– Тебя, должно быть, ненавидят в Лондоне, если посылают в Чикаго в январе. А если придется остаться на февраль, то ты уж точно в черном списке.
Он поморщился:
– Я уже бывал здесь зимой. Кстати, эта погода объясняет, почему вы, американки, такие бесчувственные. Интересно, а южанки такие же?
– Хуже, – заверила я его. – Они еще бесчувственнее и грубее, но прячут это под видимостью хороших манер, поэтому ты никогда и не узнаешь, что тебя ждет.
Я присела на край оранжевой кушетки. Феррант пододвинул поближе ко мне один из желтых стульев и, словно аист, склонился над своим бокалом, при этом волосы снова упали ему на лоб. Он объяснил, что «Скапперфилд и Плаудер», его лондонская фирма, владеет тремя процентами акций «Аякса».
– Мы не самые крупные держатели акций, но довольно солидные. Так что и нам принадлежит кусок пирога. Мы посылаем молодых людей сюда на практику и в свою очередь обучаем людей из «Аякса» на лондонской бирже. Верь или не верь, но когда-то и я сам был таким же юнцом.
Как многие в английском страховом бизнесе, Феррант начал работать сразу после высшей школы, или того, что мы называем высшей школой. Так что в тридцать семь у него был почти двадцатилетний опыт работы в неразберихе перестраховочного бизнеса.
– Я говорю тебе это, чтобы ты не удивлялась, услышав, что теперь я – официальный представитель своей фирмы. – Он ухмыльнулся. – Многие в «Аяксе» повесили носы: я молод, а пока они приобретут такой же опыт, пройдет лет шесть – восемь.
Эрон Картер, глава перестраховочного отделения компании «Аякс», неожиданно скончался в прошлом месяце от инфаркта. Его предполагаемый преемник в сентябре ушел в конкурирующую фирму.
– Я здесь до тех пор, пока не найдут человека подходящей квалификации. Им нужен хороший менеджер, но такой, кто знал бы лондонский рынок как свои пять пальцев.
Он спросил, над чем я работаю. У меня было несколько обычных дел, ничего интересного, поэтому я рассказала ему о Розе и мошенничестве с ценными бумагами.
– Я бы не прочь, чтоб ее отстранили от работы за мошенничество, но боюсь, она всего лишь невинная жертва.
Правда, я подумала: тот, кто хоть однажды видел Розу, не назвал бы ее невинной жертвой. К ней больше подошло бы юридическое определение – невиновна.
Я отказалась от второго скотча, мы надели пальто и вышли на улицу. С озера дул сильный ветер, разгоняя тучи и понижая температуру до тринадцати градусов. Мы взялись за руки и почти бегом добрались до итальянского ресторана в четырех кварталах от Хэнкок-Билдинг.
Несмотря на свое месторасположение – в национальном квартале, у ресторана был скромный непритязательный интерьер.
– Я не знал, что ты наполовину итальянка, а то бы еще подумал, идти ли сюда, – сказал Феррант, когда мы сдали пальто упитанной молодой девушке. – Ты знаешь это место? Еда здесь настоящая, итальянская?
– Никогда о нем не слышала, я редко ем в этой части города. Но pas они сами делают спагетти, беспокоиться не о чем.
Мы проследовали за метрдотелем в кабинку у дальней стены зала. В «Фиренце» не было красных скатертей, и бутылок «Кьянти», как в большинстве итальянских ресторанов в Чикаго. На отполированном деревянном столе лежали небольшие полотняные салфетки, а в керамической вазе стояли цветы.
Мы заказали бутылку «Руффино» и шпинат, очаровав официанта знанием итальянского. Оказалось, что Феррант несколько раз был в Италии и сносно говорил по-итальянски. Он спросил, видела ли я когда-нибудь мамину семью. Я отрицательно покачала головой.
– Мама из Флоренции, но семья была наполовину еврейская – ее мать происходила из семьи ученых из Питиглиано. Война разбросала их всех кого куда: мама приехала сюда, ее брат отправился в Африку, а двоюродные братья и сестры исчезли из поля зрения. Моя бабушка умерла во время войны. Однажды, в 1955 году, Габриела ездила на родину, чтобы повидаться с отцом, но это ее только расстроило. Он был единственным близким ей человеком во Флоренции, но не хотел ни думать о войне, ни считаться с теми переменами, которые она принесла. Он все еще продолжал жить в 1936 году, когда семья была в полном составе. Думаю, он еще жив, но... – Я сделала неприязненный жест. – Отец написал ему, когда умерла мама, и мы получили очень странное письмо: он советовал нам послушать, как она поет. Мне никогда не хотелось иметь с ним дело.
