— Это-то меня и беспокоит. Последние трое суток совсем не спали. Так и организм не выдержит…
«Они» — так в этом доме называли группу ученых из Киото. Кроме Фукухары в нее входили бледный, плосколицый, неопределенного возраста человек, одетый в обычное кимоно, но сильно смахивающий на буддийского монаха, и совершенно седой, пожилой мужчина. Из штаба им придали трех помощников для сбора материалов и технической работы. Иногда премьер, несмотря на крайнюю занятость, приезжал и просиживал с учеными до утра. В таких случаях Куниэде приходилось их обслуживать. Когда он входил с чаем или легкой закуской, создавалось впечатление, что у старика Ватари просто собрались гости — сидят, неторопливо беседуют о садовых деревьях, о керамических чашках для чайной церемонии. А один раз премьер и старик весело смеялись: кто-то смешно рассказывал о своей заграничной поездке. Чем же эти люди занимаются? — не раз задумывался Куниэда. Отнюдь не казалось, что они заняты размышлениями над судьбами Японии, над будущим страны и народа…
В конце застекленной галереи появилась изящная девушка в кимоно. Она подошла к креслу-каталке, откуда старик любовался садом, и, опустившись на колени, что-то ему шепнула. Старик согласно кивнул. Девушка зашла за кресло и покатила его по галерее.
— Пойдешь со мной, — сказал старик Куниэде.
За поворотом открылся павильон-флигель. Пройдя через крытую галерею, они вошли в него и очутились в передней, из которой двери вели в две большие комнаты.
Несмотря на суровые холода, стоявшие в конце февраля, седзи и застекленные ставни были раздвинуты. Вдали виднелось озеро Асиноко. На большом лакированном столе, который стоял посреди комнаты, лежал ворох исписанных бумаг. Тут же был расписной лакированный ящичек с кисточками для письма тушью. Тяжелая темно-зеленая тушечница напоминала застывший водоворот. Куниэда вспомнил, что однажды видел такую тушечницу на выставке. На дне этого темно-зеленого водоворота, на корочке засохшей туши поблескивала золотистая звездочка. Палочка для туши — в стиле эпохи Чинского двора, но, кажется, японской работы — была украшена листьями бамбука, выведенными золотой пыльцой. На краю ящичка лежала толстая кисточка, влажная, словно ее только что окунули в тушь. В комнате было много книг, географических карт, ежегодников. Здесь можно было увидеть и европейские издания, и древние рукописи в свитках.
В комнате находились трое: в углу сидел изможденный усталый мужчина средних лет, по-видимому помощник, за столом — миниатюрный человек в стального цвета кимоно смотрел, скрестив на груди руки, за раздвинутые седзи, а рядом с ним — в стеганом ватном кимоно тот, что походил на монаха. Глаза его были полуприкрыты, ладони соединены на животе. На столе перед ними лежали три огромных конверта с несколькими иероглифами на лицевой стороне.
— В общем, почти закончили… — сказал тот, что смотрел на открывающийся за седзи пейзаж. Он опустил руки и кивнул в знак приветствия.
— О, готово? — старик кивнул в ответ и с помощью девушки пересел с кресла на пол. — Значит, августейшая семья отправляется в Швейцарию…
— Да, — ответил миниатюрный мужчина. — А младшие члены императорской семьи — в другие страны. Один в Америку, другой в Китай, а третий, если удастся, — в Африку…
Миниатюрный человек повернулся в сторону Куниэды. И Куниэду потрясло его лицо: за неделю профессор Фукухара изменился до неузнаваемости. Его еще недавно по-детски пухлые и округлые щеки впали, провалились глубоко глаза, и без того свинцовый цвет лица усугубляла отросшая щетина. Он походил на доживающего последние дни ракового больного. И только глаза его ярко пылали — два последних уголька на пепелище духовной энергии.
— Погибнет более половины… — тихим, бесстрастным голосом проговорил профессор. — Да и оставшимся в живых… придется горько…
— Вы разделили всех на три группы… — старик смотрел на конверты. — Вот как…
— Нет, это не три группы, а три возможных варианта, — откашлявшись, заговорил профессор Фукухара. — Один на тот случай, если японскому народу удастся в будущем иметь свою страну, второй — если японцы расселятся в других странах и там ассимилируются… и последний — на тот случай, если ни одна страна в мире нас не примет…
— В третий конверт вложен еще один конверт. Там — четвертый вариант, где высказывается крайний взгляд на вещи, — тихо произнес монах. — Откровенно говоря, мы все трое хотели было на нем остановиться. Но тогда наша работа совершенно не отвечала бы поставленной задаче. Так что написали в качестве особого мнения, отдельно.
