От него не вывернешься…Поспешно уходя из редакции, мы слышали, как Брыкин говорил курьерше:— …Уж такой я человек… Не могу молчать… Люблю правду-мат…
Где он теперь, неугомонный счетовод Брыкин? Где он, этот светлый идеалист на трудном, тернистом пути общественного деятеля? Какие пороги он обивает? В какие двери ломится? Уехал ли он уже из столицы или идет обратно по шпалам со станции «Нара-Фоминское»?.. Или, может быть, он сидит в приемной Калинина, дожидаясь, когда представится возможность прочесть всесоюзному старосте свои последние стихи?..Кто знает!.. Кто знает!..
1927 Сильная личность — Молчать! — говаривал директор Козолуповского городского банка Уродоналов. — Молчать и не разговаривать! Кто здесь начальник? — Уродоналов здесь начальник! Кто здесь царь? — Уродоналов царь! Кто бог? — Уродоналов. Ясно.Служащие банка ходили на цыпочках. Клиенты вообще старались не ходить.— Что такое клиент? — Червь! Что такое бумажка? — Гранит! Какой гранит должен перегрызть клиент, чтобы получить ссуду? — Бумажный гранит. Уродоналов заливался звонким детским смехом. По спинам служащих пробегали противные холодные мурашки…
В дверь просунулось испуганное лицо курьера.— Так что разрешите доложить — клиент просится. Шестой месяц, извините за выражение, приходит…— А разве сегодня приемный день? — строго спросил Уродоналов.— Так точно. Приемный-с, — прошептал курьер.— Ну, значит, часы не приемные.— И часы, простите, приемные. Часы эти от трех часов пятидесяти шести минут до четырех часов пяти минут, а сейчас ровно четыре.— А удостоверение от домкома у него есть?— Ка-к же-с.— А свидетельство о благонадежности?— Не извольте беспокоиться. Целых четыре.— А свидетельства об оспопрививании небось нету?— Есть. И из аптеки есть. Даже из пробирной палатки бумажку приволок.— А к секретарю обращался?— Обращался. Секретарь говорит, без вас невозможно.— Наверное, чего-нибудь да нету!— Все бумажки есть. На извозчике привез.— Ну пусть войдет.Вошел человек.— Я председатель жилищного кооператива, — сказал вошедший, — я хочу получить ссуду на предмет строительства.— Может быть, вы еще чего-нибудь хотите? — нагло спросил Уродоналов.— Больше ничего не хочу, — простодушно ответил человек.— А я хочу! — загремел Уродоналов. — Я хочу еще много больших бумаг с подписями, приложением печати и с установленным количеством гербовых марок.— У меня есть много больших бумаг, — простонал человек, — с приложением печати и с марками.— А выписка из загса у вас есть? О женитьбе?— Я холост.— Тогда справку из загса о том, что вы не состоите в браке. Небось нету?— Нету.— Ну вот, хе-хе-хе… Принесите справку.— Но я уже не успею сегодня.— Не беда. Придете месяца этак через полтора или лучше даже в начале будущего квартала… или в конце…— Это волокита, — сказал человек фальцетом, — зачем эти формальности?.. Я протесту…— Молчать! — крикнул Уродоналов, багровея. — Без доклада не входить! Не курить! Не плевать! Не сорить! Рукопожатия отменены! Обратитесь к секретарю!..Он был страшен. Он был велик.
