Разрывая внешние формы, парламентарно-демократические ризы итальянской государственности, он в то же время от нее унаследовал весь груз отягощавших ее плечи социальных проблем и национально-исторических заданий. Унаследовал сознательно, как верный, трудолюбивый и благоговейно ценящий этот наследственный груз наследник. Здесь, между прочим, радикальнейшее отличие фашизма от русского большевизма, в субъективном сознании своем принципиально и полярно противополагающего себя старой русской государственности и основоположным ее задачам.Проблема экспансии остро стояла перед прежними правительствами Италии, – встала она и перед фашизмом. Раньше она в значительной мере разрешалась самотеком – путем эмиграции. Фашизм сразу отверг это решение, как «унизительное и опасное», как досадное «расточение национальной энергии». И если в 1913 количество итальянцев эмигрантов достигало 900,000, то в 1925 оно составило 320,000, а в 1926 –280,000, причем за этот последний год 150,000 итальянцев, проживавших за пределами Италии, возвратились на родину. Столь ощутительное сокращение отлива людских излишков заграницу обуславливалось рядом правительственных мероприятий. Были выделены особые кредиты для южных и островных провинций, дающих львиную долю переселенцев. Вводятся новые культуры и новые методы обработки земли. Задача увеличения хлебной продукции объявлена ударной («битва за хлеб»). Проводятся водопроводы, новые железные дороги, устраиваются порты. Развивается и тяжелая индустрия: основной капитал предприятий механической промышленности возрос с 2 миллиардов в 1918 г. до 4,8 миллиардов в 1926. Промышленность и транспорт переходят к широкому использованию гидроэлектрической энергии, экономя тем самым ежегодно миллионы тонн угля. Лихорадочно строится торговый флот, растущий в чудодейственных пропорциях. Обращено серьезное внимание на развитие Триполи, Эритреи, Сомали и на привлечение туда переселенцев с полуострова. Вместе с тем синдикаты путем целой системы мер задерживают, предотвращают рост эмиграции. Наконец, правительство усиленно заботится о том, чтобы и заграницею была избегнута ассимиляция итальянских эмигрантов, чтобы они не утратили связи с родиной, сохраняли родной язык, традиции, национальный дух: для этого проводится в их среде фашистская пропаганда, насаждается организация федераций и синдикатов и ставится вопрос о возможности их участия в итальянских парламентских выборах Белоцерковская, цит. статья, с. 112-115. Ср. A.Dresler, статья «Italienische Probleme» в журнале «Zeitschrift fur Geopolitik», Berlin, 1927, № 10, с. 879-886.
.«Судьба наций связана с их демографической мощью», – заявляет Муссолини: недаром государство ввело налог на холостяков. Италия сейчас имеет 40 миллионов жителей. «Это немного перед лицом 90 млн. немцев и 200 млн. славян». И вывод: «Италия должна насчитывать, по крайней мере, 60 миллионов» (речь 26 мая 1927).Фашистская пресса сопровождает эти заявления соответствующим аккомпанементом. «Итальянцы готовы драться за реализацию своей колониальной программы». Колонии для Италии объявляются «вопросом жизни и смерти». Все чаще и настойчивей звучат заявления об «итальянской империи». Зависть к большим колониальным державам продолжает возрастать и разжигаться. В порывах этой шовинистической зависти горячие головы готовы, например, публично объявить саму Францию «не более, как древней римской колонией». Повсюду повторяют вслед за Муссолини заветные фразы любви к отечеству и народной гордости: «великодержавная Италия, Италия наших снов станет реальностью нашего завтрашнего дня!»Да, это не что иное, как заострение, «подъем на новую ступень» старых устремлений итальянского империализма. Нет нужды доказывать, что нынешняя новая его фаза чревата опасными возможностями, таит в себе угрозы серьезных осложнений и, быть может, даже потрясений. Италию окружают жизнеспособные народы, и, кроме того, при современной европейской ситуации, всякое нарушение международного равновесия грозит автоматически вовлечь в конфликт большие интересы и могущественные влияния. Национализм заразителен: его обострение в одной стране вызывает незамедлительно его пробуждение и у соседей. Правда, здравый смысл заставляет Муссолини быть на практике гораздо скромнее, нежели на словах: он не может не сознавать, что сила фашистского напора умеряется и ограничивается относительной слабостью Италии. Вот почему время от времени он считает долгом объясняться перед французскими корреспондентами в неостывающей своей любви к Франции. Однако, с другой стороны, не следует и преувеличивать расхождение практики с теорией: теория есть программа и вместе с тем квинтэссенция практики, ее компас, ее мозг. Недаром общепринятое мнение считает Апеннинский полуостров наиболее тревожным участком Западной Европы наших дней Резкую критику фашистского национализма в области внешней политики см. у Нитти, цит. соч., с. 28-34. «Национализм для Италии – доказывает автор – это источник бесплодной ненависти, если не путь к прямому самоубийству. Это – бессмысленная программа грядущей нищеты». Ср. также Wilhelm Ellenbogen, «Faschismus und Kriegsgefahr» в журнале «Der Kampf», 1927, № 3, с. 105-113. О современных франко-итальянских отношениях см. статью Г. Кирдецова «Франко-итальянские антагонизмы» в журнале Наркоминдела «Международная жизнь», 1927, № 12.
