Келью царевны Софьи в Новодевичьем монастыре такой мебелью обставлять, а не гостиную конца нынешнего столетия. Мне света хочется, простора, papa. Взяла бы и отодрала эти портьеры, чтобы духу их тут не было! Одна пыль от них. У меня горло перехватывает, когда я возле зашторенного окна стою. На дворе солнце, свет, радость, а я словно…— …царевна Софья в Новодевичьем монастыре, — подхватил Лазарь Петрович и звонко рассмеялся.— Верно!— Это называется клаустрофобия, дочка, — ответил мне умный отец, любивший между делом щегольнуть латинским словечком. — Как ты понимаешь, боязнь замкнутого пространства. Такое у тебя навязчивое представление, говоря по-русски.— Откуда? — удивилась я.— После того ужаса, что ты пережила в заснеженном замке, подле мертвых тел и убийцы, бродившего по дому, вполне понятно, что тебе хочется простора и воздуха. Любой другой человек давно бы просыпался по ночам с криками и в холодном поту, но ты у меня молодец!Мне были понятны неуклюжие попытки отца узнать о моем нервическом состоянии, поэтому я ответила как можно беспечнее:— Надо же, а мне просто казалось, что хандрю. То-то гулять постоянно хочется, горизонт видеть. Пройдет.Не сомневаюсь, что пройдет. Но скоро ли? Не нравится мне, что ты одна. Владимир умер, пора тебе о новом замужестве подумать. Сколько можно оплакивать Авилова? Он был мне другом, но ты-то мне дочь!— Мне и так хорошо, papa, а вот найду достойного человека, тогда и поговорим.Лазарь Петрович с видимым усилием встал со злосчастной козетки.— Собирайся, — почти приказным тоном сказал он мне. — Еще вчера думал свести тебя в «Эрмитаж», но сегодня бери выше. Поедем к Жан-Полю, отметим победу. Я выиграл дело купца Крашенинова о покупке им поддельных аккредитивов. Мошенника приговорили к лишению всех особенных прав и преимуществ и отдали в исправительное арестантское отделение на год, а купец на радостях отстегнул мне приличную премию из возвращенных ему денег. Так что поехали кутить!В ресторане «Lutetia» «Lutetia» — Лютеция, старинное название Парижа. (Прим. авт.)
, что на Предтеченской улице возле городской думы, нас встретил сам хозяин мсье Жан-Поль, полный француз с усами колечком и в белоснежном переднике.— О! Мсье Рамзин! — воскликнул он, кланяясь и одновременно всплескивая руками. — Я так рад вашему визиту! Сегодня в меню креветочный суп, форель по-нормандски и седло барашка в соусе «пармезан». Рекомендую, вы останетесь довольны.— А вино? — спросил Лазарь Петрович.— Только бургундское! Наш великий Бальзак именно благодаря бургундскому написал «Тридцатилетнюю женщину», — произнес француз, повернувшись ко мне.— Конечно, конечно, — рассеянно сказал отец, а я нахмурилась: интересно, на что это намекает француз? Неужели я выгляжу на тридцать? И это галантные французы? А может, papa прав, и мне надо встряхнуться?Мы сели за уютный столик, покрытый скатертью в сине-красную клетку. Через несколько минут чернявый официант принес фарфоровую супницу. Нежно-розовый суп из протертых креветок оказался превыше всяких похвал. Во время еды мы перекинулись лишь несколькими словами — так было все вкусно. Интересно, как скажется такой обед на моей талии? Жесткие китовые усы корсета немилосердно сдавили мне ребра. Хорошо мужчинам — им не нужно носить всю жизнь этот пыточный станок, да и брюшко показывать не зазорно — больше звеньев цепочки от часов поместится…Когда, отдав должное форели и запив барашка выдержанным бургундским, отец приказал принести счет, он внимательно посмотрел на меня, словно размышляя, говорить или нет, и произнес:— Есть один человек… Он как-то приходил ко мне консультироваться — его хотел обмануть компаньон. Хорошо, что вовремя обратился, иначе остался бы и без мастерской, и без дома. Я ему кое-что посоветовал — по мелочи, но вовремя. Серапион Григорьевич его зовут. Серапион Григорьевич Протасов, из мещан. Он столяр, плотник, одним словом, работник по дереву. Мастеровой отменный — так мебель чинит, лучше новой выходит. У него мастерская на Кирпичной улице, что в Мещанской слободе. Тетушка твоя Марья Игнатьевна, покойница, весьма его жаловала. Никому свою оттоманку не доверяла, на которой любила отдыхать после обеда, а его позвала чинить. Он выправил — лучше прежней стала. Марья Игнатьевна осталась довольна.