— Суть его в том, чтобы ничего не предпринимать, — пояснил профессор. — Все остается так, как есть, и никаких мер, ничего…
Да вы что!.. — едва не вырвалось у Куниэды. — Что же это, все японцы до последнего — сто десять миллионов человек — должны умереть, погибнуть? Да чем только эти ученые занимаются?!.. На кой черт они нужны…
— Вот оно как, — старик Ватари не отрывал взгляда от третьего конверта. — Такое мнение, значит, тоже появилось… Да…
— Может быть, именно в этом исключительность японского народа. У японцев может появиться такое мнение… — монах приподнял веки. Казалось, он убеждает самого себя.
— А вы все трое, прежде чем сделать такое заключение, подумали о своем возрасте? — старик острым взглядом скользнул по лицам собеседников.
— Как вам сказать… — пробормотал Фукухара, вновь оборачиваясь к раздвинутым седзи.
— Ханаэда, поди сюда, — сказал старик девушке, сидевшей у порога. — Прошу вас, полюбуйтесь этим полным свежести и надежд созданием. Она еще не познала любви. О таких вот девушках вы подумали?.. Или, скажем, о детях?
— Как вам сказать… — повторил Фукухара.
Куниэда даже не заметил, что его руки, лежавшие на коленях, стали мокрыми и сжались в кулаки. Его бил озноб. Эти ученые, они что — звери…
— Как бы то ни было, это крайняя точка зрения… — монах опять прикрыл веки. — Для нас это своего рода исходная позиция, отталкиваясь от которой можно продумывать различные варианты…
— Да, исходная позиция… Она гласит: ничего не искать, ничего не требовать от мира, от других стран… Япония может надеяться только на Японию… — голос профессора стал совсем безжизненным. — Мир еще не устроен, чтобы Япония могла у него что-либо требовать. Человеческое общество на нашей планете еще не обеспечивает гражданину любой страны право жить в любом государстве. И надо полагать, что такое положение вещей сохранится довольно долго. Это исходный момент. Японскому народу, потерявшему свою территорию, придется просить другие народы, чтобы его — из милости! — пустили в какой-нибудь закоулок. Однако, если просьбы будут отвергнуты, японцы не должны настаивать. А если они все же где-то устроятся, то будут жить, рассчитывая только на себя…
— Декларация прав человека… — вмешался, не выдержав, Куниэда, — …гарантирует право на жизнь любому человеку, если он… любое правительство…
— Декларация есть декларация… — почти беззвучно пробормотал профессор Фукухара. — А такого права, на котором мог бы настаивать один человек перед всем человечеством, к сожалению, нет, оно еще даже не сформулировано. Ведь и с тех пор, как в каждой стране были закреплены законом права и обязанности граждан и правительства, прошло совсем немного времени…
— Если даже мы выживем, потомкам… им придется страдать… — тихо кивая сказал старик. — В любом случае, захотят ли они оставаться японцами или не захотят… Поведение японцев будет регламентироваться не Японией, а внешним миром… Было бы легче, если бы исчезло само понятие «Япония»… Японцы превратились бы просто в людей… Но этого не получится… Ибо культура и язык — историческая «карма»… Если бы и Япония как государство, и народ ее, и культура, и история сгинули бы разом, было бы по-своему хорошо… Но японцы все еще молодой народ, волевой народ, его «карма» жить еще не кончилась…
— Э-э, простите… — сказал до сих пор молчавший помощник. — Если позволите, нельзя ли господам ученым отдохнуть? Ведь они совсем не спали все это время…
— Куниэда, конверты… — старик кивнул девушке. — Благодарю вас! Отдыхайте, пожалуйста.
Девушка с Куниэдой помогли старику пересесть в кресло-каталку, остальные трое не шелохнулись.
— Сразу отправитесь в Токио? — спросил Куниэда, толкая кресло. — Хорошо бы взять с собой и господ ученых. Машины есть. А здесь, думаю, оставаться опасно…
— Ханаэда, — властно сказал старик, обернувшись к девушке. — Немедленно вызовите врача. Пусть осмотрит ученых.
