И по мере того как ей открывался этот мир, Джини приходила к выводу, что не сможет оставаться с ним, если он выберет сцену. Эта жизнь привлекательна, но беспорядочна, и Джини она не подходит. Ее присутствие только будет мешать ему, и постепенно он придет к выводу, что их любовь невозможна и разрушает жизнь обоих. Если она хочет, чтобы он достиг в жизни того, для чего был рожден, она должна с ним как можно скорее развестись, прежде чем все окажется безнадежно испорчено.
Джини не подозревала о своей беременности, когда ушла от Джордана, а узнав, решила, что ребенок только свяжет его и это будет нечестно по отношению к ним обоим.
После развода Джордана Джекса ждал потрясающий успех, и все тринадцать лет он оставался звездой. Его имя связывали со всеми красавицами Голливуда, но он ни разу не был женат. Никогда не отвечал на вопросы о своей личной жизни, и все, что Джини удавалось прочесть о нем, оказывалось выдумками журналистов. Было в его жизни судебное дело о признании его отцовства (которое он выиграл) и один-два скандала – все это решительно убедило Джини, что она не могла бы разделить такую жизнь. Он все время переезжал с места на место, а она принадлежала к тому типу людей, которые с радостью остаются в одном окружении. Снова и снова она повторяла себе, что их брак не выдержал испытаний.
Но никакие рассуждения не могли утешить ее, когда хотелось плакать от боли одиночества. Трудно было воспитывать дочку одной. Иногда к ней приходило чувство вины перед Джорданом за то, что она лишила его ребенка, и перед Мелани, не знавшей отца. Ей пришлось оставить своих родных и друзей и начать новую жизнь вдвоем с дочерью.
Решение, которое Джини приняла, далось ей с трудом, но еще труднее оказалось жить, приняв его. Женщина, тринадцать лет страдавшая от последствий своего выбора, была теперь уже не той юной студенткой, что оставила Джордана, и порой Джини невольно подумывала, не совершила ли она тогда ошибку.
Тайна эта не давала ей жить.
Глава вторая
Джини… Джини… Джини…
Бархатный мужской голос умолк, Джини вернулась из мира грез в мир реальности и обнаружила, что все еще стоит в своей запушенной гостиной. Она чувствовала себя потерянной и сбитой с толку, плененной прошлым, а ведь она потратила большую часть жизни, чтобы забыть о нем.
Джордан закончил песню и раскланивался перед своими восторженными поклонниками. Вот он медленно выпрямился, поднял загорелое лицо к свету. Взгляд Джини встретился с чернотой его глаз, прекрасных притягивающих глаз, окаймленных самыми густыми и загнутыми ресницами на свете. Его глаза были слишком прекрасны, чтобы принадлежать тому грубовато-мужественному лицу, на котором сияли.
В самом деле, ни одна женщина не могла бы устоять перед чувственностью его взгляда, подумала Джини, а судя по крикам восторженных поклонниц, и не может.
Он неуверенно улыбнулся – она до сих пор помнила эту его манеру, – и ей внезапно показалось, что сердце сейчас разорвется. Если бы только… Нет, она правильно сделала, когда ушла от него. Вокруг него царит атмосфера чувственности. Как бы мог мужчина, принадлежащий миллионам, принадлежать одной женщине?
– Мам, ты плачешь?! – донесся мягкий голос Мелани, сидевшей на стареньком стуле, на спинке которого было навешано множество вещей. Девочка была поражена: как и другие подростки, она не замечала, что ее мать тоже человек из плоти и крови.
– Нет, не плачу, – возразила Джини, избегая взгляда дочери и, по мере того как в ней брал верх воспитатель, отдавая распоряжения: – Выключите телевизор, юная леди, принесите ведерко для мусора, поставьте велосипед под навес и принимайтесь за уроки.
– Ну, мам, – запротестовала Мелани, она с неохотой поднялась и выключила телевизор. – Я только недавно пришла.
В своей комнате Джини бросилась на неубранную постель, не обращая внимания на беспорядок, с которым она успешно боролась каждый день. После того, что она услышала и увидела на экране, ее тело горело как в огне. В песне Джордана слышалась невыносимая тоска, и в душе Джини вспыхнуло сожаление. Неужели он не так счастлив без нее, как она думала? Ну почему он не мог быть простым юристом, или учителем, или кем-нибудь еще, обыкновенным человеком? Почему эта мука до сих пор не кончается?
