И там, и тут приходится пользоваться наивностью масс, покупать поддержку большой прессы и помогать случаю бесконечным количеством ухищрений» («Reflexions sur la violence». 4 edition, Paris, 1919, p. 340, 341).
.Позднее, в годы жестокой и непосредственной борьбы с красной революцией, фашизм уже не может довольствоваться лишь критикой либерально-демократических установлений, а принужден решительно противопоставить им сое собственное понимание государственной власти. Бессилие демократического правительства перед лицом революции заставляет Муссолини перейти к прямому действию в практической политике и к обоснованию национальной диктатуры в области политической идеологии. «Я никогда не говорил, пишет он летом 1921, – что период широчайшей свободы, величайшей выборной демократии уже близок. Возможно, что грядущие десятилетия увидят бесславный конец всех демократических завоеваний. От правления многих и всех, – предельный идеал демократии, – вероятно, вернутся к власти немногих и одного. В экономике опыт управления многих и всех – уже провалился: в России ныне возвратились к диктатору завода. Политика не замедлит последовать за экономикой. Мне представляются туманными судьбы всеобщего голосования и пропорциональных добавлений к нему. Скоро они станут строй игрушкой. Быть может, люди еще почувствуют острую тоску по диктатуре».В феврале 1922 он высказывается на этот счет уже более уверенно и категорично. «Мировая войны, – говорит он, – эта война демократии par excellnce, долженствовавшая реализовать для наций и классов бессмертные демократические принципы, на самом деле открывает собою эру антидемократии. XIX век был преисполнен лозунгом все, этим боевым кличем демократии. Теперь настало время сказать: немногие и избранные! Жизнь возвращается к индивидууму… Тысяча признаков свидетельствует, что нынешнее столетие является не продолжением минувшего, а его антитезой».По мере развития борьбы за власть и усиления фашизма антидемократическая его направленность становится все более заостренной. В политике дня ему приходится воевать сразу на два фронта: против неуклонно слабеющей левой революции и против римского парламентарного правительства, тоже достаточно бессильного, беспомощно качающегося из стороны в сторону. Когда в 1922 году кабинет Факта объявил 1 мая национальным праздником, фашистские «Иерархия» и «Попола» отозвались на это мероприятие вызывающей, гневной и до оскорбительности ясной статьей. «Высшей целью фашизма – значилось в ней – является разрушение либерального государства. Правительственная система, подобная нынешней, покоящаяся лишь исключительно на компромиссе, на золотой середине, на ухищрениях, – уже осуждена историей. Либо рукою внешнего врага либо внутренним восстанием с итальянской демократией будет покончено. Патриотизм настаивает на втором варианте».Ссылаясь на благо самого народа, фашисты атакуют демократический строй. «Необходимо, – твердит Муссолини, – разрушить алтари, воздвигнутые демосу, ее величеству массе, но это не значит. что не следует заботиться об ее благосостоянии».Уже после переворота, достигнув высшей власти, вождь победоносного фашизма счел нужным возвратиться к той же теме в специальной статье, напечатанной в «Иерархии» весною 1923 года. Там он развенчивает идеал свободы и противопоставляет ему новые ценности. В торжестве фашистской диктатуры он усматривает не случай, не временное стечение обстоятельств, не печальную и преходящую необходимость, а вещий знак новой исторической эпохи, значительной и неотвратимой.