– Значит, твоя мать была певицей?
– Она этому училась, надеялась, что будет петь в опере. Потом, когда ей пришлось покинуть страну, она не могла позволить себе продолжать занятия. Вместо этого начала преподавать сама. Она учила меня петь, надеясь, что я подхвачу эстафету и сделаю карьеру, которая не удалась ей. Но у меня недостаточно сильный голос. Да и оперу я не настолько люблю.
Феррант вставил, что всегда ходил в Королевскую оперу и получал огромное удовольствие. Я рассмеялась.
– Мне не нравится сценография и легкость – кажется, это называется виртуозность, – которые характерны для оперы. Знаешь, в действительности это очень тяжелый труд. Но оперное пение слишком энергичное. Мне больше нравятся песни.
Мама всегда копила деньги, чтобы каждую осень отвести нас на пару постановок лирической оперы. А летом отец брал меня четыре или пять раз на бейсбол. Лирическая опера лучше, чем бейсбол, но должна признать, что и от второго я получала большое удовольствие.
Мы заказали ужин – жареные артишоки и цыпленок в желатине для меня, телячьи почки для Ферранта. Разговор перешел от бейсбола к крикету, в который играл Феррант в детстве в Хайгте, и наконец к его карьере в фирме «Скапперфилд и Плаудер».
Когда я допивала вторую чашку кофе, он лениво спросил меня, слежу ли я за рынком ценных бумаг.
Я покачала головой:
– Мне нечего вкладывать. Зачем?
Он пожал плечами:
– Я здесь всего неделю, но успел заметить по «Уолл-стрит джорнэл», что «Аякс» имеет довольно солидный вес по сравнению с другими акционерными компаниями по страхованию, и цена на ее акции растет.
– Отлично. Видимо, ваша фирма поставила на фаворита.
Он махнул рукой, чтобы принесли счет.
– Мы не делаем ничего из ряда вон выходящего в сфере приобретений. Не покупаем компаний и не продаем собственность. А что еще заставляет цены на акции подниматься?
– Иногда инвестиционные компании проявляют необычное внимание к ценным бумагам. Страховым компаниям жилось куда лучше во время последней депрессии или спада в экономике. «Аякс» – одна из крупнейших страховых фирм, может, учредители или какие-то влиятельные инвесторы, скупая акции, набивают ей цену. Если хочешь, я познакомлю тебя с одним брокером. Возможно, у нее есть какая-нибудь информация.
– Может быть, и так.
Мы взяли пальто и снова вышли на ветер. Он дул сильнее, но жареные артишоки и полбутылки вина сделали его менее пронизывающим. Феррант пригласил меня на бренди.
Он включил нижний свет около бара. Бутылки было видно, зато кричащая мебель, к счастью, потонула в тени. Я стояла у окна, глядя на озеро. Лед отражал огни фонарей на Лейк-Шор-Драйв. Приглядевшись, я различила скалы, уходящие далеко на юг. В чистом зимнем воздухе южные районы в двадцати милях отсюда полыхали красным светом. Когда-то я жила в одном из деревянных домов типовой застройки, уродливость которого скрашивали только артистические склонности моей матери.
Феррант обнял меня левой рукой, а правой протянул бренди «мартель». Я прислонилась к нему, затем повернулась и обняла обеими руками, стараясь не пролить содержимое бокала на его свитер. Похоже, он был из кашемира, и бренди не пошло бы ему на пользу. Феррант был худой, но жилистый, не то что какая-нибудь оперная орясина.
Скользнув ладонью под мой топик, он погладил меня по спине, а затем принялся нащупывать застежку бюстгальтера.
– Застежка спереди.
Мне становилось все тяжелее сохранять равновесие, держа в руке бокал, и я поставила бренди на подоконник сзади меня, Феррант нашел застежку. Я боролась с пуговицами на его брюках. Заниматься любовью стоя, как показывают в кино, не так просто. Вскоре мы опустились на мягкий оранжевый ковер.
Глава 5
Крушение планов
Мы допили бренди и провели остаток ночи в постели королевских размеров со светлой скандинавской красавицей, украшающей переднюю спинку кровати. Проснувшись после восьми на следующее утро, Феррант и я улыбнулись друг другу с сонным удовольствием. С темными волосами, спадающими на темно-голубые глаза, он выглядел юным и трогательно-нежным, я обняла его и поцеловала.
