Не приемлет он и какой-либо повторяемости событий одного рода, выстраивающихся в ряд, он считает, что перемещения в пространстве происходят лишь в галлюцинациях. Если некто пребывает в точке «А», разъясняет де Селби, но хочет переместиться в точку «Б», то это можно сделать лишь последовательным и исчезающе малым по времени нахождением в бесконечном количестве промежуточных точек. Таким образом, нет никакого существенного различия между тем, что происходит, пока некто пребывает в точке «А» перед началом «путешествия», и тем, что происходит, когда этот некто находится «в пути», то есть пребывает в одной из промежуточных точек. Де Селби развивает тему этих «промежуточных точек» в пространном комментарии. Неправильно было бы считать, предупреждает он, что между этими точками, расположенными на оси «А-Б» в порядке, определяемом законами теории вероятностей, имеется расстояние в столько-то сантиметров или метров. Эти точки следует рассматривать как находящиеся бесконечно близко друг от друга и как одновременно отстоящие друг от друга на расстоянии, достаточном для того, чтобы между ними можно было разместить бесконечное множество других «промежуточных» точек; между ними, в свою очередь, следует представить себе бесконечную цепь других точек, в которых будут происходить остановки — при всем этом необходимо отметить, что все эти точки не примыкают друг к другу, но расположены таким образом, что допускают размещение бесконечного множества точек между каждыми двумя последовательными точками. Де Селби считает, что «иллюзия перемещения» возникает из-за неспособности человеческого мозга («на нынешнем этапе его развития», по словам де Селби) правильным образом воспринимать и оценивать реальность этих остановок; в результате такой ограниченности своих возможностей, мозг воспринимает не одну отдельно взятую «остановку», а ряд слившихся вместе, неразличимо для мозга, множеств этих «остановок», выделяемых мозгом в плотные группы, которые в конце концов и воспринимаются им как движение. Но такое допущение очень трудно научно аргументировать; к тому же оно не согласуется с законами обычной логики, не допускающей нахождения одного и того же материального объекта одновременно в двух разных точках пространства. Отсюда де Селби делает вывод о том, что всякое движение — иллюзия, и настаивает на том, что почти всякая фотография является вполне законченным подтверждением его теории.
Не разбирая сейчас проблемы верности или неверности теорий де Селби, следует отметить наличие большого количества свидетельств и данных, указывающих на то, что де Селби придерживался своих собственных теорий совершенно искренне и неоднократно делал попытки реализовать их на практике. Во время своего пребывания в Англии де Селби некоторое время проживал в городке Бат (куда он попал, в общем-то, случайно). Однажды ему понадобилось отправиться из Бата в Фоксстоун по срочному делу. Свое «перемещение» из одного городка в другой де Селби совершал крайне необычным образом. Вместо того, чтобы пойти на железнодорожную станцию и поинтересоваться расписанием поездов, он закрылся у себя в комнате, предварительно снеся туда множество самых разнообразных настольных и настенных часов, барометрических приборов, огромное число почтовых открыток и фотографий тех мест, которые ему пришлось бы проезжать на пути из Бата в Фокс-стоун; в той же комнате было установлено устройство для регулирования подачи газа к осветительным приборам, которое уменьшало или увеличивало подачу газа в зависимости от времени суток и соответственно от степени освещенности. Что происходило у него в комнате и каким именно образом работали все эти многочисленные приборы и часы, очевидно, навсегда останется тайной. Рассказывают, что по прошествии семи часов де Селби покинул свою комнату в полной уверенности, что он переместился из Бата в Фоксстоун; вполне возможно, за время этого недолгого затворничества у него уже созрела новая концепция перемещения из одного пункта в другой, которая, в случае ее применимости на практике, вызвала бы крайнее неудовольствие железнодорожных и прочих компаний, занимающихся пассажирскими перевозками.
Точными или хотя бы надежными сведениями о том, насколько глубоким было разочарование де Селби, когда он обнаружил, что так и не покидал Бат, мы не располагаем, но один очень надежный и авторитетный комментатор сообщает, что де Селби совершенно спокойно и уверенно настаивал на том, что и в самом деле побывал в Фоксстоуне. В той же работе, в доказательство утверждений де Селби приводятся слова человека (оставшегося неназванным), заявлявшего, что он видел, как «великий ученый (т.е. де Селби) выходил из банка в Фоксстоуне» именно в тот день, когда он якобы посещал этот городок.
