Снова пошел мелкий снег. Было почти десять. Я включила приемник, чтобы узнать последние новости и прогноз погоды.
Я рассеянно слушала сообщения о неудачных попытках восстановить мир в Ливане, о продолжающемся росте безработицы, о слабой розничной торговле в декабре, несмотря на рождественскую распродажу... Затем голос ведущего Алана Свенсона, как всегда четкий и решительный, сообщил:
– Основным событием сегодняшнего вечера стало убийство чикагского биржевого брокера. Уборщица Марта Гонсалес обнаружила тело брокера Агнес Пасиорек в одном из конференц-залов фирмы «Фельдстейн, Хольтц и Вудс», где работала мисс Пасиорек. Она была убита двумя выстрелами в голову. Полиция исключает самоубийство. Корреспондент Си-би-эс Марк Вайнтрауб вместе с сержантом Мак-Гоннигалом находится сейчас в здании Форт-Диаборн-Тауэр, где расположены офисы фирмы «Фельдстейн, Хольтц и Вудс».
Свенсон связался с Вайнтраубом. Я чуть не въехала в кювет на Сисеро-авеню. Руки дрожали, я подогнала машину к обочине и остановилась. Автомобили с ревом проносились мимо, заставляя «омегу» вздрагивать. В салоне становилось холодно, и мои ноги в легких туфлях начали замерзать.
«Два выстрела в голову...», «Полиция исключает самоубийство...» – бормотала я.
Мой голос вернул меня к действительности. Я завела машину и на малой скорости поехала дальше.
Радиостанция с десятиминутным интервалом возвращалась к этому событию, добавляя все новые подробности. Пули выпущены из пистолета двадцать второго калибра. Полиция окончательно отмела версию о самоубийстве так как оружия рядом с телом не обнаружено. Бумажник мисс Пасиорек находился в закрытом ящике стола. Я услышала официальный голос сержанта Мак-Гоннигала, который сообщил, что, по-видимому, кто-то пытался ограбить ее, а затем, не обнаружив бумажника, в ярости расправился с ней.
Я автоматически повернула на север и остановилась у дома Лотти. Было почти одиннадцать. Свет в окнах не горел. Лотти старается поспать всегда, когда только удается, – ей приходится дежурить по ночам, Значит, мне не удастся облегчить душу.
Вернувшись домой, я переоделась в стеганый халат и уселась в гостиной со стаканом виски в руках. Мы с Агнес дружили давно, еще с шестидесятых – «золотого века», когда считалось, что любовь и энергия могут остановить расизм и половую дискриминацию. Она происходила из богатой семьи, ее отец был хирургом-кардиологом в одной из крупнейших пригородных клиник. Родители пытались бороться с ее друзьями, с ее образом жизни, ее пристрастиями, но она выигрывала каждую схватку. Ее отношения с матерью становились все более и более натянутыми. Мне следовало бы позвонить миссис Пасиорек, которая ненавидела меня, в ее глазах я символизирую все, чего она не хотела бы видеть в Агнес. Мне предстояло услышать, что они всегда знали, чем это кончится, раз она работала в районе, где живут негры. Я выпила еще один бокал виски.
Я совсем забыла о своем анониме, пока телефон не прервал мои горькие размышления. Я быстро вскочила и взглянула на часы: половина двенадцатого. Прежде, чем поднять трубку, поставила диктофон на запись.
Это был Роджер Феррант, обеспокоенный смертью Агнес. Он узнал об этом из десятичасового выпуска новостей и пытался тогда же до меня дозвониться. Мы некоторое время обсуждали происшествие, потом он нерешительно произнес:
– Я чувствую себя ответственным за ее смерть.
Виски немного затуманило мне голову.
– Что ты такого сделал? Подослал подонка на шестнадцатый этаж Форт-Диаборн-Тауэр?
Я выключила диктофон и снова села.
– Вик, не надо так. Я чувствую ответственность потому, что она осталась работать над моей проблемой с «Аяксом». Днем она была занята. Если бы я не позвонил ей...
– Если бы ты не позвонил ей, она сидела бы там над чем-нибудь другим, – холодно перебила я его. – Агнес часто засиживалась допоздна, она много работала. А если уж так рассуждать, ты не позвонил бы ей, если бы я не дала тебе ее телефон, следовательно, если кто-то и несет ответственность, так это я. – Я снова глотнула виски. – Но я так не считаю.