— Papa, так мне ж не чинить, мне новая мебель нужна! — возразила я. — Для чего мне столяр? Мне и чинить нечего. Ту рухлядь, что в доме стоит, давно пора выбросить. Надоела, сил нет на нее смотреть, особенно на комод!— Ну что ж, пообедали, давай вернемся к тебе, покажешь, что ты намереваешься выбросить. — Отец промокнул салфеткой усы и поднялся из-за стола.Дома Лазарь Петрович прошелся по малой гостиной, провел рукой по комоду, погладил грифона на подлокотнике кресла, остановился возле ненавистной козетки.— Третьего дня встретил я того Протасова, — продолжил отец разговор, начатый в ресторане. — Он шел с молодым человеком. Увидев меня, поклонился. «Вот, Лазарь Петрович, — говорит, — позвольте представить, сын из Москвы приехал, Андреем звать. В училище живописи он там. У господина Поленова учится. Теперь домой заехал, на этюды. Если желаете портрет нарисовать или картину, — все сделает и денег не возьмет, сильно вы меня давеча выручили».— И что же? — спросила я. — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.— Завтра же пошлю за ним и попрошу молодого художника набросать эскизы мебели — нарисует все, что скажешь, а отец выполнит. Негоже тебе одной в четырех стенах в темноте сидеть. Делом займись, а то совсем в отшельницы записалась. Ты же дама, следить за собой должна. Я обратил внимание, как ты передернулась от слов француза, хотя он вовсе не тебя имел в виду. В будущий четверг мы званы к Елизавете Павловне, а как ты выглядишь? Ни лица, ни прически. Нехорошо, дочка.Вот так холеный щеголь, мой отец, бичевал душевную хандру, в которую повергли меня убийства в доме Иловайских. Уж скоро полгода будет, а мне до сих пор по ночам снится кровавое пятно на снегу, где лежала моя подруга.Чтобы только прекратить его справедливые упреки, я вяло кивнула и проговорила:— Зови художника, пусть рисует. — Мне было все равно; особенного толка в затее отца я не видела, но не хотела обижать его отказом. — Будет у меня новый гарнитур а-ля Мещанская слобода.— Завтра к полудню приведи себя в порядок — пришлю его. Ну, а сейчас мне пора. — Отец вытащил из жилетного кармашка часы. — Через полчаса у меня встреча с предводителем дворянства. Не унывай.Лазарь Петрович поцеловал меня в лоб и вышел из гостиной.Я долго сидела, разглядывая свой decor Decor (фр.) — здесь: обстановка. (Прим. ред.)
. Потом попросила Дуняшу расшнуровать мне корсет и легла спать. Как ни странно, кровавое пятно на снегу мне в ту ночь не снилось. *** Ровно в полдень горничная постучалась ко мне в спальню и сообщила:— К вам Андрей Серапионович Протасов, барыня.— Проводи в малую гостиную, Дуняша, проси обождать. Я скоро буду.Боже, как долго я спала! Уже и не припомню, чтобы такое со мной приключалось. Проспала, а ведь отец предупреждал! Тем не менее настроение мое было отличным, и я подумала, что мне и впредь стоит подольше нежиться в постели, а не мучить себя воспоминаниями.Увидев меня, художник встал со стула и поклонился. Статный, росту около восьми вершков В прошлые времена в России рост человека измерялся вершками (4,4 см) сверх двух аршинов (142,2 см), то есть в данном случае речь идет о росте 177— 178 см. (Прим. ред.)