«Либерализм – пишет Муссолини в этой нашумевшей статье – не есть последнее слово, окончательная формулировка искусства управлять. Либерализм – метод 19 века, характеризующегося двумя основными явлениями: развитием капитализма и утверждением чувства национальности. Нельзя быть уверенным. что этот метод непременно подойдет и к 20 веку, уже сейчас весьма отличному от своего предшественника. Факт весит больше книги, опыт больше доктрины. Послевоенный опыт знаменует поражение либерализма. В России и в Италии доказано, что можно править помимо и против всякой либеральной идеологии. Да и что такое либерализм? Всеобщее избирательное право и прочие, ему подобные вещи? Следует ли вечно терпеть парламент, дабы он являл собою недостойный спектакль, возбуждающий общее отвращение? Следует ли во имя свободы предоставить кому-либо свободу убить свободу всех? И нужно ли уступать место тем, кто объявляет о своей вражде к государству и работает над его разрушением?Фашизм бросает либеральные теории в корзину. Когда группа или партия находится у власти, она обязана в ней укрепляться и защищаться против всех… Люди устали от свободы… Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь на утренних сумерках новой истории, есть другие слова, вызывающие обаяние, гораздо более величественное. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина.Фашизм не боится прослыть реакционным и объявить себя антилиберальным… Пусть знают раз навсегда, что фашизм не знает идолов и не боготворит фетишей. Он уже раз прошел и, если это будет нужно. еще раз перейдет спокойно через обезображенное, уже полуистлевшее тело богини Свободы».Эта цитата чрезвычайно характерна для Муссолини. В ней бесспорно слышится отзвук его социалистического прошлого; по его собственным словам, «социализм это такая вещь, которая входит в самую кровь». Конечно, не случайно рядом с фашистской Италией он упоминает большевистскую Россию. Недаром же он никогда не скрывал своего уважения к Ленину.Он отвергает формальную демократию, как устаревшую политическую форму плутократической эпохи. Он говорит о государстве труда. Он сходится с большевизмом в стремительном отрицании свободы, как самоцели, и в утверждении первенства государства над бунтующим индивидом. Он подражает большевизму в организационных методах в строительстве партийной диктатуры. Но если большевизм, следуя за Марксом, создает классовое государство, единовластие пролетариата, как переходную стадию на пути к социализму, – то Муссолини хочет сделать партийное государство воплощением и стражем свей нации. «Фашизм – гласит второй член фашистского декалога – есть Италия буржуазная и пролетарская, Италия трудящихся, противополагающая мифу классовой борьбы и гражданской войны действенное сотрудничество всех граждан в целях возрождения счастья родины».Тут уже существенно иная, не социалистическая концепция. Громя вместе с социалистами «международную и отечественную плутократию» Ср., например, след. фразу из предисловия французского фашиста Валуа к цитированной книжке Горголини: «Фашистская революция несет собою в первую очередь решительное разрушение демократических учреждений, которыми плутократия в течение целого века душила народы» (с. XII). Совсем большевистский тезис о демократии!.
, фашизм в то же врем отрицает как большевистский путь классовой революции, так и старомодные реформистские рецепты эволюционного прогресса в рамках формального демократизма. Он хочет вступить на некий третий путь.Вместо классовой борьбы – социальная солидарность. Вместо принципов свободы и равенства – идея иерархии. Этой последней суждено было занять особо почетное и актуальное место в сонме фашистских идей-сил. Не случайно руководящий партийный журнал получил название «Иерархия», причем уже самая обложка его выглядела достаточно выразительно: на ступенях лестницы в семь ступеней изображены семь женщин с трубами, обращенными к небу. И в первом же номере журнала статья вождя разъясняла как внутренний философско-исторический смысл иерархической идеи, так и практическое ее значение.«Кто говорит об иерархии, – писал в этой статье Муссолини, – тот имеет в виду ступени человеческих ценностей, меру ответственности и обязанностей. Кто говорит об иерархии, разумеет дисциплину. Мировая история являет нам панораму иерархий. возникающих, живущих, меняющихся, увядающих и умирающих. Дело, значит, в том, чтобы сохранить подлинные ценности тех иерархий, которые не решили исчерпывающе свои задачи. Дело в том, чтобы стволу некоторых иерархий привить новые жизненные элементы. Дело в том, чтобы очистить место для новых иерархий. Так сомкнется прошлое с будущим»…Но на кого опирается фашистское движение? Каким силам обязано оно своим триумфом? 