Он с готовностью ответил на мой поцелуй, потом сел на кровати.
– Америка – страна ужасных контрастов. Вам предоставляют эту удивительную кровать – я отдал бы месячное жалованье, чтобы увезти ее с собой, – а после этого хотят, чтобы я вскакивал среди ночи и мчался на работу. В Лондоне я появился бы в Сити не раньше половины десятого, а здесь все сотрудники приходят в офис за полчаса до меня. Придется и мне собираться.
Я лежала в постели и наблюдала, как совершался ритуал одевания мужчины, завершившийся затягиванием на шее скромного серо-бордового галстука. Феррант бросил мне голубой махровый халат, и я поднялась, чтобы выпить с ним чашечку кофе, радуясь, что перенесла встречу с Хэтфилдом на дневное время.
Когда Феррант ушел, бормоча проклятия в адрес американской служебной этики, я позвонила в свой офис, чтобы справиться о звонках. Три раза звонил мой кузен Альберт: сначала поздно вечером и дважды сегодня утром. Второй раз он оставил свой служебный номер телефона. Мое утреннее настроение стало портиться. Я надела вчерашнюю одежду и неодобрительно оглядела себя в широких зеркалах, встроенных в стенной шкаф. Костюм, который выглядел столь сексуально вечером, утром оказался полной безвкусицей; придется перед встречей с Хэтфилдом заехать домой и переодеться, потом уже позвоню Альберту.
Парковка «омеги» у Хэнкок-Билдинг на четырнадцать часов обошлась мне довольно дорого. Мое настроение после этого не улучшилось, кроме того, я заработала выговор от полицейского за обгон у тоннеля Лейк-Шор-Драйв. Это меня отрезвило. Еще в раннем возрасте отец вбил мне в голову, что глупо предаваться злости, ведя машину. Будучи полицейским, он относился к оружию и транспорту очень серьезно – слишком долго потом приходилось ему разбираться с последствиями использования и того и другого.
Я купила сандвич с лотка у ливанского ресторана и ела его, стоя на светофорах по дороге домой. Разгром Ливана ознаменовался появлением в Чикаго целой серии ливанских ресторанчиков и магазинов, точно так же десятью годами раньше было отмечено разорение Вьетнама. Даже если вы никогда не слушаете новости, но часто едите вне дома, то можете совершенно точно сказать, кто на этот раз потерпел поражение.
От Северной авеню до Фуллертона Холстед представляет собой часть недавно перестроенного северного района, где молодые преуспевающие люди платят по двести пятьдесят тысяч и больше за шикарный кирпичный дом. Но до Дайверси, четыре квартала севернее, щупальца богачей еще не дотянулись. Большинство зданий, как то, в котором живу я, довольно захудалые, но удобные. Одно из преимуществ – дешевая рента, а другое – масса свободного места для парковки автомобилей прямо на улице.
Остановив «омегу» перед домом, я вошла внутрь, чтобы снова надеть синий рабочий костюм для встречи с Хэтфилдом. Откладывать звонок Альберту было уже неприлично. Захватив чашку кофе в гостиную, я села в продавленное кресло и набрала номер, между делом изучая ногти, просвечивающие сквозь колготки. Может, покрасить их красным лаком? Не терплю красить ногти на руках, но на ногах это может выглядеть очень сексуально.
К телефону подошла женщина: его тайная любовница, подумала я. Роза считает, что это его секретарша, но он наверняка тайком покупает ей духи и украшения. Я попросила Альберта. Она ответила гнусавым голосом, что мистер Вигнелли сейчас на конференции, и спросила, что передать.
– Это мисс Варшавски, – сказала я. – Он хотел поговорить со мной. Передайте ему, сегодня другого времени у меня не будет.
Она попросила подождать. Я отпила из чашки и начала читать статью в «Форчун» о претензиях к городской корпорации. Это меня порадовало; Я так и не смогла простить им, что они отвечали на мою налоговую жалобу ни много ни мало как через два года. Когда я погрузилась в чтение о нелегальных валютных операциях, Альберт, более раздраженный, чем обычно, взял наконец трубку.
– Где ты была?
Я удивленно вскинула брови:
– На ночной оргии с сексом и наркотиками. Секс был ужасен, а вот кокаин – класс. Не хочешь пойти со мной в следующий раз?