Мы прекратили разговор. Я допила третий бокал и убрала бутылку в бар в столовой, бросила халат на спинку стула и нагишом легла в постель. Когда я выключила ночник, слова Ферранта пришли мне на ум, и что-то меня в них задело. Я перезвонила ему по телефону в спальне:
– Это я, Вик. Как ты узнал, что Агнес работала сегодня именно над твоим вопросом?
– Я разговаривал с ней днем. Она сказала, что задержится попозже и переговорит с одним из своих приятелей-брокеров. У нее не было времени заниматься этим днем.
– Переговорит с ним лично или по телефону?
– Не знаю. – Он задумался. – Не могу вспомнить, что именно она сказала. Но у меня такое впечатление, что она собиралась с кем-то увидеться.
– Ты должен сообщить об этом в полицию, Роджер.
Я положила трубку и почти моментально заснула.
Глава 10
Допрос с пристрастием
Как бы часто я ни просыпалась с головной болью, начисто забываю об этом до следующего раза, пока опять не опрокидываю в себя пять или шесть бокалов виски. Сухость во рту и адская боль в голове разбудили меня в четверг в половине шестого. Я с отвращением посмотрела на себя в зеркало в ванной. «Ты стареешь, Вик, и становишься непривлекательной. Если после пяти бокалов скотча на твоем лице по утрам появляются красные пятна, пора завязывать».
Я отжала апельсин и залпом выпила сок, потом приняла четыре таблетки аспирина и вернулась в постель. Телефонный звонок снова разбудил меня в половине девятого. Официальный молодой мужской голос сообщил мне, что звонит по поручению лейтенанта Роберта Мэллори из чикагского отделения полиции, и спросил, не могла бы я приехать сегодня утром в центр города и побеседовать с лейтенантом.
– Мне всегда приятно говорить с лейтенантом Мэллори, – ответила я, правда несколько хрипловато, поскольку еще не отошла ото сна. – Может, вы скажете о чем?
Официальный молодой голос был не в курсе дела, но сказал, что, если я не возражаю, лейтенант хотел бы увидеться со мной в половине десятого. Затем я позвонила в «Геральд стар». Мюррей Райерсон еще не пришел. Я дозвонилась до его квартиры и почувствовала мстительное удовольствие, выудив его из постели.
– Мюррей, что ты знаешь об Агнес Пасиорек?
Он рассвирепел:
– Не могу поверить, что ты вытащила меня из постели, чтобы спросить об этом. Выйди и купи этот чертов утренний выпуск. – Он швырнул трубку.
Разозлившись сама, я снова набрала его номер.
– Послушай, Райерсон. Агнес была одной из моих самых старых подруг. Вчера вечером ее застрелили. Теперь Бобби Мэллори хочет со мной поговорить. Уверена, не об истоках Союза университетских женщин и не о роли духовенства и мирян в борьбе за мир во Вьетнаме. Что там было такого в ее офисе, из-за чего меня вызывают?
– Подожди секунду. – Он положил трубку.
Я услышала его удаляющиеся шаги, потом звук бегущей воды и женский голос, что-то неразборчиво говоривший. Я ринулась на кухню, поставила на плиту воду, смолола кофе и принесла чашку и воду к телефону у кровати – все это прежде, чем Мюррей вернулся.
– Надеюсь, Джессика, или как там ее зовут, может немного подождать?
– Не будь злюкой, Вик. Это тебя не украшает.
Я расслышала скрип кровати и приглушенное «ох» Мюррея.
– Отлично, – сухо сказала я. – А теперь расскажи мне об Агнес.
Зашелестела бумага, заскрипела кровать, и Мюррей прошептал: «Перестань, Элис». Затем он снова поднес трубку к губам и начал вычитывать из своих записей:
– Агнес Пасиорек была застрелена вчера около восьми часов вечера. Две пули двадцать второго калибра, в голову. Двери офиса не были закрыты: уборщицы запирают их, когда заканчивают работу на шестидесятом этаже, обычно в одиннадцать часов. Марта Гонсалес убирает этажи с пятьдесят седьмого по шестидесятый, пришла на этаж в обычное время, в девять пятнадцать, в секретарской ничего особого не обнаружила, зашла в конференц-зал в половине десятого, нашла тело, позвонила в полицию. Никаких следов насилия, никаких признаков борьбы. Полиция полагает, что убийца застиг ее врасплох или это был кто-то из ее знакомых... А, вот оно. Ты ее знакомая. Они, вероятно, просто хотят узнать, где ты была вчера в восемь вечера. Кстати, пока ты на телефоне, где ты была вчера?
– В баре, ждала сообщений от наемного убийцы.
