? Да, проблемка, — задумчиво проговорил я. — А что, если я поведу вашу машину, а вы в наручниках за бампером потащитесь?
Впервые на их лицах проступил неподдельный страх.
— Расслабьтесь. У нас в Новом Орлеане другие правила. Мы не трогаем умственно отсталых, — успокоил их я.
В отдалении я заметил приближавшуюся темно-красную машину. Полицейские услышали шум мотора и с надеждой переглянулись.
— Простите, но это не за вами, — сказал я, опускаясь перед ними на корточки. — А теперь, клоуны, слушайте внимательно. Я не знаю, сколько времени вам будет угодно все это продолжать, но если вы на самом деле хотите выбраться отсюда, запомните одно: у меня больше денег, чем у вас, больше людей, мозгов, больше всего, что можно сосчитать. Поэтому, дайте подумать... пока что я пошлю кого-нибудь забрать мою машину, и потому лучше бы вам здесь остаться. А еще передайте своему герою, на которого вы работаете, что наш разговор затянулся. Он поймет, что я имел в виду.
* * *
Я остановил коричневую машину, помахав своим значком, и сел в нее прежде, чем женщина за рулем, блондинка лет под тридцать с развевающимися волосами и большими глазами, успела что-либо сказать или заметить двух прикованных полицейских. Из ее магнитофона неслись громкие звуки Первого концерта Чайковского, на заднем сиденье в невообразимом беспорядке были разбросаны бумаги, блокноты, официальные бланки.
— Я полицейский из Нового Орлеана. Мне необходимо, чтобы вы подбросили меня до ближайшего городка, — сообщил я, стараясь перекричать музыку.
Ее круглые, как у куклы, синие глаза смотрели на меня с изумлением и страхом. Она медленно начала набирать скорость, скользнув взглядом по полицейским в наручниках, но в следующую секунду уставилась на них в зеркало заднего вида.
— Эти мужчины прикованы к бамперу машины? — спросила она.
— Да. Это плохие ребята, — прокричал я. — Можно, я уменьшу звук?
— Простите, но я вынуждена так поступить. Можете стрелять, если хотите.
С этими словами она ударила по тормозам, резко дала задний ход и тронулась с места с такой скоростью, что покрышки взвизгнули, а из выхлопной трубы вылетело облако черного дыма. Я ударился головой о ветровое стекло и тут увидел, как мы быстро приближаемся к моему старому «шевроле».
— Осторожней! — закричал я.
Но было слишком поздно. Ее бампер зацепил решетку и поцарапал обе двери. Тогда она резко завернула, чтобы остановиться, выключила музыку и, перегнувшись через меня, прокричала тем двоим:
— Этот человек говорит, что он полицейский. Это правда?
— Позвоните в офис шерифа округа Катауатче, леди, — отозвался старший. Он сидел на корточках, подогнув одно колено, с напрягшимся из-за неудобной позы лицом.
— Что за человек в моей машине?
— Кусок дерьма, которого давно урыть пора, — ответил младший.
Женщина резко переключилась на первую передачу, вдавила педаль газа в пол и еще раз пронеслась мимо моей машины. Я почувствовал, как задний бампер ее автомобиля, ударившись, отскочил от передней решетки. Она вела машину совершенно дико, бумаги на заднем сиденье так и летали, а озеро и затопленные леса мелькали за окном.
— Прошу прощения за то, что сделала с вашей машиной. У меня есть страховка. По крайней мере, была, — сказала она.
— Все в порядке. Я всегда мечтал взглянуть на мир изнутри урагана. Вы все еще боитесь или всегда так ездите?
— Как — «так»?
Ее волосы развевались на ветру, круглые синие глаза внимательно смотрели на дорогу.
— Вы все еще думаете, что я сбежавший преступник? — спросил я.
— Понятия не имею, кто вы, но я узнала одного из этих полицейских. Это садист, который занимался всякими извращениями с одной из моих клиенток.
— Ваших клиенток?
— Да, я работаю в государственной службе помощи инвалидам.
— Вы можете упрятать его в тюрьму.
— Она до смерти перепугалась. А он пригрозил, чтоб молчала, иначе он сделает это с ней еще раз, а потом засадит ее в тюрьму как проститутку.
— Господи, леди, осторожней. Слушайте, здесь неподалеку есть ресторан на сваях на самой границе округа. Завернем туда, сделаем звонок, а я оплачу ваш обед.
— Почему?
— Потому, что вы связались со мной, но до сих пор мне не верите. Между прочим, не ясно, почему вы там проявили такую смелость?