11. Социальный облик фашизма. К 1921 году черные рубашки становятся уже заметным фактором итальянской политической жизни. В них облекаются многие, кого испугал призрак большевистской революции, кому худо живется, кто чувствует себя обиженным, обделенным, обездоленным.Большой успех выпал на долю фашизма в кругах молодежи, ставшей ядром и непосредственной средою нового течения. Уже впечатления школы начала 20 века подготовили итальянское юношество средних классов к фашистскому кругу идей: либералы, стремясь отвратить симпатии нового поколения от Ватикана, воспитывали в нем нелюбовь к древнему Риму; сказывалась также и работа националистов. Война, оросив патриотизм интеллигентной молодежи жертвенной кровью, усилила его напряженность и, главное, действенность; вместе с тем она поселила в душах семена «иллегализма», веру в могущество силы, сомнения в универсальной значимости права и правовых путей. Нельзя отрицать, что подчас эти семена войны давали колючие всходы и достаточно горькие плоды. Чтобы ввести в русло и обратить на пользу бурливый водный поток, требуется твердая воля и ясный направляющий ум. Сила, конечно, имеет свои права, но чтобы стать творческой, она должна быть осмысленной. Голое насилие – карикатура силы и результат бессилия, слабость, рядящаяся под силу.Лидеры фашистов живо ухватились за военную молодежь, хотя их первоначальные настроения – республиканские и революционно-синдикалистские – не всегда и не во всем соответствовали состоянию ее умов. Но, рано созревшая, выбитая из колеи и жаждущая дела, она была им существенно необходима: без нее они остались бы штабом без армии. В основном она вполне подходила для их целей, антибольшевистских, патриотических и «цезаристских». Они рассчитывали в дальнейшем переделать ее окончательно по своему образу и подобию.И фашизм демонстративно объявляет себя «партией молодежи» и свое дело – «ставкой на молодость». Его задача – «омоложение нации». Он говорит о «ритме жизни», об усилении темпа «обращения крови». Маринетти – итальянский Маяковский – предлагает заменить Сенат «Советом юнейшин». Восторженная молодежь фиумских отрядов Д'Аннунцио перекочевывает к фашистам – всерьез и надолго: фашизм для нее – реванш, прибежище, радость. Любимейший фашистский гимн посвящен юности и юношеству, «весне красоты»: Giovinezza, giovinezza,Primavera di bellezza.Nel fascismo e la salvezzaDella nostra liberata. Среди студенчества фашизм обретает сплошные массы последователей. И по мере того, как его кадры наполняются пылающей молодостью, – растет его порыв, смелеет его тактика, ширятся его планы. В противоположность красным пролетариям, расслабленным антимилитаристской пропагандой и лишенным авторитетного руководства, черные рубашки начиняются горячей проповедью героизма и муштруются в духе суровой орденской дисциплины. «Фашистский воин не знает ничего, кроме своего долга – провозглашает устав фашистской милиции. – Его единственное право – исполнять свой долг и любить его… Эта формула явственно навеяна учением французских солидаристов, которые в свою очередь взяли ее у О. Конта. Отвергая «метафизическое представление субъективного права», Л. Дюги с величайшим сочувствием цитирует слова Конта («Systeme de politique positive», 1895, I, p. 362): «никто не владеет иными правами, кроме права всегда выполнять свой долг» (см. Леон Дюги, «Социальное право, индивидуальное право и преобразование государства», Москва, 1909, с. 27). Муссолини неоднократно высказывался в этом же смысле: «свобода – не право; она – обязанность» (из цит. речи мэрам коммун). В этом строе мыслей есть также нечто и от Сен-Симона; одним словом, у него есть предки.