Уродоналов дочитал газету, в которой говорилось о необходимости борьбы с волокитой и бюрократизмом, и съежился. Потом немного подумал и улыбнулся широкой детской улыбкой.— О люди, люди! — промолвил он. — Знаете ли вы, что такое че-ло-век? Нет, люди, не знаете вы, что такое человек. Человек — это сосуд, наполненный общественно-полезным эликсиром. Человека нужно любить и уважать! К человеку нужно относиться с доверием.По щеке Уродоналова скользнула большая желтая слеза.В дверь просунулось испуганное лицо курьера.— Так что разрешите доложи…— Милый!.. — замахал руками Уродоналов. — Дорогой и многоуважаемый товарищ курьер, отныне докладов больше не существует. Идите и крикните на весь мир: «Люди! Уродоналов принимает без доклада!»— Там вас спра…— Бегу! Лечу!Уродоналов вбежал в приемную и обнял посетителя.— Голубчик! Милый! Входите! Входите! Гостем будете! Чаю? Пива? Шампанского?— Шампанского, — сказал посетитель. — Я имею у вас получить ссуду. Мое торговое дело «Коопарфюмерия» нуждается в маленьком заемчике!— С восторгом! — воскликнул Уродоналов. — Именно заемчик. Не извольте беспокоиться. В два счета.— А я вам выдам векселек!— Ну, что вы, милый? Какой там век… тьфу. Мне даже прогивно выговорить это гнусное бюрократическое слово. Что такое человек? Это — сосуд! А вы говорите!.. Эх!..Глаза Уродоналова засверкали высоким огнем вдохновения.— Зачем эти бумаги, затянувшие бюрократической паутиной живых людей и живое дело? Зачем? Зачем эти бездушные деревянные штуки с резинкой, которых злые люди называют печатями? Зачем?.. О!.. Эта итальянская бухгалтерия — порождение фашизма. А рес-контро? Да это просто — контра! Ясно! А вы говорите…— Десять тысяч! — сказал посетитель.— Получите.— Так векселя не надо?— Упаси бог. К чему эта волокита? К чему эти формальности?Посетитель положил большую пачку молочных червонцев в боковой карман и, весело насвистывая, вышел…А Уродоналов сел за письменный стол и стал сочинять план реорганизации банковского дела.
Когда Уродоналова вели в суд, он говорил конвоирам:— Милые! Человек — это сосуд, наполненный эликсиром. Зачем вы ведете меня посредине улицы? Зачем в ваших руках обнаженные шашки? Зачем эти формальности? К чему эта волокита?
1927 Нахал Научное
Нахал, в отличие от дурака и негодяя, которым были посвящены солидные труды, — тип малоисследованный. Многие чудаки до сих пор еще смешивают нахала с обыкновенным сереньким хулиганом. Это глубокое заблуждение. Хулиган бузит просто так — благодаря ложным взглядам на жизнь, под влиянием среды, под действием винных пароп. Хулиган бузит без причины и извлекает из своих поступков только одни неприятности.
Нахал бузит очень редко и только тогда, когда из бузы можно извлечь материальные выгоды. Нахал или ловкач (lovcatch) — холодный, злой, расчетливый человек. Он слегка плешив, всегда тщательно выбрит, носит брюки в полоску и чистит их по утрам метелочкой. Глаза у нахала светло-голубые и очень спокойные. Среди родственного ему общества малоповоротливых и тупых мещан — это щеголь и аристократ духа.В гастрономическом магазине Моссельпрома нахал платит деньги вне очереди.— Позвольте, позвольте, — говорит он, расталкивая публику, — мне не платить… Мне тут доплатить только… Двугривенный. Посторонитесь, бабушка! Один момент!.. Уно моменте, хе-хе…Когда публика обрушивается на нахала целым водопадом проклятий и ураганом жестов, в его голубых глазах появляются искорки смеха и на щеках образовываются ямочки. Он смотрит на беснующихся людей с веселым удивлением и даже оборачивается назад: кого, мол, это ругают?
Это он, нахал, стучит палкой в оцинкованное стужей окно послеслужебного трамвая, желая ускорить движение выходящих на остановке пассажиров. Это он, приметив еще из дверей вагона уютное и удобное местечко у выхода, спешит поскорее занять его, садится, вынимает тугое портмоне и, полностью воспринимая радость жизни, говорит никнущему в проходе инвалиду:— Передайте, любезный, деньги кондуктору. На полторы станции. Да сдачи не позабудьте.— Да ведь у меня рук нет, милый, — скромно отвечает инвалид.— А ты зубами. Я, брат, в цирке одного такого видел. Тоже из ваших. Без рук, стервец, обходится. Карты тасует… Ты пойди, полупочтенный, посмотри.— Боже, какой нахал! — с молитвенным ужасом шепчет сидящая рядом старушка.— Ну уж и нахал! Это вы, мамаша, слишком. Просто жертва империалистической бойни.
