Он хорош собой и очень щедр в любви. Чего ей было ещё желать?
«Смотри, не упускай счастья, добейся, чтобы он женился на тебе», – говорили ей со всех сторон. Даже хозяин бара убеждал её быть половчей. Но не было никакой необходимости прибегать к уловкам. Достаточно сказать «да», и Мазхар тотчас поведёт её в свой дом.
Жале уже и сама начала подумывать о том, что пора жить с ним под одной крышей. Она станет его женой, будет стараться, чтобы он отдыхал дома от всех забот. Халдуна можно отдать бабке. Пусть Мазхар снимет для них квартиру, обставит её и даже наймёт им прислугу. А почему бы и нет? Ведь она ему мать, а Халдун – сын. У них прав на Мазхара не меньше, чем у неё самой.
Словом, Жале уже более не противилась браку с Мазхаром. Она считала, что должен лишь пройти какой-то достаточный срок со времени его развода с Назан. К тому же ей хотелось, чтобы немного забылась её служба в баре. А там и в самом деле постепенно стали забывать о ней. Хозяин привёз из Стамбула новых девиц, и в его заведении стало ещё веселее.
Однако близких друзей всё ещё тревожила судьба Мазхара. Особенно часто вспоминали о нём в семье прокурора, где любили Назан и с беспокойством ожидали, чем всё это кончится.
Что касается приятельницы Хаджер-ханым – матери начальника финансового отдела, то она вполне допускала мысль, что Мазхар женится на девице из бара. Она считала только, что Хаджер-ханым не должна соглашаться жить отдельно от сына. Ведь в конце концов можно прибрать к рукам и новую невестку. Да ещё как!
Что будет, когда Мазхар женится на девице из бара? Удастся ли старухе взять верх над Жале? Этот вопрос волновал всех. Неужели повторится история с Назан, и Хаджер-ханым тоже станет над ней измываться?
По мнению многих, девица из бара была не робкого десятка, она могла за себя постоять. «Пожалуй, – говорили одни, – для того чтобы обломать Жале, недостаточно не только Хаджер-ханым, но даже пяти таких свекрух». Другие наоборот утверждали, что, если старуха захочет, видит аллах, она справится не только с какой-то девицей из бара, но и с целым городом.
Как бы там ни было, но, по общему мнению, такой человек, как Мазхар, занимающий видное положение в обществе, не мог позволить себе жениться на девице из бара.
Многие почтенные семьи, и прежде всего семья прокурора, прекратили теперь какие бы то ни было отношения с семьёй Мазхар-бея. Ведь они дорожили своей честью! Не могли же они, в самом деле, встречаться с человеком, который открыто состоял в связи с женщиной такого сорта!
Жале всё это хорошо понимала и не спешила дать своё согласие на вступление в брак. Мазхар же только ждал согласия, чтобы ввести её в свой дом на правах жены.
– А можно перевести контору в какой-нибудь другой город? – спросила она однажды.
– Почему ты об этом спрашиваешь? – забеспокоился Мазхар.
– Так просто!
Он не дал ей ни утвердительного, ни отрицательного ответа. Ему бы не хотелось покидать город, в котором все его знали и уважали. У Мазхара была солидная клиентура. Однако ради Жале он был готов на всё.
– А разве ты этого хочешь?
– Нет, вовсе не обязательно уезжать.
– Тогда почему заговорила об этом?
– Дела у тебя идут здесь хорошо, не так ли?
– Да. Хорошо. Ты ведь знаешь, это богатый район. И, как в каждом богатом районе, деловые люди не могут обходиться здесь без адвокатов. Что же касается меня…
– Знаю, ты хороший адвокат!
– Но ты желаешь, кажется, чтобы мы уехали?..
Жале молчала.
– Ну что ж, уедем. Я понимаю, что тебя тревожит. Ты права, права! Но всё же не следует придавать слишком большого значения сплетням, которые распускают о нас. Поговорят, поговорят и перестанут. Всё забудется. Просто пока ни с кем не надо общаться.
– Но разве это возможно?
– А почему бы нет? Ты общайся только с теми, кто пожелает бывать в нашем доме. И не замечай тех, кто этого не хочет. Со временем лёд отчуждения растает и отношение к тебе изменится. Я в этом уверен.
Жале понимала, почему Мазхару сейчас особенно не хотелось уезжать отсюда. Она слышала от многих, а чаще других – от хозяина бара, что Мазхар считался в этих краях первоклассным адвокатом. Он понаторел в делах, связанных с восстановлением прав на собственность, и недавно взялся вести нашумевшее дело о наследстве, тянувшееся уже много лет.
