Нет такой длины, которой можно было бы измерить часть элементарной частицы, а поэтому и вопрос о частях этой частицы отпадает. Но что касается квантованности времени — тут вроде никакого физического эквивалента не наблюдается.
— А это и не обязательно, — возразил я. — Могут существовать еще не известные нам простейшие, элементарные процессы — элементарные в том же смысле, что частицы. Такой процесс, следовательно, имеет наименьшую возможную в природе длительность. Если сам процесс физически цельный, неразделимый, тогда и время, которое он занимает, тоже неделимое… И такой процесс как раз будет физическим эквивалентом кванта времени.
— Конечно, вполне можно и так считать, — сказал Линьков. — Но мне лично больше нравится гипотеза с «мигающим временем». Тут эта неделимость выступает как-то более наглядно, более обоснованно, что ли. Но слушайте, каков же механизм этого явления? Уж очень трудно себе представить, что все атомы нашего мира, вся материя непрерывно то целиком исчезает, то снова целиком возникает. Главное, так согласованно! Господь бог, что ли, там сидит и помахивает жезлом, как регулировщик: «Сгинь! Появись! Снова сгинь!»
— Господь бог такую работу не осилит, — ответил я. — Тут даже никакая автоматика не поможет, где уж одному богу справиться. Дело обстоит проще… или, может, сложнее. Ничего тут не нужно согласовывать. Это как бы врожденное свойство всей материи. Атому и знать не нужно, что делает его сосед за тысячу световых лет… Он, этот атом, существует согласно положенным ему как частице нашей материи свойствам. И существует он, в частности, в своем — ну, в нашем — времени. А оно, это время, наделено таким коренным свойством, что состоит как бы из отдельных зернышек. И атом существует именно по законам этого прерывного времени, ничего о них не зная. Так же и другие атомы, ничего не зная об этих удивительных свойствах времени, существуют по его законам и иначе существовать не могут. А нам кажется, что они умные и действуют согласованно.
— Понятно… — сказал Линьков. — Аналогия примерно такая: гляжу я вечером на город с птичьего полета и вижу, что во всех окнах свет то вспыхивает, то гаснет одновременно. Можно было бы подумать, что все жители этого города сговорились и одновременно щелкают выключателями. Но проще предположить, что по какой-то причине напряжение в осветительной сети то исчезает, то возникает.
— Ну, примерно так, — пробормотал я. — Только мне эта аналогия не нравится. Материя ведь, собственно, не зависит от времени…
— Аналогии, как известно, всегда неполны, — возразил Линьков. — Но дело не в этом… Слушайте, а где же существуют эти ваши «зеленые», «синие», «желтые» и прочие миры? Здесь, в нашем же пространстве? Между нами?
— В этом-то вся и штука! — заговорил я, невольно восхищаясь, как всегда, этой теорией. — В этом вся грандиозность идеи! Мы привыкли искать соседей, так сказать братьев по разуму, обычно где? В пространстве! Космические полеты, дальний радиопоиск, Линкос и тому подобное. А они — тут, здесь, может быть, в этом самом месте! Может, вот теперь, когда мы с вами исчезаем, на нашем месте возникают какие-нибудь голубые вибрирующие пятиугольники и очень убедительно излучают друг другу ту же гипотезу о мигающем времени!
Линьков наконец-то соизволил улыбнуться.
— Голубые вибрирующие пятиугольники излучают гипотезу! Ну и фантазия у вас, однако же! Только не очень-то я верю, что существуют такие пятиугольники. Природа, по-видимому, склонна к экономии. Она предпочитает пользоваться набором готовых стандартных деталей и не особенно стремится изобретать новые типы атомов и молекул. Ее технологический девиз, мне кажется, таков: максимум разнообразия при оптимальной унификации деталей.
— Ну, это справедливо, наверное, лишь для данного этапа ее развития, — поправил я. — Не думаю, чтобы разнообразие было всегда ее основной тенденцией. Второе начало термодинамики как раз говорит об обратном…
— Ну, допустим. Но я, собственно, не об этом хотел сказать, а вот о чем. Вы придумали пятиугольных мыслителей. Можно придумать еще многое. Но нельзя ли представить себе и нечто совсем иное, а именно: что все иные точки, кроме наших — ну, зеленые, желтые и другие, — что они могут попросту пустовать?