.Но и так сказать: разве всемирной истории суждено застывшее равновесие? Разве не есть она – непрестанное и неустанное состязание, панорама неостывающей борьбы, перманентного творческого отбора, безостановочной переоценки ценностей? Разве не плачет в ней неудачник и разве судит она победителя?.Разве гуманностью держатся государства? «Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает, – писал глубокий русский мыслитель К. Леонтьев. – Гуманно может быть сердце того или другого правителя; но нация и государство – не человеческий организм. Правда, и они организмы, но другого порядка; они суть идеи, воплощенные в известный общественный строй. У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть не что иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории» Собрание сочинений К. Леонтьева, т. V, Москва, 1912, с. 38. Ср. у Шпенглера: «Мировая история – это история государств. История государств – история войн… Ideen, die Blut geworden sind, fordern Blut. Война есть вечная форма проявления высшего человеческого бытия, и государства существуют ради войны; они – воплощенная готовность к войне» (O.Spengler, «Preussentum und Sozialismus», Munchen, 1922, s. 52, 53).
.Грустный взгляд на природу и историю! Быть может, творческая активность человека когда-нибудь их исправит, переделает, преобразит. Может быть, правы милые чеховские герои, и «через двести-триста лет жизнь станет такой прекрасной»… Но пока не наступили эти манящие сроки и не сбылись хилиастические мечты, приходится считаться с печальными, суровыми, трагическими реальностями, искать величественное в печальном, возвышенное и осмысленное – в суровом и трагическом… 20. Заключение История еще не подвела итогов фашистской революции, – рано их подводить и теории. Но протекшие годы все же. бесспорно, дают достаточно материала для суждений о некоторых существенных изменениях и новшествах, внесенных фашизмом в итальянскую жизнь. Немало они дали и для характеристики самого фашизма.Нельзя отрицать, что Италия всколыхнулась сверху до низу под натиском националистического порыва. Словно и впрямь ее постигло какое-то окрыление крови, укрепление тканей. Была нация второго, если не третьего, сорта – и вот почувствовала себя в первом ряду, потомственной и почетной великой державой. Конечно, это не чудесная метаморфоза, не мгновенное преображение, – это вдруг эффектно обнаруживается внешний результат медленного и долгого, в тиши созревавшего внутреннего процесса.Издавна итальянцев не принимали всерьез. «Вы мало знаете этот народишко, – писал о них Бонапарт Талейрану: – из Ваших писем я вижу, что Вы продолжаете по-прежнему придерживаться ложных мнений. Вы думаете, что свобода в состоянии сделать что-либо порядочное из этих обабившихся. суеверных, трусливых и гнусных людей. Не могу же я основываться на любви народов к свободе и равенству. Все эти фразы хороши только в прокламациях и речах, т.е. в баснях» См. Е.В. Тарле, «История Италии в новое время», СПб. 1901, с. 114-115.
.На Италию прочно установился взгляд как на страну воспоминаний, как на очаровательный исторический музей. Ламартин называл ее «страною мертвых». Так же высказывался о ней и наш Герцен: «Рим – величайшее кладбище в мире, величайший анатомический театр, – писал он в 1850; – здесь можно изучать былое существование и смерть во всех ее фазах» А.И. Герцен, «Полное собрание сочинений и писем», т. VI, Петроград, 1917, с. 13.
