В таких условиях буржуазия не могла пройти надлежащей исторической школы. Не было у ней социального опыта и дальновидного классового сознания, не хватало культурных ресурсов стать подлинной «либерально-консервативной» силой. И качественно, и количественно она для этого не годилась.Бедное и многочисленное чиновничество. Вечно нуждающееся, недостаточно образованное и не слишком сознательное офицерство. Аристократия, оскудевшая в качестве государственной силы, политически сошедшая на нет. Церковь, традиционно обиженная на государство и потому не склонная ни в чем ему помогать. Такова картина «командующих классов» в Италии XIX века.Италия – страна, главным образом, аграрная: земледельческого населения в ней вдвое больше, чем связанного с промышленностью (10 и 5 миллионов). Но земельный вопрос в Италии всегда был сложен, как нигде: недаром говорят, что там не один, а 8 или 10 аграрных вопросов! Крестьянство расслаивалось социально и географически: мелкие собственники (около 2 миллионов), фермеры и арендаторы-исполовники (mezzadri, около 3 миллионов), наемные батраки и поденщики (braccianti – свыше 4 миллионов) – вот, согласно данным 1911 года, разнохарактерные и часто взаимно враждебные прослойки внутри единой, казалось бы, социальной формации. Соотношение этих прослоек различно в различных провинциях. В Тоскане и Средней Италии половники, живущие культурою фрукт и огородничеством, чувствуют себя гораздо лучше, чем на юге, где сеется одна лишь пшеница и где условия аренды значительно более сложны и менее справедливы (система посредников – gabelotti). На севере – родине политического движения Италии – постоянно заявлял о себе сельский пролетариат, «фабрикующий землю», превративший скудные земли низкой долины По длительной разработкой в прекрасную, плодородную местность, дающую квалифицированные культуры. В этом районе наблюдается крайнее дробление земельных владений на мелкие, карликовые участки: фермеры, арендующие землю, а также зажиточные крестьяне собственники. На юге и отчасти в центре сохранились помещики с их знаменитыми «латифундиями», раз уже – по свидетельству Плиния старшего – «погубившими Италию». Правда, этим южным помещикам феодального типа так и не удалось в современной Италии сплотиться политически в партию «магнатов» или «юнкеров», способную стать опорою реакции на манер прежней прусской или венгерской: для активной политической роли они оказались слишком ленивы и недостаточно культурны. Но все же в их руках было достаточно земель, возделываемых и запущенных в зависимости от почвы и доброй воли владельца. В начале 1900 годов (особенно в 907 и 908) по стране прокатилась волна аграрных волнений, причем уже тогда экономическая борьба явственно переходила на своем левом фланге непосредственно в политическую: против собственности! Свыше четырех миллионов сельских батраков, полунищих и эксплоатируемых, представляли собою прекрасную среду для культуры беспокойных и радикальных лозунгов. Пусть даже заветная мечта каждого из них – стать фермером, но покуда мечта не воплощена, умело подогреваемая социальная зависть способна выковать из этих людей отменный революционный материал. Их требования, все более настойчивые, принуждали капитал стараться обойтись, по возможности, без них, что было достижимо лишь усовершенствованием техники. Государство шло навстречу крупному капиталу, отпускало субсидии для устройства каналов, дорог, земляных улучшений. В свою очередь, социалисты стремились успешнее сплотить и подчинить своему влиянию батрацкие элементы деревни путем организации «красных лиг», «палат труда» и проч. Подчас положение становилось достаточно острым. Земельным собственникам кое-где приходилось в качестве мер сопротивления и воздействия прибегать к сильно действующим средствам: к отказу от производства и локаутам. В Сицилии дело доходило до эпидемических разгромов помещичьих усадеб; львиная доля вины за них падала на близорукую и жадную несговорчивость помещиков. Нужда, голод, отчаяние толкали на эксцессы бедноту отсталых южных провинций. Она не была приучена ожидать защиты и помощи от законной власти. Отсюда и знаменитая «мафия», самоорганизация инициативных, но в то же время и бесшабашных элементов, которым «закон не писан», своего рода «благородных разбойников», порою, впрочем, забывавших о своем «благородстве».Наименее надежным с точки зрения наличного государства социальным слоем являлся, конечно, городской промышленный пролетариат северных районов. В 1898 году интенсивное рабочее движение было подавлено грубыми и неуклюжими мерами тогдашнего консервативного министерства Пеллу. Но с 1903 года римское правительство меняет курс в области рабочей политики и усваивает позицию своеобразного «нейтралитета» в борьбе между предпринимателями и рабочими. Итальянский рабочий класс начинал все более чутко и сочувственно прислушиваться к социалистической пропаганде и подпадать под влияние социалистической партии. Последняя в Италии, густо прослоенная выходцами из мечтательной буржуазной молодежи (так наз. «социализм совести»), была богата левыми настроениями, и наряду с реформистами включала в свой состав сильное экстремистское крыло. В частности, прочное гнездо свил себе в ней революционный синдикализм Обстоятельный очерк итальянского социалистического движения см. в книге Петра Рысса «Италия», Москва, 1916, с. 11-72.