Я положила трубку и угрюмо оглядела комнату. Апельсиновый сок и аспирин уменьшили головную боль, но чувствовала я себя по-прежнему отвратительно. В офис Мэллори я должна прибыть к половине десятого, значит, на пробежку времени не остается, а она была бы сейчас как нельзя более кстати – чтобы вывести из организма алкоголь. У меня не было времени даже на горячую ванну, поэтому я десять минут постояла под душем, надела шерстяной брючный костюм, на этот раз с рубашкой мужского покроя цвета бледного лимона, и спустилась вниз по лестнице к машине.
Если в семье Варшавски есть девиз, в чем я сомневаюсь, так это: «Никогда не забывай подкрепиться»; может быть, когда-то он обвивал обеденную тарелку с изображением ножа и вилки. Поэтому я остановила машину у булочной на Холстед, взяла чашку кофе и бутерброд с ветчиной и только потом направилась на Лейк-Шор-Драйв. Булочка оказалась несвежей, и ветчина была не самого лучшего качества, но я смело вгрызлась в нее. Беседа с Бобби может затянуться, поэтому не мешает подкрепиться.
Лейтенант Мэллори поступил в полицию в один год с моим отцом. Однако отец, гораздо более сообразительный, чем Бобби, не обладал таким честолюбием, по крайней мере, его не хватило на то, чтобы сломить предубеждение против полицейских-поляков, которые работали в окружении выходцев из Ирландии. Так что Мэллори поднимался по службе, а Тони пребывал внизу, но оба они оставались друзьями. Поэтому Мэллори ненавидит говорить со мной о преступлениях. Он считает, что дочь Тони Варшавски может принести больше пользы миру, рожая детей, а не выслеживая бандитов.
В 9.23 я остановилась на стоянке на Одиннадцатой улице и посидела в машине, чтобы немного расслабиться, допить кофе и избавиться от всяких навязчивых мыслей. Прежде всего, мне нечего скрывать, поэтому разговор будет откровенным.
В 9.30 я прошла мимо высокого деревянного стола в приемной, на котором сутенеры оформляли бумаги, чтобы взять под залог задержанных этой ночью проституток, и зашагала к офису Мэллори. Помещение напомнило мне монастырь Святого Альберта. Должно быть, из-за линолеума на полу. Или из-за форменной одежды сотрудников.
Когда я вошла в карцер, который Мэллори называет кабинетом, он разговаривал по телефону. Рукава его рубашки были закатаны, мускулистой рукой он указал мне на стул. Прежде, чем пройти, я налила себе кофе из кофейника, стоявшего в углу, и только потом уселась на неудобный откидной стул напротив лейтенанта, ожидая, пока он закончит разговор. Лицо Мэллори всегда выдает его настроение. Он краснеет и становится злым, когда пересекается со мной по делу о каком-то преступлении. Если же вид у него расслабленный и умиротворенный, значит, он относится ко мне, как к дочери своего старого приятеля Тони Варшавски. Сегодня его лицо было хмурым. Итак, неприятности. Я отпила кофе и насторожилась.
Он включил переговорное устройство на рабочем столе и молча ждал, пока кто-нибудь ответит на его вызов. Вскоре в комнате появился молодой негр-полицейский, похожий на Нейла Вашингтона из «Хилл-стрит блюз», с диктофоном в одной руке и с чашкой кофе для Мэллори в другой. Офицер Таркинтон, представил его Мэллори.
– Мисс Варшавски – частный детектив, – сообщил он Таркинтону, по слогам произнося мое имя. – Офицер Таркинтон будет записывать наш разговор.
Формальность и налет официальности должны были устрашить меня. Я еще отпила кофе.
– Вы дружили с Агнес Мари Пасиорек?
– Бобби, ты наводишь меня на мысль, не следует ли мне пригласить адвоката. Что здесь происходит?
– Просто отвечай на вопросы, и мы быстро доберемся до сути дела.
– Моя дружба с Агнес не секрет. Ты можешь узнать подробности от любого, кто знает нас обеих. Пока ты не скажешь мне, что все это значит, я не буду отвечать ни на один вопрос.
– Когда ты впервые встретилась с Агнес Пасиорек? – Я сделала еще один глоток и ничего не ответила. – Вы с Пасиорек, как отмечает свидетель, вели одинаковый образ жизни. Тот же свидетель утверждает» что ты склоняла убитую женщину к нестандартным отношениям. Что ты можешь сказать по этому поводу?