Но каким греховным очарованием, какой завораживающей прелестью веяло от него, когда на губах появлялась только ему присущая мягкая улыбка, делавшая его беспомощным, уязвимым!.. Джини казалось, она ощущает прикосновение его полных чувственных губ. Она вспомнила, как он, бывало, целовал ее – с той страстью, которая была частью его натуры. Она помнила прикосновение его губ к самым сокровенным своим тайнам, пробуждавшее в ней огонь желания. Страстность, принесшая ему славу великолепного музыканта, прежде делала его великолепным любовником.
С кем он спит теперь? Какая женщина теперь ощущает жар его губ, силу его стройного мужского тела, когда он обнимает ее сильными руками? Кто слышит, как он вздыхает от страсти? Чье тело сливается с его телом, как когда-то было с ней?
Дрожащие пальцы теребили уголок подушки. Да, невыносимо было думать, что он сейчас с другой. Она доведет себя до безумия, если будет думать об этом.
Она встала с постели и ринулась на кухню, словно в атаку на врага, пытаясь доказать, по крайней мере себе, что не покорится этому безнадежному желанию к единственному мужчине на свете, с которым она никогда не сможет быть вместе.
За ужином Мелани сказала:
– Ты что-то уж очень тихая сегодня, мама.
– Разве? Думаю, просто устала. Ребята сегодня были неуправляемы, особенно Брэд. Пока я была занята, он залез на лестницу и повис в сотне футов над сценой на одной руке. Когда я закричала ему, чтобы он слез оттуда, он чуть не упал от моего вопля. Это было ужасно! Мы ставим отрывок из «Юлия Цезаря» Шекспира, помнишь, я тебе говорила. Но ведь я учитель английского языка, а не режиссер…
– А почему ты сказала, что не плакала, ты же плакала тогда, – спросила Мелани, пристально глядя на мать. – Потому, что песня была о девушке по имени Джини?
Вилка в руке Джини стукнула по тарелке, но ей удалось сохранить спокойный голос:
– Просто глупо плакать. Вот и все. А тем более из-за дурацкой песенки.
– Джордан Джекс – это нечто, и в его-то возрасте!
– Ради всего святого, ему только тридцать восемь, – резко оборвала ее Джини.
– Это немало для рок-звезды. Очень немногие сохранили популярность после тридцати: Мик Джеггер, Брюс Спрингстен и он. Да, а откуда ты знаешь, сколько ему лет?
– Я… я… – Джини подняла голову от тарелки, вздрогнула, но тут же скрыла свой страх, – думаю, где-то прочитала.
– Даже не знала, что ты читаешь о рок-звездах, мама.
– Я и не читаю. Должно быть, попалось в газетах или что-нибудь в этом роде.
Мелани отбросила длинные черные волосы с лица. Ее темные глаза из-под густых ресниц, глаза, так похожие на те, другие, смотрели изучающе, и Джини задрожала. Дочь слишком похожа на отца, но все равно она не должна – никогда, никогда – узнать правду.
– Знаешь, такое впечатление, что ты потеряла голову из-за него, мам.
– Не будь смешной! – с гневом воскликнула Джини, щеки ее алели. – Очень жаль, что ты не думаешь ни о чем другом, кроме этой ужасной музыки и видео. Твоя комната – просто кошмар, эти возмутительные плакаты с рок-звездами на всех стенах… Ты должна приходить после школы домой и сразу садиться за уроки. А ты вместо этого играешь на гитаре или слушаешь эту бесконечную музыку, и я не понимаю, почему мне приходится говорить об этом каждый день.
– Все ребята так делают.
– Это самое идиотское объяснение на свете.
– Нет, правда, я не вижу ничего плохого в том, чтобы любить музыку.
Джини глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
– В этом все дело, Мелани, дорогая. Я хотела бы, чтобы тебя интересовало что-нибудь другое. А у тебя одно в жизни – рок. Это дает молодежи неверное представление о жизни, делает безответственными.
– Но если ты не слушаешь такую музыку, откуда ты знаешь? Ты должна быть счастлива, если мне что-то нравится. Многие думают только о наркотиках и сексе.