. Особенно ярко победа в ней левых, непримиримых течений сказывается в 1912, в период перехода страны к всеобщим выбором. Известно, что из всех европейских социалистических партий итальянская одна не была захвачена военно-патриотическим порывом 914-15 годов. Она упорно чуждалась войны и не хотела иметь ничего общего с буржуазным правительством. До поражения итальянской армии под Капоретто 22 октября 1917 года социалистическая оппозиция войне выливалась даже в бурные, страстные формы: социалисты в парламенте часто недвусмысленно грозили власти забастовкой окопов. Правда, после Капоретто они принуждены были изменить тактику, – но в стране сохранилось впечатление, что в течение войны социалисты вели себя непатриотично. Впоследствии фашизм широко использовал это впечатление.Итальянское государство, созданное в атмосфере лозунгов, одновременно национальных и народных, оформило себя парламентарной демократией. Эта форма государственного строя, английская по своим историческим корням и своему идейному существу, становилась, как известно, общеевропейской после 48 года. «Внутренняя Англия» крепла и развивалась во всех государственных организмах Западной Европы. Привила ее себе и молодая Италия.Политическая демократия, лишенная глубоких традиций на Апеннинском полуострове, не без труда справлялась с экономическими нестроениями и социальными противоречиями, характерными для Италии. Тяжелые налоги, соединенные с несвоевременной налоговой системой, погружали население в неизбывное море «фискальных мучений». Социальные и финансовые трудности постоянно грозили превратиться в политические потрясения. Массы вовлекались в политику, оставаясь чуждыми политическому опыту и общественной подготовке. Политических партий в англо-саксонском смысле этого понятия в Италии не было до образования социалистической (1893) и католической народной (1919) партий. Но даже и эти обе, сложившиеся под некоторым влиянием немецких социал-демократов и «центра», не могли не подвергнуться воздействию итальянской обстановки. Партийные массы не научились проявлять демократическую самодеятельность, а вожаки, монополизирующие на парламентской трибуне партийные стяги, обычно пользовались ими не столько для осуществления начертанных на них программ, сколько для одержания побед в бескровной борьбе за власть. Под фирмой демократической государственности процветали личные режимы: Депретис, Криспи, Соннино, Джиолитти… Нигде, пожалуй, не чувствовались шипы парламентаризма так остро, как в Риме и нигде так мало не укоренились положительные стороны этой системы правления. Нигде закулисные парламентские комбинации не казались более мелкотравчатыми, изгибы правительственных маневров более жалкими, политические компромиссы менее достойными, чем именно на этих великих исторических холмах, запечатлевших на себе дыхание мировой истории. Естественно, что новые поколения оказывались сплошь одержимы скептицизмом по адресу демократических учреждений, «и когда фашисты появились у демократического фасада итальянского государства, они не нашли у ворот ни стражи, ни часового» Guizeppe Prezzolini «Le fascisme», Paris, 1925, p. 76. «Несомненно, – утверждал Муссолини в 1912 г. на социалистическом конгрессе в Болоньи, – Италия представляет собою страну, где парламентский кретинизм вылился в формы, наиболее опасные, наиболее убийственные. Вот почему я абсолютно отрицательно отношусь к идее всеобщего избирательного права».
