Стопка поднялась в воздух и тихо, не расплескивая содержимого, поползла выше и выше, замерла. Макс запрокинул голову, открыл рот. Стопка перевернулась, выплеснула водку в подставленный Максов рот и так и осталась висеть над столом. Макс пощелкал пальцами, подобрал закуску, закусил. Толик не успел заметить, как это произошло, но стопка снова оказалась на столе, притом наполненная до краев.
* * *
Галя убирала со стола. Уже хорошо поддатый Макс собрался топать домой. Толик, шатаясь, поперся его провожать. Они оделись кое-как, вышли на лестницу, свет в прихожей у Толика погас сам, и дверь закрылась, хотя никто ее не трогал.
Они вышли на улицу. Морозный, пьянящий воздух ударил в лицо.
— Максик, — орал пьяный Толик на всю улицу, не смущаясь того, что было уже полпервого ночи. — Я тебя люблю, ты гений!
— Это ты гений, — вторил ему Макс. — Ты и твой Желязны. Это вы мне подсказали идею.
— А ты все можешь? — поинтересовался Толик.
— Да, старик, я все могу. Смотри!
Макс подошел к фонарному столбу, оперся о него и стал пристально вглядываться в скамейку у подъезда. Скамейка поднялась в воздух, завертелась и с диким грохотом рухнула вниз.
— Во, — подытожил Макс.
— Здорово, — восхитился Толик. — А еще?
— Еще? — Макс огляделся в поисках чего-то, на чем можно было поэкспериментировать. По темной ночной улице шла девушка.
— О! — сообщил Макс. Он пошел к девушке навстречу, широко раскинув руки.
Девушка испуганно шарахнулась в сторону. Но Макс упорно продолжал идти в ее сторону. Фонари стали светить ярче, загорелись даже те, у которых минуту назад были выбиты лампочки. Девушка оказалась освещенной так, будто в нее лупил луч прожектора. Макс приблизился.
— Разрешите с вами познакомиться, — протянул Макс.
Девушка испуганно дернулась, вывернулась, обошла Макса, прижавшись к краю тротуара, побежала.
— Куда? — крикнул Макс.
Толик засмеялся.
— Я все могу, — с ослиным упрямством заявил Макс.
Девушка бежала, как и бежала, но почему-то теперь она не двигалась с места. Толик смотрел на нее уже без смеха, но все еще с улыбкой.
— Пошли, — скомандовал Макс. Они приблизились к девушке. На ее испуганном побледневшем лице были слезы.
— Мамочка, — тихо, одними губами прошептала она.
— Разрешите, — завел Макс старую песню, — с вами.
— Отпусти ее, Ксимыч, — Толик говорил уже без улыбки. — Не надо так.
Макс нервно повел плечом, но отпустил. Девушка дернулась, споткнулась, но не упала, а скрылась в ночи.
— Ты видел? Я всесилен, — орал разошедшийся Макс.
Он рассматривал теперь огромный помойный бак. Бак с металлическим лязгом оторвался от земли, из него посыпался мусор. Бак проплыл по воздуху несколько метров и завис над головой Макса. Толик смотрел хмуро, он протрезвел и перестал смеяться.
— Слушай, Макс, а ты не боишься? — спросил он вдруг
— Чего?
— Того самого, — неопределенно сказал Толик.
Макс не понял, в затуманенном алкоголем мозгу мысли вертелись вяло, как сонные осенние мухи. Боится? А чего ему бояться, когда он всесилен. Он может все, на что только способно его воображение, а оно у него богатое, способно на многое.
— Нет, — ответил Макс, — не боюсь. Чего мне бояться?
— А вдруг ты надорвешься, что тогда?
Макс поднял голову, огромный металлический бак, до краев наполненный мусором, висел в ночном небе над его головой. Что будет, если он надорвется? Он четко представил себе упавший бак, под которым распростерлось его бездыханное окровавленное тело. Он представил себе это всего на секунду, на долю секунды, но представил так ясно… Идиот!!! Неимоверным усилием его затухающий разум попытался исправить ошибку, вернуть бак на прежнее место…
* * *
— А вдруг ты надорвешься, что тогда? — спросил Толик, спросил из чистого любопытства, не задумываясь. Интересно, почему люди сначала говорят, а потом думают?