, с длинными русыми волосами, рассыпанными по плечам, и с таким прекрасным цветом лица, который можно было бы назвать персиковым, если бы он принадлежал девушке. В косоворотке — по черному полю мелкая красная клетка, на ногах мягкие козловые сапоги. Юноша мял в руках картуз — на тонких пальцах были видны следы краски и заметно волновался.— Рада видеть, господин Протасов. — Я протянула ему руку для поцелуя, и он неловко клюнул мне тыльную часть кисти. — Присаживайтесь. Меня зовут Аполлинария Лазаревна Авилова. Чувствуйте себя свободно и рассказывайте, откуда вы, где учитесь.— Родом отсюда, из села Олейниково, что неподалеку, — просто, без рисовки, ответил он. — Родители перебрались в город сразу после моего рождения. Отец столярничал сначала на хозяина, потом открыл свою мастерскую. С детства помню запах опилок, клея — на свете нет аромата приятней. Я там и вырос, среди стружек, — улыбнулся Протасов, и мне стало приятно от его улыбки. Она освещала лицо, а из уголков глаз разбегались тоненькие лучики.— Когда вы начали рисовать?— Не помню, когда я этого не делал. Сызмальства что-то царапал углем на дощечках, кирпичах, оберточной бумаге. Белые листы были дороги — не для потех и баловства.— Ну какое же тут баловство? — возразила я. — Это учеба.— Так-то оно так, да отец надеялся, что помощником буду, ведь я старший в семье, а я слезно упросил отпустить меня в училище живописи. Серапион Григорьевич и сам видел, что у меня не блажь, что вся жизнь моя в рисовании, и отпустил в Москву.— Молодец! — похвалила я отца Протасова. — Иметь такую широту взглядов — это не часто встречается.Может быть, отец пожалел меня, а может, — есть у меня такая надежда — выгоду видел: мол, вернусь и буду ему помогать в деле. Тогда будет у него не просто мастерская, а мастерская с художником из Москвы! — Андрей Серапионович забавно поднял вверх палец, как бы показывая значимость титула. — Сейчас же по старинке работают — как двадцать лет назад стулья сколачивали, так и сейчас, никакого творчества!— Лазарь Петрович уже рассказал вам о моей необычной прихоти? — спросила я. — Или мне повторить для вас?— Не стоит, мне ясно. Почему ж необычная? Вполне понятная и милая прихоть, — снова улыбнулся юноша. — Хорошая мысль. Давно надоели эти нагромождения, ведь столько места занимают! Хочется все собрать и вывезти на помойку, уж простите за грубость. Сколько с отцом ни спорю, а он моих взглядов не признает. Мал еще, говорит, яйца курицу не учат, поперек батьки не лезь. Вот выучишься на художника, тогда и поговорим, а сейчас ты еще права не имеешь, на отцовские деньги ума-разума набираешься. Вся народная мудрость против меня.— Всецело с вами согласна, Андрей Серапионович, — кивнула я. — Ничего хорошего в этих козетках да оттоманках нет. Выглядят, как замоскворецкие купчихи, такие же тяжелые и расплывшиеся. И пыль в резьбе скапливается. Не хочу резную мебель. Только вот чего мне хочется, сама не знаю. Решила вас спросить.— А я наброски принес, — Протасов вытащил откуда-то из-за спины картонную папку и показал мне. — Вдруг вам что-нибудь понравится? А нет, так еще нарисуем, мне в радость.Говорил он мягко, певуче, немного окая. Серые глаза смотрели на меня чуть насмешливо, но совсем не обидно, будто своими желаниями я взяла его в сообщники. Когда он протянул мне папку, я обратила внимание, что у него широкие мощные плечи, которые, однако, не делали его торс коренастым и приземистым. Косоворотка ладно обрисовывала фигуру Протасова, и мне даже пришла в голову мысль: а в училище живописи он так же одевается, или это просто дань семье мастеровых? С немалым усилием я перевела взгляд на эскизы, не ожидая, впрочем, ничего особенного. Однако от увиденного у меня побежали мурашки по коже, словно я выпила бокал ледяного шампанского, — настолько интересными оказались рисунки. Четкими уверенными штрихами на картонных листах были изображены легкие стулья, устремляющиеся вверх шкафы; округлые, плавные формы мебели заставили меня разглядывать все до мельчайших подробностей. Редкие декоративные элементы в стиле рококо и барокко не затеняли общей картины новизны, лишь придавали ей еще больше очарования. Я перебирала рисунки и не знала, на чем остановиться.— Изумительно! — только и смогла воскликнуть я. — Что это? Никогда прежде такого не видела! Так не бывает!