Если спросить нахала, сколько он заплатил за билет второго ряда в академическом театре, нахал начнет неистово хохотать и, плача от смеха, скажет, что ни разу в жизни не осквернял своего достоинства покупкою театрального билета.Но вот нахалу нужно приобрести костюм. Как же нахал поступает?Он идет в большой государственный магазин и, покрикивая на приказчиков, начинает рыться в грудах панталон и пиджаков.— Черт бы вас разодрал сверху донизу! — говорит нахал смущенному приказчику. — Да разве ж это качество продукции? Это извозчичья кляча, а не пиджак. А это что? Я вас спрашиваю, что это та-ко-е?— Брюки-с, — лепечет приказчик.— Что? Как вы говорите? Я не расслышал.— Брю…— Ах, брюки! Так вас понимать? Ага! Так вы осмеливаетесь утверждать, что вот эти отбросы улицы, эти разрозненные кусочки навоза, эти инфузории, эта эманация хлопчатой бумаги — и есть брюки? Оч-ч-чень хорошо!— Молчать! — кричит нахал подошедшему да шум заведующему. — Вы у меня попрыгаете! Я вас… Сколько стоит этот загрязненный, бывший в употреблении мешок, который вы называете костюмом? Что? Семьдесят пять? Без торгу? Что-о-о? Ну, ладно. Заверните. Деньги запишите за мной.— Мы торгуем только за наличные, — хрипит заведующий, вытирая демисезонным пальто обильный пот.— Ах, Коля, Коля, — говорит нахал с грустью. — Нехорошо это, Коля. Нехорошо, милый. Не ожидал я от тебя такой обывательской идеологии. За наличные, за наличные… Да что ты, частник, прости господи! Ах, Коля…— Да ведь Иван я, а не Коля, — стонет заведующий.— Тогда тем более, — тихо говорит нахал. — Ты, Ванька, брось бузить. Сам знаешь, что я не люблю этих фиглей-миглей. А туда же, кобенишься. Запиши, тебе говорят, Ванюша. В среду отдам, ей-богу.— Шутите вы, гражданин, — шепчет заведующий, — не отдадите небось.— Это я-то? Не отдам? Я? Дурачок же ты, Ванятка. Ну да ладно уж. Спасибо. Пойду я. До свидания, Николаша. В пятницу отдам. Кланяйся, Мишук, жене и детям. Адье.Размахивая покупкой и расталкивая прохожих, нахал спешит к знакомым обедать.
Мы видели нахала в частной жизни.Что же делает нахал на службе?Да ничего не делает.Таков нахал.