Огромный бак, висящий над головой Макса, дрогнул и ринулся вниз под действием силы земного притяжения. Раздался хруст, сдавленный стон, что-то мокрое, теплое брызнуло в лицо стоящему в трех шагах Толику. Бак припечатал Макса к земле, застыл так на долю секунды и резко поднялся вверх, так и остался висеть в ночном зимнем небе. Толик, не веря своим глазам, не в силах вымолвить и слова, сделал пару неверных шагов, упал на колени рядом с тем, что еще недавно было его другом. Он так и просидел до утра, без слез, без единого звука, не веря тому, что произошло.
Фонари на их улице горели ярко еще неделю, потом снова побили половину лампочек. Висящий в воздухе помойный бак целый месяц был достопримечательностью района, на него приезжали посмотреть, рядом с ним фотографировались, и сам бак фотографировали отдельно. Потом, как-то проснувшись наутро, жители окрестных домов не увидели бака на его привычном месте. Кто его снял? И как? И куда унес? Ответы на эти вопросы остались загадкой. Программу «Тема» с Максимом Денисовичем, посвященную экстрасенсам, повторили через две недели на канале ОРТ с пометкой: «Памяти великого экстрасенса посвящается».
Толика, задержанного на месте преступления по подозрению в убийстве известного экстрасенса, выпустили из милиции.
НА ВОЛНАХ
Я ПОДАРЮ ТЕБЕ МИР!
Юле Н.
… Вначале создал Бог небо и землю..
…. И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию…
…и увидел Бог, что все, что Он создал и вот, хорошо весьма…
Первая книга Моисеева: Бытие (1.1), (1.27), (1.37).
Он творил. А как иначе? У Нее день рождения, а Он… Надо было что-то придумать, а с деньгами напряг, да и вообще, дежурные подарки довольно скучны.
И Он творил. Это будет лучшее, созданное Его руками. Это будет Мир. Довольно улыбнулся. Представил, как придет к Ней, швырнет свое творение к Ее ногам и воскликнет:
— Я дарю тебе этот мир!
Да, именно так. И надо населить этот шарик созданиями, похожими на Него. Пусть они будут в чем-то наивными, где-то способными на безумство, пусть они швыряют миры к ногам любимых и дарят им звезды. Да будет так! Зарождающееся творение вспыхнуло миллионом красок, и Он удовлетворенно потер руки. Окинув взглядом принимающее определенную форму деяние рук своих, пришел к выводу, что получается довольно неплохо. И не просто неплохо, а даже хорошо.
* * *
Прошла неделя, и Он явился к Ней со своим творением. И швырнул его к Ее ногам:
— Милая, я дарю тебе этот мир…
… Взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его…
Первая книга Моисеева: Бытие (2.15).
Она любовалась подарком, переставляла его со стола на полку, с полки на тумбочку, с тумбочки обратно на стол. Никак не могла подобрать достойное место для этого великолепия. Пожалуй, это лучшее, что Он создал. Нет, Он, конечно же, не гений, но это… Это поистине шедевр. Шедевр, рядом с которым меркнет все изящество Ее комнаты. Да не только комнаты, а и всего со вкусом обставленного дома.
Улыбнувшись своим мыслям, Она положила подарок перед собой на стол, села и принялась любоваться.
… Ибо через семь дней я буду изливать дождь на Землю сорок дней и сорок ночей и истреблю все существующее, что я создал, с лица Земли…
Первая книга Моисеева: Бытие (7.4).
Поссорились из-за пустяка. Он был не прав, хотя теперь уже Она в этом сомневалась. Наверное, не правы были оба, только кому от этого легче? Она сказала что-то едкое. Он вспылил. Она разошлась еще сильнее.
Ну почему, почему Она не сдержалась? А он тоже хорош! Развернулся, хлопнул дверью и…
И все. Неужели действительно конец? Хотя ссоры в последнее время возникали все чаще и чаще, но представить себе, что все так скоро кончится, Она не могла.
Как все это глупо, нелепо. Почему? И ведь Он не придет, не попросит прощения. И Она не пойдет извиняться. Почему? Ведь глупо же это, ведь хочет, чтобы Он вернулся, но не пойдет.
От этих мыслей стало совсем тошно. Стало безумно жаль ушедшего счастья, стало до жути жаль себя, и Она заплакала.
Сидела за столом, подперев голову рукой, и смотрела на Его подарок, тот самый шедевр, что создал для Нее. Слезы медленно набухли на глазах, тихо покатились по щекам, закапали вниз. Горькие, безмолвные, безысходные…
… Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези ему…
Евангелие от Марка. Святое Благовествование (13).
— Послушай…
— Что еще?
— Нет, ничего…
Он вернулся. Но вернулся лишь для того, чтобы собрать вещи. Вернулся для того, чтобы уйти. Уйти навсегда. Что делать?