Ватари решил не теряя ни минуты отправиться с бумагами в Токио, оставив для гостей две машины. Когда Куниэда, собравшись в дорогу, подвез кресло-каталку со стариком к машине, с неба посыпал колючий снег. Открыв дверцу «мерседеса-600», сделанного по спецзаказу, и спустив трап, он хотел было погрузить кресло, как вдруг раздался оглушительный грохот. Куниэда обернулся. Со склона Фудзи, недалеко от вершины, поднимался дым.
— Это кратер Хоэй, — спокойно произнес старик. — Судя по дыму, ничего страшного, во всяком случае пока…
Сзади послышались торопливые шаги. К машине подбежала бледная как полотно Ханаэда.
— Дедушка… — она закрыла лицо руками, — Фукухара-сенсей…
— Что?!
Куниэда испуганно обернулся к дому. Оттуда медленно шел монах. Вытащив из рукава-кармана кимоно четки, он молитвенно сложил ладони.
— Кресло, — сказал старик Куниэде, который еще не погрузил его в машину. — Ханаэда, немедленно сообщи семье сэнсэя. Тацуно-сан, прошу вас, позаботьтесь обо всем.
Монах, которого назвали Тацуно, все так же держа руки, поклонился.
Со стороны Фудзи опять послышался грохот. С легким шуршанием начал падать пепел.
6
На Кансае, куда Онодэра приехал после долгого отсутствия, по сравнению с Токио было относительно спокойно. Перед посадкой в Итами транспортный самолет сил самообороны сделал круг над Осакой. В панораме раскинувшегося внизу города Онодэра почувствовал какие-то изменения. В чем дело, он понял позже, после разговора с братом по пути из крематория Нада.
— Знаешь, я, пожалуй, переменю работу… — сказал ему старший брат. — На Кансае почти все проектные работы приостановлены или вовсе прекращены. Я тоже могу оказаться не у дел.
— Но почему? — удивился Онодэра. — Как же так, из-за землетрясения в Канто прекращаются работы на Кансае?!
— А ты не знаешь? В последнее время здесь происходит сильнейшее опускание почвы, — брат скрестил на груди руки. — Правда, началось это не сегодня, но сейчас темпы возросли. Кое-где почва опускается на два сантиметра в день…
— В самом деле? — рассеянно пробормотал Онодэра и подумал, что в последнее время он лучше знает, что творится на дне океана, чем на суше.
— Да. И так уже с год. Причем происходит это не местами, а повсюду. Кажется, что опускается вся земля. Очень странное впечатление… Будто Западная Япония начинает медленно тонуть. Создалась опасность для засыпанных участков у моря Хансин и для побережья Осакского залива. Проводятся срочные работы по укреплению береговых дамб. Но за опусканием не угнаться — у берега оно идет со скоростью десять сантиметров в день… За десять дней целый метр! Представляешь себе? Ученые, правда, говорят, что так долго не может продолжаться…
Онодэра почувствовал, как ногти впились в ладони. Структура основания западной и восточной частей Японского архипелага различна, следовательно, различным должен быть и характер изменений. Но то, что Западная Япония так же, как и вся…
— Давайте в аэропорт, — сказал брат шоферу. — Там у фирмы есть вертолет. Покажу тебе сверху, что происходит.
— Послушай, — повернулась к ним сидевшая рядом с шофером жена брата. — Может быть, не сегодня?
— Ничего. Церемония получения праха состоится завтра утром. Ты поедешь домой и всем распорядишься… Мы скоро вернемся.
Скоростные хайвеи Хансин, Медзин и Осака были еще в порядке, так что до аэропорта они добрались быстро. Брат из машины по радиотелефону попросил подготовить вертолет, поэтому по прибытии они сразу же поднялись в воздух.
Сверху хорошо было видно наступление моря на побережье Осакского залива. Часть побережья и осушенные земли Хансина уже были залиты водой, исключение составляли лишь участки, защищенные волнорезами и срочно сооруженными дамбами. Район Сакай, самый близкий к морю, тоже был частично затоплен. Скрылся под водой и вновь стал болотом участок, осушенный было и подготовленный для расширения нового аэропорта Кансай. От него далеко в открытое море тянулся мутный поток.
Море стремилось взять обратно, слизнуть своим огромным языком земли, некогда отвоеванные у него человеком.