1927 Последний из могикан Старый Дыркин был очень жилист и очень глуп, что, однако, не мешало ему служить младшим делопроизводителем в учреждении.Глаза у старого Дыркина были рыбьи — мышиного цвета с голубизной. Уши от старости поросли мохом и двигались даже тогда, когда хозяин не выражал ни малейшего желания ими двигать. Нос был зловредный, с зеленоватым отливом. А лицо в общем и целом болезненно напоминало помятое и порыжевшее складное портмоне образца 1903 года.Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.— Что же это, господа товарищи! Этак и жить на свете больше не приходится, наложили на меня шесть гривен за сажень полезной площади. Я человек трудящий и никому не позволю. Раз ставка по разряду, ты, господин хороший, и бери по разряду, а то что же это получается!..— Не волнуйтесь, гражданин Дыркин, — сказал секретарь, — мы сейчас все выясним. Так и есть. С вас полагается сорок копеек. Ошибка.— Тоже… ошибка… Засели молокососы взрослых людей обирать — да еще путают. Небось старый хозяин не спутал бы.Дыркин раздраженно плюнул и пошел на службу.— Тоже учреждение! — ворчал Дыркин, записывая входящие номера. — Собакам на смех… Не то что при прежнем начальнике. Орел был!.. А теперь…Дыркин пописал с полчасика и понюхал воздух.— Опять накурено? — проскрипел он. — И вентилятор не работает. На что смотрит охрана труда?Дыркин с негодованием бросил ручку и пошел в местком.— Что же это, господа товарищи, почему такое, чтобы вентилятор не действовал во время исполнения обязанностей… Это даже довольно странно. Охрана труда, ау?!— Простите, товарищ Дыркин, забыли починить. Сейчас исправим.Через полчаса вентилятор приветливо зашумел.— Тоже… Защитники выискались, — ворчал Дыркин, — вентилятора и того с толком поставить не могут…Ровно в четыре часа Дыркин запер входящий журнал в шкаф и пошел в амбулаторию лечить зубы.«Эх, — думал Дыркин, — все это не то. Вот при старом режиме…»— Вы, извините, не имеете ни малейшего права задерживать в очереди трудящего человека! — визжал Дыркин в амбулатории.— Не волнуйтесь, гражданин, — увещевала Дыркина сестра, — через час врач вас примет…— Тоже… через час… И куда это только страхкасса смотрит, — горестно вздохнул Дыркин, — вот при старом режиме… Эх, да что говорить…Дыркин с кошачьей ловкостью вскочил на подножку отходящего трамвая. Раздался свисток. Через минуту Дыркин, окруженный толпою зевак, стоял перед милиционером.— Православные, — злобно кричал Дыркин, — убивают! Караул!..— Что ж это вы, папаша, несоответственно выражаетесь, — укоризненно говорил милиционер, искренне сожалея, что милицейские правила ставят его в слишком узкие рамки «предупредительного отношения к гражданам», — это вы, папаша, зря. Платите, папаша, полтинник за неисполнение уличного движения, а вовсе вас никто не убивает.— Православные, — захныкал Дыркин, — грабят бедного старичка среди бела дня! Спаси…— Да ладно уж, — со вздохом сказал милиционер, — уходите, вредный старичок, исполняйте в другой раз правила…— Тоже… сполняйте, — прошептал Дыркин побелевшими губами, — вот при старом режиме-то… Ах! И квартальный же был!.. Не квартальный — ангел был!.. Ах, царица небесная… Вспомнишь — слеза прошибет!..Остаток дня старый Дыркин провел в воспоминаниях о близком его старому недоброкачественному сердцу — старом режиме. Заснул Дыркин, обливаясь слезами умиления…
Здесь автор должен заметить, что юбилейный фельетон (а настоящий фельетон — юбилейный) писать очень и очень трудно. Все сюжетные приемы уже использованы. Автор должен сознаться, что сперва он хотел посадить старого Дыркина на уэльсовскую «машину времени» и отвезти глупого старика в «старый режим», но потом вспомнил, что об этом уже писал некий современный фельетонист в один из предыдущих юбилеев. Автор долго мучился. Ему не хотелось так нагло обкрадывать собрата по перу. А посему автор решил воспользоваться очень простым приемом, который преемственно выкрадывается работниками печати друг у друга еще со времен древних греков.
Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.— Что же это, господа товарищи, — начал Дыркин привычную речь и осекся.На месте председателя сидел бывший хозяин, генерал Доппель-Кюммель, и курил сигару.— Батюшки! Отец родной! — воскликнул Дыркин. — Неужто старый режим наступил? Ах ты господи!.. С праздничком вас, ваше высокопревосходительство.— Молчать! — рявкнул генерал. — Вот я тебя, сукина сына!.. За десять лет с тебя за квартиру, стервь болотная, причитается. Восемь тысяч как одна копейка. Я т-тебя, рассукина рассына…— Ребеночка крестили у меня, Маркела, — рискнул Дыркин, — крестные отцы-с…— А вот я тебя к крестной матери сейчас!..В учреждении действительный статский советник Бородавка, который в течение десяти лет революции с честью выполнял обязанности швейцара, увидев Дыркина, сообщил:— Дыркин, Модест Ипатьевич, увольняется за выслугой лет. Уходи, старик, не люблю… Не благодари… Швейцар! Выведи его.В амбулатории врач, поковыряв в зубах у Дыркина крючком, сказал:— Можно пломбировать. Можно рвать. Приходите завтра… Мы еще гм, гм, посмотрим… Может, и нельзя будет рвать… А может быть, и можно…— Так точно-с, — прошептал Дыркин, — премного благодарен. Прощевайте, господин доктор.— А кто же мне заплатит деньги? — прищурился доктор.— Я же по страхка…Оставив весь наличный капитал в амбулатории, Дыркин, шатаясь от незаслуженных обид, побрел по улице.— Э-е-е-э-п-п-п!!!И Дыркин, опрокинутый лихачом, уже лежал на мостовой.Когда Дыркин поднялся, потирая ушибленное плечо, перед ним стоял квартальный и зловеще улыбался.— Отец родной! Ангел!.. — заплакал Дыркин.— Осади!! — гаркнул городовой. — Почему скопление? Ты что здесь делаешь?— Я-то? Батюшки! Ангел!.. Отец родной… — зашамкал Дыркин.— Вот я тебя за общественное нарушение в часть сведу! — недружелюбно сказал городовой и ударил Дыркина тяжелым кулаком по морде.Ночевал Дыркин в участке…
Дальше, как и следовало ожидать, когда Дыркин проснулся, он с удовольствием заметил, что лежит в своей постели…Звонили юбилейные колокола.
1927 Проклятая проблема Хорошо ранней весной, когда пахнет фиалками и кошками, когда отвратительный вой трамваев становится похожим на вздохи эоловой арфы, когда наглое фырканье автомобилей превращается в переливы пастушеской свирели, а вопли газетчиков в шорох молодой листвы, и когда даже ответственные съемщики становятся похожими на людей…
Ранней весной медик Остап Журочка влюбился в педфаковку Катю Пернатову.— Я человек холодный, — говаривал о себе Журочка с гордостью, — и любовных штук не понимаю.А тут вдруг взял да и втрескался.— Ну, что я нашел в этой дурехе? — терзался Остап, ворочаясь на твердых досках своего студенческого ложа. — И росту чепухового, и волосы какие-то серые, и глаза странные: не то синие, не то желтые… А главное — дура. Только и знает — хи-хи да хи-хи. Хаханьки ей все… Тьфу.Медик отлично сознавал, что он несправедлив к Пернатовой, что вовсе ей не «хаханьки все» и что Пернатова девушка серьезная и начитанная. Сознавал, но боролся.— Тоже, — злорадствовал медик, зарываясь головой в подушку, — к педагогической деятельности готовится, дура, а сама небось о женихах думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Где он теперь, неугомонный счетовод Брыкин? Где он, этот светлый идеалист на трудном, тернистом пути общественного деятеля? Какие пороги он обивает? В какие двери ломится? Уехал ли он уже из столицы или идет обратно по шпалам со станции «Нара-Фоминское»?.. Или, может быть, он сидит в приемной Калинина, дожидаясь, когда представится возможность прочесть всесоюзному старосте свои последние стихи?..Кто знает!.. Кто знает!..