Иск был предъявлен фабриканту, завладевшему громадными массивами земли и ворочавшему миллионами. Наследники предъявили претензии, означавшие для него потерю почти всей недвижимости или по крайней мере трёх её четвертей. Фабрикант давно уже проиграл бы дело, если бы не сумел вовремя прибрать к рукам адвокатов, выступавших на стороне истцов, если бы ему не удавалось подкупать секретарей судов, умудрявшихся выкрасть из дела тот или иной документ, и если бы, опять-таки с помощью денег, ему не удавалось выставлять целую вереницу лжесвидетелей.
И вот теперь он столкнулся с Мазхаром. Прожжённый делец полагал, что сумеет приручить и этого адвоката, как было с его предшественниками. Он подослал к Мазхару своих людей. Но им ничего не удалось добиться.
Неподкупность адвоката озадачила фабриканта. Он впервые видел человека, который отвернулся от больших денег. Это было просто непостижимо!
Жале, знавшая обо всём этом, восхищалась благородством и честностью Мазхара, и, быть может, чувство гордости за него ещё более усилило её привязанность. Была и другая причина.
Однажды после обеда Жале заглянула в контору и увидела Халдуна. Мазхар ещё не вернулся из суда, а секретарь куда-то ненадолго вышел, и мальчик был один. Он с восхищением рассматривал красивую нарядную тётю. Потрепав по щеке смутившегося мальчугана, Жале спросила:
– Папы нет, дитя моё?
– Нет, ханым-эфенди, – серьёзно ответил Халдун.
– А ты не знаешь, куда он ушёл?
– Знаю. В суд.
– О, я вижу ты смышлёный мальчик.
Халдун покраснел от удовольствия и отвёл глаза. Жале сделала вид, будто не знает его имени:
– Как же тебя зовут?
Он поднял глаза и гордо сказал:
– Халдун!
– А сколько тебе лет?
– Не знаю.
– Как же так?
– Мама знает. А я нет.
Жале вдруг почувствовала, как сострадание к мальчику обожгло её сердце. Стараясь подавить внезапное смятение, она непринуждённо сказала:
– Тогда спроси у неё. Каждый человек должен знать, сколько ему лет.
Лицо Халдуна вытянулось. Глядя на неё в упор своими светло-голубыми глазами, он проговорил:
– У меня больше нет мамы!
– Как это нет?
– Моя мама бросила меня и уехала. Она стала дурной женщиной.
«Так вот что внушает ему Хаджер-ханым», – с болью подумала Жале. Она подняла мальчика на руки и прижала его к себе. Халдун разрыдался.
– Это тебе бабушка сказала?
– Откуда вы знаете? – удивился он.
Жале не отвечала и только гладила его по голове.
В тот вечер она заговорила с Мазхаром о Халдуне. Как же можно так воспитывать ребёнка? Это ни на что не похоже! Если ей когда-нибудь доведётся жить в его доме, она сумеет поставить Хаджер-ханым на своё место!
14
Раннее морозное утро. Всё вокруг окутано фиолетовой дымкой. В половине седьмого послышался гудок табачной фабрики «Джибали».
Матушка Алие, сгорбленная старушка со сморщенным лицом и заострённым подбородком, на котором во все стороны смешно торчали седые волоски, торопливо собиралась на работу. Она готова была выйти из дому, но вдруг остановилась у постели спавшей племянницы и жадно уставилась на её белую руку. Она глядела и не могла оторвать глаз от этой руки, на которой, переливаясь, сверкал крупный бриллиант.
– Матушка Алие, мы опаздываем! – раздались с улицы голоса её товарок.
Старушка вздрогнула и, накинув на плечи ветхую шаль, тихо выскользнула за дверь.
Она жила в деревянном двухэтажном домике, который, казалось, вот-вот рухнет. Все балки давно сгнили, кровля совсем покосилась. В этом жалком домике, разделённом на клетушки – по четыре на каждом этаже, – ютилось немало рабочего люда: прядильщицы, чулочницы, трикотажницы.
На протяжении многих лет дом не ремонтировался ни разу. Никто не помнил, чтобы к нему прикасались руки плотников, штукатуров или маляров. Достаточно было небольшого подземного толчка или сильной бури, и судьба домика была бы решена.
Об этом хорошо знали все его обитатели, но им некуда было деться.
