Робишо – 01
OCR Денис
«Джеймс Ли Берк. Неоновый дождь»: У-Фактория; Москва; 2005
ISBN 5-7909-0082-6
Оригинал: James Burke, “The Neon Rain”
Перевод: Д. Махук
Аннотация
Детективу из полиции Нового Орлеана Дейву Робишо хорошо знакомы и опасные бары Французского квартала, и предательские болота Луизианы, по которым проходят тайные тропы наркоторговцев. Когда Робишо находит в заливе тело проститутки, он, сам того не подозревая, попадает в смертельную ловушку. Он становится мишенью для мафии и коррумпированных полицейских. Охота объявлена, и ветеран вьетнамской войны Робишо должен успеть раскрыть запутанное преступление, пока яростные грозовые дожди южного лета не смоют кровь с городских улиц.
Джеймс Ли Берк
Неоновый дождь
«The Neon Rain» 1987, перевод Д.Махук
Глава 1
С лилового, цвета спелой сливы вечернего неба сочился дождь. Доехав до конца асфальтового шоссе, которое прорезало густую, почти непроходимую поросль молодых дубов и сосен, протянувшуюся миль на двадцать, я затормозил у главных ворот исправительного учреждения, известного под названием «Ангола». Здесь толпились противники смертной казни: священники и монашки, одетые, правда, как все, без сутан, студенты Луизианского университета с зажженными свечами в сложенных чашечкой ладонях — все они читали молитвы под стенами тюрьмы. Но были и другие — разношерстная кучка молодых парней из студенческой организации и деревенской шпаны, они пили пиво из пластиковых термосов, издевательски распевая «Свети, маленький светлячок». В руках у них были плакаты: «Эта крошка для тебя, Массина» и «Джонни, пора разжигать жаровню».
— Я лейтенант Дейв Робишо, полиция Нового Орлеана, — сказал я одному из охранников у ворот и показал свой значок.
— Хорошо, лейтенант. Ваша фамилия у меня значится. Я провожу вас до корпуса, — ответил он, садясь ко мне в машину. Закатанные рукава его защитной рубашки хаки обнажали загорелые руки, темно-зеленые глаза и широкие скулы выдавали в нем уроженца холмов севера Луизианы. От него исходил слабый запах пота, табака «Ред Мэн» и талька.
— Даже не знаю, кто из них меня достал больше — эти религиозные фанатики ведут себя так, будто мы собираемся тут поджарить несчастного нарушителя дорожного движения, а тем парням с плакатами, видно, больше нечем заняться в университете. Вы останетесь тут до конца?
— Нет.
— А это вы его засадили?
— Он был всего лишь пешкой. Я пару раз задерживал его по мелочам, но ничего особенного за ним не числилось. На самом деле он чаще заваливал дела, чем срывал куш. Думаю, его взяли в эту шайку по соображениям политкорректности.
Охранник не засмеялся. Он смотрел в окно на обширный, пустой тюремный двор и прищурил глаза, когда мы проехали мимо заключенного, прогуливающегося по пыльной дороге — привилегия, полученная за примерное поведение. Основная жилая территория тюрьмы — несколько двухэтажных, тщательно охраняемых спальных корпусов за колючей проволокой, которые соединялись крытыми переходами и спортплощадками и все вместе назывались «блок», — была ярко освещена синеватыми лампами дневного света. Вдалеке виднелись идеальные, будто нарезанные скальпелем квадраты плантаций сахарного тростника и батата, на фоне багряного заката чернели руины построек вековой давности да гнущиеся от ветра ивы вдоль набережной Миссисипи, под сенью которых был похоронен не один осужденный на смертную казнь.
— А стул все еще в Домике Красной Шапочки? — спросил я.
— Точно. Вот там-то им и поджаривают задницы. Вы знаете, откуда взялось это название?
— Да, — ответил я, но он не слушал.
— До того как злодеев стали запирать в блоке, их выводили на работы к реке и там заставляли надевать полосатые робы и такие ярко-красные соломенные шляпы. А ночью раздевали догола, обыскивали и гнали в Домик Красной Шапочки, а одежду бросали утром туда же. На окнах не было сеток, и москиты донимали их так, что выходили они паиньками, даже те, которых и бейсбольной битой было не уломать.