— Это называется модерн — новый стиль. В Германии его называют югендстилем. Я узнал о нем совсем недавно, в училище, когда один из наших студентов вернулся из Мюнхена и привез рисунки архитекторов Беренса и фон Уде. А это, — он показал на наброски, — моя интерпретация немецких образов. Когда Лазарь Петрович предложил мне нарисовать для вас мебель, я сразу сел за работу и так увлекся, что просидел над картонами до рассвета. Работа захватила меня. Мне понравилась идея внести в немецкий стиль русский самобытный колорит. Вам нравится?У художника даже речь изменилась. Голос стал тверже, фразы длиннее. Пропал мастеровой. О стилях в искусстве со мной разговаривал образованный московский студент. Я порадовалась этой перемене, так как сразу ощутила, что молодой человек непрост и что ему тесны рамки отцовской мастерской.— Конечно! Мне все нравится, даже не знаю что более всего. Так бы сразу взяла и расставила: стол в центре, шкаф в тот угол, к окну, он будет хорошо смотреться от входной двери. Только… — спохватилась я, — только кто все это сделает? Было просто на бумаге, да забыли про овраги. Знаете такую пословицу?— Не волнуйтесь, Аполлинария Лазаревна, отец возьмется за эту работу, я уже с ним беседовал. Утром я показал Серапиону Григорьевичу эскизы, и он согласился взяться за заказ, даже ему интересно стало. Вы не подумайте, он не такой ретроград, как кажется. Просто он основательный и не возьмется делать заведомо плохую вещь. У него хорошие столяры, да и я сгожусь. С детства рубанок в руках держал. Вот и вспомню, как отцу помогал. Не повредит. — Протасов улыбнулся. — Руки чешутся самому сделать то, что придумал.— Неужели и вы будете тоже работать? — поразилась я. — Вы же художник, вам руки беречь нужно. Может, не стоит? Будете наблюдать, показывать, что и как, а делают пусть другие.— Не страшно, мы привычные, — засмеялся он, и я вновь поразилась, как освещает его улыбка. Передо мной снова стоял мастеровой, рубаха-парень.Мы сговорились на том, что пока я закажу гарнитур для малой гостиной, включающий стол, полдюжины стульев, небольшой диван, два кресла, шкаф и комод, а дальше видно будет. И так работы для всей мастерской наберется не менее чем на два месяца, и это если ничего переделывать не придется. А в том, что придется переделывать, я не сомневалась: капризная из меня заказчица, люблю, чтобы все было на самом высшем уровне.После визита Протасова меня охватила бурная жажда деятельности. Хотелось все перевернуть вверх дном. Я вдруг заметила, какой спертый воздух в гостиной. Подойдя к окну, я распахнула створки, и прохладный ветер ворвался в комнаты.Я послала Дуняшу за двумя поденщицами, постоянно работавшими у меня по большим стиркам, и, когда они явились, стала сыпать указаниями. Поденщицы сняли и замочили занавеси, протерли пыль, залезая в самые далекие уголки под потолком, вымыли стекла и полы, и к концу дня я отпустила их, строго наказав назавтра прийти вновь и продолжить работу.В тот вечер я вновь спала без кошмаров, мучивших меня после возвращения из Москвы. Мне снилась улыбка Протасова. *** Работа над эскизами мне нравилась. Я объясняла Протасову, как именно должна выглядеть малая гостиная, и он рисовал быстрыми, размашистыми движениями. Когда ему окончательно становилась понятна моя точка зрения, он переводил эскизы в чертежи и передавал отцу. Два столяра в мастерской работали только над моим заказом, поэтому дело спорилось. Андрей Серапионович навещал меня, принося с собой то ножку стула, то деталь украшения на дверцу комода, а однажды отвел меня в Мещанскую слободу, чтобы показать, как из простого дерева рождается произведение искусства. Я была совершенно счастлива, вдыхая нежный аромат березовых и липовых стружек.Как-то я встретила в торговом ряду Елизавету Павловну, известную городскую сплетницу.— Душечка Аполлинария Лазаревна, вы чудесно выглядите! — пропела она, окидывая меня цепким взглядом. — Что же вы пропустили мой прошлый четверг? Лазарь Петрович обещал пренепременно вас привести! Сказал, что вы прихворнули. Как здоровье?