Матушка Алие шла в толпе работниц, спешивших на фабрику.
– С тех пор как приехала твоя племянница, ты совсем и не думаешь о работе, – сказала Фирдес.
Другие женщины были того же мнения.
– Может, племянница привезла тебе кучу денег? – ехидно спросила одна их них.
– Не иначе! Ведь она жена солидного человека, адвоката! – вставила другая.
– Матушка Алие! А почему же столько лет она о тебе не вспоминала?
Вопросы сыпались со всех сторон. Но матушка Алие была настолько поглощена своими мыслями, что даже не слыхала голосов товарок.
«Если, – думала старушка, – к весне адвокат не возьмёт племянницу назад, я уговорю её продать перстень. Ну что в нём проку? Болтается на пальце без всякой пользы! Вот если получить за него деньги да пустить их в дело… Разве плохо, например, скажу я ей, купить несколько чулочных машин?..»
Годы тяжёлого труда согнули матушку Алие почти пополам. Во рту у неё не осталось ни одного зуба. Жизнь обошлась с ней не слишком ласково. И она не собиралась давать племяннице поблажки. Кабы у Назан не было перстня, матушка Алие, видит аллах, сдержала бы клятву и не пустила бы её на порог своего дома. Многие годы все соседи слышали, как она проклинала племянницу. И как же они были поражены, когда Назан появилась в Сулеймание! Они могли бы поручиться, что незваной гостье покажут на дверь…
Однако всё вышло совсем не так, как они предполагали. Хотя старуха и встретила её очень холодно, но скоро лёд растаял. Она простила Назан.
Люди ломали голову, пытаясь объяснить причину такой перемены.
– Почему же столько лет она не вспоминала о тебе, матушка Алие? – в который раз спрашивала её Фирдес.
Матушка Алие продолжала отмалчиваться. Но женщины не унимались, и в конце концов она сказала:
– Да куда же ей было деваться? Бедняжка осталась совсем одна. Ведь я вам уже говорила, муж не дал ей ничего, кроме маленького чемоданчика…
– Пусть она не морочит тебе голову, – сказала чулочница Зелиха. – Как же так, ей дали развод от трёх до девяти лет, и вдруг она приехала с пустыми руками? Быть того не может!
– Ох-хо-хо! Издали и барабан – музыка…
– И то правда! От лихой родни и недобрых соседей и аллах не убережёт!
– Верно!
Женщины поднялись по булыжной мостовой к площади Бейязит. Теперь их путь лежал вдоль университетской стены. Неожиданный порыв ледяного ветра рванул платки и накидки. Женщины немного замешкались, но – дело было привычное – закутались поплотнее и двинулись дальше. Когда они пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее к Чаршыкапы, ветер немного стих.
– Я слыхала, что свекровь у неё была лютая, – возобновила разговор одна из женщин.
– Назан по-другому рассказывает. Свекровь будто очень её жалела, когда всё это случилось. Но я думаю, что дело было не так, – вздохнула матушка Алие. – Эта баба – сущий дьявол! Злющая! Хитрая! Я хоть там и не была, но поняла, что свекровь одной рукой рыла ей яму, а другой по головке гладила да приговаривала: «Доченька моя, ягнёночек мой!» Ишь какая ласковая! А что было все эти годы? Ведь она набрасывалась на Назан, как цепной пёс! Ничем ей не могла угодить племянница. Даже мамочкой не велела себя называть! Вот и судите, могла она ни с того ни с сего подобреть? Хитрила старуха, больше ничего!
– Ну конечно! Так оно и было, – в один голос поддержали матушку Алие женщины.
– И я ей то же говорила. А Назан всё твердит своё: «Нет, дорогая, когда я уезжала, она очень сокрушалась». А почему она уговорила племянницу не брать с собой ребёнка?
– Да, да, почему?
– Да потому, что если ребёнок останется в доме, – говорила свекровь, – то муж будет о ней вспоминать. А там затоскует, глядишь, и велит вернуться назад.
– Так она ещё надеется?
– Ну как же она поедет, сестрица? Ведь ей дали развод от трёх до девяти лет!
– Разве муж возьмёт такую назад?
– Ну конечно же нет!
– А почему не возьмёт? Нынешние мужчины – не те, что были! Шелкоперы какие-то. Им бы только женщину – пусть с ней хоть сорок человек переспали.
– Верно!
– Матушка Алие! А может, муж Назан-ханым полюбил другую?