Во мне поднялась волна возмущения, но я сделала над собой усилие, чтобы успокоиться. Типичная тактика полиции при таких допросах: разозлить свидетеля до потери сознания и тогда неизвестно, в какие ловушки, созданные самим собой, ты попадешь. Я не раз наблюдала это, когда работала общественным защитником. Потому сосчитала по-итальянски до десяти и промолчала.
Мэллори крепко стиснул край своего металлического стола.
– Вы с Пасиорек были лесбиянками, не так ли? – неожиданно взорвался он и грохнул кулаком по столу. – Когда Тони умирал, ты там, в Чикагском университете, занималась всякими штучками, а? Мало тебе было протестовать против войны и влезать в подпольное развратное движение в защиту абортов! Не думай, что мы не могли притянуть тебя за это! Могли, сто раз могли. Да все жалели Тони. Ты для него была всем на свете, и еще... Господи Боже, Виктория... Когда я этим утром говорил с миссис Пасиорек, меня чуть не стошнило.
– Ты меня в чем-то обвиняешь, Бобби? – Он стал потихоньку остывать. – Если нет, то я ухожу. – Я поднялась, поставив чашку на край стола, и направилась к двери.
– Нет, вы не уйдете, юная леди, пока мы все не выясним.
– Нам нечего выяснять, – холодно парировала я. – Прежде всего, по уголовному, кодексу Иллинойса, лесбиянство между совершеннолетними ненаказуемо. Поэтому не твое собачье дело, были мы с Пасиорек лесбиянками или нет. Во-вторых, мои отношения с ней совершенно не связаны с вашим расследованием. И пока ты не докажешь мне обратное, я не скажу тебе ни слова.
Мы некоторое время обменивались разъяренными взглядами. Потом Бобби, все еще с каменным лицом, попросил офицера выйти. Когда мы остались одни, он резко сказал:
– Мне нужно было поручить допрос кому-то другому. Но черт тебя подери, Вики... – Его голос смягчился. Я все еще злилась, но невольно ему посочувствовала.
– Знаешь, Бобби, больше всего меня задело то, что, поговорив с миссис Пасиорек, которую ты никогда в жизни не видел, ты поверил ей, даже не спросив меня, которую знаешь с самого рождения.
– О'кей, говори. Я тебя прошу. Расскажи мне о Пасиорек.
Я взяла чашку и вспомнила, что она пуста.
– Мы с Агнес познакомились, когда учились в колледже. Я занималась правом, а она специализировалась на математике, став в конце концов магистром по экономике управления. Я не буду описывать, какие настроения нами тогда владели, – ты не симпатизируешь идеям, которые волновали нас. Я иногда думаю, что никогда больше уже не буду чувствовать себя такой... энергичной, полной сил... – Волна воспоминаний, горьких и в то же время сладостных, захлестнула меня, и я закрыла глаза, сдерживая слезы, готовые хлынуть из глаз. – Потом мечта стала разваливаться на глазах. Уотергейт, наркотики, загнивание экономики, расизм и неравноправие полов... Наш энтузиазм ничего не дал. Так что мы все успокоились, вернулись к действительности и стали зарабатывать на жизнь. Ты, знаешь мою историю. Полагаю, мои идеалы умирали больнее, чем у других. Так часто бывает с детьми иммигрантов. Нам приходится платить за свою мечту столь дорогой ценой, что иногда мы просто не в состоянии прийти в себя. Ну а судьба Агнес была несколько другой – Ты встречался с ее родителями. Во-первых, ее отец – преуспевающий хирург, по самым скромным подсчетам, тянет на полмиллиона в год. Но что еще важнее – ее мать из семьи Сэвиджей. Знаешь, старая католическая династия с большими деньгами. Монастырь «Святое сердце», балы для дебютанток. Не знаю, как живут очень богатые люди, наверное, совсем не так, как ты и я. Во всяком случае, Агнес с рождения боролась со всем этим. Она боролась в течение двенадцатилетнего пребывания в монастыре «Святое сердце», прошла все стадии оппозиции. Она занимала деньги, потому что они отказались платить, когда она решила поступить в еврейскую коммерческую школу. Неудивительно, что все движения 60-х захватили ее. И для нас обеих важнейшим в жизни стал феминизм, он был для нас всем. – Я говорила больше для себя, чем для Бобби. И не уверена, много ли он понял из того, что я рассказывала. – Ну а после смерти моего отца Агнес стала приглашать меня на Рождество в Лейк-Форест, так я познакомилась с семьей Пасиорек. И миссис Пасиорек решила повесить – все грехи своей дочери на меня. Это снимало с нее ответственность, понимаешь? Она не была больше матерью, потерпевшей поражение. Агнес, по этому сценарию, – милая и восприимчивая девочка, попавшая под мое дурное влияние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Я рассеянно слушала сообщения о неудачных попытках восстановить мир в Ливане, о продолжающемся росте безработицы, о слабой розничной торговле в декабре, несмотря на рождественскую распродажу... Затем голос ведущего Алана Свенсона, как всегда четкий и решительный, сообщил:
– Основным событием сегодняшнего вечера стало убийство чикагского биржевого брокера. Уборщица Марта Гонсалес обнаружила тело брокера Агнес Пасиорек в одном из конференц-залов фирмы «Фельдстейн, Хольтц и Вудс», где работала мисс Пасиорек. Она была убита двумя выстрелами в голову. Полиция исключает самоубийство. Корреспондент Си-би-эс Марк Вайнтрауб вместе с сержантом Мак-Гоннигалом находится сейчас в здании Форт-Диаборн-Тауэр, где расположены офисы фирмы «Фельдстейн, Хольтц и Вудс».
