Она подошла к кухонному столу и взяла коробку с цыпленком. У нас есть пара помидоров, пожалуй, сделаю салат, подумала она. И тут заметила завернутый в черную бумагу рулон. А это что такое?
Мелани, успевшая уже вернуться, стремительно бросилась к ней, чтобы забрать плакат, но опоздала – Джини уже разворачивала его.
Гордо, как флаг, он реял на ветру от вентилятора, и обаятельный Джордан Джекс был на нем как живой. Джини застыла, и лишь губы ее беззвучно двигались – она читала то, что было написано под портретом.
Этот плакат оказался рекламой его концерта, который должен был состояться на стадионе «Астродом». В аншлаге сообщалось, что весь сбор от четырехчасового шоу пойдет на медицинские исследования.
Джордан здесь, в Хьюстоне, а она не знала!
Картонка с цыпленком упала, но Джини, не заметив этого, с серым от страха лицом добралась до своего стула и замерла, как сломанная кукла.
Еще прежде, чем Мелани произнесла хоть слово, Джини поняла: вот он, ужасный момент противостояния, которого она боялась все четыре месяца.
Тихий, спокойный голос донесся до нее как бы издалека:
– Я сегодня пойду его слушать, мама.
– Нет!
– Мне это нужно, мама.
– Я запрещаю.
– У тебя нет такого права.
– Мелани, ну почему ты даже не пытаешься понять?
– А что тут понимать? Ты не хочешь говорить. Я ждала несколько месяцев, а ты молчала. Я дала тебе время. Теперь ты выздоровела. Плакаты с его портретом – повсюду, во всех газетах реклама. Если бы ты не ушла с головой в свои проблемы, то бы уже несколько недель назад знала о его приезде. Половина всех ребят в школе идут сегодня на концерт. А он мой отец! И я хочу его видеть. Что в этом плохого?
– Ты не пойдешь, и все!
– Да ну? К твоему сведению, я уже купила билет на те деньги, что заработала, когда сидела с малышами.
– Ты потратила эти деньги на билет? Что ж, мне все равно, можешь выбрасывать свои деньги. Сегодня ты останешься дома.
– Он что, бил тебя или что-нибудь в этом роде? Он дурной человек и ты боишься, как бы он не причинил мне той же боли, что и тебе? Да, мама? Скажи мне. Я хочу знать о своем отце все – хорошее и плохое. Я уже не младенец в пеленках. Не у тебя одной есть чувства. Всю жизнь думать, что у меня нет отца, и вдруг, когда ты умирала в больнице, узнать, что есть, и какой! Мамочка, с тех пор как ты сказала мне, я прочитала все, что нашла, о нем. И знаешь, звучит здорово. Но скажи: какое горе он причинил тебе?
Черты лица дочери расплывались, слезы застилали Джини глаза, и она закрыла лицо руками. Голова подрагивала от боли, но она знала, это не связано с перенесенной ею операцией. На сердце лег тяжкий груз. Как бы она ни хотела, чтобы отношения с дочерью опять стали такими, как прежде, она не могла намеренно очернить Джордана. Печально посмотрев на Мелани, Джини проговорила:
– Твой отец ни разу не ударил меня и вообще не сделал ничего такого, чего тебе надо стыдиться.
Дверь в кухню с грохотом захлопнулась. Последние слова Джини произносила в пустой комнате. Она бросилась к черному ходу, но это ей только показалось, что бросилась, на самом деле ей удалось доковылять до двери и увидеть, как Мелани удаляется на велосипеде по мощенной гравием дорожке, ведущей на улицу.
– Мелани! – закричала Джини.
Девочка только энергичнее налегла на педали. Она упряма, как ее отец, и так же своевольна, угрюмо подумала Джини, опускаясь на ступеньки.
Как же она позволила событиям зайти так далеко? Почему уже давно не набралась храбрости и не поговорила с дочерью об отце?
Джини не заметила, как утомительная послеполуденная жара сменилась приятной прохладой. На солнце можно было смотреть, небо опять стало голубым, а не раскаленным, под высокими деревьями появились тени. Легкий ветерок принес аромат цветов, но новое великолепие дня не рассеяло мрака в душе Джини.
Никогда еще не чувствовала она себя в такой растерянности. Что делать? Не имея понятия о том, как Мелани поедет на концерт, почти невозможно найти ее, особенно если учесть, что машины теперь у Джини нет. Наконец она решила позвонить кому-нибудь из друзей дочери.