В устьях рек повысился уровень прилива. В воде, постепенно разрушаясь, стояли брошенные заводы, склады, жилые дома. Тайсе, Нисиедо-гава и Амагасаки — районы Осаки, находившиеся ниже уровня моря, теперь были необитаемы. Особенно страшное зрелище представляла собой Нисиедо-гава — из воды торчали черные утесы зданий.
— Убедился теперь? — спросил брат. — Если здесь и можно что-нибудь сделать, то для этого потребуются гигантские средства. Но разве сейчас станут этим заниматься, когда все брошено на восстановление Канто. Наша фирма на грани банкротства…
— Ты говорил, что хочешь переменить работу. Что же ты собираешься делать? — Онодэра угрюмо рассматривал землю.
— Матушки теперь нет. Вот я и думаю собраться с духом и отправиться в Канаду. Есть работа по благоустройству в нефтеносных районах Манитобы. Хочу поехать всей семьей. Жена, правда, колеблется…
— Это прекрасная мысль! — не удержавшись, воскликнул Онодэра и положил свою руку на руку брата. — И когда ты собираешься?
— Из Канады-то торопят… Ну, пока соберешься, пока со здешними делами разделаешься, думаю, пройдет месяц, а то и два. На будущей неделе, возможно, съезжу туда один, присмотрюсь.
— Чем скорее, тем лучше, — Онодэра невольно крепко сжал руку брата. — Брось все дела, не раздумывай. Махни сразу в Канаду, ничего лучшего не придумаешь… Пусть жена ворчит, бери всю семью и переезжай…
— Тебе легко говорить! В сорок лет менять работу… — улыбнулся было брат, но тут же недоуменно посмотрел на Онодэру. — А ты-то что так горячо меня гонишь?
— Да ведь Япония… — начал Онодэра и запнулся.
Он чуть было не проговорился. Уж очень обрадовался, что его родные — надо же! — собираются бежать от беды, о беде не ведая. Но сказать об этом брату он не имел права…
Онодэра снова посмотрел вниз… Беги, беги, брат!.. стучало в его груди. Ему очень хотелось крикнуть это во весь голос. Беги в чем есть… Япония тонет… И не просто тонет… До того как она исчезнет под водой, произойдут страшные катаклизмы… Спасутся только те, кому особенно повезет…
Онодэра даже удивился, обнаружив вдруг в себе такой прилив родственных чувств… Поступив в институт, Онодэра сразу отделился и отдалился от родных, а когда начал работать, это расстояние и в прямом, и в переносном смысле слова увеличилось еще больше. В Токио родственников у него не было. Друзья менялись, уходили, приходили. В молодости человека ошеломляет широта открывшихся перед ним горизонтов, и в тридцать лет он порой все еще ищет перемен. А Онодэру, кроме того, захватил и понес гигантский водоворот. Судьба его сложилась так, что в ней не было места личной жизни. С родственниками он виделся за это время всего один раз — когда умер отец. Ровно через семьдесят пять дней старший брат выслал ему его долю наследства — сто тысяч иен. Эти деньги Онодэра сейчас же отослал обратно, матери, написав, что он работает и ему ничего не нужно. Он действительно работал. Изо дня в день погружался в пучину моря, поднимался в небо, вступал в единоборство с двигателями и заполнял графы бесконечных диаграмм по программе исследований. Он имел дело с гигантским куском скалы площадью в триста семьдесят тысяч квадратных километров, с беспредельным океаном, с чудовищно огромной огненной змеей под его дном. Во время работы он забывал не только о родственниках, но и о себе…
Однако сейчас, поговорив с братом, Онодэра ощутил, что в нем продолжают жить сильные родственные чувства. Онодэра никогда не вспоминал о детских ссорах и драках, а вот как брат ему помогал, как защищал его — это он помнил. Брат был старше на десять лет. Сестра, средний ребенок в семье, умерла очень рано… Память, она хранит многое… Первое воспоминание — брат вытаскивает его из канавы… А потом поздний вечер после храмового праздника, брат несет его домой на спине, а он засыпает… Брат идет босиком — у него на гэта порвались тесемки… Позже брат ловил для него жуков, учил удить рыбу, плавать, делать модели самолетов… Когда брат был уже студентом, Онодэра помнил, с каким благоговением он взирал на его книги на японском и иностранных языках… Теперь эти воспоминания разом нахлынули на Онодэру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
«Они» — так в этом доме называли группу ученых из Киото. Кроме Фукухары в нее входили бледный, плосколицый, неопределенного возраста человек, одетый в обычное кимоно, но сильно смахивающий на буддийского монаха, и совершенно седой, пожилой мужчина. Из штаба им придали трех помощников для сбора материалов и технической работы. Иногда премьер, несмотря на крайнюю занятость, приезжал и просиживал с учеными до утра. В таких случаях Куниэде приходилось их обслуживать. Когда он входил с чаем или легкой закуской, создавалось впечатление, что у старика Ватари просто собрались гости — сидят, неторопливо беседуют о садовых деревьях, о керамических чашках для чайной церемонии. А один раз премьер и старик весело смеялись: кто-то смешно рассказывал о своей заграничной поездке. Чем же эти люди занимаются? — не раз задумывался Куниэда. Отнюдь не казалось, что они заняты размышлениями над судьбами Японии, над будущим страны и народа…
В конце застекленной галереи появилась изящная девушка в кимоно. Она подошла к креслу-каталке, откуда старик любовался садом, и, опустившись на колени, что-то ему шепнула. Старик согласно кивнул. Девушка зашла за кресло и покатила его по галерее.