Молодчина все же Линьков. Ведь неплохо придумал. Во всяком случае, эта гипотеза насчет «незаполненных вакансий» на временной оси ничуть не менее убедительна, чем представление о том, что наша временная ось битком набита разными мирами. Но я все же решил его осадить.
— Поздравляю вас! — сказал я патетически. — Полным-полно народу говорило, что Земля — единственная обитаемая планета в пространстве и что человечество — явление уникальное. Но вы, по-моему, первый, кто заговорил об уникальности Земли и человечества еще и во времени. В случае надобности ссылайтесь на меня — я буду утверждать ваш приоритет в этой области!
— А что вы можете возразить по существу? — спокойно ответил Линьков. — Ведь возможно же, что мы мигаем в полном одиночестве и некому подмигнуть нам в ответ?
— В общем-то, да. Но это не так уж и важно, по сути, — сказал я. — Ведь даже в самом благоприятном случае, то есть если все эти параллельные в пространстве миры существуют и все точки на мировой оси заполнены, то все же очень мало шансов, чтобы совпали две планеты, да еще населенные разумными существами… На том месте, где в нашем пространстве находится Земля, в «их» пространстве, скорее всего, окажется космическая пустота.
— Да, скорее всего, — согласился Линьков. — Но меня вообще немного раздражают эти бесконечные разговоры о братьях по разуму. Ну, допустим даже, есть эти братья, и вдобавок где-то в пределах досягаемости, и говорить с ними можно будет, например, при помощи Линкоса. Но вопрос: чего мы от них ждем? Зачем они нам вообще? Можно подумать, что мы в лес по грибы пошли, заблудились и аукаем с перепугу. А ведь зря аукаем-то! Я абсолютно уверен, что никакой Линкос не поможет нам наладить настоящий контакт. Потому что ни нам до них, ни им до нас никакого дела нет, у каждого свои хлопоты и заботы. А скорее всего, нет у нас никаких братьев по разуму. Есть только жажда зрелищ, свойственная человеку! А ведь что может быть более грандиозно и увлекательно, чем зрелище космического Контакта…
Я с любопытством посмотрел на Линькова. Рассуждал он, по-моему, не очень-то логично и уж наверняка не слишком весело!
— А что практически делает Чернышев? — помолчав, спросил Линьков.
— Практическая идея такова; продлить, растянуть естественное время самых коротких процессов. Скажем, вдвое-втрое увеличить этот квант времени. В небольшом объеме, конечно. Так, чтобы этот объем был еще занят «нашими» частицами в тот момент, когда там должны появиться частицы другого мира.
— Чего же можно тогда ожидать? Взаимодействия? — спросил Линьков.
— Непонятно пока. Может быть, конечно, и взаимодействие, тогда это тоже очень интересно. Можно зарегистрировать и изучить свойства «тех» частиц. Но Чернышев предполагает, что можно просто рассогласовать «мигания» в этом объеме так, чтобы в конце концов часть нашего мира вдвинулась в тот, а часть того — вошла в наше пространство. Особенно если подготовить в этом объеме вакуум, то есть начисто убрать частицы нашего мира. Уж тогда, если там появится какая-то частица, дело ясное: она из того мира. Ведь теорию Бонди — Хойла о творении вещества из ничего сейчас никто уже всерьез не принимает.
— Ну и как, получается что-нибудь? — поинтересовался Линьков.
— Пока немногое. Они экспериментируют с полями, с потоками тахионов, воздействуют на обычные частицы, замеряют времена распадов, рождений. В общем, пока все работы идут на элементарном уровне… Я имею в виду — на уровне элементарных частиц в ускорителях, в объемных резонатронах… Смотреть там особенно нечего, таких эффектов, как у нас, не увидишь…
По коридору прошел Юрочка Масленников. Он с любопытством поглядел на нас и остановился.
— Слушай, Борис, ты не Чернышева, часом, ждешь? — спросил он, исподтишка разглядывая Линькова. — Так учти: у них в отделе по пятницам семинар.
Чтоб тебе, а у меня-то из головы вон! Значит, Чернышева сегодня мы не увидим — семинар начинается в два и наверняка продолжится до конца рабочего дня.
— Ладно, — сказал Линьков, глянув на часы, — тогда, если не возражаете, мы посидим полчасика в вашей лаборатории, и вы эти сведения выдадите мне сухим пайком, так сказать.