— Ничего подобного. Просто я не подвожу странных личностей. В последние дни происходит вообще много странного. Если вы детектив из полиции, почему ездите на такой развалюхе?
— Несколько минут назад она такой, можно сказать, не была.
— Вот это я и называю странностью. Я ему, может, жизнь спасла, а он еще критикует мою езду.
Не спорь с божественным созданием, когда едешь в солнечное утро по аллее из дубовых деревьев, Робишо, подумал я. А также не спорь с кем бы то ни было, кто выжимает восемьдесят пять миль в час, осыпая стволы деревьев дробью из мелких камешков.
Вблизи ресторан оказался ветхим, стоявшим на сваях над озером строением с сетками на окнах. Все стены снаружи были обшиты рекламой группы «Метал Дикси — 45» и пива «Джакс». Сейчас был не сезон лангустов, поэтому я заказал жареного сома и две маленькие порции гумбо с креветками. Пока мы ждали заказ, я купил ей напиток в баре и воспользовался телефоном, чтобы сообщить о своем опоздании в управление Первого округа в Новом Орлеане. Я поднес трубку к уху новой знакомой, чтобы она услышала, как Клит отвечает, затем продолжил разговор.
— Я обедаю с одной леди, которая хотела бы, чтобы ты описал, как я выгляжу, — сказал я ему и передал ей трубку.
Слушая, она начала расплываться в улыбке, глаза у нее повеселели и она громко рассмеялась.
— Это жестоко, — заметила она.
— Что он сказал?
— Что у вас волосы в черно-белую полоску, как у скунса, и поэтому вы стараетесь сбить собак со следа.
— У Клита всегда были замашки комика.
— А вы все так поступаете? Приковываете других полицейских к машине, пугаете людей на шоссе, разыгрываете по телефону?
— Не совсем так. В округе Катауатче другие правила. А это просто не моя территория.
— А что же те двое, которые там остались? Они не будут вас преследовать?
— Похоже, их сейчас больше всего беспокоит вопрос, как они будут объясняться с шефом. После обеда вы не могли бы отвезти меня обратно в город?
— Мне нужно позвонить одному моему клиенту, а потом поедем.
Она отпила из бокала, съела вишенку, заметила, что я наблюдаю за ней, и перевела взгляд на озеро за окном, где ветер шевелил мох на стволах кипарисов.
— Вы любите бега?
— Никогда на них не была.
— У меня есть пропуск члена клуба. Не хотите пойти завтра вечером, если я заберу свою машину?
Она задумалась, не отводя глаз от моего лица. Глаза у нее были поразительно синими.
— Я играю на виолончели в струнном квартете. Завтра вечером у нас репетиция.
— О, надо же!
— Но мы, скорее всего, закончим в полдевятого. Если это для скачек не слишком поздно, то пожалуйста. Я живу возле Одюбон-парка.
Вот видишь, только не спорь с созданием Господа, и все успешно разрешится, сказал я сам себе.
* * *
Но на следующий день, в управлении округа, все пошло уже не так гладко. Если я связывался с людьми из отдела полиции нравов или, в частности, с сержантом Мотли, дело никогда не клеилось. Это был чернокожий военный запаса, не жалевший даже своих. Как-то раз один черный пьяница, сидевший в кутузке, привел его в большое недовольство, обозвав «недомерком белого человека со значком и пушкой белого человека», и Мотли поливал его слезоточивым газом до тех пор, пока тюремщик не выбил баллончик у него из рук.
Но за Мотли водились грешки и похуже. До того как он получил звание сержанта и перевелся в полицию нравов, он работал приставом в суде. В его обязанности входило доставлять арестованных из вытрезвителей к утреннему заседанию суда. Как-то он вез семерых человек в наручниках в лифте, когда в шахте начался пожар. Огонь быстро перекинулся на электропроводку, и лифт застрял между этажами. Мотли выскочил через аварийный выход на крыше, а семь арестованных задохнулись в дыму.
— Что ты хочешь о ней узнать? — спросил он.
Он страдал от избыточного веса, носил густые усы и очень много курил — в пепельнице было полно окурков.
— Ты задерживал ее три раза в месяц: дважды за приставания к мужчинам и один раз — за ограбление. У тебя, должно быть, был какой-то интерес к ней.
— Да она была десятидолларовая шлюшка подзаборная.
— Не много же ты мне рассказываешь, Мотли.
— А что рассказывать-то? Она бесплатно обслуживала клиентов в массажном салоне на Декатур-стрит. Такую любой на куски разрежет или сутенер подожжет, а она и не пикнет. Как я говорю, типичная жертва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29