— Спасибо, Елизавета Павловна, со мной все в порядке.— Чем вы болели? Мигрень? Я недавно получила из заграницы чудесные соли! Не хотите ли?Мне подумалось, что мадам Бурчина злоупотребляла эпитетами «чудесный, прелестный, трогательный»; это была манера общения с членами «ее круга», куда она всеми силами старалась затащить меня. Я удивляюсь, как мог мой отец, выдержанный человек, комильфо, посещать ее сборища, где, помимо пасьянсов или других «степенных игр», не было более приятного времяпрепровождения, чем сплетничать о знакомых. На мои вопросы Лазарь Петрович отвечал, что сведения, добытые им в салоне Елизаветы Павловны, имеют несомненную ценность для его деятельности стряпчего и присяжного поверенного.— Нет, нет, не стоит, Елизавета Павловна, со мной все в порядке, — нетерпеливо повторила я.— Да, я заметила, — протянула она. — С таким цветом лица не болеют, тем более что вы любите бывать на свежем воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
, что на Предтеченской улице возле городской думы, нас встретил сам хозяин мсье Жан-Поль, полный француз с усами колечком и в белоснежном переднике.— О! Мсье Рамзин! — воскликнул он, кланяясь и одновременно всплескивая руками. — Я так рад вашему визиту! Сегодня в меню креветочный суп, форель по-нормандски и седло барашка в соусе «пармезан». Рекомендую, вы останетесь довольны.— А вино? — спросил Лазарь Петрович.— Только бургундское! Наш великий Бальзак именно благодаря бургундскому написал «Тридцатилетнюю женщину», — произнес француз, повернувшись ко мне.— Конечно, конечно, — рассеянно сказал отец, а я нахмурилась: интересно, на что это намекает француз? Неужели я выгляжу на тридцать? И это галантные французы? А может, papa прав, и мне надо встряхнуться?Мы сели за уютный столик, покрытый скатертью в сине-красную клетку. Через несколько минут чернявый официант принес фарфоровую супницу. Нежно-розовый суп из протертых креветок оказался превыше всяких похвал. Во время еды мы перекинулись лишь несколькими словами — так было все вкусно. Интересно, как скажется такой обед на моей талии? Жесткие китовые усы корсета немилосердно сдавили мне ребра. Хорошо мужчинам — им не нужно носить всю жизнь этот пыточный станок, да и брюшко показывать не зазорно — больше звеньев цепочки от часов поместится…Когда, отдав должное форели и запив барашка выдержанным бургундским, отец приказал принести счет, он внимательно посмотрел на меня, словно размышляя, говорить или нет, и произнес:— Есть один человек… Он как-то приходил ко мне консультироваться — его хотел обмануть компаньон. Хорошо, что вовремя обратился, иначе остался бы и без мастерской, и без дома. Я ему кое-что посоветовал — по мелочи, но вовремя. Серапион Григорьевич его зовут. Серапион Григорьевич Протасов, из мещан. Он столяр, плотник, одним словом, работник по дереву. Мастеровой отменный — так мебель чинит, лучше новой выходит. У него мастерская на Кирпичной улице, что в Мещанской слободе. Тетушка твоя Марья Игнатьевна, покойница, весьма его жаловала. Никому свою оттоманку не доверяла, на которой любила отдыхать после обеда, а его позвала чинить. Он выправил — лучше прежней стала. Марья Игнатьевна осталась довольна.— Papa, так мне ж не чинить, мне новая мебель нужна! — возразила я. — Для чего мне столяр? Мне и чинить нечего. Ту рухлядь, что в доме стоит, давно пора выбросить. Надоела, сил нет на нее смотреть, особенно на комод!— Ну что ж, пообедали, давай вернемся к тебе, покажешь, что ты намереваешься выбросить. — Отец промокнул салфеткой усы и поднялся из-за стола.Дома Лазарь Петрович прошелся по малой гостиной, провел рукой по комоду, погладил грифона на подлокотнике кресла, остановился возле ненавистной козетки.