– Да, поговаривают и об этом. Ходят слухи, что он снюхался с какой-то девкой из бара. Но племянница этому не верит. Он, говорит моя Назан, никогда не опустится до этого. Да, скорей всего, она просто хочет его выгородить. А мужчина есть мужчина! Как говорится: «Мой отец самый чистый на свете, и то в постель с женой ложится…»
Раздался взрыв смеха.
Они прошли через Чаршыкапы и, не доходя Чемберлиташа, свернули в одну из узких улочек. Слева и справа в неё вливались, словно ручейки, группы мужчин, женщин и детей. Толпа людей постепенно росла и дальше уже текла, словно большая река в половодье…
Было без пяти семь, когда матушка Алие и её товарки вошли в чулочный цех. Молодые работницы встали у машин, а старые гуськом направились в маленькую боковую каморку. Здесь производили последнюю операцию: вручную зашивали мысики.
Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.
– Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! – обратилась к ней Фирдес.
– Почему? – рассеянно спросила матушка Алие.
– Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.
– Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.
– Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?
Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.
– Ах, – махнула она наконец рукой, – зачем скрывать от рабов божьих то, что ведомо аллаху? Я думаю о перстне. Посмотрели бы вы, какой у неё перстень!
Женщины даже рты раскрыли от удивления, услышав такую новость.
– Продать бы его, думаю, да купить несколько чулочных машин…
Глаза у женщин заблестели.
– Вот это да!
– Значит, дорогой перстень?
– Дорогой? Да ему цены нет! Старинный. Вроде от самого султана… Если бы она его продала! Тогда бы можно купить маленькую мастерскую. Вот было б дело!..
Каждая из них мечтала о том же самом всю свою жизнь. Даже поговорить об этом доставляло им огромное удовольствие.
– Так чего она тянет, почему не продаёт?
– Она ждёт, что муж позовёт её обратно, – сокрушённо вздохнула матушка Алие.
– Ну, если бы муж собирался взять её обратно, зачем было давать развод?
– Откуда мне знать? Свекровь сказала ей: «Ты не беспокойся, самое позднее к весне вернёшься».
– Брешет, небось, клянусь аллахом, врёт окаянная!
– Просто хитрит старуха. Выдумала всё, чтобы легче было избавиться от невестки.
– И я ей о том толкую. А она не верит… Если бы она меня послушала, продала бы перстень…
– А ты просила её об этом?
– Один раз как-то заикнулась, но она рассердилась: «Это, – говорит, – подарок мужа и память о ребёнке». Вот дурная голова! Я бы на её месте сразу продала и купила три-четыре машины…
– И, трах-тарарах, потекли бы денежки!
– Клянусь аллахом, не прошло бы и года, как я заимела бы квартиру из двух комнат с кухней.
– А я бы по-другому… Знаете, что бы я сделала? Прежде всего купила бы немного земли и построила мастерскую. А над ней квартирку.
– Хорошо придумала!
– Да что две комнаты и кухня? Как там разместиться? Я бы сделала три. И комнату для омовения…
Матушка Алие слушала и думала о своём. «Если племянница не согласится продать перстень и купить чулочные машины, то надо хотя бы заставить её платить за квартиру. И столоваться мы будем врозь».
И вдруг её словно осенило: «А может, у Назан есть деньги? Если она не хочет продавать перстень, так, наверно, на что-то рассчитывает. Кто у неё есть? Да никого. Какая-то подружка, Несрин. Ну, обедом её несколько раз накормила. А дальше что? Кто эта Несрин? Что за птица? Назан говорит, что она больна чахоткой. Очень добрая, говорит. Но чем она занимается? Мужа нет, нигде не работает, а на что, спрашивается, живёт?»
Наконец она устала от всех этих размышлений и прислушалась к разговору своих товарок. Они сильно горячились, обсуждая, кто же пойдёт к ней в мастерскую?
– Кого ты возьмёшь на работу? – спросила одна из женщин.
– Всех! – с серьёзным видом сказала матушка Алие. – Вас-то я знаю, чего ради нанимать других?
– Ну и платить нам будешь побольше, чем здесь платят?
– Конечно. Вот только дал бы аллах дожить до этого дня!
– Ты должна сделать все, чтобы обстряпать это дельце, – заговорили все вокруг.
– И нас вытащишь из нищеты и сама заживёшь.