1927 Сильная личность — Молчать! — говаривал директор Козолуповского городского банка Уродоналов. — Молчать и не разговаривать! Кто здесь начальник? — Уродоналов здесь начальник! Кто здесь царь? — Уродоналов царь! Кто бог? — Уродоналов. Ясно.Служащие банка ходили на цыпочках. Клиенты вообще старались не ходить.— Что такое клиент? — Червь! Что такое бумажка? — Гранит! Какой гранит должен перегрызть клиент, чтобы получить ссуду? — Бумажный гранит. Уродоналов заливался звонким детским смехом. По спинам служащих пробегали противные холодные мурашки…
В дверь просунулось испуганное лицо курьера.— Так что разрешите доложить — клиент просится. Шестой месяц, извините за выражение, приходит…— А разве сегодня приемный день? — строго спросил Уродоналов.— Так точно. Приемный-с, — прошептал курьер.— Ну, значит, часы не приемные.— И часы, простите, приемные. Часы эти от трех часов пятидесяти шести минут до четырех часов пяти минут, а сейчас ровно четыре.— А удостоверение от домкома у него есть?— Ка-к же-с.— А свидетельство о благонадежности?— Не извольте беспокоиться. Целых четыре.— А свидетельства об оспопрививании небось нету?— Есть. И из аптеки есть. Даже из пробирной палатки бумажку приволок.— А к секретарю обращался?— Обращался. Секретарь говорит, без вас невозможно.— Наверное, чего-нибудь да нету!— Все бумажки есть. На извозчике привез.— Ну пусть войдет.Вошел человек.— Я председатель жилищного кооператива, — сказал вошедший, — я хочу получить ссуду на предмет строительства.— Может быть, вы еще чего-нибудь хотите? — нагло спросил Уродоналов.— Больше ничего не хочу, — простодушно ответил человек.— А я хочу! — загремел Уродоналов. — Я хочу еще много больших бумаг с подписями, приложением печати и с установленным количеством гербовых марок.— У меня есть много больших бумаг, — простонал человек, — с приложением печати и с марками.— А выписка из загса у вас есть? О женитьбе?— Я холост.— Тогда справку из загса о том, что вы не состоите в браке. Небось нету?— Нету.— Ну вот, хе-хе-хе… Принесите справку.— Но я уже не успею сегодня.— Не беда. Придете месяца этак через полтора или лучше даже в начале будущего квартала… или в конце…— Это волокита, — сказал человек фальцетом, — зачем эти формальности?.. Я протесту…— Молчать! — крикнул Уродоналов, багровея. — Без доклада не входить! Не курить! Не плевать! Не сорить! Рукопожатия отменены! Обратитесь к секретарю!..Он был страшен. Он был велик.
Уродоналов дочитал газету, в которой говорилось о необходимости борьбы с волокитой и бюрократизмом, и съежился. Потом немного подумал и улыбнулся широкой детской улыбкой.— О люди, люди! — промолвил он. — Знаете ли вы, что такое че-ло-век? Нет, люди, не знаете вы, что такое человек. Человек — это сосуд, наполненный общественно-полезным эликсиром. Человека нужно любить и уважать! К человеку нужно относиться с доверием.По щеке Уродоналова скользнула большая желтая слеза.В дверь просунулось испуганное лицо курьера.— Так что разрешите доложи…— Милый!.. — замахал руками Уродоналов. — Дорогой и многоуважаемый товарищ курьер, отныне докладов больше не существует. Идите и крикните на весь мир: «Люди! Уродоналов принимает без доклада!»— Там вас спра…— Бегу! Лечу!Уродоналов вбежал в приемную и обнял посетителя.— Голубчик! Милый! Входите! Входите! Гостем будете! Чаю? Пива? Шампанского?— Шампанского, — сказал посетитель. — Я имею у вас получить ссуду. Мое торговое дело «Коопарфюмерия» нуждается в маленьком заемчике!— С восторгом! — воскликнул Уродоналов. — Именно заемчик. Не извольте беспокоиться. В два счета.— А я вам выдам векселек!— Ну, что вы, милый? Какой там век… тьфу. Мне даже прогивно выговорить это гнусное бюрократическое слово. Что такое человек? Это — сосуд! А вы говорите!.. Эх!..Глаза Уродоналова засверкали высоким огнем вдохновения.— Зачем эти бумаги, затянувшие бюрократической паутиной живых людей и живое дело? Зачем? Зачем эти бездушные деревянные штуки с резинкой, которых злые люди называют печатями? Зачем?.. О!.. Эта итальянская бухгалтерия — порождение фашизма. А рес-контро? Да это просто — контра! Ясно! А вы говорите…— Десять тысяч! — сказал посетитель.— Получите.— Так векселя не надо?— Упаси бог. К чему эта волокита? К чему эти формальности?Посетитель положил большую пачку молочных червонцев в боковой карман и, весело насвистывая, вышел…А Уродоналов сел за письменный стол и стал сочинять план реорганизации банковского дела.