Вернувшись в дом, она дрожащими пальцами набрала несколько номеров. Мать Кэролин Мэбри сказала, что мистер Мэбри повез в город свою дочь и других ребят. Кажется, среди них была и Мелани.
Тогда Джини позвонила Люси Морено, своей лучшей подруге. Выслушав шесть длинных гудков и уже решив повесить трубку, Джини вдруг услышала голос Люси.
– Слава Богу, ты дома! – воскликнула она в отчаянии.
– Джини, ты?
– Мне нужна твоя помощь, Люси. Это из-за Мелани.
– Сейчас приеду.
Люси понадобилось пятнадцать минут, чтобы доехать. За это время Джини сменила шорты на джинсы, провела расческой по коротким волосам и мазнула помадой по губам. И все же, приехав, Люси была поражена, как плохо выглядит ее подруга.
– Джини, ты бледна как смерть.
– Про тебя тоже не скажешь, что ты сошла со страниц шикарного журнала мод.
Люси только рассмеялась и отбросила с лица свои заметно нуждавшиеся в стрижке волосы.
– Знаю, при моем весе мне не следовало бы на людях показываться в джинсах, но мне показалось, у тебя что-то случилось. Я расчищала двор, когда ты позвонила.
– Люси, извини, что я тебе помешала, но мне нужно срочно попасть в Хьюстон. Мне бы хотелось попросить у тебя машину, или, может быть, ты поедешь со мной? Я не позволила Мелани идти на рок-концерт в «Астродоме», а она не послушалась и уехала.
Люси нахмурилась.
– Это не похоже на Мелани. Вы что, поссорились?
Джини кивнула:
– Потому-то мне и надо поехать за ней.
– Девочка поехала в плохой компании?
– Я не знаю, с кем она поехала.
– Но ты не сможешь найти ее в «Астродоме».
– Я все понимаю, но неужели ты не видишь, я должна попробовать!
– Ты говоришь так, будто речь идет о жизни и смерти.
– В том-то и дело, – сказала Джини мрачно.
– Мне почему-то кажется, что ты не до конца откровенна со мной.
– Так ты едешь или нет? – прервала ее Джини.
– Ну, мы ведь друзья, правда? Я не собиралась наступать тебе на любимую мозоль. Больше никаких вопросов. Я еду с тобой.
– А как же Ник?
– Он сегодня вечером работает.
– Люси, что бы я без тебя делала?!
– Сидела и отдыхала, как тебе и положено. А ты вместо этого охотишься за химерами.
Часом позже белый «фиат» Люси полз в плотном потоке автомашин, приближаясь к «Астродому». До концерта оставалось еще два часа, но стоянка возле стадиона была переполнена.
– Господи! – воскликнула Люси в отчаянии. – Я и не представляла, что здесь будет такое столпотворение. И кого же Мелани собирается смотреть?
– Джордана Джекса.
Прошло немало времени, прежде чем им удалось припарковаться в толчее машин, полицейских и пешеходов. Джини ясно осознала, что у нее остается только одна надежда: может быть, Мелани не доехала так быстро, как они. А если она уже на стадионе, им туда не попасть, ведь у них нет билетов.
Люси и Джини прокладывали себе путь к главному входу через толпу беснующихся подростков. А переполненные шумной молодежью автомобили продолжали подъезжать к стоянке.
– Так какой у нас план, Джини? Как ты собираешься выловить свою малышку в этой сутолоке?
– Понятия не имею. Я… я думала, просто встану у главного входа и буду разглядывать прибывающих зрителей.
Хотя Люси ничего не ответила, Джини почувствовала, что подруга не одобряет ее.
– Я знаю, на это уйдет много времени, но давай попробуем?
Люси не отрывала глаз от толпящихся вокруг них поклонников Джекса.
– Мягко сказано. А если она уже на стадионе?
– Ты можешь предложить что-нибудь получше?
– Поехать домой, сесть на телефон и грызть ногти. Нет, серьезно, на Керби есть великолепный мексиканский ресторанчик, в который мне давно хотелось попасть.
– Люси, ты ведь на диете.
– Обязательно было напоминать об этом? Две скромно одетые девушки раздавали в толпе какие-то брошюры, и обе женщины залезли на ящики с этими брошюрами, чтобы получше видеть. Джини стояла с одной стороны от главного входа и разглядывала всех длинноволосых девчонок и мальчишек, проходивших мимо нее, а Люси заняла такую же позицию с другой стороны. Прошло уже полчаса, а Мелани все не было. Джини прекрасно понимала всю тщетность своего плана.