Повиновение этой добровольной милиции должно быть слепым, безусловным и почтительным – вплоть до высшей степени иерархии, высшего начальника и исполнительного комитета партии».Но ведь юность имеет и свои пороки: порывистость, нетерпимость, вспыльчивость, излишняя самоуверенность. А если юность вдобавок разнуздана войной, разнуздываются и ее пороки. Несмотря на уставы и правила, движение черных рубашек, подстрекаемые местью и ненавистью, часто утрачивает в пылу борьбы сознание разумных границ. Там звенят оконные стекла союзного консульства за грехи коварного Версаля, здесь пылает белый кооператив за компанию с красным, там страдают невинные от лихих налетов буйной ватаги, тут вершится злобное издевательство над поверженным уже врагом. То здесь, то там прорываются излишествами violenti senza scopo – бессмысленные насильники.Эти безобразия создавали у некоторых впечатление, что перед ними – «шумное движение, опирающееся более на мускулы и оружие, чем на мозги» (отзыв «автономного социалиста» Дж. де Фалько). Однако трудно отрицать, что у вождей фашизма имелись и мозги. Они ими настойчиво пользовались для оправдания мускулов и оружия. Они доказывали, что победить красную революцию можно лишь ее собственными средствами. Они заимствовали у последней и философское оправдание печальных излишеств: лес рубят – щепки летят!.Если «нация двадцатилетних», военная молодежь оказалась живой сердцевиной, ударным авангардом фашизма, то это не значит, конечно, что ею и исчерпывались его человеческие ресурсы. Фашизм явился характернейшим отражением интересов и настроений так называемых «средних классов» См. об этом верные замечания у L.Stoddard, «Social classes in post-war Europe», London, 1925, с. 107-113. «Без поддержки и энтузиазма средних классов – пишет автор – успех фашизма был бы невозможен».
.За ним пошла интеллигенция, в массе своей довольно безболезненно отрекшаяся от сумеречных кумиров либерально-демократического государства. К нему охотно примкнуло чиновничество, материально обездоленное, страдавшее от падения лиры, досадливо следившее за флиртом власти с рабочими, за ростом заработной платы в области труда физического при всеобщем забвении о труде умственном. И, главное, фашизму пришла на помощь буржуазия, испуганная красным призраком и разочарованная в демократических кабинетах официального Рима.Крестьяне-собственники, мелкие коммерсанты, домовладельцы, рантье, затем и крупная буржуазия, капиталисты, даже волей-неволей и помещики – вся эта пестрая смесь политических устремлений и социальных сил объединяется против большевизма за фашизм. Следует сюда еще прибавить значительную часть верующих католиков, возмущенных антирелигиозной проповедью экстремистов. В результате получился внушительный, хотя и чрезвычайно разномастный, блок, против которого красные не смогли выдвинуть ни единства действий, ни воли, ни подлинного энтузиазма, ни способности, ни материальных средств. Наскок анархии пробудил инстинкт самозащиты у буржуазии и обостренное чувство родины у интеллигенции. Патриотическая горечь одних сочеталась с классовой заинтересованностью других. Фашизм ощущал под собою твердую почву: ему предлагали свои услуги многочисленные друзья и могучие попутчики.Эту истину не склонны отрицать и его политические противники. «Яркость и оригинальность фашизма – пишет, например, Н. Иорданский – обнаруживается только тогда, когда он подходит к социально-политическим проблемам крестьянства и мелкой буржуазии». В глазах советского автора, фашизм – «ловкий компромисс буржуазии с деревней» «Мировой фашизм», Гиз, 1923, статья Н. Ирданского, с. 86.