.Итальянский парламентаризм последнего периода не выдвинул крупных государственных фигур, за исключением, быть может, Джиованни Джиолитти, необычайно чуткого политика, мастера министерских лавирований и парламентской стратегии. Это был «циник, никогда не говорящий о цинизме; сановник, всегда умеющий привлекать к себе людей, награждать их, отличать, осыпать почестями, глубоко их презирая» ibid., p. 43-45. Пристрастно отрицательную характеристику Джиолитти см. у Русанова («Русское Богатство», апрель 1914): – «в нем итальянский макиавеллизм дополняется ловкостью политической игры и живостью и добродушием обращения»; для него характерен «цинизм внезапных превращений»; демократические жесты вуалируют в нем «деспотическую натуру бюрократа»; ему свойственна чрезмерная «практичность, отважно и грациозно ходящая на острой, как бритва, линии, разделяющей дозволенные в буржуазном обществе действия от караемых по закону» (с. 312-314).
. Социально-политически он начал свою карьеру выразителем интересов той «новой северной буржуазии», которая заметно кристаллизуется и созревает к XX веку в результате промышленного и торгового развития страны. Но в то же время он умел отчетливо учитывать преобладающую роль сельского хозяйства в экономическом организме Италии. Именно с ним, организатором нового прогрессивного блока в парламенте, связывается историческая перемена правительственного курса в сторону начал социального прогресса и последовательной демократии: крестьянство и промышленная буржуазия против землевладельцев! Соответственно с этою переменою на переломе века, министерская декларация 12 июня 1906 года объявляла задачей правительства «объединение большой либеральной партии около программы, внушенной широким духом свободы и самым искренним расположением к рабочему классу».Однако пестрота и неустойчивость социальных и политических отношений в Италии ставили серьезные препятствия осуществлению выдвинутых правительственных задах. Надлежащей опоры, надежной среды не было у Джиолитти. Отсюда его политика – политика «лисьего хвоста», непрерывное маневрирование между мелкой буржуазией, интеллигенцией, рабочим классом, социалистической партией. Этот политический стиль характерен для обстановки. Недостаточно сильная, сплоченная и сознательная для более определенной государственной политики, переживающая в себе сложную внутреннюю рознь между элементами индустриальными и аграрными, новая итальянская буржуазия ведет своеобразную линию всесторонних заигрываний: но больше всего, кажется, она любила играть в оппозицию собственному правительству и быть «суфлером собственного упразднения», заигрывая с революцией и социалистами. Бономи в своей книжке прямо говорит о «социалистической буржуазии» в Италии, шедшей рука об руку с буржуазией демократической Bonomi, o. c., p. 3-12. Общий популярный очерк развития Италии за последние десятилетия см. у Н.И. Кареева, «История Западной Европы в начале XX века», Москва, 1920, с. 233-249, 373-381, 453-455, 483-487. Ср. также акад. Е.В. Тарле «Европа в эпоху империализма», Гиз, 1927, с. 182-186.
.И все же страна в отношении хозяйственном развивалась успешно, быстрым темпом, как бы органически наливаясь соками. Создавалась промышленность, росла производительность сельского хозяйства. Подобно Франции в эпоху Гизов, новая Италия страдала лишь отсутствием здоровой гармонии между экономикой и политикой: несмотря на экономический рост, обозначался все бесспорнее и все тревожнее отрыв масс от руководящих политических сил. В 1913 году Джиолитти провел всеобщее избирательное право, дабы облегчить внутреннее положение в связи с триполитанской войной. Но – любопытный парадокс формальной демократии, не переваренной нацией! – самодеятельность масс шла по иным желобам, через синдикаты, лиги, народные банки, сельские кассы, ассоциации разного рода, кооперативы, католические и социалистические союзы. «Пока неспособные и недобросовестные политики препирались между собой и запутывали финансовой положение страны, рабочие, фермеры, фабриканты и торговцы – крупные и мелкие – работали для спасения себя и своего отечества» – пишет внимательный наблюдатель итальянской общественной жизни Z.Villari, «Италия», перевод с английского, Москва, 1916, с. 61. Нужно отметить, что эта книжка, вообще, представляет собою очень удачный популярный очерк довоенной Италии.