Свенсон связался с Вайнтраубом. Я чуть не въехала в кювет на Сисеро-авеню. Руки дрожали, я подогнала машину к обочине и остановилась. Автомобили с ревом проносились мимо, заставляя «омегу» вздрагивать. В салоне становилось холодно, и мои ноги в легких туфлях начали замерзать.
«Два выстрела в голову...», «Полиция исключает самоубийство...» – бормотала я.
Мой голос вернул меня к действительности. Я завела машину и на малой скорости поехала дальше.
Радиостанция с десятиминутным интервалом возвращалась к этому событию, добавляя все новые подробности. Пули выпущены из пистолета двадцать второго калибра. Полиция окончательно отмела версию о самоубийстве так как оружия рядом с телом не обнаружено. Бумажник мисс Пасиорек находился в закрытом ящике стола. Я услышала официальный голос сержанта Мак-Гоннигала, который сообщил, что, по-видимому, кто-то пытался ограбить ее, а затем, не обнаружив бумажника, в ярости расправился с ней.
Я автоматически повернула на север и остановилась у дома Лотти. Было почти одиннадцать. Свет в окнах не горел. Лотти старается поспать всегда, когда только удается, – ей приходится дежурить по ночам, Значит, мне не удастся облегчить душу.
Вернувшись домой, я переоделась в стеганый халат и уселась в гостиной со стаканом виски в руках. Мы с Агнес дружили давно, еще с шестидесятых – «золотого века», когда считалось, что любовь и энергия могут остановить расизм и половую дискриминацию. Она происходила из богатой семьи, ее отец был хирургом-кардиологом в одной из крупнейших пригородных клиник. Родители пытались бороться с ее друзьями, с ее образом жизни, ее пристрастиями, но она выигрывала каждую схватку. Ее отношения с матерью становились все более и более натянутыми. Мне следовало бы позвонить миссис Пасиорек, которая ненавидела меня, в ее глазах я символизирую все, чего она не хотела бы видеть в Агнес. Мне предстояло услышать, что они всегда знали, чем это кончится, раз она работала в районе, где живут негры. Я выпила еще один бокал виски.
Я совсем забыла о своем анониме, пока телефон не прервал мои горькие размышления. Я быстро вскочила и взглянула на часы: половина двенадцатого. Прежде, чем поднять трубку, поставила диктофон на запись.
Это был Роджер Феррант, обеспокоенный смертью Агнес. Он узнал об этом из десятичасового выпуска новостей и пытался тогда же до меня дозвониться. Мы некоторое время обсуждали происшествие, потом он нерешительно произнес:
– Я чувствую себя ответственным за ее смерть.
Виски немного затуманило мне голову.
– Что ты такого сделал? Подослал подонка на шестнадцатый этаж Форт-Диаборн-Тауэр?
Я выключила диктофон и снова села.
– Вик, не надо так. Я чувствую ответственность потому, что она осталась работать над моей проблемой с «Аяксом». Днем она была занята. Если бы я не позвонил ей...
– Если бы ты не позвонил ей, она сидела бы там над чем-нибудь другим, – холодно перебила я его. – Агнес часто засиживалась допоздна, она много работала. А если уж так рассуждать, ты не позвонил бы ей, если бы я не дала тебе ее телефон, следовательно, если кто-то и несет ответственность, так это я. – Я снова глотнула виски. – Но я так не считаю.
Мы прекратили разговор. Я допила третий бокал и убрала бутылку в бар в столовой, бросила халат на спинку стула и нагишом легла в постель. Когда я выключила ночник, слова Ферранта пришли мне на ум, и что-то меня в них задело. Я перезвонила ему по телефону в спальне:
– Это я, Вик. Как ты узнал, что Агнес работала сегодня именно над твоим вопросом?