Как и в случае со всеми остальными теориями де Селби, окончательный вывод лишен ясности и определенности. Остается загадкой, вряд ли доступной разрешению, но такого разрешения ждущей, как мог такой выдающийся ум ставить под вопрос сами собою разумеющиеся реальности жизни и отрицать даже научно подтвержденные факты (взять хотя бы то, как трактует смену дня и ночи де Селби и как поясняет этот феномен современная наука), пребывая до конца дней своих в полной и безоговорочной уверенности в правильности собственных объяснений множества феноменов, вне зависимости от научной обоснованности.
О своем путешествии к полицейской казарме могу сказать лишь одно — оно не было галлюцинацией. От жара, который обрушивало на землю солнце, нигде нельзя было спастись. Грунтовая дорога, по которой я шел, буквально окаменела, и ступать пружинисто и мягко, как раньше, никак не получалось. Казалось, каждый шаг вносил в открывающиеся виды что-то новое — местность менялась на глазах.
Слева от дороги виднелись зеленовато-коричневатые торфяники, с темными полосами скошенной травы; там и сям возникали неряшливые группки кустов, белели пятнами валуны. Редкие и далекие домики почти совсем прятались среди нестройных и невысоких деревьев. Фиолетовая дымка скрывала даль, которая от этого казалась особенно таинственной. Некоторое время спустя местность с правой стороны дороги стала выглядеть значительно более зеленой. Параллельно дороге, хотя и на приличном от нее расстоянии, мчалась очень бурная речка, а за ней уходили к горизонту пологие, укрытые муравой холмы и пастбища, среди которых шрамами проступали каменистые участки. Вдали можно было различить крошечных овец и извилистые волосинки-тропинки, пересекавшие местность в разных направлениях. Сколько я ни всматривался, все равно не видел никаких признаков жилья и вообще присутствия человека. Наверное, решил я, людей не видно потому, что еще очень рано. А вот если бы я не потерял свои золотые американские часы, то всегда бы знал точно, который час.
У тебя нет и никогда не было золотых американских часов.
И тут со мной опять произошло нечто странное.
Дорога, по которой я шел, начала понемногу поворачивать влево, и по мере того, как я приближался к повороту, сердце то принималось учащенно биться, то вдруг вроде бы совсем замирало. Мною овладели волнение и возбуждение, совершенно непонятно откуда взявшиеся. Ничего такого, что могло бы способствовать возникновению подобного состояния, нигде не наблюдалось; сколько я ни крутил головой, никаких заметных изменений вокруг не заметил. Несмотря на все растущее беспокойство, я продолжал свой путь, постоянно оглядываясь вокруг.
Дорога все круче забирала влево, и когда поворот закончился, передо мною открылось поразительное зрелище.
С левой стороны, метрах в ста от дороги, я увидел дом, который вызвал у меня крайнее недоумение и даже замешательство. На первый взгляд он выглядел нарисованным, причем нарисованным неубедительно, неверно и вообще из рук вон плохо, словно на придорожной рекламе. Казалось, что у дома начисто отсутствует третье измерение — глубина. Высота есть, ширина есть, а вот глубины — нет. Такое изображение не могло бы обмануть и ребенка — даже несмышленое дитя не поверило бы в то, что перед ним настоящий дом, а не дурно намалеванная картинка. Но не эта неумелость в рисовании так поразила меня — в конце концов, я и раньше видывал предостаточное количество плохо нарисованной рекламы, словно на потеху выставленной у дороги. Привело меня в крайнее недоумение совсем другое: я был уверен неизвестно откуда взявшейся и прочно засевшей во мне уверенностью, что передо мной именно тот дом, который я ищу. Не сомневался я и в том, что внутри этой плоской, неумелой конструкции кто-то находится. Я знал Бог весть откуда пришедшим ко мне знанием, что это и есть та самая казарма, в которой я найду нужных мне полицейских. Но никогда ранее моим глазам не доводилось созерцать что-то более противоестественное и гадкое. Мой взгляд в полной растерянности ползал по этой плоскости, которую и домом-то не назовешь, и чем пристальнее я всматривался, тем больше убеждался в том, что дом совершенно плоский — как огромный лист бумаги. Но если у дома нет, по крайней мере, одного из трех необходимых для такого строения измерений, то какой прок от такого дома? Если не считать встречи со стариком, сидевшим в углу темной комнаты, наружность этого дома оказалась величайшей и пренеприятнейшей неожиданностью в моей жизни. И мне почему-то стало страшно.