. Немецкие ученые именовали итальянцев «хаотической расою», а Рим – «столицею хаоса»…Эпоха Risorgimento, в сущности, не слишком изменила эту твердо установившуюся за Италией и итальянцами репутацию. Если для Германии объединение являлось мощным, исторически созревшим, политически действенным и культурно органическим процессом, то в Италии обстановка складывалась иначе. Мудрая дипломатия Кавура и поддержка французских войск – эти основные факторы создания итальянского государства – были чересчур внешни и недостаточны для внутреннего сплочения, оформления, укрепления итальянской нации См. об этом интересные замечания у П.М. Бицилли, статья «Фашизм и душа Италии», с. 323 и сл.
. Последующие десятилетия совместной государственной жизни способствовали превращению итальянского народа в единый национальный организм. Экономически страна крепла, государство обнаруживало внутреннюю жизненную силу и способность к развитию. Но все же лишь испытания мировой войны и послевоенных лет смогли географическое и политическое единство Италии дополнить тем моральным единством, которое возвещает собой национальную зрелость народа.Для нации необходимо национальное самосознание, сознание общности исторического прошлого и культурных традиций. С этой точки зрения романтическое воскрешение античных и средневековых образов, вдохновенно осуществляемое итальянской современностью, есть одновременно и симптом, и фактор национальной «ревалоризации». Богатая и благородная латинская культура – плодотворное лоно притязательной государственности. «Сильнее всего в нем, – говорил о своем народе Вергилий – любовь к отечеству и жажда славы».Трудно, однако, сказать, к чему приведет нынешнее национальное оживление Италии, воздвигнутый ею культ «обожествленной Нации». Римская идея может стать ее гибелью, если превратится в манию, в одержимость, в idee-fixe. «Четвертому Риму не быть» – гласила древняя русская мудрость. Тем более не быть ему в… Риме!От Капитолия до Тарпейской скалы один шаг. Разумные предостережения, со всех сторон осаждающие Муссолини, настолько хорошо обоснованы и по содержанию своему настолько элементарны, что сам он, несомненно, не может с ними не считаться. В концерте великих держав Италия все же неспособна на первые роли. Есть поэтому нечто непреодолимо фальшивое в итальянском «мессианизме». В известных пределах он еще, пожалуй, имеет свое оправдание в качестве «инструментальной» идеи, но в качестве возбуждающего национальную энергию и патриотический пыл допинга, – но трудно его принимать всерьез. Наше время – не век Наполеона, да и Италия все-таки еще не Франция тогдашних масштабов. Поэтому многое будет зависеть от искусства, от осторожности и дальновидности итальянской внешней политики. До сего времени Муссолини не переходил опасной черты и, не скупясь на «римское жесты», на деле умел проявлять надлежащую гибкость. Окажется ли он Бисмарком новой Италии или ее Вильгельмом II, – покажет будущее. Кое в ком его политика пробуждает в памяти образ Наполеона III: печальная аналогия! См. статью «Fascist Rule after Five Years» в журнале «The Round Table», 67, London, 1927. Автор посвящает специальную главу статьи конкретному сопоставлению режимов Муссолини и Наполеона III. По его мнению, «вторая империя и итальянский фашизм имеют много сходных черт» (с. 507).
