Он был совсем чужим, как будто они видели друг друга впервые. Он встретил ее пристальный взгляд — в его глазах не было ни малейшего интереса. Они смотрели тускло и холодно. Казалось, ему совершенно безразлична та боль, которую он ей причиняет.
— Я больше не могу, Сол, — глухо проговорила она. — Зачем ты так. Я же не вынесу этого.
— Но почему?
Он подошел к ней и притянул к себе. Она подняла на него глаза и увидела, что за ледяным холодом этих глаз бушует огонь, еще более опасный, чем прежде, и сейчас этому огню не давали вырваться на свободу, сдерживали ценой нечеловеческих усилий.
— Нам было чертовски хорошо в постели. Что же касается всего остального, то у тебя будут деньги и свободное время. Став твоим мужем, я вовсе не собираюсь требовать от тебя постоянных отчетов о личной жизни или ограничивать тебя в деньгах.
Его слова ранили ее в самое сердце, они били наотмашь, причиняли боль. Он поднял голову, и она увидела в его лице такую черную тоску, такую опустошенность и еще что-то темное и неведомое ей прежде, что невольно вздрогнула.
— Я знаю, ты хочешь меня, — сказал он резко. — Не заставляй меня доказывать это тебе, Кэндис. Если ты вынудишь меня, я смогу это сделать.
Ресницы ее задрожали. Она думала, что хуже того, что произошло с ней на Фалаиси, когда ее буквально вышвырнули оттуда, уже не может быть. Теперь она поняла, что это не так. Она сумела бы прожить без него, как бы тяжело ей ни приходилось, но она не была уверена, что, став его женой, сможет вынести эту пытку.
Стук в дверь заставил ее высвободиться из его объятий. Он разжал руки и дал указание горничной, появившейся на пороге с чемоданами в руках. Кэндис не поверила своим глазам, узнав в них свои собственные вещи, и в ней начала закипать злость.
— В последний раз, когда ты была со мной, я забыл позаботиться о том, чтобы собрали твои вещи, — сказал он насмешливым тоном, когда горничная прошла в другую комнату. — На этот раз я не позволю себе быть таким забывчивым.
К счастью, появление дворецкого помогло ей сохранить самообладание. В руках он держал поднос, на котором стояли бутылка шампанского, запотевший графин с апельсиновым соком и высокие, на длинных ножках бокалы.
Кэндис подошла к окну. Мысли ее были в полном смятении. Боль, которую она испытывала, мешала ей сосредоточиться, заволакивала все какой-то туманной пеленой. Сейчас ей нужно было призвать на помощь тот здравый смысл, который она всегда считала главной, отличительной чертой своего характера.
Что ж, сейчас он явно подвел ее, мрачно подумала она. Позвонив Солу, она сделала самую большую ошибку в своей жизни, которая казалась ей теперь цепью сплошных ошибок. Отвернувшись от окна, за которым в лунных лучах серебрилась неподвижная гладь залива, она посмотрела на Сола. Он стоял в другом конце комнаты, делая какие-то распоряжения дворецкому, и его надменный профиль резко контрастировал с уютной и безликой обстановкой номера. Он не привык разводить сантименты, в его жизни этому просто не было места.
Не зря ее беспокоило то, как повлияет на ее будущего ребенка огромное состояние, владельцем которого он станет. Наследники этих огромных капиталов вырастали бездушными автоматами, которым были неведомы такие человеческие чувства, как любовь, милосердие, сострадание.
Дворецкий направился к двери, горничная быстро последовала за ним. Не обратив внимания на брошенный в ее сторону завистливый взгляд, Кэндис с тяжелым сердцем наблюдала, как Сол взял с подноса один бокал с апельсиновым соком, другой с шампанским и подошел к ней.
— Здесь совсем немного шампанского, — сказал он сдержанно, — вряд ли это повредит ребенку. Ну что ж, может быть, выпьем за то, чтобы наш брак был долгим и счастливым?
— Нет, — произнесла она негромко, но решительно. — Я не собираюсь выходить за тебя замуж.
— Тогда я заберу у тебя ребенка.
Его голос звучал совершенно спокойно, лицо не выражало ничего, и только сквозь полуопущенные ресницы его враждебно сузившихся глаз сверкнули синие сапфировые искры.
— Как говорится, или все, или ничего. И если я забираю ребенка, не может быть и речи ни о брачном контракте, ни о деньгах.