– Я разговаривал с ней днем. Она сказала, что задержится попозже и переговорит с одним из своих приятелей-брокеров. У нее не было времени заниматься этим днем.
– Переговорит с ним лично или по телефону?
– Не знаю. – Он задумался. – Не могу вспомнить, что именно она сказала. Но у меня такое впечатление, что она собиралась с кем-то увидеться.
– Ты должен сообщить об этом в полицию, Роджер.
Я положила трубку и почти моментально заснула.
Глава 10
Допрос с пристрастием
Как бы часто я ни просыпалась с головной болью, начисто забываю об этом до следующего раза, пока опять не опрокидываю в себя пять или шесть бокалов виски. Сухость во рту и адская боль в голове разбудили меня в четверг в половине шестого. Я с отвращением посмотрела на себя в зеркало в ванной. «Ты стареешь, Вик, и становишься непривлекательной. Если после пяти бокалов скотча на твоем лице по утрам появляются красные пятна, пора завязывать».
Я отжала апельсин и залпом выпила сок, потом приняла четыре таблетки аспирина и вернулась в постель. Телефонный звонок снова разбудил меня в половине девятого. Официальный молодой мужской голос сообщил мне, что звонит по поручению лейтенанта Роберта Мэллори из чикагского отделения полиции, и спросил, не могла бы я приехать сегодня утром в центр города и побеседовать с лейтенантом.
– Мне всегда приятно говорить с лейтенантом Мэллори, – ответила я, правда несколько хрипловато, поскольку еще не отошла ото сна. – Может, вы скажете о чем?
Официальный молодой голос был не в курсе дела, но сказал, что, если я не возражаю, лейтенант хотел бы увидеться со мной в половине десятого. Затем я позвонила в «Геральд стар». Мюррей Райерсон еще не пришел. Я дозвонилась до его квартиры и почувствовала мстительное удовольствие, выудив его из постели.
– Мюррей, что ты знаешь об Агнес Пасиорек?
Он рассвирепел:
– Не могу поверить, что ты вытащила меня из постели, чтобы спросить об этом. Выйди и купи этот чертов утренний выпуск. – Он швырнул трубку.
Разозлившись сама, я снова набрала его номер.
– Послушай, Райерсон. Агнес была одной из моих самых старых подруг. Вчера вечером ее застрелили. Теперь Бобби Мэллори хочет со мной поговорить. Уверена, не об истоках Союза университетских женщин и не о роли духовенства и мирян в борьбе за мир во Вьетнаме. Что там было такого в ее офисе, из-за чего меня вызывают?
– Подожди секунду. – Он положил трубку.
Я услышала его удаляющиеся шаги, потом звук бегущей воды и женский голос, что-то неразборчиво говоривший. Я ринулась на кухню, поставила на плиту воду, смолола кофе и принесла чашку и воду к телефону у кровати – все это прежде, чем Мюррей вернулся.
– Надеюсь, Джессика, или как там ее зовут, может немного подождать?
– Не будь злюкой, Вик. Это тебя не украшает.
Я расслышала скрип кровати и приглушенное «ох» Мюррея.
– Отлично, – сухо сказала я. – А теперь расскажи мне об Агнес.
Зашелестела бумага, заскрипела кровать, и Мюррей прошептал: «Перестань, Элис». Затем он снова поднес трубку к губам и начал вычитывать из своих записей:
– Агнес Пасиорек была застрелена вчера около восьми часов вечера. Две пули двадцать второго калибра, в голову. Двери офиса не были закрыты: уборщицы запирают их, когда заканчивают работу на шестидесятом этаже, обычно в одиннадцать часов. Марта Гонсалес убирает этажи с пятьдесят седьмого по шестидесятый, пришла на этаж в обычное время, в девять пятнадцать, в секретарской ничего особого не обнаружила, зашла в конференц-зал в половине десятого, нашла тело, позвонила в полицию. Никаких следов насилия, никаких признаков борьбы. Полиция полагает, что убийца застиг ее врасплох или это был кто-то из ее знакомых... А, вот оно. Ты ее знакомая. Они, вероятно, просто хотят узнать, где ты была вчера в восемь вечера. Кстати, пока ты на телефоне, где ты была вчера?
– В баре, ждала сообщений от наемного убийцы.