— Третьего дня встретил я того Протасова, — продолжил отец разговор, начатый в ресторане. — Он шел с молодым человеком. Увидев меня, поклонился. «Вот, Лазарь Петрович, — говорит, — позвольте представить, сын из Москвы приехал, Андреем звать. В училище живописи он там. У господина Поленова учится. Теперь домой заехал, на этюды. Если желаете портрет нарисовать или картину, — все сделает и денег не возьмет, сильно вы меня давеча выручили».— И что же? — спросила я. — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.— Завтра же пошлю за ним и попрошу молодого художника набросать эскизы мебели — нарисует все, что скажешь, а отец выполнит. Негоже тебе одной в четырех стенах в темноте сидеть. Делом займись, а то совсем в отшельницы записалась. Ты же дама, следить за собой должна. Я обратил внимание, как ты передернулась от слов француза, хотя он вовсе не тебя имел в виду. В будущий четверг мы званы к Елизавете Павловне, а как ты выглядишь? Ни лица, ни прически. Нехорошо, дочка.Вот так холеный щеголь, мой отец, бичевал душевную хандру, в которую повергли меня убийства в доме Иловайских. Уж скоро полгода будет, а мне до сих пор по ночам снится кровавое пятно на снегу, где лежала моя подруга.Чтобы только прекратить его справедливые упреки, я вяло кивнула и проговорила:— Зови художника, пусть рисует. — Мне было все равно; особенного толка в затее отца я не видела, но не хотела обижать его отказом. — Будет у меня новый гарнитур а-ля Мещанская слобода.— Завтра к полудню приведи себя в порядок — пришлю его. Ну, а сейчас мне пора. — Отец вытащил из жилетного кармашка часы. — Через полчаса у меня встреча с предводителем дворянства. Не унывай.Лазарь Петрович поцеловал меня в лоб и вышел из гостиной.Я долго сидела, разглядывая свой decor Decor (фр.) — здесь: обстановка. (Прим. ред.)
. Потом попросила Дуняшу расшнуровать мне корсет и легла спать. Как ни странно, кровавое пятно на снегу мне в ту ночь не снилось. *** Ровно в полдень горничная постучалась ко мне в спальню и сообщила:— К вам Андрей Серапионович Протасов, барыня.— Проводи в малую гостиную, Дуняша, проси обождать. Я скоро буду.Боже, как долго я спала! Уже и не припомню, чтобы такое со мной приключалось. Проспала, а ведь отец предупреждал! Тем не менее настроение мое было отличным, и я подумала, что мне и впредь стоит подольше нежиться в постели, а не мучить себя воспоминаниями.Увидев меня, художник встал со стула и поклонился. Статный, росту около восьми вершков В прошлые времена в России рост человека измерялся вершками (4,4 см) сверх двух аршинов (142,2 см), то есть в данном случае речь идет о росте 177— 178 см. (Прим. ред.)
, с длинными русыми волосами, рассыпанными по плечам, и с таким прекрасным цветом лица, который можно было бы назвать персиковым, если бы он принадлежал девушке. В косоворотке — по черному полю мелкая красная клетка, на ногах мягкие козловые сапоги. Юноша мял в руках картуз — на тонких пальцах были видны следы краски и заметно волновался.— Рада видеть, господин Протасов. — Я протянула ему руку для поцелуя, и он неловко клюнул мне тыльную часть кисти. — Присаживайтесь. Меня зовут Аполлинария Лазаревна Авилова. Чувствуйте себя свободно и рассказывайте, откуда вы, где учитесь.— Родом отсюда, из села Олейниково, что неподалеку, — просто, без рисовки, ответил он. — Родители перебрались в город сразу после моего рождения. Отец столярничал сначала на хозяина, потом открыл свою мастерскую. С детства помню запах опилок, клея — на свете нет аромата приятней. Я там и вырос, среди стружек, — улыбнулся Протасов, и мне стало приятно от его улыбки. Она освещала лицо, а из уголков глаз разбегались тоненькие лучики.— Когда вы начали рисовать?— Не помню, когда я этого не делал. Сызмальства что-то царапал углем на дощечках, кирпичах, оберточной бумаге. Белые листы были дороги — не для потех и баловства.— Ну какое же тут баловство? — возразила я. — Это учеба.— Так-то оно так, да отец надеялся, что помощником буду, ведь я старший в семье, а я слезно упросил отпустить меня в училище живописи. Серапион Григорьевич и сам видел, что у меня не блажь, что вся жизнь моя в рисовании, и отпустил в Москву.