— Пойдешь со мной, — сказал старик Куниэде.
За поворотом открылся павильон-флигель. Пройдя через крытую галерею, они вошли в него и очутились в передней, из которой двери вели в две большие комнаты.
Несмотря на суровые холода, стоявшие в конце февраля, седзи и застекленные ставни были раздвинуты. Вдали виднелось озеро Асиноко. На большом лакированном столе, который стоял посреди комнаты, лежал ворох исписанных бумаг. Тут же был расписной лакированный ящичек с кисточками для письма тушью. Тяжелая темно-зеленая тушечница напоминала застывший водоворот. Куниэда вспомнил, что однажды видел такую тушечницу на выставке. На дне этого темно-зеленого водоворота, на корочке засохшей туши поблескивала золотистая звездочка. Палочка для туши — в стиле эпохи Чинского двора, но, кажется, японской работы — была украшена листьями бамбука, выведенными золотой пыльцой. На краю ящичка лежала толстая кисточка, влажная, словно ее только что окунули в тушь. В комнате было много книг, географических карт, ежегодников. Здесь можно было увидеть и европейские издания, и древние рукописи в свитках.
В комнате находились трое: в углу сидел изможденный усталый мужчина средних лет, по-видимому помощник, за столом — миниатюрный человек в стального цвета кимоно смотрел, скрестив на груди руки, за раздвинутые седзи, а рядом с ним — в стеганом ватном кимоно тот, что походил на монаха. Глаза его были полуприкрыты, ладони соединены на животе. На столе перед ними лежали три огромных конверта с несколькими иероглифами на лицевой стороне.
— В общем, почти закончили… — сказал тот, что смотрел на открывающийся за седзи пейзаж. Он опустил руки и кивнул в знак приветствия.
— О, готово? — старик кивнул в ответ и с помощью девушки пересел с кресла на пол. — Значит, августейшая семья отправляется в Швейцарию…
— Да, — ответил миниатюрный мужчина. — А младшие члены императорской семьи — в другие страны. Один в Америку, другой в Китай, а третий, если удастся, — в Африку…
Миниатюрный человек повернулся в сторону Куниэды. И Куниэду потрясло его лицо: за неделю профессор Фукухара изменился до неузнаваемости. Его еще недавно по-детски пухлые и округлые щеки впали, провалились глубоко глаза, и без того свинцовый цвет лица усугубляла отросшая щетина. Он походил на доживающего последние дни ракового больного. И только глаза его ярко пылали — два последних уголька на пепелище духовной энергии.
— Погибнет более половины… — тихим, бесстрастным голосом проговорил профессор. — Да и оставшимся в живых… придется горько…
— Вы разделили всех на три группы… — старик смотрел на конверты. — Вот как…
— Нет, это не три группы, а три возможных варианта, — откашлявшись, заговорил профессор Фукухара. — Один на тот случай, если японскому народу удастся в будущем иметь свою страну, второй — если японцы расселятся в других странах и там ассимилируются… и последний — на тот случай, если ни одна страна в мире нас не примет…
— В третий конверт вложен еще один конверт. Там — четвертый вариант, где высказывается крайний взгляд на вещи, — тихо произнес монах. — Откровенно говоря, мы все трое хотели было на нем остановиться. Но тогда наша работа совершенно не отвечала бы поставленной задаче. Так что написали в качестве особого мнения, отдельно.