Я припарковал машину, и мы вошли на территорию блока, миновали первый корпус, где сидели воры и особо опасные преступники, прошли по длинному, ярко освещенному коридору, по обеим сторонам которого располагались дворы для прогулок, и попали в следующий корпус. Здесь камеры, как и в предыдущем корпусе, запирались на гидравлические замки, а дальше располагалась маленькая комнатка, где за столом сидели двое здоровенных охранников и играли в карты. Над их головами крупными буквами надпись: «Сдать оружие». Затем мы оказались в архиве, прошли столовые, где заключенные в черных робах натирали блестящие полы электрическими полотерами; и наконец оказались у подножия винтовой железной лестницы, которая вела в маленькую, тщательно охраняемую (maximum security) камеру, где Джонни Массина проводил последние три часа своей жизни.
Сопровождавший меня от входных ворот охранник отправился назад, а местный потянул на себя единственный рычаг на двери камеры, расположенный у косяка. На Джонни была белая рубашка, широкие черные брюки, белые носки и черные армейские ботинки. Жесткие, как проволока, черные с проседью волосы были мокры от пота, лицо по цвету и фактуре напоминало потемневший от времени пергамент. Он сидел на койке и взглянул на меня, когда я вошел, — глаза с горячечным блеском, бисеринки пота, выступившие над верхней губой. Желтоватыми пальцами он сжимал сигарету «Кэмел», пол вокруг его ног был усеян окурками.
— Седой! Здорово, что пришел. Я уж думал, ты не успеешь, — сказал он.
— Как поживаешь, Джонни?
Обхватив колени руками, он опустил глаза в пол и снова посмотрел на меня. Сглотнув, спросил:
— Тебе было когда-нибудь очень страшно?
— Случалось во Вьетнаме.
— Твоя правда. Так ты там был, да?
— Вернулся в 64-м, до того, как там стало совсем жарко.
— Держу пари, ты был хорошим солдатом.
— Я всего лишь остался живым солдатом.
Я почувствовал, что сказал глупость. На моем лице можно было прочесть сожаление.
— Ладно, забудь, — проговорил он. — Я должен столько тебе рассказать. Слушай, помнишь, как ты брал меня на встречи Общества анонимных алкоголиков — как там называлась стадия, когда полагалось признаваться?
— Пятый шаг, признаться самому себе, Богу и еще кому-нибудь, отчего все твои беды.
— Точно. Я так и сделал. Исповедался вчера утром одному черному священнику. Рассказал ему обо всех гадостях, которые сделал за свою жизнь.
— Вот это хорошо, Джонни.
— Да нет же, послушай, я рассказал ему всю правду и очистился от всей этой мерзости, от таких мыслей о сексе, за которые мне всегда было стыдно, но почему — я так никогда и не понял. Ясно, о чем я? Ничего у меня внутри не осталось. Я еще рассказал ему и о тех двух парнях, которых прикончил. Одного перебросил через перила за борт на пароходе, который шел в Гавану, а в 1958-м застрелил двоюродного брата Багси Сигела. Вы знаете, что это такое — прикончить родственника Багси Сигела? После священника я и охраннику, и заместителю начальника тюрьмы эту историю рассказал. И знаете, эти тупицы даже бровью не повели... Погодите, дайте мне закончить. Я выложил все это, потому что кто-то должен был поверить, что я не убивал ту девку. Я бы никогда не выбросил молодую девушку из окна отеля. Кому охота жариться на электрическом стуле? Видать, каждый получает в конце по заслугам, но я хочу, чтобы эти ублюдки знали: я только выпустил пулю в двух парней, которые играли по тем же правилам. Можете им передать?
— Думаю, да. Я рад, что ты сделал пятый шаг, Джонни.
Впервые за встречу его лицо осветилось улыбкой.
— А скажи, это правда, что Джимми Джентльмен твой брат?
— На улицах болтают много чепухи.
— У вас с ним одинаковые волосы: черные как смоль с белой прядью, будто у вас в родне скунсы водились, — засмеялся он. Его мысли сейчас были далеки от казни, которую он должен был встретить через три часа, прикованный цепью за пояс к стулу в Домике Красной Шапочки.