Я положила трубку и угрюмо оглядела комнату. Апельсиновый сок и аспирин уменьшили головную боль, но чувствовала я себя по-прежнему отвратительно. В офис Мэллори я должна прибыть к половине десятого, значит, на пробежку времени не остается, а она была бы сейчас как нельзя более кстати – чтобы вывести из организма алкоголь. У меня не было времени даже на горячую ванну, поэтому я десять минут постояла под душем, надела шерстяной брючный костюм, на этот раз с рубашкой мужского покроя цвета бледного лимона, и спустилась вниз по лестнице к машине.
Если в семье Варшавски есть девиз, в чем я сомневаюсь, так это: «Никогда не забывай подкрепиться»; может быть, когда-то он обвивал обеденную тарелку с изображением ножа и вилки. Поэтому я остановила машину у булочной на Холстед, взяла чашку кофе и бутерброд с ветчиной и только потом направилась на Лейк-Шор-Драйв. Булочка оказалась несвежей, и ветчина была не самого лучшего качества, но я смело вгрызлась в нее. Беседа с Бобби может затянуться, поэтому не мешает подкрепиться.
Лейтенант Мэллори поступил в полицию в один год с моим отцом. Однако отец, гораздо более сообразительный, чем Бобби, не обладал таким честолюбием, по крайней мере, его не хватило на то, чтобы сломить предубеждение против полицейских-поляков, которые работали в окружении выходцев из Ирландии. Так что Мэллори поднимался по службе, а Тони пребывал внизу, но оба они оставались друзьями. Поэтому Мэллори ненавидит говорить со мной о преступлениях. Он считает, что дочь Тони Варшавски может принести больше пользы миру, рожая детей, а не выслеживая бандитов.
В 9.23 я остановилась на стоянке на Одиннадцатой улице и посидела в машине, чтобы немного расслабиться, допить кофе и избавиться от всяких навязчивых мыслей. Прежде всего, мне нечего скрывать, поэтому разговор будет откровенным.
В 9.30 я прошла мимо высокого деревянного стола в приемной, на котором сутенеры оформляли бумаги, чтобы взять под залог задержанных этой ночью проституток, и зашагала к офису Мэллори. Помещение напомнило мне монастырь Святого Альберта. Должно быть, из-за линолеума на полу. Или из-за форменной одежды сотрудников.
Когда я вошла в карцер, который Мэллори называет кабинетом, он разговаривал по телефону. Рукава его рубашки были закатаны, мускулистой рукой он указал мне на стул. Прежде, чем пройти, я налила себе кофе из кофейника, стоявшего в углу, и только потом уселась на неудобный откидной стул напротив лейтенанта, ожидая, пока он закончит разговор. Лицо Мэллори всегда выдает его настроение. Он краснеет и становится злым, когда пересекается со мной по делу о каком-то преступлении. Если же вид у него расслабленный и умиротворенный, значит, он относится ко мне, как к дочери своего старого приятеля Тони Варшавски. Сегодня его лицо было хмурым. Итак, неприятности. Я отпила кофе и насторожилась.
Он включил переговорное устройство на рабочем столе и молча ждал, пока кто-нибудь ответит на его вызов. Вскоре в комнате появился молодой негр-полицейский, похожий на Нейла Вашингтона из «Хилл-стрит блюз», с диктофоном в одной руке и с чашкой кофе для Мэллори в другой. Офицер Таркинтон, представил его Мэллори.
– Мисс Варшавски – частный детектив, – сообщил он Таркинтону, по слогам произнося мое имя. – Офицер Таркинтон будет записывать наш разговор.
Формальность и налет официальности должны были устрашить меня. Я еще отпила кофе.
– Вы дружили с Агнес Мари Пасиорек?
– Бобби, ты наводишь меня на мысль, не следует ли мне пригласить адвоката. Что здесь происходит?
– Просто отвечай на вопросы, и мы быстро доберемся до сути дела.
– Моя дружба с Агнес не секрет. Ты можешь узнать подробности от любого, кто знает нас обеих. Пока ты не скажешь мне, что все это значит, я не буду отвечать ни на один вопрос.
– Когда ты впервые встретилась с Агнес Пасиорек? – Я сделала еще один глоток и ничего не ответила. – Вы с Пасиорек, как отмечает свидетель, вели одинаковый образ жизни. Тот же свидетель утверждает» что ты склоняла убитую женщину к нестандартным отношениям. Что ты можешь сказать по этому поводу?
Во мне поднялась волна возмущения, но я сделала над собой усилие, чтобы успокоиться. Типичная тактика полиции при таких допросах: разозлить свидетеля до потери сознания и тогда неизвестно, в какие ловушки, созданные самим собой, ты попадешь. Я не раз наблюдала это, когда работала общественным защитником. Потому сосчитала по-итальянски до десяти и промолчала.
