Попозже телок выпишем, — но ребята сказали, что у них дела, и ушли.
Гарри посмотрел на свой стол, на стакан и кувшин с пивом, ха-ха! Завтра выходной. Надо пойти поссать. Он встал, ударился о стол, отпихнул назад свой стул и рассмеялся, когда тот стукнулся о стену, оперся о стол, посмотрев на пиво, потом шатаясь вышел во двор и поссал, вздыхая. Вот что мне было нужно. Хорошенько проссаться. ха-ха! Главное — проссаться, всё остальное ерунда. Может, завтра ребята опять придут, уф-ф… так-то лучше. Он погасил свет и пошел домой.
Наутро он оделся, сразу вышел из дома и направился в свою контору. Налил кувшин пива и сел на свое место. Откинулся на спинку стула и положил ноги на стол. Посидеть немного в одиночестве и выпить пивка было даже приятно. Можно было воспользоваться передышкой. Он много работал в первые дни забастовки, и впереди был новый трудный день. Приятно было посидеть одному в своем кабинете. Ему это даже нравилось. В общем-то это было не так уж плохо. Он поднял кувшин, чтобы наполнить стакан. Кувшин был пуст. Он и понятия не имел, что уже так долго сидит: хотя, сдается мне, я здесь и вправду уже давно. Он рассмеялся, встал и наполнил кувшин, а потом стакан. Наверняка скоро появится кто-нибудь из ребят. Время, наверно, уже не раннее. Он откинулся на спинку стула и положил ноги на стол. Все-таки неплохо иногда побыть одному. Некоторое время.
У входа к «Греку» остановилась машина, и он встал из-за стола, подошел к двери и окликнул входивших к «Греку» ребят. Те оглянулись и не спеша перешли улицу. В руках у Винни был сверток. Гарри встретил ребят на пороге, они вошли и, налив себе пива, плюхнулись на стулья. Винни положил сверток на стол и разорвал бумагу. Вот, пожалуйста, Гарри. Мы же говорили, что достанем тебе приемник. Ну как? неплохо, да? Не будь нам бабки нужны позарез, ты бы ни за что его не получил. Гарри подошел к столу, взглянул на приемник, покрутил ручки и проверил, как движется по шкале указатель. Скажи спасибо, что мы на мели, чувак, иначе мы никогда не отдали бы его за какой-то паршивый тридцатник. Теперь тут хоть музыку можно послушать. А то у тебя тут прямо как в морге, — размотав провод и воткнув вилку в розетку. Есть даже короткие волны, чувак, — покрутив ручку настройки и остановившись, когда из приемника зазвучало пение на незнакомом языке. Вот видишь! Эх, жаль, бля, я не могу эту штуковину себе оставить! Ага, звук неплохой, — снова начав крутить ручку и останавливаясь всякий раз, как слышалась иностранная речь. Эй, Вин, поймай какую-нибудь музыку, что ли! Винни переключил приемник на стандартную полосу частот, а Гарри протянул руку и принялся вертеть ручку настройки. Он смотрел, как указатель движется мимо освещенных цифр, а когда послышалось хриплое звучание саксофона, кто-то крикнул, всё, мол, оставь, и чья-то рука, отпихнув руку Гарри, настроила приемник на сакс. Звук сделали погромче, кто-то велел Гарри наполнить кувшины, кто-то похлопал его по спине: классный приемник, правда, чувак? — а Гарри кивнул, взял кувшин, снова наполнил его и стал смотреть и слушать, как ребята щелкают пальцами и кричат под музыку, и он почувствовал их дружелюбие, более того — его вновь переполнили предчувствия, всё стало казаться вполне уместным, и ему стало уютно.
Когда Винни потребовал деньги, Гарри достал из бумажника тридцать долларов, отдал ему, велел ребятам допивать: пивоварне бочонки нужны, — рассмеялся, сказал, что пива еще полно, и опять принялся городить ахинею насчет профсоюза и женщин, а ребята, не обращая на него никакого внимания, продолжали пить, пока им не стало скучно, и тогда они оставили Гарри с его пивом и приемником. Некоторое время Гарри сидел в одиночестве: слушал приемник, крутил ручки настройки, пил пиво, заливался своим смехом, крепко сжимал ручки и вертел их быстро, потом медленно, перемещал указатель, куда и как ему хотелось, слушал пару минут одну станцию, настраивался на другую, переключался на короткие волны и чувствовал, что может поймать любую страну.