Она пыталась найти слова, чтобы высказать ему, как ненавистны ей его замашки торгаша, мелкого лавочника, но в горле у нее стоял ком, и она не могла произнести ни слова. Все время, пока он наблюдал за ней, с губ его не сходила легкая насмешливая улыбка. Не помня себя от ярости, она размахнулась и, набрав полные легкие воздуха, швырнула в него бокал с апельсиновым соком. Он ловко увернулся. Бокал вылетел в окно, но она с холодным удовлетворением отметила, что немного сока все-таки брызнуло ему в лицо.
Даже теперь, вытирая сок с лица, он продолжал улыбаться.
— Кажется, беременные женщины часто страдают от странных вспышек темперамента, — медленно произнес он. — Или ты просто не очень любишь проигрывать?
Что-то в его голосе заставило ее застыть в немом испуге. Она расслышала в его тоне знакомую ей дикую ярость, ярость холодную и зловещую.
И все же предположение, сделанное им только что, да еще в таком покровительственном тоне, заставило ее гордо вскинуть голову в запоздалой попытке сохранить свое достоинство.
— Мне не нужны твои деньги. Мне нужен отец моему ребенку. Уж я-то знаю, что значит беспрестанно мучить себя вопросом, почему отец не любит тебя. Мой ребенок не должен подвергнуться этой пытке. Если ты не готов понять, что я полностью отдаю себе отчет в том, что делаю, то можешь возвращаться туда, откуда приехал, а я скажу ему, что ты умер. Я не люблю, когда мне угрожают, — с негодованием закончила она, досадуя на себя за то, что сказала о себе больше, чем ей бы хотелось.
— В таком случае тебе не мешало бы научиться себя вести. — Он налил еще шампанского, добавил в него апельсиновый сок и протянул ей. — Выпей, — мягко приказал он.
Она закусила губу, но, взяв бокал из его рук, послушно выпила все до конца. Он тоже выпил свой бокал, улыбаясь так холодно и надменно, что ей одновременно хотелось и ударить его, и убежать, чувствуя жуткий, необъяснимый страх.
Она поставила бокал на стол и попыталась снова продолжить прерванный разговор.
— Сол, наш брак будет страшной ошибкой.
— Возможно, даже наверняка, но он неизбежен. Я не допущу, чтобы мой ребенок был незаконнорожденным. Мне казалось, ты, как никто другой, знаешь все отрицательные стороны такой ситуации.
Он сделал еще один глоток шампанского, потом поставил свой бокал рядом с ее и, прежде чем она успела отодвинуться, взял ее за руку.
У нее перехватило дыхание. Она замерла, с мучительным напряжением гладя ему в глаза. Он бережно сжал ее руку в своей, легко обхватив своими длинными пальцами ее хрупкое запястье. Кэндис услышала, как гулко застучало ее сердце, когда большой палец его руки, не спеша скользнув вдоль ее запястья, замер там, где под матовой теплой кожей часто-часто бился пульс.
— Все будет не так уж плохо, — медленно произнес он низким, взволнованным голосом. — Если ты выйдешь за меня замуж, ты будешь совсем рядом со Стефани, как ты и хотела.
Ресницы скрывали ее полные муки глаза. Она не могла вынести эту пытку, не могла позволить ему шантажировать себя именем Стефани. Пульс на ее запястье немилосердно частил, выдавая ее с головой. Ее ускользающий взгляд упал на его смуглую руку, сжимавшую ее бледную, тонкую кисть. Наверное, впервые в жизни она чувствовала себя совершенно беззащитной, полностью находясь во власти человека, который, ни секунды не колеблясь, действовал своими жестокими и беспощадными методами, думая только о том, чтобы добиться своего.
— Пусти меня, — чуть слышно проговорила она.
С неторопливой невозмутимостью встретив ее взгляд, он поднес ее запястье к своим губам и кончиком языка провел по тонкой голубоватой жилке. Огненная стрела пронзила все ее тело, опалив жгучим и сладким предчувствием ее нервы. Она резко вырвала руку, терзаясь тем, что так бурно ответила на его ласку.
— Какая реакция! — слегка поддразнивая ее, сказал он и тихо засмеялся. — Стоит мне только прикоснуться к тебе, как твои глаза мгновенно заволакиваются туманом, губы начинают дрожать, и я отчетливо вижу, как тут же вокруг тебя начинает дрожать и вибрировать какая-то раскаленная аура. Когда я впервые встретил твой взгляд тогда в ресторане, твои глаза так потемнели, что казались почти черными, и я подумал, правда ли ты такая страстная, о чем можно судить по твоим глазам, или это всего лишь обман, а этот жадный, полный страстного обещания взгляд — иллюзия?! Но ведь это не обман, не иллюзия, правда, Кэндис?! Какой бы ты ни была и как бы ненавистен я тебе ни был, стоит мне только прикоснуться к тебе, и ты хочешь меня так же, как хочу тебя я.