Матушка Алие опять задумалась. «Ну как же подъехать к Назан? Похоже, мы делим шкуру неубитого медведя. Нет, так не годится. Надо по бороде и гребень завести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
«Смотри, не упускай счастья, добейся, чтобы он женился на тебе», – говорили ей со всех сторон. Даже хозяин бара убеждал её быть половчей. Но не было никакой необходимости прибегать к уловкам. Достаточно сказать «да», и Мазхар тотчас поведёт её в свой дом.
Жале уже и сама начала подумывать о том, что пора жить с ним под одной крышей. Она станет его женой, будет стараться, чтобы он отдыхал дома от всех забот. Халдуна можно отдать бабке. Пусть Мазхар снимет для них квартиру, обставит её и даже наймёт им прислугу. А почему бы и нет? Ведь она ему мать, а Халдун – сын. У них прав на Мазхара не меньше, чем у неё самой.
Словом, Жале уже более не противилась браку с Мазхаром. Она считала, что должен лишь пройти какой-то достаточный срок со времени его развода с Назан. К тому же ей хотелось, чтобы немного забылась её служба в баре. А там и в самом деле постепенно стали забывать о ней. Хозяин привёз из Стамбула новых девиц, и в его заведении стало ещё веселее.
Однако близких друзей всё ещё тревожила судьба Мазхара. Особенно часто вспоминали о нём в семье прокурора, где любили Назан и с беспокойством ожидали, чем всё это кончится.
Что касается приятельницы Хаджер-ханым – матери начальника финансового отдела, то она вполне допускала мысль, что Мазхар женится на девице из бара. Она считала только, что Хаджер-ханым не должна соглашаться жить отдельно от сына. Ведь в конце концов можно прибрать к рукам и новую невестку. Да ещё как!
Что будет, когда Мазхар женится на девице из бара? Удастся ли старухе взять верх над Жале? Этот вопрос волновал всех. Неужели повторится история с Назан, и Хаджер-ханым тоже станет над ней измываться?
По мнению многих, девица из бара была не робкого десятка, она могла за себя постоять. «Пожалуй, – говорили одни, – для того чтобы обломать Жале, недостаточно не только Хаджер-ханым, но даже пяти таких свекрух». Другие наоборот утверждали, что, если старуха захочет, видит аллах, она справится не только с какой-то девицей из бара, но и с целым городом.
Как бы там ни было, но, по общему мнению, такой человек, как Мазхар, занимающий видное положение в обществе, не мог позволить себе жениться на девице из бара.
Многие почтенные семьи, и прежде всего семья прокурора, прекратили теперь какие бы то ни было отношения с семьёй Мазхар-бея. Ведь они дорожили своей честью! Не могли же они, в самом деле, встречаться с человеком, который открыто состоял в связи с женщиной такого сорта!
Жале всё это хорошо понимала и не спешила дать своё согласие на вступление в брак. Мазхар же только ждал согласия, чтобы ввести её в свой дом на правах жены.
– А можно перевести контору в какой-нибудь другой город? – спросила она однажды.
– Почему ты об этом спрашиваешь? – забеспокоился Мазхар.
– Так просто!
Он не дал ей ни утвердительного, ни отрицательного ответа. Ему бы не хотелось покидать город, в котором все его знали и уважали. У Мазхара была солидная клиентура. Однако ради Жале он был готов на всё.
– А разве ты этого хочешь?
– Нет, вовсе не обязательно уезжать.
– Тогда почему заговорила об этом?
– Дела у тебя идут здесь хорошо, не так ли?
– Да. Хорошо. Ты ведь знаешь, это богатый район. И, как в каждом богатом районе, деловые люди не могут обходиться здесь без адвокатов. Что же касается меня…
– Знаю, ты хороший адвокат!
– Но ты желаешь, кажется, чтобы мы уехали?..
Жале молчала.
– Ну что ж, уедем. Я понимаю, что тебя тревожит. Ты права, права! Но всё же не следует придавать слишком большого значения сплетням, которые распускают о нас. Поговорят, поговорят и перестанут. Всё забудется. Просто пока ни с кем не надо общаться.
– Но разве это возможно?
– А почему бы нет? Ты общайся только с теми, кто пожелает бывать в нашем доме. И не замечай тех, кто этого не хочет. Со временем лёд отчуждения растает и отношение к тебе изменится. Я в этом уверен.
Жале понимала, почему Мазхару сейчас особенно не хотелось уезжать отсюда. Она слышала от многих, а чаще других – от хозяина бара, что Мазхар считался в этих краях первоклассным адвокатом. Он понаторел в делах, связанных с восстановлением прав на собственность, и недавно взялся вести нашумевшее дело о наследстве, тянувшееся уже много лет.