Но тем не менее я продолжал идти вперед, хотя и помедленнее, чем раньше. По мере того как я приближался, дом, казалось, менял свой облик. В какой-то момент он вдруг вообще перестал походить хотя бы приблизительно на подобие человеческого жилища — его очертания потеряли четкость, и он стал выглядеть так, словно я смотрел на него сквозь волнующуюся воду, по поверхности которой пошла рябь. Когда очертания снова приобрели ясность, я увидел, что дом все же не совершенно плоский, а обладает некоторой толщиной, в которой могли бы, наверное, разместиться и кое-какие комнаты. Всматриваясь в постоянно меняющуюся наружность дома, я неожиданно с недоумением осознал, что вижу как бы одновременно и переднюю, и заднюю часть дома, но не вижу никакой боковой стороны. Тогда я решил, что дом, наверное, треугольный и вершина одного из его углов направлена прямо в мою сторону. Когда до дома оставалось не больше десятка метров, я заметил окошко, которого раньше не видел, — оно было размещено под таким углом, что это навело меня на мысль о наличии у дома, по крайней мере, одной боковой стороны. Дом отбрасывал вполне обычную тень, как и положено любому нормальному дому в солнечный день, но когда я вошел в эту тень, у меня от неизъяснимого страха и непонятного напряжения, вдруг охвативших меня, пересохло во рту и по телу пробежала потливая дрожь.
С близкого расстояния дом производил вполне заурядное впечатление, если не считать его необычной белизны и совершенно полной застылости. Дом подавлял и пугал. Вся природа вокруг, весь мир — все потеряло самостоятельное значение, все теперь существовало лишь затем, чтобы служить дому как бы рамой, обрамлять его, придавать ему важность, значительность и вещественность, благодаря которым я, со своими примитивными пятью чувствами, мог отыскать его и притвориться, что понимаю, почему он таков, каков он есть, и зачем он здесь стоит. Подняв голову, я увидел над дверью герб, который сообщил мне, что передо мной полицейский участок. Должен признать, таких полицейских участков мне никогда ранее видеть не доводилось. Я затруднился бы сказать, почему я тогда не остановился, не сел на травке у края дороги, не обдумал все хорошенько, почему мое крайне взвинченное состояние не подсказало мне, что следовало бы развернуться и бежать от того места подальше. Я не только не остановился, но даже, подойдя к двери и открыв ее, вошел вовнутрь.
В небольшой, чисто выбеленной комнатке я увидел невероятных размеров полицейского, стоящего ко мне спиной. Даже спина его казалась необычной. Полицейский стоял рядом с конторкой перед зеркалом, висевшим на стене. По отражению в зеркале было видно, что он, широко раскрыв рот, что-то в нем высматривает. Не могу наверняка сказать, по какой именно причине фигура полицейского показалась мне столь необычной, полностью выходящей за рамки привычного. Да, он выглядел огромным и непомерно толстым, соломенные волосы обильными космами свисали низко, почти до плеч, прикрывая местами словно вздутую, бычью шею, — все эти черты по отдельности производили странное впечатление, но ничего особенного, непостижимо необычного в них не наблюдалось. Мой взгляд прошелся по необъятной спине полицейского, по его ручищам и ножищам, заключенным в форму из грубой синей ткани. И тогда я осознал, что все части фигуры полицейского, взятые не по отдельности, а вместе, как составляющие единое целое, производят исключительно тяжкое впечатление неестественности, граничащей с чудовищным или ужасным. Такое впечатление, возможно, возникало потому, что между этими частями существовало какое-то трудноуловимое несоответствие в сочетаемости или в пропорциях. Я обратил внимание на его руки — огромные, красные, словно обваренные, опухшие, одну из которых он чуть ли не до половины засунул себе в рот.