– О Господи! – Джини тихо застонала, обессиленная противостоянием дочери. – Секс и наркотики. Вы, подростки, используете эти вечные доводы, вроде ядерного оружия, в своей борьбе. Родителям от вас нечего ждать. Нам остается только умереть с благодарностью, если вы не совершенно ужасны. Неужели я не имею права надеяться, что из тебя получится что-то путное? Девушка может стать врачом или юристом…
– Но я не хочу быть врачом или юристом, мама! И школьной учительницей тоже! Я хочу заниматься музыкой. – С этими словами Мелани оттолкнула свой стул от стола.
– Тысячу раз говорила тебе, что это не жизнь для такой девушки, как ты!
– Я не собираюсь больше слушаться тебя! Ты пытаешься управлять моей жизнью. А этого я тебе никогда не позволю.
Пока Джини наблюдала, как дочь пронеслась по холлу с видом мелодраматической героини, которой неосознанно и неудачно подражала, как и почти все девочки-подростки, на нее нахлынуло чувство разочарования и безысходности. Ну зачем она так категорично возражает против музыки? Мелани ведь упряма и настойчиво стремится к цели, а сказанное ей «нет» только сделает девочку более решительной. Меньше всего Джини хотелось, придя домой после тяжелого дня в школе, ссориться со своей единственной дочкой, но, похоже, это стало у них традицией в последнее время.
Мать и дочь провели остаток вечера в полном мотании, Джини помыла посуду, проверила тетради, а Мелани сделала лабораторную работу. Когда Джини пришла в комнату дочери пожелать ей спокойной ночи, Мелани в темноте крепко взяла мать за руку, ее детский гнев уже прошел.
– Извини, я жутко себя вела за ужином, – прошептала она. – Ты думала о папе, правда? Поэтому ты и плакала.
Джини кивнула, не говоря ни слова.
– Какой он был? У нас нет ни одной его фотографии. Ты даже никогда не хочешь о нем рассказать.
Джини подняла глаза на самый блестящий плакат на стене комнаты и увидела неотразимую иронию в черных глазах Джордана. В ее теперешнем настроении эта белозубая улыбка казалась вызывающей. Длинные мускулистые ноги, одетые в черные джинсы, широко расставлены, на шее висит полотенце. С головы до пят он полон жизни и по-земному мужествен. Джини ощутила, как кровь быстрее побежала в жилах, и странное глубокое волнение охватило ее.
Она быстро отвела взгляд.
– Он был необыкновенный человек, дорогая, – сказала она спокойно, слабым, приглушенным голосом. – Но мы друг другу не подходили. – Чуть прикоснувшись, она поцеловала Мелани в щеку и поднялась, чтобы уйти. – Если бы мы остались вместе, мы бы погубили себя.
Мелани в замешательстве не сводила с матери глаз, а потом повернулась и долго рассматривала плакат с изображением Джордана Джекса. Ее заполнило непостижимое чувство ожидания, как будто она стояла на грани какого-то важного открытия. Что-то есть общее с Джорданом Джексом у ее матери, как бы она ни старалась это скрыть. Но чего же тут стыдиться? Все девчонки в школе считают, что Джордан Джекс «в порядке». Неужто ее мать обожает рок-звезду, точно школьница? Или все гораздо глубже? Что же так выводит ее из душевного равновесия?
Мелани включила свой приемник и надела наушники, мама не должна знать, что она слушает музыку.
Хрипловатый голос Джордана пел и по радио: «Я ищу тебя среди тысяч лиц».
Мелани не отрываясь смотрела в его глаза, так похожие на ее собственные, она была глубоко взволнована.
Если бы понять…
Девочка заснула, и его знаменитая слабая улыбка расцвела на ее губах.
А Джини в своей комнате лежала без сна, вспоминая концерт Джордана по видео, опять вставали перед ней каждый жест, мягкая улыбка, опять звучала его музыка и волнующий, с хрипотцой, чувственный голос. Наконец Джини забылась неглубоким сном, но и туда он последовал за ней.
Ее сон был заполнен высоким темноволосым мужчиной, чья дерзновенная яркая музыка обволакивала Джини, ведь он пел только для нее. В развевающейся ночной рубашке она бежала среди нежно-зеленых деревьев вдоль сверкающей реки, стараясь убежать, но, куда бы она ни повернула, всюду был он. Наконец она замерла, как маленький испуганный олененок, в ожидании, сердце ее бешено билось, а он бежал к ней с распростертыми объятиями. Вот он подхватил ее на руки, поднял и закружил, крепко прижимая к своей груди, зарылся лицом в мягкий водопад ее волос.