– Мне следовало предвидеть, что вместо того, чтобы всерьез заняться расследованием, ты будешь смеяться над Розой.
– Я не смеюсь, Альберт. Если ты читаешь газеты, то должен знать, как трудно достать кокаин в наше время. А в чем дело? У Розы новые неприятности? Чтобы показать свои добрые намерения, я не возьму с тебя денег за то время, которое потратила, ожидая тебя у телефона.
Пока он тяжело дышал мне в ухо на том конце провода, я совершенно ясно увидела на его жирной физиономии гримасу обиженного ребенка. Наконец он спросил сердито:
– Ты ездила вчера в монастырь, не так ли? Я подтвердила.
– И что ты узнала?
– Что будет очень сложно найти виновного. Вся надежда на то, что акции изначально были фальшивыми – еще до того, как оказались в монастыре. Я встречаюсь с ФБР сегодня днем и посмотрю, что у них есть.
– Мама передумала. Она не хочет, чтобы ты занималась этим делом.
Я сидела как громом пораженная, кипевшая во мне ярость прилила к голове.
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду, Альберт? Я не пылесос, который можно включить или выключить по своему желанию. То ты пристаешь ко мне с этим расследованием, то звонишь через два дня и говоришь, что ты передумал...
Я услышала, как зашелестела бумага, затем тюслышался самодовольный голос Альберта:
– В твоем контракте сказано: «Окончание ведения дела может быть потребовано любой стороной независимо от полученных результатов. Невзирая на состояние расследования, а также на согласие каждой из сторон с достигнутыми результатами, гонорар и оплата расходов начисляются за все время вплоть до окончания расследования». Так что отправь мне счет, Виктория, я сразу его оплачу.
Я чувствовала, что начинаю закипать.
– Альберт, когда Роза позвонила мне в воскресенье, она представила дело так, что, если я не помогу ей, ее самоубийство будет на моей совести. Что произошло с тех пор? Она нашла детектива лучше меня? Или Кэрролл позвонил ей и пообещал принять ее на работу, если она уберет меня из расследования?
Он надменно ответил:
– Вчера вечером она мне сказала: устраивая из-за этого такой шум, она поступает не по-христиански. Она знает, что ее доброе имя все равно будет восстановлено. Если нет, она примет это как истинная католичка.
– Удивительное благородство, – саркастически заметила я. – Роза – мученица, это я уже проходила, но страдающая женщина – это что-то новое.
– Послушай, Виктория, ты похожа сейчас на тех адвокатов, которые силой навязывают свои услуги людям, пострадавшим от несчастных случаев. Просто пришли мне счет.
Я первой бросила трубку, получив от этого сомнительное удовлетворение, и теперь сидела, кипя от злости и проклиная Розу сначала по-итальянски, потом по-английски. Так обвести меня вокруг пальца! Вытащить в Мелроуз-парк, причитая о моем долге перед умершей матерью, если не перед здравствующей теткой, пустить меня по следу, а потом бросить все дело. Мне ужасно захотелось позвонить ей и высказать раз и навсегда все, что я о ней думаю, не опуская ни одной детали, даже самой незначительной. Я даже отыскала ее номер в моей записной книжке и начала его набирать, когда поняла бесполезность такого поступка. Розе семьдесят пять. Ее уже не изменить. Если я не могу с этим смириться, значит, обречена всегда быть объектом ее манипуляций.
Некоторое время я сидела с раскрытым на коленях журналом, пялясь на серый день за окном. Прошлой ночью сильный ветер пригнал облака с озера. Что же на самом деле заставило Розу прекратить расследование? Она холодная, злая, мстительная – можно набрать с десяток нелестных определений, – но не интриганка. Она не позвонила бы нелюбимой племяннице после десятилетнего молчания, чтобы просто посмеяться над ней.
Я нашла номер монастыря Святого Альберта и позвонила Кэрроллу. Звонок попал на коммутатор. Я представила аскетичного молодого человека за секретарским столом, который неохотно отрывается от своего Чарлза Уильямса, после шестого звонка снимает трубку и, соединив меня с настоятелем, опять берется за книгу. Я ждала, когда тот ответит. Наконец в трубке раздался приятный мягкий голос Кэрролла.
– Это Варшавски, отец Кэрролл.
Он извинился за то, что заставил меня ждать: вместе с главным поваром, которого секретарь вызвал последним, разбирался с хозяйственными делами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29