. Верное наблюдение! Но было бы, пожалуй, справедливо сказать, что социальный «компромисс», легший в основу фашизма и сознательно им учтенный, был на деле еще более широк, многогранен и емок.Легко себе представить сколько изощренной изворотливости необходимо было проявлять фашистским вождям в этой кипучей обстановке, в этих редкостно сложных условиях: чем больше союзников и попутчиков, тем больше хлопот и опасностей! Запутанность положения усугублялась географическими особенностями Италии. На каждом большом участке фашистское движение неминуемо приобретало особенный привкус, локальный оттенок. В Триесте и вообще на северо-восточной границе оно окрашивалось по преимуществу в националистические и противославянские тона. В долине По, в районе Феррары и Мантуи ему приходилось выступать в крестьянском («кулацком») облачении – против домогательств сельского пролетариата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
.Позднее, в годы жестокой и непосредственной борьбы с красной революцией, фашизм уже не может довольствоваться лишь критикой либерально-демократических установлений, а принужден решительно противопоставить им сое собственное понимание государственной власти. Бессилие демократического правительства перед лицом революции заставляет Муссолини перейти к прямому действию в практической политике и к обоснованию национальной диктатуры в области политической идеологии. «Я никогда не говорил, пишет он летом 1921, – что период широчайшей свободы, величайшей выборной демократии уже близок. Возможно, что грядущие десятилетия увидят бесславный конец всех демократических завоеваний. От правления многих и всех, – предельный идеал демократии, – вероятно, вернутся к власти немногих и одного. В экономике опыт управления многих и всех – уже провалился: в России ныне возвратились к диктатору завода. Политика не замедлит последовать за экономикой. Мне представляются туманными судьбы всеобщего голосования и пропорциональных добавлений к нему. Скоро они станут строй игрушкой. Быть может, люди еще почувствуют острую тоску по диктатуре».В феврале 1922 он высказывается на этот счет уже более уверенно и категорично. «Мировая войны, – говорит он, – эта война демократии par excellnce, долженствовавшая реализовать для наций и классов бессмертные демократические принципы, на самом деле открывает собою эру антидемократии. XIX век был преисполнен лозунгом все, этим боевым кличем демократии. Теперь настало время сказать: немногие и избранные! Жизнь возвращается к индивидууму… Тысяча признаков свидетельствует, что нынешнее столетие является не продолжением минувшего, а его антитезой».По мере развития борьбы за власть и усиления фашизма антидемократическая его направленность становится все более заостренной. В политике дня ему приходится воевать сразу на два фронта: против неуклонно слабеющей левой революции и против римского парламентарного правительства, тоже достаточно бессильного, беспомощно качающегося из стороны в сторону. Когда в 1922 году кабинет Факта объявил 1 мая национальным праздником, фашистские «Иерархия» и «Попола» отозвались на это мероприятие вызывающей, гневной и до оскорбительности ясной статьей. «Высшей целью фашизма – значилось в ней – является разрушение либерального государства. Правительственная система, подобная нынешней, покоящаяся лишь исключительно на компромиссе, на золотой середине, на ухищрениях, – уже осуждена историей. Либо рукою внешнего врага либо внутренним восстанием с итальянской демократией будет покончено. Патриотизм настаивает на втором варианте».Ссылаясь на благо самого народа, фашисты атакуют демократический строй. «Необходимо, – твердит Муссолини, – разрушить алтари, воздвигнутые демосу, ее величеству массе, но это не значит. что не следует заботиться об ее благосостоянии».Уже после переворота, достигнув высшей власти, вождь победоносного фашизма счел нужным возвратиться к той же теме в специальной статье, напечатанной в «Иерархии» весною 1923 года. Там он развенчивает идеал свободы и противопоставляет ему новые ценности. В торжестве фашистской диктатуры он усматривает не случай, не временное стечение обстоятельств, не печальную и преходящую необходимость, а вещий знак новой исторической эпохи, значительной и неотвратимой.