– Люби меня опять, Джини! Пожалуйста, не покидай меня никогда, – молил его прекрасный голос из облака ее блестящих волос, а руки бродили по ее телу.
Его желание – неистовый поток, он разрывает ее прозрачную рубашку, горячими руками прикасается к обнаженному телу, ласкает шелковистую кожу.
Больше она уже не может сопротивляться, с нежным стоном удовольствия она уступает теплым губам, проникающим прямо в душу, и его страсти, без которой она пыталась жить так долго.
В сновидениях она вспоминала свой восторг. Вместе они получали все мыслимые удовольствия. Она ощущала в себе его плоть, наслаждалась жгучей страстью, когда он овладевал ею, узнавал ее, доставлял ни с чем не сравнимое блаженство, безумный экстаз.
На другое утро, проснувшись, Джини чувствовала себя еще хуже. Как ей продолжать жить без него? Но она должна. У нее есть Мелани.
Она заставит себя с кем-нибудь встречаться. Смешно проводить время в мечтаниях о мужчине, с которым, как она давно и твердо решила, ей никогда не быть вместе. Джини вспомнила о Дэйве Ричардсоне, тренере баскетболистов в той школе, где она преподавала, и дала себе слово: в следующий раз, когда он пригласит ее, она не откажется.
Джини поднялась с черными кругами под глазами и вздрогнула, увидев в зеркале свое бледное, искаженное лицо. Вот почему она никогда не слушала песен Джордана, никогда не смотрела на его фотографии, не хотела думать о нем. А если не удавалось этого избежать, он завоевывал ее сердце и душу – все полностью, и она становилась жалкой тенью, едва похожей на живого человека.
Джини быстро оделась и вышла из дому в половине седьмого, чтобы попасть на работу как можно скорее: только в школе она могла совершенно забыть о Джордане. Так она поступала всегда. Бросив дочери «до свидания», Джини раскрыла зонтик и шагнула в темноту, к своей машине. А за Мелани попозже заедут ее школьные друзья.
Когда Джини, включив фары, выезжала задним ходом по дорожке, дождь лил как из ведра, а на шоссе было много машин, даже в этот ранний час.
Чувствуя себя очень усталой, Джини с напряжением вглядывалась в запотевшее ветровое стекло и без конца протирала его. Потом она включила приемник, и опять чарующий голос Джордана заполнил машину:
Мчат за днями дни, Унесли они
Счастья сны и сердечный покой.
Мне осталась в удел только боль.
Все поплыло перед глазами от нахлынувшей на нее огромной волны чувств. А может, это всего лишь запотевшее ветровое стекло было виновато – она так никогда и не узнала, потому что в этот момент какая-то машина, мчавшаяся на огромной скорости по встречной полосе, ослепила Джини. Она вскрикнула и повернула руль. Старые покрышки заскользили на мокрой от дождя дороге, и потерявшую управление машину вынесло на обочину. В глубоком кювете она несколько раз перевернулась, как небрежно отброшенная ребенком игрушка, и наконец остановилась на размокшем от дождя поле. Передние фары светили под каким-то странным косым углом.
В перевернутом вверх колесами автомобиле Джини корчилась от боли, едва не теряя сознание, в салоне хлюпала вода и грязь, постепенно поглощая покореженный металл, порванную обивку и осколки стекла. А приемник работал, и голос Джордана пел последнюю строчку припева, зло упрекая: «Джини… Джини… Джини…»
Почти без сознания она лежала в сумраке безвременья, в преддверии ада. Она не могла двигаться, не могла дышать. Запах бензина душил ее, точно кляп. Она смутно осознавала, что снаружи раздаются удары, по стеклу кто-то бьет ногой в тяжелом ботинке, пытается открыть дверцу, вода и грязь просачиваются внутрь, заливая ее прекрасные пышные каштановые волосы. Вот сильные руки обхватили ее плечи, и она застонала от приступа боли.
– Господи, я не могу ее сдвинуть!
– Скорее! – во втором голосе слышался страх.
Ее подняли и понесли. Вокруг было множество огней, выли сирены. Потом раздался звук взрыва, и жар от объятой пламенем машины догнал их.
– Джордан! – едва слышно звала она. – Джордан… Мне нужен Джордан! Пожалуйста…
Как будто из другого мира, до нее донесся грубоватый мужской голос:
– Что она сказала?
– Не знаю, она в тяжелом состоянии. Надо срочно отправить ее в больницу, а то будет поздно.