Иск был предъявлен фабриканту, завладевшему громадными массивами земли и ворочавшему миллионами. Наследники предъявили претензии, означавшие для него потерю почти всей недвижимости или по крайней мере трёх её четвертей. Фабрикант давно уже проиграл бы дело, если бы не сумел вовремя прибрать к рукам адвокатов, выступавших на стороне истцов, если бы ему не удавалось подкупать секретарей судов, умудрявшихся выкрасть из дела тот или иной документ, и если бы, опять-таки с помощью денег, ему не удавалось выставлять целую вереницу лжесвидетелей.
И вот теперь он столкнулся с Мазхаром. Прожжённый делец полагал, что сумеет приручить и этого адвоката, как было с его предшественниками. Он подослал к Мазхару своих людей. Но им ничего не удалось добиться.
Неподкупность адвоката озадачила фабриканта. Он впервые видел человека, который отвернулся от больших денег. Это было просто непостижимо!
Жале, знавшая обо всём этом, восхищалась благородством и честностью Мазхара, и, быть может, чувство гордости за него ещё более усилило её привязанность. Была и другая причина.
Однажды после обеда Жале заглянула в контору и увидела Халдуна. Мазхар ещё не вернулся из суда, а секретарь куда-то ненадолго вышел, и мальчик был один. Он с восхищением рассматривал красивую нарядную тётю. Потрепав по щеке смутившегося мальчугана, Жале спросила:
– Папы нет, дитя моё?
– Нет, ханым-эфенди, – серьёзно ответил Халдун.
– А ты не знаешь, куда он ушёл?
– Знаю. В суд.
– О, я вижу ты смышлёный мальчик.
Халдун покраснел от удовольствия и отвёл глаза. Жале сделала вид, будто не знает его имени:
– Как же тебя зовут?
Он поднял глаза и гордо сказал:
– Халдун!
– А сколько тебе лет?
– Не знаю.
– Как же так?
– Мама знает. А я нет.
Жале вдруг почувствовала, как сострадание к мальчику обожгло её сердце. Стараясь подавить внезапное смятение, она непринуждённо сказала:
– Тогда спроси у неё. Каждый человек должен знать, сколько ему лет.
Лицо Халдуна вытянулось. Глядя на неё в упор своими светло-голубыми глазами, он проговорил:
– У меня больше нет мамы!
– Как это нет?
– Моя мама бросила меня и уехала. Она стала дурной женщиной.
«Так вот что внушает ему Хаджер-ханым», – с болью подумала Жале. Она подняла мальчика на руки и прижала его к себе. Халдун разрыдался.
– Это тебе бабушка сказала?
– Откуда вы знаете? – удивился он.
Жале не отвечала и только гладила его по голове.
В тот вечер она заговорила с Мазхаром о Халдуне. Как же можно так воспитывать ребёнка? Это ни на что не похоже! Если ей когда-нибудь доведётся жить в его доме, она сумеет поставить Хаджер-ханым на своё место!
14
Раннее морозное утро. Всё вокруг окутано фиолетовой дымкой. В половине седьмого послышался гудок табачной фабрики «Джибали».
Матушка Алие, сгорбленная старушка со сморщенным лицом и заострённым подбородком, на котором во все стороны смешно торчали седые волоски, торопливо собиралась на работу. Она готова была выйти из дому, но вдруг остановилась у постели спавшей племянницы и жадно уставилась на её белую руку. Она глядела и не могла оторвать глаз от этой руки, на которой, переливаясь, сверкал крупный бриллиант.
– Матушка Алие, мы опаздываем! – раздались с улицы голоса её товарок.
Старушка вздрогнула и, накинув на плечи ветхую шаль, тихо выскользнула за дверь.
Она жила в деревянном двухэтажном домике, который, казалось, вот-вот рухнет. Все балки давно сгнили, кровля совсем покосилась. В этом жалком домике, разделённом на клетушки – по четыре на каждом этаже, – ютилось немало рабочего люда: прядильщицы, чулочницы, трикотажницы.
На протяжении многих лет дом не ремонтировался ни разу. Никто не помнил, чтобы к нему прикасались руки плотников, штукатуров или маляров. Достаточно было небольшого подземного толчка или сильной бури, и судьба домика была бы решена.
Об этом хорошо знали все его обитатели, но им некуда было деться.