Неожиданно толпа начала неистово распевать:
– Джордан мы любим тебя! Джордан мы любим тебя!
Обернувшись, Джини увидела огромный автобус, осторожно прокладывающий путь сквозь толпу. Внезапно автобус остановился. Полицейские встревожились. Четверо из них бросились к гигантской машине – очевидно, эта остановка не была запланирована.
В лучах заходящего солнца автобус отливал золотом, и на мгновение он ослепил Джини.
Казалось, все происходит, как при замедленной съемке. Она смутно осознавала, что крики в толпе усилились, стена людей стала еще плотнее.
А потом открылась дверца автобуса.
Настал миг ужасного, тревожного ожидания.
Высокий мужчина медленно вышел из автобуса. Вокруг его черных волос разгорелся золотой нимб, фигура была освещена со спины, так что нельзя было разглядеть его черты, и поэтому в первый момент Джини не узнала его. Облитый потоком солнечного света, он казался божеством, однако Джини ощутила его необыкновенную мужскую притягательность. Она не думала о том, что и ее заливает солнечный свет и она кажется ему полупрозрачным видением из грезы.
Джордан ехал в автобусе, когда вдруг увидел воплощение своих видений, образ, преследовавший его день и ночь. Лицо этого эльфа было тоньше и печальнее, чем у Джини. Шапка блестящих кудрей не походила на великолепные каштановые волны, в которые он так любил зарыть лицо. И все же… Эти глаза, эта необыкновенная нежность и доброта могли принадлежать лишь одной женщине. Точно молния пронзила его и вырвала из кресла, в котором он отдыхал. Как безумный, пронесся он по проходу автобуса и велел шоферу остановиться.
Джини смотрела, как он приближается к ней, и любовь сияла в ее глазах. Сердце ее бешено билось, наполненное неистовым волнением, она была охвачена тем чувством, которое, как она пыталась себя убедить, давно умерло.
Никогда прежде она не ощущала в себе такой полноты жизни.
Он медленно, большими шагами направлялся к ней, его лицо отражало те же чувства, которые наполняли ее. Внезапно она расслышала, как, перекрывая напев поклонников, он зовет ее по имени:
– Джини…
Это был самый прекрасный звук из всех, что она слышала в жизни. Он пронесся сквозь время, стирая из памяти черные годы мучений и разлуки, разрушая с болью воздвигнутую ею вокруг себя стену, и тронул ее душу.
Все чувства кричали о том, что он здесь.
– Джордан… – Его имя прозвучало едва слышным, прерывистым шепотом, но, кажется, он расслышал. Он замер, неуверенность во взгляде исчезла. Неожиданно он улыбнулся той своей белозубой робкой улыбкой, которую Джини так хотелось забыть, но которую она наперекор себе помнила так хорошо. У нее до боли перехватило дыхание, а тело пронзила ужасная дрожь.
Джини уже не слышала криков толпы. Время остановилось.
На свете остались один мужчина и одна женщина.
Она спрыгнула с ящика, на котором стояла, и, спотыкаясь, двинулась навстречу ему. Но два подростка из толпы отшвырнули ее.
Толпа хлынула и повалила Джордана. Сотни восторженных поклонников бросились к своему кумиру и сбили его с ног. Джини рванулась к нему, а он устремился к ней, пытаясь выбраться из груды тел и схватить ее тонкую руку – источник его силы.
На мгновение их руки припали друг к другу, как к источнику спасения, и тут же разъединились. Джини отбросило в сторону и понесло вдаль, как щепку на гребне волн во время бури. Джордан беспомощно звал ее, он дрался, как лев, чтобы дотянуться до нее. Но в каком-то безумии люди наседали на него и свалили на землю, несколько человек попадали сверху.
Женщины начали отрывать кусочки от его рубашки, вырывать пряди волос. Джини умоляла:
– Помогите ему! Ради Бога! Кто-нибудь! Они убьют его!
Завыли сирены десяти полицейских машин, срочно вызванных к стадиону. Десятки полицейских прокладывали путь среди толпы.
Джини оказалась в центре этого живого урагана, внезапно ей показалось, что она не может дышать.
– Они убьют его, – шептала она.
Последнее, что она увидела, прежде чем потеряла сознание, было обеспокоенное лицо полицейского, превращающееся в туман, а ее последней мыслью был страх за Джордана.
Джини вцепилась в ручки кресла, как только освещение в зрительном зале начало меркнуть, а прожектор устремил яркий свет на сцену в центре стадиона. Ее место находилось так высоко, что сцена казалась оттуда немногим больше почтовой марки. Публика ожидала в беспокойном предвкушении, и Джини не отличалась от остальных зрителей: она подалась вперед, ее пальцы впились в подлокотники.