Он молча ходил по дому и методично, бездумными заученными движениями выхватывал и складывал свои скудные пожитки. Только самое нужное, только то, без чего уже не может.
Она молча смотрела на Него. Хотела что-то сказать, но сдержалась. К чему?
Потом все-таки решилась:
— Подожди.
— Что еще?
Запнулась, а предатель-язык, воспользовавшись секундным замешательством, ляпнул совсем не то, что хотела:
— Погоди, я хочу вернуть тебе то, что ты мне подарил.
* * *
Он брел по серой, дождливой улице. Ветер рвал полы расстегнутого плаща, трепал длинные волосы и старый клетчатый шарф. Так больно, так горько, так одиноко теперь…
Кто виноват? Зачем теперь об этом думать. Теперь, когда все осталось в прошлом. Теперь просто паршиво, и все тут.
Он остановился на углу какого-то старого кирпичного дома. Прислонился к обшарпанной стене. Через осыпавшуюся местами штукатурку проступала кирпичная кладка. Кое-где развевались на ветру полуободранные объявления: куплю, продам, обменяю, сдам…
Сунул руку в карман в поисках сигарет, но вместо знакомой картонной пачки нащупал что-то круглое. Потянул. В руке оказался маленький шарик. Маленький шедевр. Созданный Им мир. Мир, который Он наполнил наивными безумцами, способными дарить звезды.
А вот интересно, то, что Он создал, меняется вместе с Ним или остается в том первозданном виде? Что-то больно сжалось внутри. Он оторвался от стены и пошел прочь.
Уже на ходу сжал в руке шарик и, смятый, будто пачку из-под сигарет, не глядя швырнул в стоящую рядом урну.
… Ссутулившаяся спина Его растворилась в сером мареве. Он не видел, куда и как летит скомканный шарик. Это Его уже не интересовало…
Новейший Завет. Книга первая: Начала (1…).
МАСТЕР ИЛЛЮЗИЙ
Одной из моих иллюзий
Взмах кисти, еще один, еще… Мастер вытер пот со лба тыльной стороной ладони. А может, пота и не было вовсе, просто нервное движение. Все от усталости. Творит беспрерывно, не ест, почти не спит. Служанка ломилась в мастерскую первые дни со своими завтраками, обедами и прочими трапезами. Глупышка, неужто не понимает, что сытость хозяина ничто в сравнении с творением? Даже Творением. Не понимает, ответил сам себе. Пару раз выставил ее довольно грубо, но все равно не поняла. Просто решила, что хозяина лучше не трогать.
И правильно, его сейчас действительно лучше не трогать. Противопоказано трогать. Он и так на последнем пределе. Устал — это не то слово, вымотался. Но останавливаться нельзя. Эту работу он должен довести до конца на одном дыхании, не останавливаясь, иначе ничего не получится. И это не прихоть, не бред. Просто он так чувствует. Чувствует, что если остановится, то закончит, конечно, потом. Закончит талантливо, но что-то потеряется. А терять ничего нельзя. Можно лишь совершенствовать, совершенствовать до бесконечности. Ведь видно же, что вот здесь и здесь надо…
Штрих, еще штрих. Кисть движется словно живая, будто бы чувствует самого мастера. Вот она задумчиво замирает, а вот начинает нетерпеливо, стремительно дергаться, рождая немыслимую игру света и тени, цвета, чувства… А мимика, жест, настроение… Штрих, еще штрих…
* * *
Кисть выпала из ослабевших уже донельзя пальцев. Вот теперь все. Нет, конечно, он не доволен, есть что доработать, но сил уже больше нету. Все. И, тем не менее, получилось. Хорошо получилось. Не совсем так, как виделось вначале, не совсем так, как хотелось, но кто об этом знает, кроме него?
Обтер об себя испачканные краской руки, отошел в сторону. Работа не отпускала, притягивала взгляд, приковывала. Да, она удалась. И не мудрено, ведь он даже не писал ее — выписывал. Тяжело опустился на лавку. Сил не осталось ни на то, чтобы раздеться, ни даже на то, чтобы прилечь. Заснул полусидя, но перед глазами стояла Она. Чистая, светлая, святая. Та, что промелькнула солнечной улыбкой в пасмурный день в серой толпе на базаре. Та, что солнечно улыбалась теперь с блестящей еще не высохшей краской картины. Идеал, эталон, святость, спустившаяся с небес на грешную землю.
* * *
Это произошло спустя дней десять. Он проснулся посреди ночи, вдруг. Проснулся у себя в мастерской. Проснулся от того, что в комнате кто-то тихо переговаривался.