«Либерализм – пишет Муссолини в этой нашумевшей статье – не есть последнее слово, окончательная формулировка искусства управлять. Либерализм – метод 19 века, характеризующегося двумя основными явлениями: развитием капитализма и утверждением чувства национальности. Нельзя быть уверенным. что этот метод непременно подойдет и к 20 веку, уже сейчас весьма отличному от своего предшественника. Факт весит больше книги, опыт больше доктрины. Послевоенный опыт знаменует поражение либерализма. В России и в Италии доказано, что можно править помимо и против всякой либеральной идеологии. Да и что такое либерализм? Всеобщее избирательное право и прочие, ему подобные вещи? Следует ли вечно терпеть парламент, дабы он являл собою недостойный спектакль, возбуждающий общее отвращение? Следует ли во имя свободы предоставить кому-либо свободу убить свободу всех? И нужно ли уступать место тем, кто объявляет о своей вражде к государству и работает над его разрушением?Фашизм бросает либеральные теории в корзину. Когда группа или партия находится у власти, она обязана в ней укрепляться и защищаться против всех… Люди устали от свободы… Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь на утренних сумерках новой истории, есть другие слова, вызывающие обаяние, гораздо более величественное. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина.Фашизм не боится прослыть реакционным и объявить себя антилиберальным… Пусть знают раз навсегда, что фашизм не знает идолов и не боготворит фетишей. Он уже раз прошел и, если это будет нужно. еще раз перейдет спокойно через обезображенное, уже полуистлевшее тело богини Свободы».Эта цитата чрезвычайно характерна для Муссолини. В ней бесспорно слышится отзвук его социалистического прошлого; по его собственным словам, «социализм это такая вещь, которая входит в самую кровь». Конечно, не случайно рядом с фашистской Италией он упоминает большевистскую Россию. Недаром же он никогда не скрывал своего уважения к Ленину.Он отвергает формальную демократию, как устаревшую политическую форму плутократической эпохи. Он говорит о государстве труда. Он сходится с большевизмом в стремительном отрицании свободы, как самоцели, и в утверждении первенства государства над бунтующим индивидом. Он подражает большевизму в организационных методах в строительстве партийной диктатуры. Но если большевизм, следуя за Марксом, создает классовое государство, единовластие пролетариата, как переходную стадию на пути к социализму, – то Муссолини хочет сделать партийное государство воплощением и стражем свей нации. «Фашизм – гласит второй член фашистского декалога – есть Италия буржуазная и пролетарская, Италия трудящихся, противополагающая мифу классовой борьбы и гражданской войны действенное сотрудничество всех граждан в целях возрождения счастья родины».Тут уже существенно иная, не социалистическая концепция. Громя вместе с социалистами «международную и отечественную плутократию» Ср., например, след. фразу из предисловия французского фашиста Валуа к цитированной книжке Горголини: «Фашистская революция несет собою в первую очередь решительное разрушение демократических учреждений, которыми плутократия в течение целого века душила народы» (с. XII). Совсем большевистский тезис о демократии!.
, фашизм в то же врем отрицает как большевистский путь классовой революции, так и старомодные реформистские рецепты эволюционного прогресса в рамках формального демократизма. Он хочет вступить на некий третий путь.Вместо классовой борьбы – социальная солидарность. Вместо принципов свободы и равенства – идея иерархии. Этой последней суждено было занять особо почетное и актуальное место в сонме фашистских идей-сил. Не случайно руководящий партийный журнал получил название «Иерархия», причем уже самая обложка его выглядела достаточно выразительно: на ступенях лестницы в семь ступеней изображены семь женщин с трубами, обращенными к небу. И в первом же номере журнала статья вождя разъясняла как внутренний философско-исторический смысл иерархической идеи, так и практическое ее значение.