— Однажды он заключил с нами контракт, купив несколько игровых автоматов на свои точки. После того как их привезли, мы сказали ему, что они у нас идут в комплекте еще кое с чем — с сигаретами, «Пэк-Менами» и резинками. На что он сказал, что резинки брать не будет, все его клубы — не какие-нибудь забегаловки, и такие автоматы он в них не поставит. Ну мы и ответили ему, что выбора у него нет: или он покупает все, или не получает ничего. Но тогда «Возницы» выставят своих людей на тротуарах возле его клубов, а в окружной комитет по санитарии сообщат, что все его посудомойки больны проказой. И что же он сделал? Пригласил Дидони Джиакано — самого Диди Джи — со всей семьей в ресторан на лазанью. Они приехали в воскресенье днем, точно какая-нибудь кучка cafoni, которая только что слезла с парохода из Палермо. Диди ведь думает, что у Джимми есть серьезные связи, и собирается произвести его в «Рыцари Колумба» или что-то в этом роде. Диди Джи весит, пожалуй, добрых три сотни фунтов и весь покрыт шерстью, как дикий зверь, и все в центре Нового Орлеана его боятся, по мамаша Диди — этакая высохшая сицилийская дамочка — ну точно мумия, обмотанная черными тряпками, — все еще бьет его ложкой по рукам, когда тот тянется через стол без разрешения. И вот в самый разгар ужина Джимми начинает рассказывать мамаше Джиакано, что за славный парень Диди Джи, и как его все уважают в торговой палате и в бюро по оптимизации бизнеса и считают, что для города его деятельность — большой плюс, и как Диди защищает своих друзей. Например, какие-то мерзавцы пытаются установить несколько автоматов в рестораны Джимми, а Джимми, истинный католик, этого не хочет. Мамаша Джиакано на вид была как сушеная макаронина, но ее горящие черные глазки всем говорили, что она прекрасно знает, о чем идет речь. И тут Джимми просит, чтобы люди Диди вырвали с корнем эти автоматы, разбили их вдребезги молотками да еще проехались по ним на грузовике несколько раз прямиком позади ресторана. Диди сидел в это время с полным ртом пива и сырых устриц и чуть не задохнулся. Он стал выплевывать все на тарелку, дети стучали ему по спине, чтобы выскочила наконец гигантская устрица, которой, похоже, можно было заткнуть городскую сливную трубу. Мамаша Джиакано дождалась, когда его багровому лицу вернется нормальный цвет, а после объявила, что никогда не учила своего сына есть как стадо свиней, добавив, чтобы он пошел прополоскать рот в туалетную комнату, поскольку всем остальным при виде его уже дурно. Атак как Диди не поднялся в ту же секунду, она ударила его ложкой по пальцам. После этого Джимми сказал, что приглашает все семейство на свою яхту и, может, Диди следует тоже вступить в яхт-клуб, потому что все эти богачи считают, что он отличный парень, и кроме того, мамаше Джиакано должны очень понравиться итальяно-американские празднества, которые у них устраивают 4 июля и в День Колумба. Но даже если Диди не вступит в клуб, что всем известно наперед, потому что он ненавидит воду и его выворачивает даже при переправе на пароме через Миссисипи, Джимми все равно собирается прокатиться и обещает взять мамашу Джиакано, когда она пожелает, и покатать ее по озеру Понтшартрен.
Джонни снова засмеялся и провел рукой по влажной шевелюре. Потом, облизав губы, тряхнул головой, и я заметил, что в глазах у него опять появился страх.
— Спорим, он уже рассказывал тебе эту историю, правда? — спросил он.
— У нас не так уж много времени, Джонни. Есть еще что-нибудь, что ты хочешь мне рассказать?
— Да, есть. Ты всегда так хорошо со мной обходился, и я подумал, что, наверное, смогу хоть немного тебе отплатить.
Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба и продолжал:
— За мной скопилось несколько крупных долгов, которые я, видно, отдам уже на том свете. Может, станет чуть легче, если часть отдать сейчас, правда?
— Ты мне ничего не должен.
— Парень, за которым такой хвост всякого разного, задолжал всем и каждому. Так или иначе, слушай. Вчера одна гнида по имени Л. Дж. Поттс с Мэгезин появляется в коридоре с метлой и начинает шаркать ею, все время задевая о мою решетку, и вообще не дает мне спать. Тогда я говорю, что не собираюсь выдавать ему орден лучшей домработницы и пусть он убирается со своей метлой куда подальше, пока я не засунул ее ему в задницу. Так вот эта тварь, у которого есть брат Уэсли Поттс, пытается произвести на меня впечатление. Он спрашивает, с поганой такой ухмылкой, знаю ли я новоорлеанского шпика из отдела убийств по имени Дейв Робишо, потому что ему кажется, вы один из тех, кто вычислили меня. Отвечаю ему — может быть, и знаю, а он, продолжая ухмыляться, говорит — есть хорошие новости от брата Уэсли: этот коп-выскочка сует нос не в свое дело, и если он не прекратит, то Уэсли собирается прищемить ему хвост.