— Суть его в том, чтобы ничего не предпринимать, — пояснил профессор. — Все остается так, как есть, и никаких мер, ничего…
Да вы что!.. — едва не вырвалось у Куниэды. — Что же это, все японцы до последнего — сто десять миллионов человек — должны умереть, погибнуть? Да чем только эти ученые занимаются?!.. На кой черт они нужны…
— Вот оно как, — старик Ватари не отрывал взгляда от третьего конверта. — Такое мнение, значит, тоже появилось… Да…
— Может быть, именно в этом исключительность японского народа. У японцев может появиться такое мнение… — монах приподнял веки. Казалось, он убеждает самого себя.
— А вы все трое, прежде чем сделать такое заключение, подумали о своем возрасте? — старик острым взглядом скользнул по лицам собеседников.
— Как вам сказать… — пробормотал Фукухара, вновь оборачиваясь к раздвинутым седзи.
— Ханаэда, поди сюда, — сказал старик девушке, сидевшей у порога. — Прошу вас, полюбуйтесь этим полным свежести и надежд созданием. Она еще не познала любви. О таких вот девушках вы подумали?.. Или, скажем, о детях?
— Как вам сказать… — повторил Фукухара.
Куниэда даже не заметил, что его руки, лежавшие на коленях, стали мокрыми и сжались в кулаки. Его бил озноб. Эти ученые, они что — звери…
— Как бы то ни было, это крайняя точка зрения… — монах опять прикрыл веки. — Для нас это своего рода исходная позиция, отталкиваясь от которой можно продумывать различные варианты…
— Да, исходная позиция… Она гласит: ничего не искать, ничего не требовать от мира, от других стран… Япония может надеяться только на Японию… — голос профессора стал совсем безжизненным. — Мир еще не устроен, чтобы Япония могла у него что-либо требовать. Человеческое общество на нашей планете еще не обеспечивает гражданину любой страны право жить в любом государстве. И надо полагать, что такое положение вещей сохранится довольно долго. Это исходный момент. Японскому народу, потерявшему свою территорию, придется просить другие народы, чтобы его — из милости! — пустили в какой-нибудь закоулок. Однако, если просьбы будут отвергнуты, японцы не должны настаивать. А если они все же где-то устроятся, то будут жить, рассчитывая только на себя…
— Декларация прав человека… — вмешался, не выдержав, Куниэда, — …гарантирует право на жизнь любому человеку, если он… любое правительство…
— Декларация есть декларация… — почти беззвучно пробормотал профессор Фукухара. — А такого права, на котором мог бы настаивать один человек перед всем человечеством, к сожалению, нет, оно еще даже не сформулировано. Ведь и с тех пор, как в каждой стране были закреплены законом права и обязанности граждан и правительства, прошло совсем немного времени…
— Если даже мы выживем, потомкам… им придется страдать… — тихо кивая сказал старик. — В любом случае, захотят ли они оставаться японцами или не захотят… Поведение японцев будет регламентироваться не Японией, а внешним миром… Было бы легче, если бы исчезло само понятие «Япония»… Японцы превратились бы просто в людей… Но этого не получится… Ибо культура и язык — историческая «карма»… Если бы и Япония как государство, и народ ее, и культура, и история сгинули бы разом, было бы по-своему хорошо… Но японцы все еще молодой народ, волевой народ, его «карма» жить еще не кончилась…
— Э-э, простите… — сказал до сих пор молчавший помощник. — Если позволите, нельзя ли господам ученым отдохнуть? Ведь они совсем не спали все это время…
— Куниэда, конверты… — старик кивнул девушке. — Благодарю вас! Отдыхайте, пожалуйста.
Девушка с Куниэдой помогли старику пересесть в кресло-каталку, остальные трое не шелохнулись.
— Сразу отправитесь в Токио? — спросил Куниэда, толкая кресло. — Хорошо бы взять с собой и господ ученых. Машины есть. А здесь, думаю, оставаться опасно…
— Ханаэда, — властно сказал старик, обернувшись к девушке. — Немедленно вызовите врача. Пусть осмотрит ученых.