«Кто говорит об иерархии, – писал в этой статье Муссолини, – тот имеет в виду ступени человеческих ценностей, меру ответственности и обязанностей. Кто говорит об иерархии, разумеет дисциплину. Мировая история являет нам панораму иерархий. возникающих, живущих, меняющихся, увядающих и умирающих. Дело, значит, в том, чтобы сохранить подлинные ценности тех иерархий, которые не решили исчерпывающе свои задачи. Дело в том, чтобы стволу некоторых иерархий привить новые жизненные элементы. Дело в том, чтобы очистить место для новых иерархий. Так сомкнется прошлое с будущим»…Но на кого опирается фашистское движение? Каким силам обязано оно своим триумфом? 11. Социальный облик фашизма. К 1921 году черные рубашки становятся уже заметным фактором итальянской политической жизни. В них облекаются многие, кого испугал призрак большевистской революции, кому худо живется, кто чувствует себя обиженным, обделенным, обездоленным.Большой успех выпал на долю фашизма в кругах молодежи, ставшей ядром и непосредственной средою нового течения. Уже впечатления школы начала 20 века подготовили итальянское юношество средних классов к фашистскому кругу идей: либералы, стремясь отвратить симпатии нового поколения от Ватикана, воспитывали в нем нелюбовь к древнему Риму; сказывалась также и работа националистов. Война, оросив патриотизм интеллигентной молодежи жертвенной кровью, усилила его напряженность и, главное, действенность; вместе с тем она поселила в душах семена «иллегализма», веру в могущество силы, сомнения в универсальной значимости права и правовых путей. Нельзя отрицать, что подчас эти семена войны давали колючие всходы и достаточно горькие плоды. Чтобы ввести в русло и обратить на пользу бурливый водный поток, требуется твердая воля и ясный направляющий ум. Сила, конечно, имеет свои права, но чтобы стать творческой, она должна быть осмысленной. Голое насилие – карикатура силы и результат бессилия, слабость, рядящаяся под силу.Лидеры фашистов живо ухватились за военную молодежь, хотя их первоначальные настроения – республиканские и революционно-синдикалистские – не всегда и не во всем соответствовали состоянию ее умов. Но, рано созревшая, выбитая из колеи и жаждущая дела, она была им существенно необходима: без нее они остались бы штабом без армии. В основном она вполне подходила для их целей, антибольшевистских, патриотических и «цезаристских». Они рассчитывали в дальнейшем переделать ее окончательно по своему образу и подобию.И фашизм демонстративно объявляет себя «партией молодежи» и свое дело – «ставкой на молодость». Его задача – «омоложение нации». Он говорит о «ритме жизни», об усилении темпа «обращения крови». Маринетти – итальянский Маяковский – предлагает заменить Сенат «Советом юнейшин». Восторженная молодежь фиумских отрядов Д'Аннунцио перекочевывает к фашистам – всерьез и надолго: фашизм для нее – реванш, прибежище, радость. Любимейший фашистский гимн посвящен юности и юношеству, «весне красоты»: Giovinezza, giovinezza,Primavera di bellezza.Nel fascismo e la salvezzaDella nostra liberata. Среди студенчества фашизм обретает сплошные массы последователей. И по мере того, как его кадры наполняются пылающей молодостью, – растет его порыв, смелеет его тактика, ширятся его планы. В противоположность красным пролетариям, расслабленным антимилитаристской пропагандой и лишенным авторитетного руководства, черные рубашки начиняются горячей проповедью героизма и муштруются в духе суровой орденской дисциплины. «Фашистский воин не знает ничего, кроме своего долга – провозглашает устав фашистской милиции. – Его единственное право – исполнять свой долг и любить его… Эта формула явственно навеяна учением французских солидаристов, которые в свою очередь взяли ее у О. Конта. Отвергая «метафизическое представление субъективного права», Л. Дюги с величайшим сочувствием цитирует слова Конта («Systeme de politique positive», 1895, I, p. 362): «никто не владеет иными правами, кроме права всегда выполнять свой долг» (см. Леон Дюги, «Социальное право, индивидуальное право и преобразование государства», Москва, 1909, с. 27). Муссолини неоднократно высказывался в этом же смысле: «свобода – не право; она – обязанность» (из цит. речи мэрам коммун). В этом строе мыслей есть также нечто и от Сен-Симона; одним словом, у него есть предки.