Воры, пронеслась первая испуганная мысль. Мастер зажмурился, но тут проснулся здравый смысл. Какие воры, голоса-то женские, ехидно заметил он.
И действительно голоса были женские. Мастер прислушался. О, какие это были голоса! Нежные, мягкие, струящиеся, будто лунный свет по водной глади.
— …приходил, — услышал он обрывок фразы.
— А это кто? — заинтересовался другой голос. Этот принадлежал, видимо, еще более юной особе, и оттого звучал еще очаровательнее.
— Очень состоятельный мужчина. Из иудейского квартала. Там, говорят, все сплошь купцы. Так вы его видели? Очаровашка!
— Да он же старый, — вклинился третий голос.
— И ничего не старый! Не мальчишка, но все равно — прелесть. А какие у него нежные пальцы.
— А ты откуда знаешь? — не унималась третья.
— Мне ли не знать! Когда он проходил мимо меня, то надолго остановился и смотрел, смотрел… Боги, как он смотрел! А потом нежно провел по…
— Помечтай-помечтай, — ехидно оборвала ее третья. — Мечтать, говорят, не вредно.
Мастер, стараясь сохранить видимость того, что он все еще спит, повернулся. Голоса притихли, какое-то время стояла тишина, потом снова заговорили, но уже тише:
— Спит?
— Да вроде…
— Мечтай потише, а то разбудишь.
Мастер приоткрыл глаз и чуть не подскочил от удивления. Разговаривали действительно женщины, но женщины, которые в принципе не могли и не должны были этого делать. Первый услышанный им голос принадлежал Венере, которую собственноручно вырезал из мрамора три года тому.
— Кстати, — заметила мраморная статуэтка, которая вместо того, чтобы стоять, как ей положено, сидела, закинув ногу на ногу. — А как вам наш мастер?
— Я его обожаю! — взвизгнула та, улыбка которой и сейчас светилась солнцем, та, которую создал десять дней назад. — Он, он…
— А мне его жаль, — вклинился голос третьей, не менее очаровательной, что смотрела с другой картины. Голос ее перестал быть ехидным и звучал теперь с некоторой грустью. Именно этот едва заметный налет грусти, вкладывал он в портрет лет пять назад. Или уже шесть?
— Почему? — заинтересовалась Венера.
— Он наивен, — коротко ответила та.
— Интересно.
— Совсем нет. Вы знаете, что он видит в вас? Не знаете. А я знаю. Он творит то, чего ему недостает в жизни. Он создает нас. Прелестных, очаровательных, очень разных, но одинаковых в одном.
— В чем? — дружно спросили мраморный шедевр трехгодичной давности и масляный шедевр, последний мазок которого лег на холст полторы недели назад. Такие разные и такие одинаковые.
— В том! — неожиданно резко огрызнулось грустное ехидство. — Все мы, созданные им, — святые. Он творит эталоны. Он ищет свой идеал. Он создает иллюзии. Красивые, нежные, теплые, неимоверно женственные. Он вкладывает в нас то, что для него недостижимо в жизни, думает, что создает святых, а на самом деле… Вот ты, — обратилась она к Венере, — которую ночь рассказываешь с восторгом о том, как тебя лапал этот купец из иудейского квартала.
— Ну? — не поняла мраморная красотка.
— Вот я и говорю, что он творит иллюзии. Все мы в этом, а он считает нас святыми. Мне жаль его.
— Стерва! — рявкнул мастер и проснулся окончательно. Вскочил с лавки, пронесся через комнату и пристально посмотрел на только что говоривший портрет. Женщина на нем грустно улыбалась, застыв в той позе, которую сам ей придал. Рядом стояла мраморная Венера, чуть левее лучезарно улыбалась созданная полторы недели назад… иллюзия!
Теперь он увидел в них иллюзии. Нервно подрагивающими пальцами зажег свечу, заметался по комнате. В тусклом дрожащем язычке пламени появлялись образы. Сотворенные кумиры. Сошедшие с небес святыни. Созданные им самим.
Вот оно как, он мог ждать предательства откуда угодно, но не от своих творений, а тут…
— Предатели. — На глазах у мастера блеснули горькие слезы.
Из темноты глянуло прелестное личико опрокинутого идеала, развенчанного кумира, замаранной святыни. Кто виноват в крушении идеалов?
В этом мир виноват. Мир, в котором не осталось ничего святого. Разве что в произведениях искусства, что по замыслу творцов должны как-то идеализировать этот мир. Хотя, как теперь выясняется, и здесь не осталось святого.