Ватари решил не теряя ни минуты отправиться с бумагами в Токио, оставив для гостей две машины. Когда Куниэда, собравшись в дорогу, подвез кресло-каталку со стариком к машине, с неба посыпал колючий снег. Открыв дверцу «мерседеса-600», сделанного по спецзаказу, и спустив трап, он хотел было погрузить кресло, как вдруг раздался оглушительный грохот. Куниэда обернулся. Со склона Фудзи, недалеко от вершины, поднимался дым.
— Это кратер Хоэй, — спокойно произнес старик. — Судя по дыму, ничего страшного, во всяком случае пока…
Сзади послышались торопливые шаги. К машине подбежала бледная как полотно Ханаэда.
— Дедушка… — она закрыла лицо руками, — Фукухара-сенсей…
— Что?!
Куниэда испуганно обернулся к дому. Оттуда медленно шел монах. Вытащив из рукава-кармана кимоно четки, он молитвенно сложил ладони.
— Кресло, — сказал старик Куниэде, который еще не погрузил его в машину. — Ханаэда, немедленно сообщи семье сэнсэя. Тацуно-сан, прошу вас, позаботьтесь обо всем.
Монах, которого назвали Тацуно, все так же держа руки, поклонился.
Со стороны Фудзи опять послышался грохот. С легким шуршанием начал падать пепел.
6
На Кансае, куда Онодэра приехал после долгого отсутствия, по сравнению с Токио было относительно спокойно. Перед посадкой в Итами транспортный самолет сил самообороны сделал круг над Осакой. В панораме раскинувшегося внизу города Онодэра почувствовал какие-то изменения. В чем дело, он понял позже, после разговора с братом по пути из крематория Нада.
— Знаешь, я, пожалуй, переменю работу… — сказал ему старший брат. — На Кансае почти все проектные работы приостановлены или вовсе прекращены. Я тоже могу оказаться не у дел.
— Но почему? — удивился Онодэра. — Как же так, из-за землетрясения в Канто прекращаются работы на Кансае?!
— А ты не знаешь? В последнее время здесь происходит сильнейшее опускание почвы, — брат скрестил на груди руки. — Правда, началось это не сегодня, но сейчас темпы возросли. Кое-где почва опускается на два сантиметра в день…
— В самом деле? — рассеянно пробормотал Онодэра и подумал, что в последнее время он лучше знает, что творится на дне океана, чем на суше.
— Да. И так уже с год. Причем происходит это не местами, а повсюду. Кажется, что опускается вся земля. Очень странное впечатление… Будто Западная Япония начинает медленно тонуть. Создалась опасность для засыпанных участков у моря Хансин и для побережья Осакского залива. Проводятся срочные работы по укреплению береговых дамб. Но за опусканием не угнаться — у берега оно идет со скоростью десять сантиметров в день… За десять дней целый метр! Представляешь себе? Ученые, правда, говорят, что так долго не может продолжаться…
Онодэра почувствовал, как ногти впились в ладони. Структура основания западной и восточной частей Японского архипелага различна, следовательно, различным должен быть и характер изменений. Но то, что Западная Япония так же, как и вся…
— Давайте в аэропорт, — сказал брат шоферу. — Там у фирмы есть вертолет. Покажу тебе сверху, что происходит.
— Послушай, — повернулась к ним сидевшая рядом с шофером жена брата. — Может быть, не сегодня?
— Ничего. Церемония получения праха состоится завтра утром. Ты поедешь домой и всем распорядишься… Мы скоро вернемся.
Скоростные хайвеи Хансин, Медзин и Осака были еще в порядке, так что до аэропорта они добрались быстро. Брат из машины по радиотелефону попросил подготовить вертолет, поэтому по прибытии они сразу же поднялись в воздух.
Сверху хорошо было видно наступление моря на побережье Осакского залива. Часть побережья и осушенные земли Хансина уже были залиты водой, исключение составляли лишь участки, защищенные волнорезами и срочно сооруженными дамбами. Район Сакай, самый близкий к морю, тоже был частично затоплен. Скрылся под водой и вновь стал болотом участок, осушенный было и подготовленный для расширения нового аэропорта Кансай. От него далеко в открытое море тянулся мутный поток.
Море стремилось взять обратно, слизнуть своим огромным языком земли, некогда отвоеванные у него человеком.