Повиновение этой добровольной милиции должно быть слепым, безусловным и почтительным – вплоть до высшей степени иерархии, высшего начальника и исполнительного комитета партии».Но ведь юность имеет и свои пороки: порывистость, нетерпимость, вспыльчивость, излишняя самоуверенность. А если юность вдобавок разнуздана войной, разнуздываются и ее пороки. Несмотря на уставы и правила, движение черных рубашек, подстрекаемые местью и ненавистью, часто утрачивает в пылу борьбы сознание разумных границ. Там звенят оконные стекла союзного консульства за грехи коварного Версаля, здесь пылает белый кооператив за компанию с красным, там страдают невинные от лихих налетов буйной ватаги, тут вершится злобное издевательство над поверженным уже врагом. То здесь, то там прорываются излишествами violenti senza scopo – бессмысленные насильники.Эти безобразия создавали у некоторых впечатление, что перед ними – «шумное движение, опирающееся более на мускулы и оружие, чем на мозги» (отзыв «автономного социалиста» Дж. де Фалько). Однако трудно отрицать, что у вождей фашизма имелись и мозги. Они ими настойчиво пользовались для оправдания мускулов и оружия. Они доказывали, что победить красную революцию можно лишь ее собственными средствами. Они заимствовали у последней и философское оправдание печальных излишеств: лес рубят – щепки летят!.Если «нация двадцатилетних», военная молодежь оказалась живой сердцевиной, ударным авангардом фашизма, то это не значит, конечно, что ею и исчерпывались его человеческие ресурсы. Фашизм явился характернейшим отражением интересов и настроений так называемых «средних классов» См. об этом верные замечания у L.Stoddard, «Social classes in post-war Europe», London, 1925, с. 107-113. «Без поддержки и энтузиазма средних классов – пишет автор – успех фашизма был бы невозможен».
.За ним пошла интеллигенция, в массе своей довольно безболезненно отрекшаяся от сумеречных кумиров либерально-демократического государства. К нему охотно примкнуло чиновничество, материально обездоленное, страдавшее от падения лиры, досадливо следившее за флиртом власти с рабочими, за ростом заработной платы в области труда физического при всеобщем забвении о труде умственном. И, главное, фашизму пришла на помощь буржуазия, испуганная красным призраком и разочарованная в демократических кабинетах официального Рима.Крестьяне-собственники, мелкие коммерсанты, домовладельцы, рантье, затем и крупная буржуазия, капиталисты, даже волей-неволей и помещики – вся эта пестрая смесь политических устремлений и социальных сил объединяется против большевизма за фашизм. Следует сюда еще прибавить значительную часть верующих католиков, возмущенных антирелигиозной проповедью экстремистов. В результате получился внушительный, хотя и чрезвычайно разномастный, блок, против которого красные не смогли выдвинуть ни единства действий, ни воли, ни подлинного энтузиазма, ни способности, ни материальных средств. Наскок анархии пробудил инстинкт самозащиты у буржуазии и обостренное чувство родины у интеллигенции. Патриотическая горечь одних сочеталась с классовой заинтересованностью других. Фашизм ощущал под собою твердую почву: ему предлагали свои услуги многочисленные друзья и могучие попутчики.Эту истину не склонны отрицать и его политические противники. «Яркость и оригинальность фашизма – пишет, например, Н. Иорданский – обнаруживается только тогда, когда он подходит к социально-политическим проблемам крестьянства и мелкой буржуазии». В глазах советского автора, фашизм – «ловкий компромисс буржуазии с деревней» «Мировой фашизм», Гиз, 1923, статья Н. Ирданского, с. 86.
. Верное наблюдение! Но было бы, пожалуй, справедливо сказать, что социальный «компромисс», легший в основу фашизма и сознательно им учтенный, был на деле еще более широк, многогранен и емок.Легко себе представить сколько изощренной изворотливости необходимо было проявлять фашистским вождям в этой кипучей обстановке, в этих редкостно сложных условиях: чем больше союзников и попутчиков, тем больше хлопот и опасностей! Запутанность положения усугублялась географическими особенностями Италии. На каждом большом участке фашистское движение неминуемо приобретало особенный привкус, локальный оттенок. В Триесте и вообще на северо-восточной границе оно окрашивалось по преимуществу в националистические и противославянские тона. В долине По, в районе Феррары и Мантуи ему приходилось выступать в крестьянском («кулацком») облачении – против домогательств сельского пролетариата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24