Гарри сидел за своим столом, пил пиво и слушал радио до тех пор, пока не начал клевать носом. Тогда он осушил свой стакан, выключил приемник из розетки, поставил его под стол, погасил свет, запер дверь и потопал пешком домой, ведь до дома было рукой подать — несколько кварталов, несколько минут ходьбы.
Наутро Гарри чувствовал себя разбитым, но все-таки добрел от дома до конторы. Его всего трясло, и он заставил себя выпить пива, чтобы немного поправиться до прихода рабочих. После пары стаканов пива с полдюжиной таблеток аспирина головная боль начала потихоньку проходить, улеглось брожение в желудке, но осталось чувство неловкости, смутная тревога, и Гарри проклинал еще не открывшиеся бары за то, что нельзя пойти пропустить стаканчик и опохмелиться как следует. Ближе к восьми начали появляться рабочие, чьи шутки и смех, звучавшие, пока они хватали плакаты и ставили штампы в книжки, стали действовать Гарри на нервы. Когда все плакаты разобрали и был готов свежий кофе, Гарри сходил в бар, опрокинул пару стаканчиков и вернулся, уверенный в том, что ему полегчало. Возвратившись в контору, он включил приемник, сел за стол и принялся пить пиво, перебрасываясь шутками с рабочими. Когда позвонил кто-то из руководства, Гарри сказал ему, что купил в контору приемник: решил, что после дежурства рабочим захочется послушать музыку или бейсбол, — и представитель руководства велел ему послать счет в профсоюз, пообещав возместить расходы. Гарри повесил трубку и откинулся на спинку стула, чувствуя себя весьма влиятельным должностным лицом, и хотя утро — пока он не пришел в себя после вчерашнего, — тянулось для него медленно, вторая половина дня промелькнула быстро, особенно после телефонного разговора (стачечный комитет, организация триста девяносто два, собрат Блэк у аппарата) с членом профсоюзного руководства.
Вечером, когда ушел последний рабочий, Гарри посидел немного за столом, попил пивка, а потом, перейдя улицу, зашел к «Греку». Пока не появились некоторые из ребят, он ел не спеша, потом стал есть торопливо, болтая и смеясь. Когда он доел, они пошли в контору, где принялись пить и слушать радио — ребята, как обычно, игнорировали Гарри, лишь изредка кивая или невнятно отвечая. Пришли еще несколько ребят, но они пробыли не очень долго, и вскоре Гарри опять сидел за своим столом один, с кувшином пива и стаканом. Солнце зашло, на улице стало тихо, прохладно, и хотя Гарри целый день пил пиво и уже давно перестал нервничать, по дороге домой у него вновь сосало под ложечкой.
Когда он пришел, ребенок уже спал, а Мэри, поджидая его, смотрела телевизор. Она позвала Гарри в гостиную, он сел в кресло, Мэри наклонилась и покрутила ему мочку уха, а он был смущен и не настолько пьян, чтобы отпихнуть ее руку. Покрутив ему немного мочку уха и увидев, что он не отворачивается, Мэри села на подлокотник кресла и обвила рукой его шею. Вскоре она уговорила его пойти в спальню, Гарри разделся, лег и лежал рядом с ней, пока она силком не затащила его на себя. Гарри по-прежнему, как и весь день, плыл по течению, только молча и вяло, все еще пребывая в страшной депрессии, которая стала одолевать его, когда ушли ребята и он остался один, с приемником, пивом, столом и стулом, — в депрессии, вызванной разочарованием после долгого ожидания. Когда Мэри стала тащить его на себя, он покорно переместился в указанном направлении, а она обняла его, обдавая жарким дыханием его шею и ворочаясь под ним. Гарри просто полежал на ней, пока не осознал, что слышит ее голос, потом слез, закурил и лег на бок. Мэри погладила его по спине, поцеловала в шею, а Гарри продолжал курить, по-прежнему лежа неподвижно, по-прежнему молча, и Мэри трепала его за ухо и гладила по плечу, пока он в конце концов не стряхнул с себя ее руки. Мэри полежала немного на спине, бормоча что-то себе под нос и слегка поворачиваясь с боку на бок, а Гарри все молчал — потом он наконец погасил сигарету, улегся поудобнее и забылся сном. Некоторое время Мэри смотрела на его спину, потом повернулась на бок, подтянула колени к подбородку и в конце концов уснула.