. Сам он охотно уподобляет себя Кавуру, противополагая его демократическому доктринеру Маццини (речь в палате 15 июля 1923).Но уже одни эти уподобления – Бисмарк, Вильгельм, Наполеон III, Кавур – свидетельствуют, что в области самих задач внешней политики фашизм не вносит в историю каких-либо существенно новых мотивов и моментов. Будучи, с одной стороны, преемственным продолжением политики старых итальянских правительств, с другой стороны он представляет собою достаточно знакомое современной Европе явление националистического империализма. Некоторые, правда, считают, что в этом словосочетании кроется внутреннее противоречие: империализм есть отрицание принципа национальностей. Возможно. Но это противоречие жизненно и диалектично: национализм, развиваясь, «становится собственной противоположностью». Так было, так есть.С этой точки зрения фашизация всех стран не только не разрешила бы удовлетворительно проклятой проблемы международного мира, но, напротив, оттеснила бы с напряженною остротой всю безнадежность попыток ее разрешить в рамках наличной идейно-политической и экономической системы. Фашисты подчас говорят о «фашистских соединенных штатах Европы». Трудно представить себе понятие более нескладное и внутренно порочное: нечто вроде «союза эгоистов» в известной концепции Макса Штирнера. Любопытно, что сами авторы, разъясняя это понятие, подчеркивают, что его содержанием будет «итальянизация всего европейского континента». Но, однако, могут ли, скажем, английские или германские фашисты безропотно «итальянизироваться»? Совершенно очевидно, что английский фашизм стремился бы «сделать мир английским» (согласно фразе проф. Крэмба), а германский фашизм – германским: «истинный интернационал, – пишет Шпенглер, идеолог немецкого империалистического цезаризма, – возможен лишь при условии победы идеи одной расы над всеми остальными, а не путем растворения всех мнений в одной бесцветной массе… истинный интернационал есть империализм» Шпенглер, цит. соч. с. 83-85.
.Фашистская картина истории несовместима с какими-либо «соединенными штатами». Либо повсеместный фашизм, – и тогда «гегелевская» панорама исторической диалектики, либо существенно иная, новая концепция государства, – и тогда «соединенные штаты». Между этими двумя пределами – ближе к первому – вьется змеящийся путь реальной исторической жизни. Русская революция всецело проникнута пафосом второго предела, идеей грядущего международного братства, что, впрочем, не мешает ей в своей реальной политике отдавать надлежащую дань и упрямой «гегелевской» необходимости…Но почему же все-таки Муссолини упорно твердит о том, что «мы представляем собою в мире новое начало»?Он противополагает фашизм «всему миру демократии, плутократии и масонства, одним словом, всему миру бессмертных принципов 1789 года». Тут он в известной мере прав. Трудно отрицать, что фашизм знаменует собою явственный кризис формальной, арифметической демократии и старого абстрактного легализма. Этот кризис выражается в различных формах, – сам по себе принцип демократии гораздо более сложен, глубок и жизнеспособен, нежели те или другие внешние его воплощения. Но в итальянском фашизме – наиболее радикальная и острая форма его кризиса. Арифметику сменяет высшая математика и место абстрактной легальности занимает конкретный иерархизм. Прямую аналогию фашизму в этом разрезе представляет собою, конечно, русский большевизм Ср. об этом характерные замечания у Alfred Weber, «Die Krise des».
. В странах более прочной демократической культуры процесс идет иными путями.Фашизм выступил на историческую арену как массовое движение. В этом его своеобразие. Муссолини – сам человек массы – «взял» массу изнутри, угадав ее смутные порывы и безотчетные чаяния, учтя ее интересы. В конечном счете, не «шайка насильников», – сам «народ» ликвидировал старый итальянский парламентаризм. Сам «народ» пошел за дуче. Было бы ошибочно игнорировать, что широкие народные слои – крестьянские и рабочие – так или иначе приобщены к фашистскому государству и его деятельности, обрабатываются им, втянуты в политику новой власти. Можно по разному объяснять этот факт и оценивать его, но нельзя не считаться с ним.Выдвинулся новый правящий слой, определивший себя в централизованной, военизированной партии, в идейно организованном меньшинстве, в «элите». Мы видели, что именно партийной элитой, а не корпоративным принципом, формально и по существу демократическим, определяется ныне стиль итальянской государственности. Государство строится сверху вниз, а не снизу вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