Матушка Алие шла в толпе работниц, спешивших на фабрику.
– С тех пор как приехала твоя племянница, ты совсем и не думаешь о работе, – сказала Фирдес.
Другие женщины были того же мнения.
– Может, племянница привезла тебе кучу денег? – ехидно спросила одна их них.
– Не иначе! Ведь она жена солидного человека, адвоката! – вставила другая.
– Матушка Алие! А почему же столько лет она о тебе не вспоминала?
Вопросы сыпались со всех сторон. Но матушка Алие была настолько поглощена своими мыслями, что даже не слыхала голосов товарок.
«Если, – думала старушка, – к весне адвокат не возьмёт племянницу назад, я уговорю её продать перстень. Ну что в нём проку? Болтается на пальце без всякой пользы! Вот если получить за него деньги да пустить их в дело… Разве плохо, например, скажу я ей, купить несколько чулочных машин?..»
Годы тяжёлого труда согнули матушку Алие почти пополам. Во рту у неё не осталось ни одного зуба. Жизнь обошлась с ней не слишком ласково. И она не собиралась давать племяннице поблажки. Кабы у Назан не было перстня, матушка Алие, видит аллах, сдержала бы клятву и не пустила бы её на порог своего дома. Многие годы все соседи слышали, как она проклинала племянницу. И как же они были поражены, когда Назан появилась в Сулеймание! Они могли бы поручиться, что незваной гостье покажут на дверь…
Однако всё вышло совсем не так, как они предполагали. Хотя старуха и встретила её очень холодно, но скоро лёд растаял. Она простила Назан.
Люди ломали голову, пытаясь объяснить причину такой перемены.
– Почему же столько лет она не вспоминала о тебе, матушка Алие? – в который раз спрашивала её Фирдес.
Матушка Алие продолжала отмалчиваться. Но женщины не унимались, и в конце концов она сказала:
– Да куда же ей было деваться? Бедняжка осталась совсем одна. Ведь я вам уже говорила, муж не дал ей ничего, кроме маленького чемоданчика…
– Пусть она не морочит тебе голову, – сказала чулочница Зелиха. – Как же так, ей дали развод от трёх до девяти лет, и вдруг она приехала с пустыми руками? Быть того не может!
– Ох-хо-хо! Издали и барабан – музыка…
– И то правда! От лихой родни и недобрых соседей и аллах не убережёт!
– Верно!
Женщины поднялись по булыжной мостовой к площади Бейязит. Теперь их путь лежал вдоль университетской стены. Неожиданный порыв ледяного ветра рванул платки и накидки. Женщины немного замешкались, но – дело было привычное – закутались поплотнее и двинулись дальше. Когда они пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее к Чаршыкапы, ветер немного стих.
– Я слыхала, что свекровь у неё была лютая, – возобновила разговор одна из женщин.
– Назан по-другому рассказывает. Свекровь будто очень её жалела, когда всё это случилось. Но я думаю, что дело было не так, – вздохнула матушка Алие. – Эта баба – сущий дьявол! Злющая! Хитрая! Я хоть там и не была, но поняла, что свекровь одной рукой рыла ей яму, а другой по головке гладила да приговаривала: «Доченька моя, ягнёночек мой!» Ишь какая ласковая! А что было все эти годы? Ведь она набрасывалась на Назан, как цепной пёс! Ничем ей не могла угодить племянница. Даже мамочкой не велела себя называть! Вот и судите, могла она ни с того ни с сего подобреть? Хитрила старуха, больше ничего!
– Ну конечно! Так оно и было, – в один голос поддержали матушку Алие женщины.
– И я ей то же говорила. А Назан всё твердит своё: «Нет, дорогая, когда я уезжала, она очень сокрушалась». А почему она уговорила племянницу не брать с собой ребёнка?
– Да, да, почему?
– Да потому, что если ребёнок останется в доме, – говорила свекровь, – то муж будет о ней вспоминать. А там затоскует, глядишь, и велит вернуться назад.
– Так она ещё надеется?
– Ну как же она поедет, сестрица? Ведь ей дали развод от трёх до девяти лет!
– Разве муж возьмёт такую назад?
– Ну конечно же нет!
– А почему не возьмёт? Нынешние мужчины – не те, что были! Шелкоперы какие-то. Им бы только женщину – пусть с ней хоть сорок человек переспали.
– Верно!
– Матушка Алие! А может, муж Назан-ханым полюбил другую?