Я не возражал, и мы отправились в лабораторию.
— Странная все же штука! — задумчиво говорил Линьков, пока мы шагали по коридору. — Ведь фактически ничего мы раньше о времени не знали. А думали, что знаем все. Лет десять назад само название «Институт Времени» вызвало бы крайнее недоумение. «Время? Чего ж тут изучать? Ясное дело — все течет, все меняется».
«Разговорился все же, разговорился!» — думал я, поглядывая на него.
— Да уж, — сказал я вслух, — когда наш институт создавался, таких разговоров мы наслушались вдосталь. У нас ведь тогда актив был скромненький — несколько петель во времени для макроскопических объектов да серии опытов с элементарными частицами в ускорителях. Нам и говорили, что для этого достаточно будет организовать отдел, что дальше части мы практически не двинемся, с макротелами — это случайные удачи, повторить их не удастся… В общем, хулителей и скептиков хватило бы, чтоб угробить два таких института.
— А с чего, собственно, началась вся эта затея? — спросил Линьков, когда мы уселись на табуретах в лаборатории.
— Да началась в основном с теории, — сказал я. — Появились теоретические работы, которые исходили из возможности существования частиц, движущихся быстрее света. У Файнберга из Штатов была такая идея, и у нашего Терлецкого. Японцы опубликовали парочку расчетов…
— Это, значит, вопреки Эйнштейну? — быстро спросил Линьков.
И он туда же — «вопреки Эйнштейну»! Почти все неспециалисты, как услышат о сверхсветовой скорости, так сразу решают, что это противоречит теории относительности.
— Нет, здесь совсем другое, — терпеливо разъяснил я. — В работах, о которых я говорил, принимается, как и у Эйнштейна, что обычные частицы из нашего мира — ну, те, из которых мы состоим, — не могут даже достигнуть скорости света, а тем более превысить ее. Предполагается другое — что за этим световым барьером могут существовать особые частицы, которые никогда не имеют скорости ниже, чем световая… В общем, вроде как особый мир, симметричный нашему — что касается световой скорости. У нас частицы не могут подняться до этого барьера, а там не могут опуститься ниже его. Симметрия, правда, не полностью соблюдается: у нас ведь существует наименьшая скорость — ноль, а там наибольшей скорости нет — частица может двигаться даже с бесконечной скоростью…
— Но, позвольте, тогда ведь вся логика теории относительности летит к черту! — удивился Линьков. — Если существует бесконечно быстрый сигнал, то существует и абсолютное время, и, значит, вся ньютоновская физика верна! Где же тут Эйнштейн?
— Ну да, так получается, если считать, что скорость света — рядовая скорость, — возразил я. — Большая, но рядовая. А опыт говорит, что это не так, что она не рядовая, а абсолютная. Во всех работах по сверхсветовым частицам, по тахионам так и принимается, что скорость света — особенная. А бесконечно большая скорость — как раз рядовая. По отношению к нам, например, тахион имеет бесконечную скорость, а по отношению, допустим, к Сириусу — очень большую, но не бесконечную. А скорость света и там и тут остается одинаковой…
— Ах, такие пироги, значит? — задумчиво проговорил Линьков. — Тогда я вообще не вижу, из-за чего весь шум!
— А шум именно из-за того, что если допустить и теорию относительности, и существование тахионов, то нужно отбросить причинность, — объяснил я. — Тогда сразу получается, что тахионы, взаимодействуя с обычным веществом, могут передавать ему информацию из будущего. Вообще могут осуществлять прямую связь прошлого с будущим и наоборот. Вот это и вызвало ужасные вопли ортодоксов.
— Еще бы! — Линьков усмехнулся и покрутил головой. — Я и сам завопил бы, если б сегодня своими глазами не посмотрел, как вы брусок гоняете туда-сюда по времени.
— Ну, с бруском и вообще с нашими петлями дело сложнее, — сказал я. — Мы даже не уверены, что тут все дело в тахионах. Вначале-то мы только эту возможность и видели. Знаете, как обычно бывает: пока теоретики переругиваются, экспериментаторы пробуют. Вот как раз Вячеслав Феликсович, наш директор, и решил попробовать — первым у нас. Тут тоже отчасти случай помог. В одном эксперименте, на ускорителе, наблюдался резкий скачок энергии. Представляете, энергия частиц вдруг прыгает сама собой, и чуть ли не на целый порядок. Искали причину — не нашли, думали рукой махнуть, а он решил повторить опыт в точно таких же условиях. Получил опять скачок, и вполне надежно. Более того: оказалось, что эти скачки энергии, если их пронаблюдать подольше, периодически повторяются.