Тогда в этом виноваты люди! Люди, что не желают видеть чистого, светлого, а если видят, то, воровато оглядываясь, стараются замарать, чтоб не светилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
* * *
Галя убирала со стола. Уже хорошо поддатый Макс собрался топать домой. Толик, шатаясь, поперся его провожать. Они оделись кое-как, вышли на лестницу, свет в прихожей у Толика погас сам, и дверь закрылась, хотя никто ее не трогал.
Они вышли на улицу. Морозный, пьянящий воздух ударил в лицо.
— Максик, — орал пьяный Толик на всю улицу, не смущаясь того, что было уже полпервого ночи. — Я тебя люблю, ты гений!
— Это ты гений, — вторил ему Макс. — Ты и твой Желязны. Это вы мне подсказали идею.
— А ты все можешь? — поинтересовался Толик.
— Да, старик, я все могу. Смотри!
Макс подошел к фонарному столбу, оперся о него и стал пристально вглядываться в скамейку у подъезда. Скамейка поднялась в воздух, завертелась и с диким грохотом рухнула вниз.
— Во, — подытожил Макс.
— Здорово, — восхитился Толик. — А еще?
— Еще? — Макс огляделся в поисках чего-то, на чем можно было поэкспериментировать. По темной ночной улице шла девушка.
— О! — сообщил Макс. Он пошел к девушке навстречу, широко раскинув руки.
Девушка испуганно шарахнулась в сторону. Но Макс упорно продолжал идти в ее сторону. Фонари стали светить ярче, загорелись даже те, у которых минуту назад были выбиты лампочки. Девушка оказалась освещенной так, будто в нее лупил луч прожектора. Макс приблизился.
— Разрешите с вами познакомиться, — протянул Макс.
Девушка испуганно дернулась, вывернулась, обошла Макса, прижавшись к краю тротуара, побежала.
— Куда? — крикнул Макс.
Толик засмеялся.
— Я все могу, — с ослиным упрямством заявил Макс.
Девушка бежала, как и бежала, но почему-то теперь она не двигалась с места. Толик смотрел на нее уже без смеха, но все еще с улыбкой.
— Пошли, — скомандовал Макс. Они приблизились к девушке. На ее испуганном побледневшем лице были слезы.
— Мамочка, — тихо, одними губами прошептала она.
— Разрешите, — завел Макс старую песню, — с вами.
— Отпусти ее, Ксимыч, — Толик говорил уже без улыбки. — Не надо так.
Макс нервно повел плечом, но отпустил. Девушка дернулась, споткнулась, но не упала, а скрылась в ночи.
— Ты видел? Я всесилен, — орал разошедшийся Макс.
Он рассматривал теперь огромный помойный бак. Бак с металлическим лязгом оторвался от земли, из него посыпался мусор. Бак проплыл по воздуху несколько метров и завис над головой Макса. Толик смотрел хмуро, он протрезвел и перестал смеяться.
— Слушай, Макс, а ты не боишься? — спросил он вдруг
— Чего?
— Того самого, — неопределенно сказал Толик.
Макс не понял, в затуманенном алкоголем мозгу мысли вертелись вяло, как сонные осенние мухи. Боится? А чего ему бояться, когда он всесилен. Он может все, на что только способно его воображение, а оно у него богатое, способно на многое.
— Нет, — ответил Макс, — не боюсь. Чего мне бояться?
— А вдруг ты надорвешься, что тогда?
Макс поднял голову, огромный металлический бак, до краев наполненный мусором, висел в ночном небе над его головой. Что будет, если он надорвется? Он четко представил себе упавший бак, под которым распростерлось его бездыханное окровавленное тело. Он представил себе это всего на секунду, на долю секунды, но представил так ясно… Идиот!!! Неимоверным усилием его затухающий разум попытался исправить ошибку, вернуть бак на прежнее место…
* * *
— А вдруг ты надорвешься, что тогда? — спросил Толик, спросил из чистого любопытства, не задумываясь. Интересно, почему люди сначала говорят, а потом думают?
Огромный бак, висящий над головой Макса, дрогнул и ринулся вниз под действием силы земного притяжения. Раздался хруст, сдавленный стон, что-то мокрое, теплое брызнуло в лицо стоящему в трех шагах Толику. Бак припечатал Макса к земле, застыл так на долю секунды и резко поднялся вверх, так и остался висеть в ночном зимнем небе. Толик, не веря своим глазам, не в силах вымолвить и слова, сделал пару неверных шагов, упал на колени рядом с тем, что еще недавно было его другом. Он так и просидел до утра, без слез, без единого звука, не веря тому, что произошло.