. Так приближалась Италия к роковому году мировой войны. 3. Эмиграция. Империализм бедняков Каковы были внутренние пружины военного выступления Италии и что ожидала она от победы? Этот вопрос вплотную подводит нас к проблеме «итальянского империализма».Итальянские экономисты и политики долгое время склонны были отрицать самою наличность «империалистических» вожделений своего государства. Не без гордости отмечали они, что «английская болезнь» не коснулась их страны. Но если в этом последнем утверждении они были и правы, то они несомненно ошибались, придавая понятию империализма слишком узкое, чересчур «английское» значение. Конечно, экспансивизм великобританского покроя, «империализм богачей», территориальная агрессия избыточного, интенсивного капитализма – такой империализм был чужд молодой, во многом нуждающейся, промышленно отсталой, аграрной Италии. Но итальянский патриотизм все же знал две агрессивные формы, одна из которых во всяком случае может быть названа тоже «империалистической». Эти формы – «ирредентизм» и поиски земель для размещения избытка населения.Ирредентизм реально связан с историей объединения Италии и принципиально умещается в рамки «начала самоопределения народов»: не захват чужих территорий, а возвращение своих. Ciascheduno per se. Итальянцы хотят свободы народов, и потому стремятся воссоединить с итальянским государством отторгнутых от него единоплеменников. «Уходите за Альпы, – говорили они австрийцам, – и тогда снова будем друзьями!»Но известна двусмысленность и политическая чреватость понятия «дезаннексии». Если Австрия до самой своей смерти упорно отказывалась уйти за Альпы, то Франция не хочет и думать о дезаннексии Ниццы, Савои и Корсики. Национально-государственные притязания Италии, сталкиваясь с жизненными интересами соседних государств, автоматически приобретали напряженную остроту и «империалистический» привкус. Всякий «пересмотр истории» не может не влечь за собою существенных международных осложнений и не создавать вокруг его зачинщика сгущенной атмосферы подозрительности и недружелюбия. «Исправлять историю» приходится кровью, ибо всякую ее «ошибку» закрепляет кровь. И чем живее итальянский национализм мечтает об увеличении здания единой Италии, тем откровеннее беспокоятся соседние государства, тем громогласнее шумят они о наступательных планах Рима.Но в XX веке к этой исконной форме итальянской «экспансии» прибавляется и чисто колониальный «империализм», погоня за кусками заморских земель. Рядом с великими и богатыми державами появляется новый претендент на теплые «местечки под солнцем». Италия вмешивается в международные колониальные распри и пристально следит за каждой возможностью установить, а после приобретения Триполи и расширить сферу своего влияния в северной Африке. Суровая необходимость диктует ей этот образ поведения: ее населению тесно в родной стране.Существенным фактором итальянской жизни и политики издавна была обильная эмиграция. По количеству эмигрантов Италия занимает первое место среди государств всего мира. Переполненность полуострова, неуклонно растущая, ведет, как показывают цифры, к систематическому, абсолютному и относительному, росту отлива населения за границу. В 1880 году всего эмигрировало за пределы Италии 119,901 человек, что составляло 425 чел. на 100,000 жителей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
. Особенно ярко победа в ней левых, непримиримых течений сказывается в 1912, в период перехода страны к всеобщим выбором. Известно, что из всех европейских социалистических партий итальянская одна не была захвачена военно-патриотическим порывом 914-15 годов. Она упорно чуждалась войны и не хотела иметь ничего общего с буржуазным правительством. До поражения итальянской армии под Капоретто 22 октября 1917 года социалистическая оппозиция войне выливалась даже в бурные, страстные формы: социалисты в парламенте часто недвусмысленно грозили власти забастовкой окопов. Правда, после Капоретто они принуждены были изменить тактику, – но в стране сохранилось впечатление, что в течение войны социалисты вели себя непатриотично. Впоследствии фашизм широко использовал это впечатление.Итальянское государство, созданное в атмосфере лозунгов, одновременно национальных и народных, оформило себя парламентарной демократией. Эта форма государственного строя, английская по своим историческим корням и своему идейному существу, становилась, как известно, общеевропейской после 48 года. «Внутренняя Англия» крепла и развивалась во всех государственных организмах Западной Европы. Привила ее себе и молодая Италия.