Когда Гарри велел Мэри приготовить завтрак, она послала его к черту. Он снова велел ей приготовить завтрак, пригрозив в противном случае проломить ей башку. Да отстань ты, возьми да и сам приготовь! Гарри обозвал ее ебучей потаскухой и вышел из дома. Он не мог вспомнить, как чувствовал себя накануне вечером, но точно знал, что с утра чувствует себя по-другому — в мыслях у него была только привычная обида на Мэри. Она снова была повинна в его страданиях так же, как хозяева — в том, что он мало зарабатывал. Все вместе они пытались отравлять ему жизнь; пытались выебать и наебать его, стоило ему только пошевелиться или что-нибудь предпринять; если бы не они, всё было бы совсем по-другому.
День ото дня Гарри все меньше суетился в конторе, пока по прошествии нескольких недель не стал большую часть времени проводить за своим столом, лишь изредка выходя к пикетчикам, чтобы ослабить напряжение от долгого сидения в тесном кабинете. Рабочие тоже стали медлительнее и во время дежурства в пикете двигались как сонные мухи — лишь бы не стоять столбом. Друг с другом они разговаривали вполголоса, а с полицейскими лишь перебрасывались парой слов или, что чаще всего, попросту молча им кивали. Ни в виде их, ни в поступках не сквозило отчаяние, но вся прелесть новизны, связанная с участием в забастовке, исчезла, и забастовка превратилась в обыкновенную работу, подобную любой другой, разве что за эту им никто не платил. Остатки беззаботности, еще сохранившиеся после первой недели пикетирования, постепенно улетучивались каждую субботу по мере образования очереди за продуктами и тогда, когда рабочие несли домой десятидолларовые наборы. Они обязаны были являться в зал заседаний, где перед раздачей продуктов председатель произносил речь, и в первую субботу он поведал им о том, как хорошо они дежурят в пикетах, и особенно похвалил собрата Гарри Блэка — за то, как он выполняет свои обязанности в качестве организатора и администратора местного отделения стачечного комитета. Он сообщил рабочим, что в течение минувшей недели ежедневно происходили встречи с переговорной комиссией компании, но те предлагают нищенскую зарплату, и что комиссия профсоюза отказывается идти на уступки, даже если придется бастовать целый год. Когда он закончил выступление, группа поддержки принялась топать ногами, аплодировать и свистеть, и вскоре уже большинство рабочих рукоплескали председателю, а тот спрыгнул со сцены и принялся ходить по залу, похлопывая рабочих по спине и пожимая им руки. Потом рабочие выстроились в очередь за продуктовыми наборами. По мере того, как продвигалась очередь и рабочие получали свои пакеты, повсюду слышались едкие замечания, шутки и смех, но когда каждый оставался со своим пакетом наедине, с виду тот казался совсем маленьким. В следующую субботу речь председателя была еще короче, аплодисменты — тише, люди в очереди — более молчаливыми. Лишь немногим приходило в голову что-либо смешное. И так заканчивалась каждая неделя.
Когда рабочие только начинали пикетировать завод, они то и дело отпускали шуточки по адресу горстки служащих, которые ходили на работу, и время от времени встречали их насмешками и свистом, но вскоре начали каждый вечер и каждое утро поливать их отборной бранью, а полицейские требовали, чтобы они заткнулись и продолжала двигаться. По прошествии первых нескольких недель, когда служащие входили в здание, рабочие уже останавливались и принимались угрожать им, а полицейские размахивали у них перед носом дубинками, требуя, чтобы они хранили молчание и продолжали движение пикетов, иначе, мол, все будут арестованы. С каждым днем голоса, ругательства и угрозы рабочих делались все более злобными, и несколько недель спустя по утрам и вечерам у входа в здание стали появляться дополнительные наряды полиции; а когда полицейские требовали, чтобы рабочие не зарывались и продолжали двигаться, те плевали копам под ноги или бормотали что-то насчет недоумков и штрейкбрехеров; и каждый день все повторялось по новой, разве что еще больше накалялась атмосфера, а рабочие снова и снова искали повода для того, чтобы кого-нибудь ударить — кого угодно; а полицейские только и ждали, когда кто-нибудь что-нибудь затеет, чтобы можно было слегка развеять скуку, тоже раскроив кому-нибудь башку. А по мере того, как усугублялась скука, росло негодование — негодование рабочих по отношению к копам, которые приходят и мешают им одержать победу в забастовочной борьбе; и полицейских по отношению к забастовщикам, из-за которых они вынуждены стоять там каждый день целыми часами, в то время как им самим запрещено объявлять забастовку даже ради повышения зарплаты. Рабочие старались двигаться как можно медленнее и насмешливо поглядывали на полицейских, проходя мимо них; а полицейские целый день стояли к ним лицом, помахивали дубинками, держа их за кожаные ремешки, и велели рабочим продолжать движение, стоило тем хоть на секунду остановиться; а рабочие на миг останавливались как вкопанные и глазели по сторонам в надежде, что кто-нибудь пошлет подальше кого-нибудь из копов, чтобы можно было надеть им на уши плакаты, но все молчали, и когда один из копов делал шаг вперед, рабочие снова начинали двигаться, и забастовка — а с ней и рискованная игра — продолжалась.