— Молодец! — похвалила я отца Протасова. — Иметь такую широту взглядов — это не часто встречается.Может быть, отец пожалел меня, а может, — есть у меня такая надежда — выгоду видел: мол, вернусь и буду ему помогать в деле. Тогда будет у него не просто мастерская, а мастерская с художником из Москвы! — Андрей Серапионович забавно поднял вверх палец, как бы показывая значимость титула. — Сейчас же по старинке работают — как двадцать лет назад стулья сколачивали, так и сейчас, никакого творчества!— Лазарь Петрович уже рассказал вам о моей необычной прихоти? — спросила я. — Или мне повторить для вас?— Не стоит, мне ясно. Почему ж необычная? Вполне понятная и милая прихоть, — снова улыбнулся юноша. — Хорошая мысль. Давно надоели эти нагромождения, ведь столько места занимают! Хочется все собрать и вывезти на помойку, уж простите за грубость. Сколько с отцом ни спорю, а он моих взглядов не признает. Мал еще, говорит, яйца курицу не учат, поперек батьки не лезь. Вот выучишься на художника, тогда и поговорим, а сейчас ты еще права не имеешь, на отцовские деньги ума-разума набираешься. Вся народная мудрость против меня.— Всецело с вами согласна, Андрей Серапионович, — кивнула я. — Ничего хорошего в этих козетках да оттоманках нет. Выглядят, как замоскворецкие купчихи, такие же тяжелые и расплывшиеся. И пыль в резьбе скапливается. Не хочу резную мебель. Только вот чего мне хочется, сама не знаю. Решила вас спросить.— А я наброски принес, — Протасов вытащил откуда-то из-за спины картонную папку и показал мне. — Вдруг вам что-нибудь понравится? А нет, так еще нарисуем, мне в радость.Говорил он мягко, певуче, немного окая. Серые глаза смотрели на меня чуть насмешливо, но совсем не обидно, будто своими желаниями я взяла его в сообщники. Когда он протянул мне папку, я обратила внимание, что у него широкие мощные плечи, которые, однако, не делали его торс коренастым и приземистым. Косоворотка ладно обрисовывала фигуру Протасова, и мне даже пришла в голову мысль: а в училище живописи он так же одевается, или это просто дань семье мастеровых? С немалым усилием я перевела взгляд на эскизы, не ожидая, впрочем, ничего особенного. Однако от увиденного у меня побежали мурашки по коже, словно я выпила бокал ледяного шампанского, — настолько интересными оказались рисунки. Четкими уверенными штрихами на картонных листах были изображены легкие стулья, устремляющиеся вверх шкафы; округлые, плавные формы мебели заставили меня разглядывать все до мельчайших подробностей. Редкие декоративные элементы в стиле рококо и барокко не затеняли общей картины новизны, лишь придавали ей еще больше очарования. Я перебирала рисунки и не знала, на чем остановиться.— Изумительно! — только и смогла воскликнуть я. — Что это? Никогда прежде такого не видела! Так не бывает!— Это называется модерн — новый стиль. В Германии его называют югендстилем. Я узнал о нем совсем недавно, в училище, когда один из наших студентов вернулся из Мюнхена и привез рисунки архитекторов Беренса и фон Уде. А это, — он показал на наброски, — моя интерпретация немецких образов. Когда Лазарь Петрович предложил мне нарисовать для вас мебель, я сразу сел за работу и так увлекся, что просидел над картонами до рассвета. Работа захватила меня. Мне понравилась идея внести в немецкий стиль русский самобытный колорит. Вам нравится?У художника даже речь изменилась. Голос стал тверже, фразы длиннее. Пропал мастеровой. О стилях в искусстве со мной разговаривал образованный московский студент. Я порадовалась этой перемене, так как сразу ощутила, что молодой человек непрост и что ему тесны рамки отцовской мастерской.— Конечно! Мне все нравится, даже не знаю что более всего. Так бы сразу взяла и расставила: стол в центре, шкаф в тот угол, к окну, он будет хорошо смотреться от входной двери. Только… — спохватилась я, — только кто все это сделает? Было просто на бумаге, да забыли про овраги. Знаете такую пословицу?