В тот миг, когда машину Джини занесло на скользкой от дождя техасской дороге и она из последних сил звала единственного человека, которого любила, в Малибу, в Калифорнии, часы показывали 4.35 утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Джини не подозревала о своей беременности, когда ушла от Джордана, а узнав, решила, что ребенок только свяжет его и это будет нечестно по отношению к ним обоим.
После развода Джордана Джекса ждал потрясающий успех, и все тринадцать лет он оставался звездой. Его имя связывали со всеми красавицами Голливуда, но он ни разу не был женат. Никогда не отвечал на вопросы о своей личной жизни, и все, что Джини удавалось прочесть о нем, оказывалось выдумками журналистов. Было в его жизни судебное дело о признании его отцовства (которое он выиграл) и один-два скандала – все это решительно убедило Джини, что она не могла бы разделить такую жизнь. Он все время переезжал с места на место, а она принадлежала к тому типу людей, которые с радостью остаются в одном окружении. Снова и снова она повторяла себе, что их брак не выдержал испытаний.
Но никакие рассуждения не могли утешить ее, когда хотелось плакать от боли одиночества. Трудно было воспитывать дочку одной. Иногда к ней приходило чувство вины перед Джорданом за то, что она лишила его ребенка, и перед Мелани, не знавшей отца. Ей пришлось оставить своих родных и друзей и начать новую жизнь вдвоем с дочерью.
Решение, которое Джини приняла, далось ей с трудом, но еще труднее оказалось жить, приняв его. Женщина, тринадцать лет страдавшая от последствий своего выбора, была теперь уже не той юной студенткой, что оставила Джордана, и порой Джини невольно подумывала, не совершила ли она тогда ошибку.
Тайна эта не давала ей жить.
Глава вторая
Джини… Джини… Джини…
Бархатный мужской голос умолк, Джини вернулась из мира грез в мир реальности и обнаружила, что все еще стоит в своей запушенной гостиной. Она чувствовала себя потерянной и сбитой с толку, плененной прошлым, а ведь она потратила большую часть жизни, чтобы забыть о нем.
Джордан закончил песню и раскланивался перед своими восторженными поклонниками. Вот он медленно выпрямился, поднял загорелое лицо к свету. Взгляд Джини встретился с чернотой его глаз, прекрасных притягивающих глаз, окаймленных самыми густыми и загнутыми ресницами на свете. Его глаза были слишком прекрасны, чтобы принадлежать тому грубовато-мужественному лицу, на котором сияли.
В самом деле, ни одна женщина не могла бы устоять перед чувственностью его взгляда, подумала Джини, а судя по крикам восторженных поклонниц, и не может.
Он неуверенно улыбнулся – она до сих пор помнила эту его манеру, – и ей внезапно показалось, что сердце сейчас разорвется. Если бы только… Нет, она правильно сделала, когда ушла от него. Вокруг него царит атмосфера чувственности. Как бы мог мужчина, принадлежащий миллионам, принадлежать одной женщине?
– Мам, ты плачешь?! – донесся мягкий голос Мелани, сидевшей на стареньком стуле, на спинке которого было навешано множество вещей. Девочка была поражена: как и другие подростки, она не замечала, что ее мать тоже человек из плоти и крови.
– Нет, не плачу, – возразила Джини, избегая взгляда дочери и, по мере того как в ней брал верх воспитатель, отдавая распоряжения: – Выключите телевизор, юная леди, принесите ведерко для мусора, поставьте велосипед под навес и принимайтесь за уроки.
– Ну, мам, – запротестовала Мелани, она с неохотой поднялась и выключила телевизор. – Я только недавно пришла.
В своей комнате Джини бросилась на неубранную постель, не обращая внимания на беспорядок, с которым она успешно боролась каждый день. После того, что она услышала и увидела на экране, ее тело горело как в огне. В песне Джордана слышалась невыносимая тоска, и в душе Джини вспыхнуло сожаление. Неужели он не так счастлив без нее, как она думала? Ну почему он не мог быть простым юристом, или учителем, или кем-нибудь еще, обыкновенным человеком? Почему эта мука до сих пор не кончается?