Политическая демократия, лишенная глубоких традиций на Апеннинском полуострове, не без труда справлялась с экономическими нестроениями и социальными противоречиями, характерными для Италии. Тяжелые налоги, соединенные с несвоевременной налоговой системой, погружали население в неизбывное море «фискальных мучений». Социальные и финансовые трудности постоянно грозили превратиться в политические потрясения. Массы вовлекались в политику, оставаясь чуждыми политическому опыту и общественной подготовке. Политических партий в англо-саксонском смысле этого понятия в Италии не было до образования социалистической (1893) и католической народной (1919) партий. Но даже и эти обе, сложившиеся под некоторым влиянием немецких социал-демократов и «центра», не могли не подвергнуться воздействию итальянской обстановки. Партийные массы не научились проявлять демократическую самодеятельность, а вожаки, монополизирующие на парламентской трибуне партийные стяги, обычно пользовались ими не столько для осуществления начертанных на них программ, сколько для одержания побед в бескровной борьбе за власть. Под фирмой демократической государственности процветали личные режимы: Депретис, Криспи, Соннино, Джиолитти… Нигде, пожалуй, не чувствовались шипы парламентаризма так остро, как в Риме и нигде так мало не укоренились положительные стороны этой системы правления. Нигде закулисные парламентские комбинации не казались более мелкотравчатыми, изгибы правительственных маневров более жалкими, политические компромиссы менее достойными, чем именно на этих великих исторических холмах, запечатлевших на себе дыхание мировой истории. Естественно, что новые поколения оказывались сплошь одержимы скептицизмом по адресу демократических учреждений, «и когда фашисты появились у демократического фасада итальянского государства, они не нашли у ворот ни стражи, ни часового» Guizeppe Prezzolini «Le fascisme», Paris, 1925, p. 76. «Несомненно, – утверждал Муссолини в 1912 г. на социалистическом конгрессе в Болоньи, – Италия представляет собою страну, где парламентский кретинизм вылился в формы, наиболее опасные, наиболее убийственные. Вот почему я абсолютно отрицательно отношусь к идее всеобщего избирательного права».
.Итальянский парламентаризм последнего периода не выдвинул крупных государственных фигур, за исключением, быть может, Джиованни Джиолитти, необычайно чуткого политика, мастера министерских лавирований и парламентской стратегии. Это был «циник, никогда не говорящий о цинизме; сановник, всегда умеющий привлекать к себе людей, награждать их, отличать, осыпать почестями, глубоко их презирая» ibid., p. 43-45. Пристрастно отрицательную характеристику Джиолитти см. у Русанова («Русское Богатство», апрель 1914): – «в нем итальянский макиавеллизм дополняется ловкостью политической игры и живостью и добродушием обращения»; для него характерен «цинизм внезапных превращений»; демократические жесты вуалируют в нем «деспотическую натуру бюрократа»; ему свойственна чрезмерная «практичность, отважно и грациозно ходящая на острой, как бритва, линии, разделяющей дозволенные в буржуазном обществе действия от караемых по закону» (с. 312-314).
. Социально-политически он начал свою карьеру выразителем интересов той «новой северной буржуазии», которая заметно кристаллизуется и созревает к XX веку в результате промышленного и торгового развития страны. Но в то же время он умел отчетливо учитывать преобладающую роль сельского хозяйства в экономическом организме Италии. Именно с ним, организатором нового прогрессивного блока в парламенте, связывается историческая перемена правительственного курса в сторону начал социального прогресса и последовательной демократии: крестьянство и промышленная буржуазия против землевладельцев! Соответственно с этою переменою на переломе века, министерская декларация 12 июня 1906 года объявляла задачей правительства «объединение большой либеральной партии около программы, внушенной широким духом свободы и самым искренним расположением к рабочему классу».Однако пестрота и неустойчивость социальных и политических отношений в Италии ставили серьезные препятствия осуществлению выдвинутых правительственных задах. Надлежащей опоры, надежной среды не было у Джиолитти. Отсюда его политика – политика «лисьего хвоста», непрерывное маневрирование между мелкой буржуазией, интеллигенцией, рабочим классом, социалистической партией. Этот политический стиль характерен для обстановки. Недостаточно сильная, сплоченная и сознательная для более определенной государственной политики, переживающая в себе сложную внутреннюю рознь между элементами индустриальными и аграрными, новая итальянская буржуазия ведет своеобразную линию всесторонних заигрываний: но больше всего, кажется, она любила играть в оппозицию собственному правительству и быть «суфлером собственного упразднения», заигрывая с революцией и социалистами. Бономи в своей книжке прямо говорит о «социалистической буржуазии» в Италии, шедшей рука об руку с буржуазией демократической Bonomi, o. c., p. 3-12. Общий популярный очерк развития Италии за последние десятилетия см. у Н.И. Кареева, «История Западной Европы в начале XX века», Москва, 1920, с. 233-249, 373-381, 453-455, 483-487. Ср. также акад. Е.В. Тарле «Европа в эпоху империализма», Гиз, 1927, с. 182-186.