– Да, поговаривают и об этом. Ходят слухи, что он снюхался с какой-то девкой из бара. Но племянница этому не верит. Он, говорит моя Назан, никогда не опустится до этого. Да, скорей всего, она просто хочет его выгородить. А мужчина есть мужчина! Как говорится: «Мой отец самый чистый на свете, и то в постель с женой ложится…»
Раздался взрыв смеха.
Они прошли через Чаршыкапы и, не доходя Чемберлиташа, свернули в одну из узких улочек. Слева и справа в неё вливались, словно ручейки, группы мужчин, женщин и детей. Толпа людей постепенно росла и дальше уже текла, словно большая река в половодье…
Было без пяти семь, когда матушка Алие и её товарки вошли в чулочный цех. Молодые работницы встали у машин, а старые гуськом направились в маленькую боковую каморку. Здесь производили последнюю операцию: вручную зашивали мысики.
Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.
– Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! – обратилась к ней Фирдес.
– Почему? – рассеянно спросила матушка Алие.
– Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.
– Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.
– Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?
Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.
– Ах, – махнула она наконец рукой, – зачем скрывать от рабов божьих то, что ведомо аллаху? Я думаю о перстне. Посмотрели бы вы, какой у неё перстень!
Женщины даже рты раскрыли от удивления, услышав такую новость.
– Продать бы его, думаю, да купить несколько чулочных машин…
Глаза у женщин заблестели.
– Вот это да!
– Значит, дорогой перстень?
– Дорогой? Да ему цены нет! Старинный. Вроде от самого султана… Если бы она его продала! Тогда бы можно купить маленькую мастерскую. Вот было б дело!..
Каждая из них мечтала о том же самом всю свою жизнь. Даже поговорить об этом доставляло им огромное удовольствие.
– Так чего она тянет, почему не продаёт?
– Она ждёт, что муж позовёт её обратно, – сокрушённо вздохнула матушка Алие.
– Ну, если бы муж собирался взять её обратно, зачем было давать развод?
– Откуда мне знать? Свекровь сказала ей: «Ты не беспокойся, самое позднее к весне вернёшься».
– Брешет, небось, клянусь аллахом, врёт окаянная!
– Просто хитрит старуха. Выдумала всё, чтобы легче было избавиться от невестки.
– И я ей о том толкую. А она не верит… Если бы она меня послушала, продала бы перстень…
– А ты просила её об этом?
– Один раз как-то заикнулась, но она рассердилась: «Это, – говорит, – подарок мужа и память о ребёнке». Вот дурная голова! Я бы на её месте сразу продала и купила три-четыре машины…
– И, трах-тарарах, потекли бы денежки!
– Клянусь аллахом, не прошло бы и года, как я заимела бы квартиру из двух комнат с кухней.
– А я бы по-другому… Знаете, что бы я сделала? Прежде всего купила бы немного земли и построила мастерскую. А над ней квартирку.
– Хорошо придумала!
– Да что две комнаты и кухня? Как там разместиться? Я бы сделала три. И комнату для омовения…
Матушка Алие слушала и думала о своём. «Если племянница не согласится продать перстень и купить чулочные машины, то надо хотя бы заставить её платить за квартиру. И столоваться мы будем врозь».
И вдруг её словно осенило: «А может, у Назан есть деньги? Если она не хочет продавать перстень, так, наверно, на что-то рассчитывает. Кто у неё есть? Да никого. Какая-то подружка, Несрин. Ну, обедом её несколько раз накормила. А дальше что? Кто эта Несрин? Что за птица? Назан говорит, что она больна чахоткой. Очень добрая, говорит. Но чем она занимается? Мужа нет, нигде не работает, а на что, спрашивается, живёт?»
Наконец она устала от всех этих размышлений и прислушалась к разговору своих товарок. Они сильно горячились, обсуждая, кто же пойдёт к ней в мастерскую?
– Кого ты возьмёшь на работу? – спросила одна из женщин.
– Всех! – с серьёзным видом сказала матушка Алие. – Вас-то я знаю, чего ради нанимать других?
– Ну и платить нам будешь побольше, чем здесь платят?
– Конечно. Вот только дал бы аллах дожить до этого дня!
– Ты должна сделать все, чтобы обстряпать это дельце, – заговорили все вокруг.
– И нас вытащишь из нищеты и сама заживёшь.
Матушка Алие опять задумалась. «Ну как же подъехать к Назан? Похоже, мы делим шкуру неубитого медведя. Нет, так не годится. Надо по бороде и гребень завести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33