— Никакая это не ненависть, это всего лишь зов пола, — выкрикнула она в полном отчаянии, чувствуя, что не в силах противиться его хрипловатому, страстному голосу и своему неистовому желанию любить его.
Он резко поднял голову. Выражение его лица стало замкнутым, губы решительно сжались в тонкую линию.
— Что бы это ни было, чего бы эти чертовы переживания мне ни стоили, сильнее этого чувства я еще никогда не испытывал. Я знаю, тебе не с чем сравнивать, и я думаю, что, имей я в себе хоть каплю рыцарства, я оставил бы тебя в покое, но ты носишь моего ребенка, и к тому же я с удивлением обнаружит, что у меня сильно развит отцовский инстинкт. Кэндис, я хочу тебя так, как не хотел никакой другой женщины прежде. Прошло уже три с половиной месяца, а я по-прежнему хочу тебя одну. Скажу больше, с тех пор как я увидел тебя, я не хочу никого другого.
Его слова страшно волновали ее, но она умоляюще простонала:
— Но для брака этого недостаточно! Рано или поздно ты встретишь другую женщину, которую ты будешь хотеть, я надоем тебе, и я не хочу, чтобы…
В его насмешливой улыбке промелькнуло что-то хищное.
— Да, я, кажется, припоминаю, тебе же необходим документ, навеки скрепленный печатью, что я буду с тобой и останусь верен тебе, пока не вырастет наш самый младший ребенок. Такой документ ждет нас на Фалаиси.
— Нет! — закричала она, и слезы, которых она так стыдилась, брызнули у нее из глаз. — Нет ничего хуже, чем знать, что ты хочешь уйти от меня, но не можешь сделать этого из-за какого-то дурацкого документа…
Она рыдала, некрасиво морща лицо и пытаясь сдержать эти слезы, и все ее миниатюрное, маленькое тело снова и снова сотрясали рыдания и пронзала мучительная боль.
— Кэндис!
Голос его дрогнул. Он обнял и прижал ее к себе, и она вдруг почувствовала себя удивительно хорошо и спокойно, уткнувшись в мокрое пятно апельсинового сока на его рубашке.
— Ну, ну, не плачь, успокойся, — шептал он ей, пока она продолжала плакать, — все будет хорошо, вытри слезы…
Она не помнила, чтобы кто-нибудь еще так же прижимал ее к себе… И как сладко это было, как сладко. Кроме той ночи любви, проведенной с ним, ей больше не довелось увидеть с его стороны нежности к себе, но сейчас все было подругому, хотя она пока не знала, как именно это назвать. Вцепившись в эти сильные руки, окружившие ее плотным жарким кольцом, она рыдала у него на груди, презирая себя за эту слабость, но не в силах остановиться.
— Мы же знаем друг друга, по сути, всего только три дня, — проговорила она сквозь слезы.
— Я думаю, у нас будет время хорошенько узнать друг друга после того, как мы поженимся, — убежденно произнес он. — Успокойся, Кэндис, тебе нельзя так плакать. Наверное, тебе не нравится эта рубашка? Сначала ты запустила в нее апельсиновым соком, а теперь хочешь всю ее закапать слезами…
Всхлипывая, она стала отчаянно искать носовой платок, потом высморкалась и вытерла заплаканные глаза.
— Прости меня, — сказала она охрипшим, пристыженным голосом. — Я не привыкла… плакать и жаловаться другим.
— И слава Богу. — Он нежно взял ее за подбородок, внимательно осмотрел ее лицо и своим платком осушил слезы, все еще дрожавшие у нее на ресницах. — Я уверен, что это вредно для нашего ребенка и слишком тяжело для меня. Просто все это время ты жила в страшном напряжении, но сейчас все уже позади, я все устрою.
Лицо его было невозмутимо, даже слегка насмешливо, но в глубине его улыбки таилось столько нежности, что от прежней бушевавшей в ней обиды не осталось и следа.
— Я презираю женщин, которые плачут, — твердо сказала она.
Он кивнул.
— Хотя я полагаю, что, судя по последним данным, слезы вдут тебе на пользу.
Украдкой она бросила на него еще один взгляд и, к своему удивлению, обнаружила: то, что она принимала за холодность и отчужденность, на самом деле было чудовищным напряжением, которое он подавлял в себе ценой огромного самообладания.