.И все же страна в отношении хозяйственном развивалась успешно, быстрым темпом, как бы органически наливаясь соками. Создавалась промышленность, росла производительность сельского хозяйства. Подобно Франции в эпоху Гизов, новая Италия страдала лишь отсутствием здоровой гармонии между экономикой и политикой: несмотря на экономический рост, обозначался все бесспорнее и все тревожнее отрыв масс от руководящих политических сил. В 1913 году Джиолитти провел всеобщее избирательное право, дабы облегчить внутреннее положение в связи с триполитанской войной. Но – любопытный парадокс формальной демократии, не переваренной нацией! – самодеятельность масс шла по иным желобам, через синдикаты, лиги, народные банки, сельские кассы, ассоциации разного рода, кооперативы, католические и социалистические союзы. «Пока неспособные и недобросовестные политики препирались между собой и запутывали финансовой положение страны, рабочие, фермеры, фабриканты и торговцы – крупные и мелкие – работали для спасения себя и своего отечества» – пишет внимательный наблюдатель итальянской общественной жизни Z.Villari, «Италия», перевод с английского, Москва, 1916, с. 61. Нужно отметить, что эта книжка, вообще, представляет собою очень удачный популярный очерк довоенной Италии.
. Так приближалась Италия к роковому году мировой войны. 3. Эмиграция. Империализм бедняков Каковы были внутренние пружины военного выступления Италии и что ожидала она от победы? Этот вопрос вплотную подводит нас к проблеме «итальянского империализма».Итальянские экономисты и политики долгое время склонны были отрицать самою наличность «империалистических» вожделений своего государства. Не без гордости отмечали они, что «английская болезнь» не коснулась их страны. Но если в этом последнем утверждении они были и правы, то они несомненно ошибались, придавая понятию империализма слишком узкое, чересчур «английское» значение. Конечно, экспансивизм великобританского покроя, «империализм богачей», территориальная агрессия избыточного, интенсивного капитализма – такой империализм был чужд молодой, во многом нуждающейся, промышленно отсталой, аграрной Италии. Но итальянский патриотизм все же знал две агрессивные формы, одна из которых во всяком случае может быть названа тоже «империалистической». Эти формы – «ирредентизм» и поиски земель для размещения избытка населения.Ирредентизм реально связан с историей объединения Италии и принципиально умещается в рамки «начала самоопределения народов»: не захват чужих территорий, а возвращение своих. Ciascheduno per se. Итальянцы хотят свободы народов, и потому стремятся воссоединить с итальянским государством отторгнутых от него единоплеменников. «Уходите за Альпы, – говорили они австрийцам, – и тогда снова будем друзьями!»Но известна двусмысленность и политическая чреватость понятия «дезаннексии». Если Австрия до самой своей смерти упорно отказывалась уйти за Альпы, то Франция не хочет и думать о дезаннексии Ниццы, Савои и Корсики. Национально-государственные притязания Италии, сталкиваясь с жизненными интересами соседних государств, автоматически приобретали напряженную остроту и «империалистический» привкус. Всякий «пересмотр истории» не может не влечь за собою существенных международных осложнений и не создавать вокруг его зачинщика сгущенной атмосферы подозрительности и недружелюбия. «Исправлять историю» приходится кровью, ибо всякую ее «ошибку» закрепляет кровь. И чем живее итальянский национализм мечтает об увеличении здания единой Италии, тем откровеннее беспокоятся соседние государства, тем громогласнее шумят они о наступательных планах Рима.Но в XX веке к этой исконной форме итальянской «экспансии» прибавляется и чисто колониальный «империализм», погоня за кусками заморских земель. Рядом с великими и богатыми державами появляется новый претендент на теплые «местечки под солнцем». Италия вмешивается в международные колониальные распри и пристально следит за каждой возможностью установить, а после приобретения Триполи и расширить сферу своего влияния в северной Африке. Суровая необходимость диктует ей этот образ поведения: ее населению тесно в родной стране.Существенным фактором итальянской жизни и политики издавна была обильная эмиграция. По количеству эмигрантов Италия занимает первое место среди государств всего мира. Переполненность полуострова, неуклонно растущая, ведет, как показывают цифры, к систематическому, абсолютному и относительному, росту отлива населения за границу. В 1880 году всего эмигрировало за пределы Италии 119,901 человек, что составляло 425 чел. на 100,000 жителей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24