В устьях рек повысился уровень прилива. В воде, постепенно разрушаясь, стояли брошенные заводы, склады, жилые дома. Тайсе, Нисиедо-гава и Амагасаки — районы Осаки, находившиеся ниже уровня моря, теперь были необитаемы. Особенно страшное зрелище представляла собой Нисиедо-гава — из воды торчали черные утесы зданий.
— Убедился теперь? — спросил брат. — Если здесь и можно что-нибудь сделать, то для этого потребуются гигантские средства. Но разве сейчас станут этим заниматься, когда все брошено на восстановление Канто. Наша фирма на грани банкротства…
— Ты говорил, что хочешь переменить работу. Что же ты собираешься делать? — Онодэра угрюмо рассматривал землю.
— Матушки теперь нет. Вот я и думаю собраться с духом и отправиться в Канаду. Есть работа по благоустройству в нефтеносных районах Манитобы. Хочу поехать всей семьей. Жена, правда, колеблется…
— Это прекрасная мысль! — не удержавшись, воскликнул Онодэра и положил свою руку на руку брата. — И когда ты собираешься?
— Из Канады-то торопят… Ну, пока соберешься, пока со здешними делами разделаешься, думаю, пройдет месяц, а то и два. На будущей неделе, возможно, съезжу туда один, присмотрюсь.
— Чем скорее, тем лучше, — Онодэра невольно крепко сжал руку брата. — Брось все дела, не раздумывай. Махни сразу в Канаду, ничего лучшего не придумаешь… Пусть жена ворчит, бери всю семью и переезжай…
— Тебе легко говорить! В сорок лет менять работу… — улыбнулся было брат, но тут же недоуменно посмотрел на Онодэру. — А ты-то что так горячо меня гонишь?
— Да ведь Япония… — начал Онодэра и запнулся.
Он чуть было не проговорился. Уж очень обрадовался, что его родные — надо же! — собираются бежать от беды, о беде не ведая. Но сказать об этом брату он не имел права…
Онодэра снова посмотрел вниз… Беги, беги, брат!.. стучало в его груди. Ему очень хотелось крикнуть это во весь голос. Беги в чем есть… Япония тонет… И не просто тонет… До того как она исчезнет под водой, произойдут страшные катаклизмы… Спасутся только те, кому особенно повезет…
Онодэра даже удивился, обнаружив вдруг в себе такой прилив родственных чувств… Поступив в институт, Онодэра сразу отделился и отдалился от родных, а когда начал работать, это расстояние и в прямом, и в переносном смысле слова увеличилось еще больше. В Токио родственников у него не было. Друзья менялись, уходили, приходили. В молодости человека ошеломляет широта открывшихся перед ним горизонтов, и в тридцать лет он порой все еще ищет перемен. А Онодэру, кроме того, захватил и понес гигантский водоворот. Судьба его сложилась так, что в ней не было места личной жизни. С родственниками он виделся за это время всего один раз — когда умер отец. Ровно через семьдесят пять дней старший брат выслал ему его долю наследства — сто тысяч иен. Эти деньги Онодэра сейчас же отослал обратно, матери, написав, что он работает и ему ничего не нужно. Он действительно работал. Изо дня в день погружался в пучину моря, поднимался в небо, вступал в единоборство с двигателями и заполнял графы бесконечных диаграмм по программе исследований. Он имел дело с гигантским куском скалы площадью в триста семьдесят тысяч квадратных километров, с беспредельным океаном, с чудовищно огромной огненной змеей под его дном. Во время работы он забывал не только о родственниках, но и о себе…
Однако сейчас, поговорив с братом, Онодэра ощутил, что в нем продолжают жить сильные родственные чувства. Онодэра никогда не вспоминал о детских ссорах и драках, а вот как брат ему помогал, как защищал его — это он помнил. Брат был старше на десять лет. Сестра, средний ребенок в семье, умерла очень рано… Память, она хранит многое… Первое воспоминание — брат вытаскивает его из канавы… А потом поздний вечер после храмового праздника, брат несет его домой на спине, а он засыпает… Брат идет босиком — у него на гэта порвались тесемки… Позже брат ловил для него жуков, учил удить рыбу, плавать, делать модели самолетов… Когда брат был уже студентом, Онодэра помнил, с каким благоговением он взирал на его книги на японском и иностранных языках… Теперь эти воспоминания разом нахлынули на Онодэру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60