— Мои зубы, ох, мои зубы, — рассеянно пробормотал полицейский.
Хотя он явно обращался к самому себе, я его расслышал. Голос у него был тяжелым и слегка приглушенным, и я почему-то сразу вспомнил о тяжелом зимнем одеяле. Возможно, когда я входил, то произвел небольшой шум, а возможно, полицейский увидел мое отражение в зеркале, но так или иначе, он стал медленно поворачиваться, перемещая свой огромный вес с неторопливым достоинством, и даже, я бы сказал, с тяжеловесным величием. При этом пальцы руки все еще оставались у него во рту, где он что-то ими перебирал или щупал. Когда полицейский наконец повернулся лицом ко мне, то опять тихо пробормотал — и опять я его услышал:
— Почти все болезни от зубов.
Его лицо вызвало у меня очередное изумление — до того оно было оплывшим и красным. Жировые складки свисали с него со всех сторон, подминая под себя ворот форменной рубашки; голова неловко сидела на плечах, полностью раздавив шею, все вместе это напоминало мешок с мукой. Нижняя часть лица была скрыта оттопыренными, непомерных размеров рыжими усами, которые торчали в воздухе, словно усики или щупальца какого-то неведомого животного. Его пухлые — или скорее надутые как воздушные шарики — щеки своими красно-розовыми массами почти полностью скрывали глаза, которые сверху к тому же прикрывали растущие пучками брови. Полицейский тяжело, всеми своими телесами вдвинулся за конторку, а я, смиренно и кротко прошествовав от двери, приблизился к конторке с другой стороны. Теперь мы стояли лицом к лицу.
— Вы по поводу велосипеда? — вдруг спросил полицейский.
Выражение его лица, когда я к нему присмотрелся, неожиданно оказалось ободряющим и вполне дружелюбным. Несмотря на то, что лицо это заплыло жиром, и черты его были весьма грубыми, ему удалось каким-то ловким образом организовать и изменить эти черты, по отдельности весьма неприятные, так что все в целом стало выражать добродушие, вежливость и бесконечную терпеливость. На тулье его полицейской фуражки, прямо над козырьком, располагалась важного вида кокарда, на которой золотыми буквами было написано: СЕРЖАНТ. Передо мною был сержант Отвагсон.
— Нет, я по другому делу, — промямлил я, и вытянув вперед правую руку, уперся ею в конторку, чтобы не упасть.
— Так вы уверены, что не по поводу велосипеда? — переспросил сержант, глядя на меня так, словно в это было трудно поверить.
— Совершенно уверен.
— И не по поводу мотоцикла?
— Нет, и не по поводу мотоцикла.
— Я имею в виду тот, что с клапанами и динамо-машиной для лампочки? Или тот, что с рулем от гоночного велосипеда?
— Нет, нет.
— Ну что ж, в таком случае и при таких обстоятельствах, возможность того, что речь идет о мотоцикле, отпадает, — серьезно заявил полицейский. Он выглядел явно озадаченным и сбитым с толку.
Он уперся локтем левой руки в конторку, а голову подпер кулаком левой руки, при этом костяшки кулака попали ему в рот, обнажив желтые зубы; на лбу полицейского образовались три валика кожи от удивленно поднятых вверх бровей — весь его вид выражал недоумение, растерянность и замешательство. Наблюдая все это, я пришел к выводу, что полицейский — человек простодушный и мне не составит особого труда добиться от него того, что я хотел выяснить: где находится черный сундучок. Я, правда, не понимал, к чему это он расспрашивает меня относительно велосипедов, но я принял решение отвечать на все его вопросы осторожно и взвешенно, не торопиться с расспросами и проявлять изворотливость и хитрость. Полицейский рассеянно отошел в сторону, потом вернулся к конторке и вручил мне несколько листков разного цвета, которые, на первый взгляд, были похожи на бланки заявлений на право владения быком, собакой и другими животными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31