Господи, какое безумие толкнуло ее на такую нелепость, зачем она решила посмотреть выступление Джордана? Видимо, их встреча, а потом нападение толпы на него лишили ее способности рассуждать. Поэтому, увидев перекупщика с единственным билетом, Джини отреагировала, не думая.
Она говорила себе, что сделала это только потому, что боялась за Джордана, но на самом деле это была не вся правда: ее переполняло страстное желание – настолько же неистовое, как и у Мелани, – видеть его, слышать его голос.
Люси дала подруге денег, чтобы заплатить перекупщику ошеломительно высокую цену, которую он запросил, и уехала в свой мексиканский ресторанчик, пообещав Джини встретить ее спустя два часа в холле мотеля напротив стадиона.
Вдруг из темноты на освещенную прожектором сцену вышел высокий темноволосый человек с гитарой в руках и раскланялся. От его движений гитара блестела и переливалась. Шестьдесят тысяч зрителей поднялись со своих мест и неистово приветствовали его. Когда шум немного стих, мягкий голос Джордана раздался в микрофонах: он представил музыкантов своего ансамбля.
Джини откинулась в кресле, вздохнув с облегчением. У Джордана все в порядке. По крайней мере он не пострадал из-за нее; однако сердце ее не успокоилось, а забилось сильнее.
Рассказав несколько шутливых историй и завладев вниманием зрителей, он запел. Но голос звучал так, словно он пел только для нее. Джини сидела и ошеломленно слушала его песни, которые все любили и знали. Сначала прозвучали «Полуночник» и «Тебе надо идти». За ними последовали другие, и конец каждой песни превращался в начало следующей. Джини уже давно тайком слушала все его песни и любила их, как любила самого Джордана.
Волна нежных звуков окутывала ее, уносила куда-то. Слезы выступили на глазах: песни были полны свежего чувства, он пел от души, из глубины сердца, и струны гитары жалобно стонали.
В его музыке скрывалась огромная гамма чувств: от печали до ненависти и красноречивых слов любви. Артист всего себя отдавал песне. Хрипловатые переливы голоса, обдуманные изменения темпа и ритма – все особенности блюза должны были способствовать раскрытию чувств, и он добивался этого. Атмосфера в зале становилась наэлектризованной.
В стихах его чувствовалась прямота, глубина и сила, изливавшаяся на всех и трогавшая слушателей. Не было карнавальных блесков огней, никаких специальных эффектов, необычных костюмов или эксцентричных танцев.
Джордан просто отдавался музыке, и это производило потрясающее впечатление. Голос его как будто ласкал Джини, и по спине у нее мурашки бегали. Ей хотелось плакать, но чувства были слишком глубоки для слез. Он дарил наслаждение потому, что сам находил наслаждение в музыке, за это его и любили поклонники. Все слушали так же, как и Джини, – в упоении.
В зрительном зале были люди всех возрастов и состояний, и Джини удивилась, осознав, что Джордан пользуется широкой известностью не только среди подростков.
Но вот он запел песню, которую она уже слышала, и ее имя зазвучало на огромном стадионе:
– Джини… Джини… Джини…
Никогда еще в его голосе не было такой берущей за душу печали. Она вдруг вспомнила, как их соединившиеся на мгновение руки расстались там, на стоянке, и забыла, что он звезда: он мужчина, которого она любит.
– Я ищу тебя среди тысяч лиц…
В его голосе она ощутила боль потери, которую испытала и сама. Все эти годы она так стремилась к нему! Неожиданно Джини поняла: больше ей не вынести. Придя на его концерт, она еще раз убедилась в том, что знала всегда: Джордан никогда не мог бы принадлежать ей, он принадлежит своему искусству, музыке. Он принадлежит всему миру.
Она поднялась со своего места и, спотыкаясь в темноте, пошла к ближайшему выходу.
Глава четвертая
Даже сюда доносился приглушенный гул тысяч голосов зрителей.
Джордан стоял, прислонившись к стене. Черные волосы прядями спадали на вспотевший лоб, белая рубашка была мокрой от пота. Полотенцем, свисавшим с широких плеч, он промокал свое бронзово-загорелое лицо и лоб, стараясь не слишком сильно нажимать под правым глазом и не тереть синяки на щеке, просвечивавшие сквозь грим загарного цвета, который заставила его нанести Фелиция перед выходом на сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17