— Не волнуйтесь, Аполлинария Лазаревна, отец возьмется за эту работу, я уже с ним беседовал. Утром я показал Серапиону Григорьевичу эскизы, и он согласился взяться за заказ, даже ему интересно стало. Вы не подумайте, он не такой ретроград, как кажется. Просто он основательный и не возьмется делать заведомо плохую вещь. У него хорошие столяры, да и я сгожусь. С детства рубанок в руках держал. Вот и вспомню, как отцу помогал. Не повредит. — Протасов улыбнулся. — Руки чешутся самому сделать то, что придумал.— Неужели и вы будете тоже работать? — поразилась я. — Вы же художник, вам руки беречь нужно. Может, не стоит? Будете наблюдать, показывать, что и как, а делают пусть другие.— Не страшно, мы привычные, — засмеялся он, и я вновь поразилась, как освещает его улыбка. Передо мной снова стоял мастеровой, рубаха-парень.Мы сговорились на том, что пока я закажу гарнитур для малой гостиной, включающий стол, полдюжины стульев, небольшой диван, два кресла, шкаф и комод, а дальше видно будет. И так работы для всей мастерской наберется не менее чем на два месяца, и это если ничего переделывать не придется. А в том, что придется переделывать, я не сомневалась: капризная из меня заказчица, люблю, чтобы все было на самом высшем уровне.После визита Протасова меня охватила бурная жажда деятельности. Хотелось все перевернуть вверх дном. Я вдруг заметила, какой спертый воздух в гостиной. Подойдя к окну, я распахнула створки, и прохладный ветер ворвался в комнаты.Я послала Дуняшу за двумя поденщицами, постоянно работавшими у меня по большим стиркам, и, когда они явились, стала сыпать указаниями. Поденщицы сняли и замочили занавеси, протерли пыль, залезая в самые далекие уголки под потолком, вымыли стекла и полы, и к концу дня я отпустила их, строго наказав назавтра прийти вновь и продолжить работу.В тот вечер я вновь спала без кошмаров, мучивших меня после возвращения из Москвы. Мне снилась улыбка Протасова. *** Работа над эскизами мне нравилась. Я объясняла Протасову, как именно должна выглядеть малая гостиная, и он рисовал быстрыми, размашистыми движениями. Когда ему окончательно становилась понятна моя точка зрения, он переводил эскизы в чертежи и передавал отцу. Два столяра в мастерской работали только над моим заказом, поэтому дело спорилось. Андрей Серапионович навещал меня, принося с собой то ножку стула, то деталь украшения на дверцу комода, а однажды отвел меня в Мещанскую слободу, чтобы показать, как из простого дерева рождается произведение искусства. Я была совершенно счастлива, вдыхая нежный аромат березовых и липовых стружек.Как-то я встретила в торговом ряду Елизавету Павловну, известную городскую сплетницу.— Душечка Аполлинария Лазаревна, вы чудесно выглядите! — пропела она, окидывая меня цепким взглядом. — Что же вы пропустили мой прошлый четверг? Лазарь Петрович обещал пренепременно вас привести! Сказал, что вы прихворнули. Как здоровье?— Спасибо, Елизавета Павловна, со мной все в порядке.— Чем вы болели? Мигрень? Я недавно получила из заграницы чудесные соли! Не хотите ли?Мне подумалось, что мадам Бурчина злоупотребляла эпитетами «чудесный, прелестный, трогательный»; это была манера общения с членами «ее круга», куда она всеми силами старалась затащить меня. Я удивляюсь, как мог мой отец, выдержанный человек, комильфо, посещать ее сборища, где, помимо пасьянсов или других «степенных игр», не было более приятного времяпрепровождения, чем сплетничать о знакомых. На мои вопросы Лазарь Петрович отвечал, что сведения, добытые им в салоне Елизаветы Павловны, имеют несомненную ценность для его деятельности стряпчего и присяжного поверенного.— Нет, нет, не стоит, Елизавета Павловна, со мной все в порядке, — нетерпеливо повторила я.— Да, я заметила, — протянула она. — С таким цветом лица не болеют, тем более что вы любите бывать на свежем воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31