.«Судьба наций связана с их демографической мощью», – заявляет Муссолини: недаром государство ввело налог на холостяков. Италия сейчас имеет 40 миллионов жителей. «Это немного перед лицом 90 млн. немцев и 200 млн. славян». И вывод: «Италия должна насчитывать, по крайней мере, 60 миллионов» (речь 26 мая 1927).Фашистская пресса сопровождает эти заявления соответствующим аккомпанементом. «Итальянцы готовы драться за реализацию своей колониальной программы». Колонии для Италии объявляются «вопросом жизни и смерти». Все чаще и настойчивей звучат заявления об «итальянской империи». Зависть к большим колониальным державам продолжает возрастать и разжигаться. В порывах этой шовинистической зависти горячие головы готовы, например, публично объявить саму Францию «не более, как древней римской колонией». Повсюду повторяют вслед за Муссолини заветные фразы любви к отечеству и народной гордости: «великодержавная Италия, Италия наших снов станет реальностью нашего завтрашнего дня!»Да, это не что иное, как заострение, «подъем на новую ступень» старых устремлений итальянского империализма. Нет нужды доказывать, что нынешняя новая его фаза чревата опасными возможностями, таит в себе угрозы серьезных осложнений и, быть может, даже потрясений. Италию окружают жизнеспособные народы, и, кроме того, при современной европейской ситуации, всякое нарушение международного равновесия грозит автоматически вовлечь в конфликт большие интересы и могущественные влияния. Национализм заразителен: его обострение в одной стране вызывает незамедлительно его пробуждение и у соседей. Правда, здравый смысл заставляет Муссолини быть на практике гораздо скромнее, нежели на словах: он не может не сознавать, что сила фашистского напора умеряется и ограничивается относительной слабостью Италии. Вот почему время от времени он считает долгом объясняться перед французскими корреспондентами в неостывающей своей любви к Франции. Однако, с другой стороны, не следует и преувеличивать расхождение практики с теорией: теория есть программа и вместе с тем квинтэссенция практики, ее компас, ее мозг. Недаром общепринятое мнение считает Апеннинский полуостров наиболее тревожным участком Западной Европы наших дней Резкую критику фашистского национализма в области внешней политики см. у Нитти, цит. соч., с. 28-34. «Национализм для Италии – доказывает автор – это источник бесплодной ненависти, если не путь к прямому самоубийству. Это – бессмысленная программа грядущей нищеты». Ср. также Wilhelm Ellenbogen, «Faschismus und Kriegsgefahr» в журнале «Der Kampf», 1927, № 3, с. 105-113. О современных франко-итальянских отношениях см. статью Г. Кирдецова «Франко-итальянские антагонизмы» в журнале Наркоминдела «Международная жизнь», 1927, № 12.
.Но и так сказать: разве всемирной истории суждено застывшее равновесие? Разве не есть она – непрестанное и неустанное состязание, панорама неостывающей борьбы, перманентного творческого отбора, безостановочной переоценки ценностей? Разве не плачет в ней неудачник и разве судит она победителя?.Разве гуманностью держатся государства? «Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает, – писал глубокий русский мыслитель К. Леонтьев. – Гуманно может быть сердце того или другого правителя; но нация и государство – не человеческий организм. Правда, и они организмы, но другого порядка; они суть идеи, воплощенные в известный общественный строй. У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть не что иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории» Собрание сочинений К. Леонтьева, т. V, Москва, 1912, с. 38. Ср. у Шпенглера: «Мировая история – это история государств. История государств – история войн… Ideen, die Blut geworden sind, fordern Blut. Война есть вечная форма проявления высшего человеческого бытия, и государства существуют ради войны; они – воплощенная готовность к войне» (O.Spengler, «Preussentum und Sozialismus», Munchen, 1922, s. 52, 53).
.Грустный взгляд на природу и историю! Быть может, творческая активность человека когда-нибудь их исправит, переделает, преобразит. Может быть, правы милые чеховские герои, и «через двести-триста лет жизнь станет такой прекрасной»… Но пока не наступили эти манящие сроки и не сбылись хилиастические мечты, приходится считаться с печальными, суровыми, трагическими реальностями, искать величественное в печальном, возвышенное и осмысленное – в суровом и трагическом… 20. Заключение История еще не подвела итогов фашистской революции, – рано их подводить и теории. Но протекшие годы все же. бесспорно, дают достаточно материала для суждений о некоторых существенных изменениях и новшествах, внесенных фашизмом в итальянскую жизнь. Немало они дали и для характеристики самого фашизма.Нельзя отрицать, что Италия всколыхнулась сверху до низу под натиском националистического порыва. Словно и впрямь ее постигло какое-то окрыление крови, укрепление тканей. Была нация второго, если не третьего, сорта – и вот почувствовала себя в первом ряду, потомственной и почетной великой державой. Конечно, это не чудесная метаморфоза, не мгновенное преображение, – это вдруг эффектно обнаруживается внешний результат медленного и долгого, в тиши созревавшего внутреннего процесса.Издавна итальянцев не принимали всерьез. «Вы мало знаете этот народишко, – писал о них Бонапарт Талейрану: – из Ваших писем я вижу, что Вы продолжаете по-прежнему придерживаться ложных мнений. Вы думаете, что свобода в состоянии сделать что-либо порядочное из этих обабившихся. суеверных, трусливых и гнусных людей. Не могу же я основываться на любви народов к свободе и равенству. Все эти фразы хороши только в прокламациях и речах, т.е. в баснях» См. Е.В. Тарле, «История Италии в новое время», СПб. 1901, с. 114-115.