Но каким греховным очарованием, какой завораживающей прелестью веяло от него, когда на губах появлялась только ему присущая мягкая улыбка, делавшая его беспомощным, уязвимым!.. Джини казалось, она ощущает прикосновение его полных чувственных губ. Она вспомнила, как он, бывало, целовал ее – с той страстью, которая была частью его натуры. Она помнила прикосновение его губ к самым сокровенным своим тайнам, пробуждавшее в ней огонь желания. Страстность, принесшая ему славу великолепного музыканта, прежде делала его великолепным любовником.
С кем он спит теперь? Какая женщина теперь ощущает жар его губ, силу его стройного мужского тела, когда он обнимает ее сильными руками? Кто слышит, как он вздыхает от страсти? Чье тело сливается с его телом, как когда-то было с ней?
Дрожащие пальцы теребили уголок подушки. Да, невыносимо было думать, что он сейчас с другой. Она доведет себя до безумия, если будет думать об этом.
Она встала с постели и ринулась на кухню, словно в атаку на врага, пытаясь доказать, по крайней мере себе, что не покорится этому безнадежному желанию к единственному мужчине на свете, с которым она никогда не сможет быть вместе.
За ужином Мелани сказала:
– Ты что-то уж очень тихая сегодня, мама.
– Разве? Думаю, просто устала. Ребята сегодня были неуправляемы, особенно Брэд. Пока я была занята, он залез на лестницу и повис в сотне футов над сценой на одной руке. Когда я закричала ему, чтобы он слез оттуда, он чуть не упал от моего вопля. Это было ужасно! Мы ставим отрывок из «Юлия Цезаря» Шекспира, помнишь, я тебе говорила. Но ведь я учитель английского языка, а не режиссер…
– А почему ты сказала, что не плакала, ты же плакала тогда, – спросила Мелани, пристально глядя на мать. – Потому, что песня была о девушке по имени Джини?
Вилка в руке Джини стукнула по тарелке, но ей удалось сохранить спокойный голос:
– Просто глупо плакать. Вот и все. А тем более из-за дурацкой песенки.
– Джордан Джекс – это нечто, и в его-то возрасте!
– Ради всего святого, ему только тридцать восемь, – резко оборвала ее Джини.
– Это немало для рок-звезды. Очень немногие сохранили популярность после тридцати: Мик Джеггер, Брюс Спрингстен и он. Да, а откуда ты знаешь, сколько ему лет?
– Я… я… – Джини подняла голову от тарелки, вздрогнула, но тут же скрыла свой страх, – думаю, где-то прочитала.
– Даже не знала, что ты читаешь о рок-звездах, мама.
– Я и не читаю. Должно быть, попалось в газетах или что-нибудь в этом роде.
Мелани отбросила длинные черные волосы с лица. Ее темные глаза из-под густых ресниц, глаза, так похожие на те, другие, смотрели изучающе, и Джини задрожала. Дочь слишком похожа на отца, но все равно она не должна – никогда, никогда – узнать правду.
– Знаешь, такое впечатление, что ты потеряла голову из-за него, мам.
– Не будь смешной! – с гневом воскликнула Джини, щеки ее алели. – Очень жаль, что ты не думаешь ни о чем другом, кроме этой ужасной музыки и видео. Твоя комната – просто кошмар, эти возмутительные плакаты с рок-звездами на всех стенах… Ты должна приходить после школы домой и сразу садиться за уроки. А ты вместо этого играешь на гитаре или слушаешь эту бесконечную музыку, и я не понимаю, почему мне приходится говорить об этом каждый день.
– Все ребята так делают.
– Это самое идиотское объяснение на свете.
– Нет, правда, я не вижу ничего плохого в том, чтобы любить музыку.
Джини глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
– В этом все дело, Мелани, дорогая. Я хотела бы, чтобы тебя интересовало что-нибудь другое. А у тебя одно в жизни – рок. Это дает молодежи неверное представление о жизни, делает безответственными.
– Но если ты не слушаешь такую музыку, откуда ты знаешь? Ты должна быть счастлива, если мне что-то нравится. Многие думают только о наркотиках и сексе.
– О Господи! – Джини тихо застонала, обессиленная противостоянием дочери. – Секс и наркотики. Вы, подростки, используете эти вечные доводы, вроде ядерного оружия, в своей борьбе. Родителям от вас нечего ждать. Нам остается только умереть с благодарностью, если вы не совершенно ужасны. Неужели я не имею права надеяться, что из тебя получится что-то путное? Девушка может стать врачом или юристом…
– Но я не хочу быть врачом или юристом, мама! И школьной учительницей тоже! Я хочу заниматься музыкой. – С этими словами Мелани оттолкнула свой стул от стола.