Мэллори крепко стиснул край своего металлического стола.
– Вы с Пасиорек были лесбиянками, не так ли? – неожиданно взорвался он и грохнул кулаком по столу. – Когда Тони умирал, ты там, в Чикагском университете, занималась всякими штучками, а? Мало тебе было протестовать против войны и влезать в подпольное развратное движение в защиту абортов! Не думай, что мы не могли притянуть тебя за это! Могли, сто раз могли. Да все жалели Тони. Ты для него была всем на свете, и еще... Господи Боже, Виктория... Когда я этим утром говорил с миссис Пасиорек, меня чуть не стошнило.
– Ты меня в чем-то обвиняешь, Бобби? – Он стал потихоньку остывать. – Если нет, то я ухожу. – Я поднялась, поставив чашку на край стола, и направилась к двери.
– Нет, вы не уйдете, юная леди, пока мы все не выясним.
– Нам нечего выяснять, – холодно парировала я. – Прежде всего, по уголовному, кодексу Иллинойса, лесбиянство между совершеннолетними ненаказуемо. Поэтому не твое собачье дело, были мы с Пасиорек лесбиянками или нет. Во-вторых, мои отношения с ней совершенно не связаны с вашим расследованием. И пока ты не докажешь мне обратное, я не скажу тебе ни слова.
Мы некоторое время обменивались разъяренными взглядами. Потом Бобби, все еще с каменным лицом, попросил офицера выйти. Когда мы остались одни, он резко сказал:
– Мне нужно было поручить допрос кому-то другому. Но черт тебя подери, Вики... – Его голос смягчился. Я все еще злилась, но невольно ему посочувствовала.
– Знаешь, Бобби, больше всего меня задело то, что, поговорив с миссис Пасиорек, которую ты никогда в жизни не видел, ты поверил ей, даже не спросив меня, которую знаешь с самого рождения.
– О'кей, говори. Я тебя прошу. Расскажи мне о Пасиорек.
Я взяла чашку и вспомнила, что она пуста.
– Мы с Агнес познакомились, когда учились в колледже. Я занималась правом, а она специализировалась на математике, став в конце концов магистром по экономике управления. Я не буду описывать, какие настроения нами тогда владели, – ты не симпатизируешь идеям, которые волновали нас. Я иногда думаю, что никогда больше уже не буду чувствовать себя такой... энергичной, полной сил... – Волна воспоминаний, горьких и в то же время сладостных, захлестнула меня, и я закрыла глаза, сдерживая слезы, готовые хлынуть из глаз. – Потом мечта стала разваливаться на глазах. Уотергейт, наркотики, загнивание экономики, расизм и неравноправие полов... Наш энтузиазм ничего не дал. Так что мы все успокоились, вернулись к действительности и стали зарабатывать на жизнь. Ты, знаешь мою историю. Полагаю, мои идеалы умирали больнее, чем у других. Так часто бывает с детьми иммигрантов. Нам приходится платить за свою мечту столь дорогой ценой, что иногда мы просто не в состоянии прийти в себя. Ну а судьба Агнес была несколько другой – Ты встречался с ее родителями. Во-первых, ее отец – преуспевающий хирург, по самым скромным подсчетам, тянет на полмиллиона в год. Но что еще важнее – ее мать из семьи Сэвиджей. Знаешь, старая католическая династия с большими деньгами. Монастырь «Святое сердце», балы для дебютанток. Не знаю, как живут очень богатые люди, наверное, совсем не так, как ты и я. Во всяком случае, Агнес с рождения боролась со всем этим. Она боролась в течение двенадцатилетнего пребывания в монастыре «Святое сердце», прошла все стадии оппозиции. Она занимала деньги, потому что они отказались платить, когда она решила поступить в еврейскую коммерческую школу. Неудивительно, что все движения 60-х захватили ее. И для нас обеих важнейшим в жизни стал феминизм, он был для нас всем. – Я говорила больше для себя, чем для Бобби. И не уверена, много ли он понял из того, что я рассказывала. – Ну а после смерти моего отца Агнес стала приглашать меня на Рождество в Лейк-Форест, так я познакомилась с семьей Пасиорек. И миссис Пасиорек решила повесить – все грехи своей дочери на меня. Это снимало с нее ответственность, понимаешь? Она не была больше матерью, потерпевшей поражение. Агнес, по этому сценарию, – милая и восприимчивая девочка, попавшая под мое дурное влияние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29