Фонари на их улице горели ярко еще неделю, потом снова побили половину лампочек. Висящий в воздухе помойный бак целый месяц был достопримечательностью района, на него приезжали посмотреть, рядом с ним фотографировались, и сам бак фотографировали отдельно. Потом, как-то проснувшись наутро, жители окрестных домов не увидели бака на его привычном месте. Кто его снял? И как? И куда унес? Ответы на эти вопросы остались загадкой. Программу «Тема» с Максимом Денисовичем, посвященную экстрасенсам, повторили через две недели на канале ОРТ с пометкой: «Памяти великого экстрасенса посвящается».
Толика, задержанного на месте преступления по подозрению в убийстве известного экстрасенса, выпустили из милиции.
НА ВОЛНАХ
Я ПОДАРЮ ТЕБЕ МИР!
Юле Н.
… Вначале создал Бог небо и землю..
…. И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию…
…и увидел Бог, что все, что Он создал и вот, хорошо весьма…
Первая книга Моисеева: Бытие (1.1), (1.27), (1.37).
Он творил. А как иначе? У Нее день рождения, а Он… Надо было что-то придумать, а с деньгами напряг, да и вообще, дежурные подарки довольно скучны.
И Он творил. Это будет лучшее, созданное Его руками. Это будет Мир. Довольно улыбнулся. Представил, как придет к Ней, швырнет свое творение к Ее ногам и воскликнет:
— Я дарю тебе этот мир!
Да, именно так. И надо населить этот шарик созданиями, похожими на Него. Пусть они будут в чем-то наивными, где-то способными на безумство, пусть они швыряют миры к ногам любимых и дарят им звезды. Да будет так! Зарождающееся творение вспыхнуло миллионом красок, и Он удовлетворенно потер руки. Окинув взглядом принимающее определенную форму деяние рук своих, пришел к выводу, что получается довольно неплохо. И не просто неплохо, а даже хорошо.
* * *
Прошла неделя, и Он явился к Ней со своим творением. И швырнул его к Ее ногам:
— Милая, я дарю тебе этот мир…
… Взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его…
Первая книга Моисеева: Бытие (2.15).
Она любовалась подарком, переставляла его со стола на полку, с полки на тумбочку, с тумбочки обратно на стол. Никак не могла подобрать достойное место для этого великолепия. Пожалуй, это лучшее, что Он создал. Нет, Он, конечно же, не гений, но это… Это поистине шедевр. Шедевр, рядом с которым меркнет все изящество Ее комнаты. Да не только комнаты, а и всего со вкусом обставленного дома.
Улыбнувшись своим мыслям, Она положила подарок перед собой на стол, села и принялась любоваться.
… Ибо через семь дней я буду изливать дождь на Землю сорок дней и сорок ночей и истреблю все существующее, что я создал, с лица Земли…
Первая книга Моисеева: Бытие (7.4).
Поссорились из-за пустяка. Он был не прав, хотя теперь уже Она в этом сомневалась. Наверное, не правы были оба, только кому от этого легче? Она сказала что-то едкое. Он вспылил. Она разошлась еще сильнее.
Ну почему, почему Она не сдержалась? А он тоже хорош! Развернулся, хлопнул дверью и…
И все. Неужели действительно конец? Хотя ссоры в последнее время возникали все чаще и чаще, но представить себе, что все так скоро кончится, Она не могла.
Как все это глупо, нелепо. Почему? И ведь Он не придет, не попросит прощения. И Она не пойдет извиняться. Почему? Ведь глупо же это, ведь хочет, чтобы Он вернулся, но не пойдет.
От этих мыслей стало совсем тошно. Стало безумно жаль ушедшего счастья, стало до жути жаль себя, и Она заплакала.
Сидела за столом, подперев голову рукой, и смотрела на Его подарок, тот самый шедевр, что создал для Нее. Слезы медленно набухли на глазах, тихо покатились по щекам, закапали вниз. Горькие, безмолвные, безысходные…
… Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези ему…
Евангелие от Марка. Святое Благовествование (13).
— Послушай…
— Что еще?
— Нет, ничего…
Он вернулся. Но вернулся лишь для того, чтобы собрать вещи. Вернулся для того, чтобы уйти. Уйти навсегда. Что делать?
Он молча ходил по дому и методично, бездумными заученными движениями выхватывал и складывал свои скудные пожитки. Только самое нужное, только то, без чего уже не может.