— Как странно, стоит мне только поплакать, как у меня начинает дико раскалываться голова, — сказала она, глядя на него с удивленной, недоверчивой улыбкой.
— В таком случае марш в постель. — И, увидев ее нерешительность, произнес в своей прежней, несколько отчужденной манере: — Ты займешь большую спальню, а я лягу в маленькой. Приличия должны быть соблюдены. — И с притворной угрозой в голосе добавил: — Спокойной ночи, Кэндис.
Она опять не могла сомкнуть глаз и заснула только под утро, когда рассвет окрасил в розовый цвет полоску неба далеко за островом. Это напомнило ей тот день на Фалаиси, когда, проснувшись в маленьком домике у фонтана, она обнаружила, что совершенно одна. Она снова почувствовала одиночество и заброшенность, которые томили и мучили ее тогда, унося с собой всю радость предстоящего дня, делая все серым и бессмысленным.
Конечно, ей не раз приходилось испытывать подобные чувства. Как бы отчаянно она ни старалась убедить себя в обратном, с тех пор как он вышвырнул ее с Фалаиси, солнечный свет для нее померк. И причина, по которой она ему позвонила, в общем-то не имела отношения к будущему ребенку, как бы ни старалась она найти разумное объяснение своему поступку. Она позвонила ему, потому что медленно умирала без него. Да, да, умирала. А ребенок был только предлогом. Она, Кэндис Хьюм, которая на всю жизнь поклялась никогда ни в ком не нуждаться, полюбила Сола Джеррарда, который сейчас женится на ней только потому, что она беременна. Он стал частицей всего ее существа, частью ее жизни, и жить без него было так же немыслимо, как жить без пищи или воды.
Это открытие настолько ужасало и обескураживало, что она всячески старалась подавить в себе эти чувства. Лежа в этой роскошной постели, такая одинокая и печальная, она словно еще на один шаг приблизилась к той пропасти, которая разверзлась перед нею в тот самый миг, когда они увидели друг друга в ресторане. Сейчас она неожиданно для себя самой поняла, что выйдет за него замуж.
Когда она наконец вышла в гостиную, он уже встал и бодрым голосом разговаривал с кемто по телефону. Краешком глаза она видела, как он произнес несколько коротких, отрывистых слов. Он выглядел очень усталым. Свойственная ему властность уверенного в себе самца сменилась требовательным беспокойством. Морщинки между бровей обозначились еще резче, а губы были так плотно сжаты, что потеряли свои чувственные очертания.
Он заметил, что она вошла в комнату, и на какую-то долю секунды за его серьезной сосредоточенностью она почувствовала такое острое, откровенное желание, что внутри у нее все заныло. Это еще больше укрепило ее в принятом решении.
Он, может быть, не любит ее, но, как бы ни называлось то, что он испытывает к ней, это достаточно сильное чувство, чтобы стать основой для их будущего брака. Этот испепеляющий взгляд, взгляд собственника, призывный и одобряющий, дотла сжег все оборонительные сооружения, так кропотливо возводимые ею столько лет, полностью лишив ее способности рассуждать здраво. Стоило ему взглянуть, как то, что он увидел, он отныне считал своим. Она вдруг отчетливо осознала, что то же самое происходило и с ней. Ее любовь делала ее такой же собственницей, заставляя ее страстно желать того, чтобы он стал ее мужем.
— Да, немедленно, — сказал он и повесил трубку.
Оба обменялись друг с другом одинаково безразличными взглядами, стараясь тщательно скрыть свои истинные эмоции. В спортивной рубашке его стройное мускулистое тело казалось необыкновенно сильным и упругим. И хотя он мог показаться уставшим, окружавшая его аура здорового сильного самца по-прежнему взывала к самым потаенным уголкам ее души и тела.
— Доброе утро. — Он взял ее за плечи, повернул к себе и заглянул ей в лицо. — Ты, наверное, плохо спала.
— Да нет, я бы не сказала.
— Я тоже, — сказал он и улыбнулся чуть-чуть иронично. — Может быть, начнем все сначала, Кэндис? Выйдешь ли ты за меня замуж, без своих угроз и обвинений, так, чтобы вдвоем мы могли дать нашему ребенку некоторое подобие нормальной, счастливой жизни?
Непрошеные слезы застилали ей глаза. Она кивнула. Он что-то тихо сказал ей и притянул к себе. Он обнял ее нежно и в то же время так сильно, что она теперь твердо знала, что эта сила будет рядом, когда бы она в ней ни нуждалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22