– Тысячу раз говорила тебе, что это не жизнь для такой девушки, как ты!
– Я не собираюсь больше слушаться тебя! Ты пытаешься управлять моей жизнью. А этого я тебе никогда не позволю.
Пока Джини наблюдала, как дочь пронеслась по холлу с видом мелодраматической героини, которой неосознанно и неудачно подражала, как и почти все девочки-подростки, на нее нахлынуло чувство разочарования и безысходности. Ну зачем она так категорично возражает против музыки? Мелани ведь упряма и настойчиво стремится к цели, а сказанное ей «нет» только сделает девочку более решительной. Меньше всего Джини хотелось, придя домой после тяжелого дня в школе, ссориться со своей единственной дочкой, но, похоже, это стало у них традицией в последнее время.
Мать и дочь провели остаток вечера в полном мотании, Джини помыла посуду, проверила тетради, а Мелани сделала лабораторную работу. Когда Джини пришла в комнату дочери пожелать ей спокойной ночи, Мелани в темноте крепко взяла мать за руку, ее детский гнев уже прошел.
– Извини, я жутко себя вела за ужином, – прошептала она. – Ты думала о папе, правда? Поэтому ты и плакала.
Джини кивнула, не говоря ни слова.
– Какой он был? У нас нет ни одной его фотографии. Ты даже никогда не хочешь о нем рассказать.
Джини подняла глаза на самый блестящий плакат на стене комнаты и увидела неотразимую иронию в черных глазах Джордана. В ее теперешнем настроении эта белозубая улыбка казалась вызывающей. Длинные мускулистые ноги, одетые в черные джинсы, широко расставлены, на шее висит полотенце. С головы до пят он полон жизни и по-земному мужествен. Джини ощутила, как кровь быстрее побежала в жилах, и странное глубокое волнение охватило ее.
Она быстро отвела взгляд.
– Он был необыкновенный человек, дорогая, – сказала она спокойно, слабым, приглушенным голосом. – Но мы друг другу не подходили. – Чуть прикоснувшись, она поцеловала Мелани в щеку и поднялась, чтобы уйти. – Если бы мы остались вместе, мы бы погубили себя.
Мелани в замешательстве не сводила с матери глаз, а потом повернулась и долго рассматривала плакат с изображением Джордана Джекса. Ее заполнило непостижимое чувство ожидания, как будто она стояла на грани какого-то важного открытия. Что-то есть общее с Джорданом Джексом у ее матери, как бы она ни старалась это скрыть. Но чего же тут стыдиться? Все девчонки в школе считают, что Джордан Джекс «в порядке». Неужто ее мать обожает рок-звезду, точно школьница? Или все гораздо глубже? Что же так выводит ее из душевного равновесия?
Мелани включила свой приемник и надела наушники, мама не должна знать, что она слушает музыку.
Хрипловатый голос Джордана пел и по радио: «Я ищу тебя среди тысяч лиц».
Мелани не отрываясь смотрела в его глаза, так похожие на ее собственные, она была глубоко взволнована.
Если бы понять…
Девочка заснула, и его знаменитая слабая улыбка расцвела на ее губах.
А Джини в своей комнате лежала без сна, вспоминая концерт Джордана по видео, опять вставали перед ней каждый жест, мягкая улыбка, опять звучала его музыка и волнующий, с хрипотцой, чувственный голос. Наконец Джини забылась неглубоким сном, но и туда он последовал за ней.
Ее сон был заполнен высоким темноволосым мужчиной, чья дерзновенная яркая музыка обволакивала Джини, ведь он пел только для нее. В развевающейся ночной рубашке она бежала среди нежно-зеленых деревьев вдоль сверкающей реки, стараясь убежать, но, куда бы она ни повернула, всюду был он. Наконец она замерла, как маленький испуганный олененок, в ожидании, сердце ее бешено билось, а он бежал к ней с распростертыми объятиями. Вот он подхватил ее на руки, поднял и закружил, крепко прижимая к своей груди, зарылся лицом в мягкий водопад ее волос.
– Люби меня опять, Джини! Пожалуйста, не покидай меня никогда, – молил его прекрасный голос из облака ее блестящих волос, а руки бродили по ее телу.
Его желание – неистовый поток, он разрывает ее прозрачную рубашку, горячими руками прикасается к обнаженному телу, ласкает шелковистую кожу.