— По-моему, просто треп, и ничего больше.
— Да, похоже, что так, да только вот они с братцем, кажется, связаны с латиносами.
— С колумбийцами?
— В точку. Они распространяются здесь быстрее СПИДа. И могут прикончить любого — ребенка, старика, целую семью, — их ничто не остановит. Помните тот бар на Бейзин-стрит, который сгорел дотла? Латинос, который устроил пожар, стоял у входа с огнеметом за спиной средь бела дня. Поскольку у него было хорошее настроение, он дал минуту на то, чтобы все успели выскочить оттуда, а после этого превратил бар в груду оплавленного пластика. Остерегайся этих паразитов, Седой.
Он прикурил новую сигарету от окурка, который держал в руке. Пот тек с него ручьями, он вытер его с лица рукавом и принюхался к себе. Потом лицо у него посерело, и он уставился прямо перед собой, сжав ладонями бедра.
— Тебе сейчас лучше уйти. Похоже, мне опять нехорошо, — проговорил он.
— Думаю, ты выстоишь, Джонни.
— Перед этим — нет.
Мы пожали друг другу руки. Ладонь у него была гладкой и легкой.
В ту же полночь Джонни Массина был казнен на электрическом стуле.
Вернувшись в свой плавучий дом на озере Понт-шартрен, где дождь барабанил по крыше и плясал на поверхности воды, я вспомнил строчки из песни, которую когда-то слышал от одного чернокожего заключенного в «Анголе»:
Я у деда спрошу, что есть право бедняка.
Тот как даст мне левой: «Теперь знай наверняка».
Интересно, зачем жгут на стуле в полночь, а, дед?
Напряжение больше — люди гасят весь свет.
Моим партнером по работе был Клитус Пёрсел. Наши столы стояли друг против друга в маленькой комнатке в здании бывшей пожарной станции. До нее здесь был хлопковый склад, а еще раньше, до Гражданской войны, в подвале этого дома держали рабов, которых выводили по лестнице наверх, на утоптанную площадку, служившую попеременно то местом аукциона, то ареной для петушиных боев.
У Клитуса лицо было словно дубленая свиная шкура, кроме тех мест, где белели шрамы — один на переносице, другой — через бровь. Второй остался у него еще со времени его детства, проведенного в ирландском квартале, — его ударили железной трубой. Крупный мужчина с волосами песочного цвета и умными зелеными глазами, он без особого успеха боролся с лишним весом, тягая в своем гараже штангу четыре вечера в неделю.
— Ты случайно не знаешь типа по имени Уэсли Поттс? — спросил я у него.
— Господи, еще бы не знать. Я ходил вместе с ним и его братьями в одну школу. Ну и семейка у них была, я скажу. Плесень ползучая, одно слово.
— Джонни Массина сказал, что этот парень грозился выдернуть мне пробку из задницы, чтоб так не раздувался.
— Что за ерунда! Да у этого Поттса ничего нет за душой. Держит салон на Бурбон-стрит, крутит порнофильмы. Я тебя с ним познакомлю после обеда. Получишь большое удовольствие.
— А вот и его дело. Два задержания за наркотики, шесть раз — за непристойные выходки, ни одной отсидки. Одно серьезное нарушение налогового законодательства, доказано.
— Он — ширма для латиносов.
— Вот и Массина так говорит.
— Ну ладно, пойдем пообщаемся с ним после обеда. Заметь, я сказал «после обеда», потому что этот парень — настоящее дерьмо. Кстати, окружной коронер из Катауатче перезванивал тебе и сказал, что они не делали вскрытия той чернокожей девицы.
— Что значит — не делали? — удивился я.
— Он сказал, что не производили вскрытия, потому что шериф этого не требовал. Списали как утопленницу. Что тут еще сказать, Дейв? Мало тебе нераскрытых случаев и без этого округа Катауатче? Люди в этом захолустье играют явно по другим правилам. Ты же знаешь.
Двумя неделями раньше я отправился на пироге порыбачить со спиннингом в протоку Лафурш. Я плыл вдоль полосы кувшинок, что росли у берегов. Сам берег густо порос болотными кипарисами. В золотисто-зеленом утреннем свете, проникавшем сквозь завесу из веток над головой, от всего веяло прохладой и тишиной. Тут и там среди листьев кувшинок виднелись лиловые цветы, пахло деревьями, мхом, влажным зеленым лишайником, растущим на коре деревьев, а в тени все было усеяно малиновыми и желтыми мелкими цветками ялалы, которые еще не успели закрыться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29