Возвращаясь в контору, пикетчики уже просто бросали свои плакаты на пол, и поначалу Гарри просил их успокоиться и быть поаккуратней, а потом, будучи несколько раз послан на хуй, замолчал и стал подбирать плакаты после ухода рабочих. Вскоре пришлось писать новые плакаты, и всякий раз, как рабочие видели плакаты с обновленными надписями, они злились еще больше и на чем свет стоит кляли разъебаев из компании, из-за которых они остались без работы, а заодно и копов, помогающих этим ебаным кровопийцам.
Компания готовилась к забастовке задолго до ее начала, и потому, когда первые пикетчики надели свои плакаты и принялись гордо расхаживать у входа на завод, текущие заказы были уже выполнены, а необработанные изделия перевезли на другие предприятия, разбросанные по всей стране, или передали другим фирмам по субподряду, и главной заботой руководства Бруклинского завода была координация распределения и транспортировки необработанных изделий и готовой продукции между многочисленными предприятиями и субподрядчиками. Для служащих, отвечавших за координацию работы разных фирм, первые дни забастовки были беспокойными, а подчас и суматошными, но затем все опять пошло своим чередом, а в тех редких случаях, когда возникали чрезвычайные обстоятельства, все недоразумения устранялись при помощи междугородных телефонных разговоров, после чего ситуация довольно быстро вновь делалась управляемой.
Через несколько месяцев после начала забастовки позвонили с завода, расположенного на севере штата Нью-Йорк, где осуществлялась окончательная сборка крупных агрегатов. В договоре предусматривался штраф за несоблюдение срока поставки, и если бы все агрегаты не были доставлены к указанной дате, с компании взыскали бы тысячу долларов в день — за каждый день задержки. Из-за многочисленных неисправностей и поломок работу и без того уже отложили на три дня, но в конце концов линия сборки была введена в строй, и половину производственного персонала бросили на выполнение задания к указанному сроку. Все шло гладко, и было уже твердо решено закончить работу вовремя, как вдруг выяснилось, что недостает одного из завершающих элементов сборки, изготовляемого на Бруклинском заводе. С Бруклинским заводом тотчас же связались по телефону, и поспешно проведенная проверка документации показала, что вся партия изделий была обработана еще за день до начала забастовки, но по какой-то причине так и не была отправлена. Отдел отгрузки продукции был почти пуст, поэтому ящики с нужными деталями быстро нашли. С заводом, расположенным на севере штата, связались по телефону, и наряду с обнадеживающей информацией было передано обещание отправить ящики в тот же вечер.
Мистер Харрингтон начал было ругать последними словами своих служащих, но через минуту остыл и принялся обзванивать ближайшие мелкие автотранспортные фирмы, пытаясь найти такую, которая сумеет преодолеть заслон пикетчиков и доставить изделия по назначению. В конце концов он нашел одну, где взялись за это дело и заломили неслыханную цену, однако директору ничего не оставалось, кроме как согласиться и выписать чек на половину суммы — вторую половину надлежало выплатить после доставки.
Когда грузовики свернули на подкрановый путь, ведущий к загрузочному помосту, рабочие, дежурившие в пикете, переполошились, но быстро взяли себя в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36