— И как же он это объяснил?
— Предположил, что тут мы имеем дело с передачей энергии из будущего в прошлое. Частица словно бы сама себе передает энергию. Авансом, так сказать.
— И массу, конечно?
— Да, и массу. Вообще материя переносится вспять, против пресловутой «стрелы времени». Просто повезло, что наткнулись на такие поля и вообще на такие условия, когда частица усиленно генерирует эти сверхсветовые тахионы и потом сама же их поглощает.
— Ну, наткнуться мало все-таки, надо понять, — заметил Линьков.
— В этом все и дело! Когда Вячеслав Феликсович выдвинул свое объяснение, никто сначала верить не хотел, кроме энтузиастов, конечно. Но все-таки разрешили опыты продолжать. Тогда всего одна группа работала, и в основном на ускорителях. Их главным образом интересовало, как усилить эффект и перенести его на макротела. Первую хронокамеру прямо и скопировали с ускорителя. Воспроизводимость результатов была хуже некуда! Ну, а потом постепенно пошло дело, наладили настоящие хронокамеры — вот как наша, — научились брусочки забрасывать и возвращать… Так и движемся
— осторожненько, ощупью… А я и сам иногда не понимаю, чего это мы так осторожничаем? Ну, не замкнем мы какую-нибудь петлю: например, брусок из будущего примем, а обратно его возьмем да не отправим. Допустим даже, что из-за этого микровоздействия вся наша история перейдет на другую мировую линию. Ну и что?
— Непредвиденные последствия… — неопределенно отозвался Линьков. — Возможность катастрофы…
— На нашей мировой линии такая возможность, вы думаете, исключается? — ехидно спросил я. — А по-моему, существуют абсолютно равные шансы за то, что на другой мировой линии нас ожидает не ухудшение, а улучшение. Абсолютно равные! По крайней мере для нас, пока мы не научимся рассчитывать будущее. Да ведь в данном случае и разница-то ерундовая: на одной линии кто-то послал брусок из будущего в прошлое, а на другой — нет. А вообще-то я иногда думаю о тысячах, да что там о тысячах — о миллионах неиспользованных вариантов будущего, которые можно было бы осуществить таким вот путем!
— Наудачу? Этак можно здорово нарваться… — меланхолически заметил Линьков. — Помните «Конец Вечности» Азимова? Там эти Вечные так солидно обдумывали и рассчитывали все варианты Минимально Необходимых Вмешательств в историю — и то просчитались в конце концов… А где уж нам…
— Да… Вечным хорошо было — они сидели вне потока времени и могли проверить даже отдаленные результаты своих действий. При таких условиях работать одно удовольствие! Можно даже щеголять мастерством, добиваться наиболее экономных и изящных вариантов. А мы в этом потоке времени с головой утопаем. И все-таки, я думаю, рассчитать кое-что возможно! И стоило бы хорошенько подготовиться да рискнуть! Ох, стоило бы!..
Тут наступила долгая пауза. Я представил себе, как это здорово будет, если удастся рассчитать, что нужно для спасения человечества от угрозы термоядерной войны. Кто знает, может, для этого достаточно было бы лет сорок назад перекрыть на часок движение на какой-то улице какого-то города. Или еще что-нибудь в этом роде. И — р-раз! — покатилась история с этой минуты по другому пути, все дальше отклоняясь от прежней трассы.
— Насчет изменения будущего — тут я согласен, — сказал Линьков. — Мы все равно меняем будущее, любыми своими действиями. Даже бездействием… Ничего не делать — это, в сущности, тоже вариант действия. Но что касается прошлого — дело совсем другое. Ведь изменив прошлое, мы изменяем настоящее
— то, в котором сегодня живем. Тут уж я не знаю… в общем, надо бы поосторожнее с этим…
— Да я вполне приветствую осторожность! — откликнулся я. — Только я; по правде говоря, сомневаюсь, что можно так уж основательно изменить прошлое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39