.На Италию прочно установился взгляд как на страну воспоминаний, как на очаровательный исторический музей. Ламартин называл ее «страною мертвых». Так же высказывался о ней и наш Герцен: «Рим – величайшее кладбище в мире, величайший анатомический театр, – писал он в 1850; – здесь можно изучать былое существование и смерть во всех ее фазах» А.И. Герцен, «Полное собрание сочинений и писем», т. VI, Петроград, 1917, с. 13.
. Немецкие ученые именовали итальянцев «хаотической расою», а Рим – «столицею хаоса»…Эпоха Risorgimento, в сущности, не слишком изменила эту твердо установившуюся за Италией и итальянцами репутацию. Если для Германии объединение являлось мощным, исторически созревшим, политически действенным и культурно органическим процессом, то в Италии обстановка складывалась иначе. Мудрая дипломатия Кавура и поддержка французских войск – эти основные факторы создания итальянского государства – были чересчур внешни и недостаточны для внутреннего сплочения, оформления, укрепления итальянской нации См. об этом интересные замечания у П.М. Бицилли, статья «Фашизм и душа Италии», с. 323 и сл.
. Последующие десятилетия совместной государственной жизни способствовали превращению итальянского народа в единый национальный организм. Экономически страна крепла, государство обнаруживало внутреннюю жизненную силу и способность к развитию. Но все же лишь испытания мировой войны и послевоенных лет смогли географическое и политическое единство Италии дополнить тем моральным единством, которое возвещает собой национальную зрелость народа.Для нации необходимо национальное самосознание, сознание общности исторического прошлого и культурных традиций. С этой точки зрения романтическое воскрешение античных и средневековых образов, вдохновенно осуществляемое итальянской современностью, есть одновременно и симптом, и фактор национальной «ревалоризации». Богатая и благородная латинская культура – плодотворное лоно притязательной государственности. «Сильнее всего в нем, – говорил о своем народе Вергилий – любовь к отечеству и жажда славы».Трудно, однако, сказать, к чему приведет нынешнее национальное оживление Италии, воздвигнутый ею культ «обожествленной Нации». Римская идея может стать ее гибелью, если превратится в манию, в одержимость, в idee-fixe. «Четвертому Риму не быть» – гласила древняя русская мудрость. Тем более не быть ему в… Риме!От Капитолия до Тарпейской скалы один шаг. Разумные предостережения, со всех сторон осаждающие Муссолини, настолько хорошо обоснованы и по содержанию своему настолько элементарны, что сам он, несомненно, не может с ними не считаться. В концерте великих держав Италия все же неспособна на первые роли. Есть поэтому нечто непреодолимо фальшивое в итальянском «мессианизме». В известных пределах он еще, пожалуй, имеет свое оправдание в качестве «инструментальной» идеи, но в качестве возбуждающего национальную энергию и патриотический пыл допинга, – но трудно его принимать всерьез. Наше время – не век Наполеона, да и Италия все-таки еще не Франция тогдашних масштабов. Поэтому многое будет зависеть от искусства, от осторожности и дальновидности итальянской внешней политики. До сего времени Муссолини не переходил опасной черты и, не скупясь на «римское жесты», на деле умел проявлять надлежащую гибкость. Окажется ли он Бисмарком новой Италии или ее Вильгельмом II, – покажет будущее. Кое в ком его политика пробуждает в памяти образ Наполеона III: печальная аналогия! См. статью «Fascist Rule after Five Years» в журнале «The Round Table», 67, London, 1927. Автор посвящает специальную главу статьи конкретному сопоставлению режимов Муссолини и Наполеона III. По его мнению, «вторая империя и итальянский фашизм имеют много сходных черт» (с. 507).