Больше она уже не может сопротивляться, с нежным стоном удовольствия она уступает теплым губам, проникающим прямо в душу, и его страсти, без которой она пыталась жить так долго.
В сновидениях она вспоминала свой восторг. Вместе они получали все мыслимые удовольствия. Она ощущала в себе его плоть, наслаждалась жгучей страстью, когда он овладевал ею, узнавал ее, доставлял ни с чем не сравнимое блаженство, безумный экстаз.
На другое утро, проснувшись, Джини чувствовала себя еще хуже. Как ей продолжать жить без него? Но она должна. У нее есть Мелани.
Она заставит себя с кем-нибудь встречаться. Смешно проводить время в мечтаниях о мужчине, с которым, как она давно и твердо решила, ей никогда не быть вместе. Джини вспомнила о Дэйве Ричардсоне, тренере баскетболистов в той школе, где она преподавала, и дала себе слово: в следующий раз, когда он пригласит ее, она не откажется.
Джини поднялась с черными кругами под глазами и вздрогнула, увидев в зеркале свое бледное, искаженное лицо. Вот почему она никогда не слушала песен Джордана, никогда не смотрела на его фотографии, не хотела думать о нем. А если не удавалось этого избежать, он завоевывал ее сердце и душу – все полностью, и она становилась жалкой тенью, едва похожей на живого человека.
Джини быстро оделась и вышла из дому в половине седьмого, чтобы попасть на работу как можно скорее: только в школе она могла совершенно забыть о Джордане. Так она поступала всегда. Бросив дочери «до свидания», Джини раскрыла зонтик и шагнула в темноту, к своей машине. А за Мелани попозже заедут ее школьные друзья.
Когда Джини, включив фары, выезжала задним ходом по дорожке, дождь лил как из ведра, а на шоссе было много машин, даже в этот ранний час.
Чувствуя себя очень усталой, Джини с напряжением вглядывалась в запотевшее ветровое стекло и без конца протирала его. Потом она включила приемник, и опять чарующий голос Джордана заполнил машину:
Мчат за днями дни, Унесли они
Счастья сны и сердечный покой.
Мне осталась в удел только боль.
Все поплыло перед глазами от нахлынувшей на нее огромной волны чувств. А может, это всего лишь запотевшее ветровое стекло было виновато – она так никогда и не узнала, потому что в этот момент какая-то машина, мчавшаяся на огромной скорости по встречной полосе, ослепила Джини. Она вскрикнула и повернула руль. Старые покрышки заскользили на мокрой от дождя дороге, и потерявшую управление машину вынесло на обочину. В глубоком кювете она несколько раз перевернулась, как небрежно отброшенная ребенком игрушка, и наконец остановилась на размокшем от дождя поле. Передние фары светили под каким-то странным косым углом.
В перевернутом вверх колесами автомобиле Джини корчилась от боли, едва не теряя сознание, в салоне хлюпала вода и грязь, постепенно поглощая покореженный металл, порванную обивку и осколки стекла. А приемник работал, и голос Джордана пел последнюю строчку припева, зло упрекая: «Джини… Джини… Джини…»
Почти без сознания она лежала в сумраке безвременья, в преддверии ада. Она не могла двигаться, не могла дышать. Запах бензина душил ее, точно кляп. Она смутно осознавала, что снаружи раздаются удары, по стеклу кто-то бьет ногой в тяжелом ботинке, пытается открыть дверцу, вода и грязь просачиваются внутрь, заливая ее прекрасные пышные каштановые волосы. Вот сильные руки обхватили ее плечи, и она застонала от приступа боли.
– Господи, я не могу ее сдвинуть!
– Скорее! – во втором голосе слышался страх.
Ее подняли и понесли. Вокруг было множество огней, выли сирены. Потом раздался звук взрыва, и жар от объятой пламенем машины догнал их.
– Джордан! – едва слышно звала она. – Джордан… Мне нужен Джордан! Пожалуйста…
Как будто из другого мира, до нее донесся грубоватый мужской голос:
– Что она сказала?
– Не знаю, она в тяжелом состоянии. Надо срочно отправить ее в больницу, а то будет поздно.
В тот миг, когда машину Джини занесло на скользкой от дождя техасской дороге и она из последних сил звала единственного человека, которого любила, в Малибу, в Калифорнии, часы показывали 4.35 утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17