Она молча смотрела на Него. Хотела что-то сказать, но сдержалась. К чему?
Потом все-таки решилась:
— Подожди.
— Что еще?
Запнулась, а предатель-язык, воспользовавшись секундным замешательством, ляпнул совсем не то, что хотела:
— Погоди, я хочу вернуть тебе то, что ты мне подарил.
* * *
Он брел по серой, дождливой улице. Ветер рвал полы расстегнутого плаща, трепал длинные волосы и старый клетчатый шарф. Так больно, так горько, так одиноко теперь…
Кто виноват? Зачем теперь об этом думать. Теперь, когда все осталось в прошлом. Теперь просто паршиво, и все тут.
Он остановился на углу какого-то старого кирпичного дома. Прислонился к обшарпанной стене. Через осыпавшуюся местами штукатурку проступала кирпичная кладка. Кое-где развевались на ветру полуободранные объявления: куплю, продам, обменяю, сдам…
Сунул руку в карман в поисках сигарет, но вместо знакомой картонной пачки нащупал что-то круглое. Потянул. В руке оказался маленький шарик. Маленький шедевр. Созданный Им мир. Мир, который Он наполнил наивными безумцами, способными дарить звезды.
А вот интересно, то, что Он создал, меняется вместе с Ним или остается в том первозданном виде? Что-то больно сжалось внутри. Он оторвался от стены и пошел прочь.
Уже на ходу сжал в руке шарик и, смятый, будто пачку из-под сигарет, не глядя швырнул в стоящую рядом урну.
… Ссутулившаяся спина Его растворилась в сером мареве. Он не видел, куда и как летит скомканный шарик. Это Его уже не интересовало…
Новейший Завет. Книга первая: Начала (1…).
МАСТЕР ИЛЛЮЗИЙ
Одной из моих иллюзий
Взмах кисти, еще один, еще… Мастер вытер пот со лба тыльной стороной ладони. А может, пота и не было вовсе, просто нервное движение. Все от усталости. Творит беспрерывно, не ест, почти не спит. Служанка ломилась в мастерскую первые дни со своими завтраками, обедами и прочими трапезами. Глупышка, неужто не понимает, что сытость хозяина ничто в сравнении с творением? Даже Творением. Не понимает, ответил сам себе. Пару раз выставил ее довольно грубо, но все равно не поняла. Просто решила, что хозяина лучше не трогать.
И правильно, его сейчас действительно лучше не трогать. Противопоказано трогать. Он и так на последнем пределе. Устал — это не то слово, вымотался. Но останавливаться нельзя. Эту работу он должен довести до конца на одном дыхании, не останавливаясь, иначе ничего не получится. И это не прихоть, не бред. Просто он так чувствует. Чувствует, что если остановится, то закончит, конечно, потом. Закончит талантливо, но что-то потеряется. А терять ничего нельзя. Можно лишь совершенствовать, совершенствовать до бесконечности. Ведь видно же, что вот здесь и здесь надо…
Штрих, еще штрих. Кисть движется словно живая, будто бы чувствует самого мастера. Вот она задумчиво замирает, а вот начинает нетерпеливо, стремительно дергаться, рождая немыслимую игру света и тени, цвета, чувства… А мимика, жест, настроение… Штрих, еще штрих…
* * *
Кисть выпала из ослабевших уже донельзя пальцев. Вот теперь все. Нет, конечно, он не доволен, есть что доработать, но сил уже больше нету. Все. И, тем не менее, получилось. Хорошо получилось. Не совсем так, как виделось вначале, не совсем так, как хотелось, но кто об этом знает, кроме него?
Обтер об себя испачканные краской руки, отошел в сторону. Работа не отпускала, притягивала взгляд, приковывала. Да, она удалась. И не мудрено, ведь он даже не писал ее — выписывал. Тяжело опустился на лавку. Сил не осталось ни на то, чтобы раздеться, ни даже на то, чтобы прилечь. Заснул полусидя, но перед глазами стояла Она. Чистая, светлая, святая. Та, что промелькнула солнечной улыбкой в пасмурный день в серой толпе на базаре. Та, что солнечно улыбалась теперь с блестящей еще не высохшей краской картины. Идеал, эталон, святость, спустившаяся с небес на грешную землю.
* * *
Это произошло спустя дней десять. Он проснулся посреди ночи, вдруг. Проснулся у себя в мастерской. Проснулся от того, что в комнате кто-то тихо переговаривался.
Воры, пронеслась первая испуганная мысль. Мастер зажмурился, но тут проснулся здравый смысл. Какие воры, голоса-то женские, ехидно заметил он.