. Сам он охотно уподобляет себя Кавуру, противополагая его демократическому доктринеру Маццини (речь в палате 15 июля 1923).Но уже одни эти уподобления – Бисмарк, Вильгельм, Наполеон III, Кавур – свидетельствуют, что в области самих задач внешней политики фашизм не вносит в историю каких-либо существенно новых мотивов и моментов. Будучи, с одной стороны, преемственным продолжением политики старых итальянских правительств, с другой стороны он представляет собою достаточно знакомое современной Европе явление националистического империализма. Некоторые, правда, считают, что в этом словосочетании кроется внутреннее противоречие: империализм есть отрицание принципа национальностей. Возможно. Но это противоречие жизненно и диалектично: национализм, развиваясь, «становится собственной противоположностью». Так было, так есть.С этой точки зрения фашизация всех стран не только не разрешила бы удовлетворительно проклятой проблемы международного мира, но, напротив, оттеснила бы с напряженною остротой всю безнадежность попыток ее разрешить в рамках наличной идейно-политической и экономической системы. Фашисты подчас говорят о «фашистских соединенных штатах Европы». Трудно представить себе понятие более нескладное и внутренно порочное: нечто вроде «союза эгоистов» в известной концепции Макса Штирнера. Любопытно, что сами авторы, разъясняя это понятие, подчеркивают, что его содержанием будет «итальянизация всего европейского континента». Но, однако, могут ли, скажем, английские или германские фашисты безропотно «итальянизироваться»? Совершенно очевидно, что английский фашизм стремился бы «сделать мир английским» (согласно фразе проф. Крэмба), а германский фашизм – германским: «истинный интернационал, – пишет Шпенглер, идеолог немецкого империалистического цезаризма, – возможен лишь при условии победы идеи одной расы над всеми остальными, а не путем растворения всех мнений в одной бесцветной массе… истинный интернационал есть империализм» Шпенглер, цит. соч. с. 83-85.
.Фашистская картина истории несовместима с какими-либо «соединенными штатами». Либо повсеместный фашизм, – и тогда «гегелевская» панорама исторической диалектики, либо существенно иная, новая концепция государства, – и тогда «соединенные штаты». Между этими двумя пределами – ближе к первому – вьется змеящийся путь реальной исторической жизни. Русская революция всецело проникнута пафосом второго предела, идеей грядущего международного братства, что, впрочем, не мешает ей в своей реальной политике отдавать надлежащую дань и упрямой «гегелевской» необходимости…Но почему же все-таки Муссолини упорно твердит о том, что «мы представляем собою в мире новое начало»?Он противополагает фашизм «всему миру демократии, плутократии и масонства, одним словом, всему миру бессмертных принципов 1789 года». Тут он в известной мере прав. Трудно отрицать, что фашизм знаменует собою явственный кризис формальной, арифметической демократии и старого абстрактного легализма. Этот кризис выражается в различных формах, – сам по себе принцип демократии гораздо более сложен, глубок и жизнеспособен, нежели те или другие внешние его воплощения. Но в итальянском фашизме – наиболее радикальная и острая форма его кризиса. Арифметику сменяет высшая математика и место абстрактной легальности занимает конкретный иерархизм. Прямую аналогию фашизму в этом разрезе представляет собою, конечно, русский большевизм Ср. об этом характерные замечания у Alfred Weber, «Die Krise des».
. В странах более прочной демократической культуры процесс идет иными путями.Фашизм выступил на историческую арену как массовое движение. В этом его своеобразие. Муссолини – сам человек массы – «взял» массу изнутри, угадав ее смутные порывы и безотчетные чаяния, учтя ее интересы. В конечном счете, не «шайка насильников», – сам «народ» ликвидировал старый итальянский парламентаризм. Сам «народ» пошел за дуче. Было бы ошибочно игнорировать, что широкие народные слои – крестьянские и рабочие – так или иначе приобщены к фашистскому государству и его деятельности, обрабатываются им, втянуты в политику новой власти. Можно по разному объяснять этот факт и оценивать его, но нельзя не считаться с ним.Выдвинулся новый правящий слой, определивший себя в централизованной, военизированной партии, в идейно организованном меньшинстве, в «элите». Мы видели, что именно партийной элитой, а не корпоративным принципом, формально и по существу демократическим, определяется ныне стиль итальянской государственности. Государство строится сверху вниз, а не снизу вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24