И действительно голоса были женские. Мастер прислушался. О, какие это были голоса! Нежные, мягкие, струящиеся, будто лунный свет по водной глади.
— …приходил, — услышал он обрывок фразы.
— А это кто? — заинтересовался другой голос. Этот принадлежал, видимо, еще более юной особе, и оттого звучал еще очаровательнее.
— Очень состоятельный мужчина. Из иудейского квартала. Там, говорят, все сплошь купцы. Так вы его видели? Очаровашка!
— Да он же старый, — вклинился третий голос.
— И ничего не старый! Не мальчишка, но все равно — прелесть. А какие у него нежные пальцы.
— А ты откуда знаешь? — не унималась третья.
— Мне ли не знать! Когда он проходил мимо меня, то надолго остановился и смотрел, смотрел… Боги, как он смотрел! А потом нежно провел по…
— Помечтай-помечтай, — ехидно оборвала ее третья. — Мечтать, говорят, не вредно.
Мастер, стараясь сохранить видимость того, что он все еще спит, повернулся. Голоса притихли, какое-то время стояла тишина, потом снова заговорили, но уже тише:
— Спит?
— Да вроде…
— Мечтай потише, а то разбудишь.
Мастер приоткрыл глаз и чуть не подскочил от удивления. Разговаривали действительно женщины, но женщины, которые в принципе не могли и не должны были этого делать. Первый услышанный им голос принадлежал Венере, которую собственноручно вырезал из мрамора три года тому.
— Кстати, — заметила мраморная статуэтка, которая вместо того, чтобы стоять, как ей положено, сидела, закинув ногу на ногу. — А как вам наш мастер?
— Я его обожаю! — взвизгнула та, улыбка которой и сейчас светилась солнцем, та, которую создал десять дней назад. — Он, он…
— А мне его жаль, — вклинился голос третьей, не менее очаровательной, что смотрела с другой картины. Голос ее перестал быть ехидным и звучал теперь с некоторой грустью. Именно этот едва заметный налет грусти, вкладывал он в портрет лет пять назад. Или уже шесть?
— Почему? — заинтересовалась Венера.
— Он наивен, — коротко ответила та.
— Интересно.
— Совсем нет. Вы знаете, что он видит в вас? Не знаете. А я знаю. Он творит то, чего ему недостает в жизни. Он создает нас. Прелестных, очаровательных, очень разных, но одинаковых в одном.
— В чем? — дружно спросили мраморный шедевр трехгодичной давности и масляный шедевр, последний мазок которого лег на холст полторы недели назад. Такие разные и такие одинаковые.
— В том! — неожиданно резко огрызнулось грустное ехидство. — Все мы, созданные им, — святые. Он творит эталоны. Он ищет свой идеал. Он создает иллюзии. Красивые, нежные, теплые, неимоверно женственные. Он вкладывает в нас то, что для него недостижимо в жизни, думает, что создает святых, а на самом деле… Вот ты, — обратилась она к Венере, — которую ночь рассказываешь с восторгом о том, как тебя лапал этот купец из иудейского квартала.
— Ну? — не поняла мраморная красотка.
— Вот я и говорю, что он творит иллюзии. Все мы в этом, а он считает нас святыми. Мне жаль его.
— Стерва! — рявкнул мастер и проснулся окончательно. Вскочил с лавки, пронесся через комнату и пристально посмотрел на только что говоривший портрет. Женщина на нем грустно улыбалась, застыв в той позе, которую сам ей придал. Рядом стояла мраморная Венера, чуть левее лучезарно улыбалась созданная полторы недели назад… иллюзия!
Теперь он увидел в них иллюзии. Нервно подрагивающими пальцами зажег свечу, заметался по комнате. В тусклом дрожащем язычке пламени появлялись образы. Сотворенные кумиры. Сошедшие с небес святыни. Созданные им самим.
Вот оно как, он мог ждать предательства откуда угодно, но не от своих творений, а тут…
— Предатели. — На глазах у мастера блеснули горькие слезы.
Из темноты глянуло прелестное личико опрокинутого идеала, развенчанного кумира, замаранной святыни. Кто виноват в крушении идеалов?
В этом мир виноват. Мир, в котором не осталось ничего святого. Разве что в произведениях искусства, что по замыслу творцов должны как-то идеализировать этот мир. Хотя, как теперь выясняется, и здесь не осталось святого.
Тогда в этом виноваты люди! Люди, что не желают видеть чистого, светлого, а если видят, то, воровато оглядываясь, стараются замарать, чтоб не светилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20