Когда Уродоналова вели в суд, он говорил конвоирам:— Милые! Человек — это сосуд, наполненный эликсиром. Зачем вы ведете меня посредине улицы? Зачем в ваших руках обнаженные шашки? Зачем эти формальности? К чему эта волокита?
1927 Нахал Научное
Нахал, в отличие от дурака и негодяя, которым были посвящены солидные труды, — тип малоисследованный. Многие чудаки до сих пор еще смешивают нахала с обыкновенным сереньким хулиганом. Это глубокое заблуждение. Хулиган бузит просто так — благодаря ложным взглядам на жизнь, под влиянием среды, под действием винных пароп. Хулиган бузит без причины и извлекает из своих поступков только одни неприятности.
Нахал бузит очень редко и только тогда, когда из бузы можно извлечь материальные выгоды. Нахал или ловкач (lovcatch) — холодный, злой, расчетливый человек. Он слегка плешив, всегда тщательно выбрит, носит брюки в полоску и чистит их по утрам метелочкой. Глаза у нахала светло-голубые и очень спокойные. Среди родственного ему общества малоповоротливых и тупых мещан — это щеголь и аристократ духа.В гастрономическом магазине Моссельпрома нахал платит деньги вне очереди.— Позвольте, позвольте, — говорит он, расталкивая публику, — мне не платить… Мне тут доплатить только… Двугривенный. Посторонитесь, бабушка! Один момент!.. Уно моменте, хе-хе…Когда публика обрушивается на нахала целым водопадом проклятий и ураганом жестов, в его голубых глазах появляются искорки смеха и на щеках образовываются ямочки. Он смотрит на беснующихся людей с веселым удивлением и даже оборачивается назад: кого, мол, это ругают?
Это он, нахал, стучит палкой в оцинкованное стужей окно послеслужебного трамвая, желая ускорить движение выходящих на остановке пассажиров. Это он, приметив еще из дверей вагона уютное и удобное местечко у выхода, спешит поскорее занять его, садится, вынимает тугое портмоне и, полностью воспринимая радость жизни, говорит никнущему в проходе инвалиду:— Передайте, любезный, деньги кондуктору. На полторы станции. Да сдачи не позабудьте.— Да ведь у меня рук нет, милый, — скромно отвечает инвалид.— А ты зубами. Я, брат, в цирке одного такого видел. Тоже из ваших. Без рук, стервец, обходится. Карты тасует… Ты пойди, полупочтенный, посмотри.— Боже, какой нахал! — с молитвенным ужасом шепчет сидящая рядом старушка.— Ну уж и нахал! Это вы, мамаша, слишком. Просто жертва империалистической бойни.
Если спросить нахала, сколько он заплатил за билет второго ряда в академическом театре, нахал начнет неистово хохотать и, плача от смеха, скажет, что ни разу в жизни не осквернял своего достоинства покупкою театрального билета.Но вот нахалу нужно приобрести костюм. Как же нахал поступает?Он идет в большой государственный магазин и, покрикивая на приказчиков, начинает рыться в грудах панталон и пиджаков.— Черт бы вас разодрал сверху донизу! — говорит нахал смущенному приказчику. — Да разве ж это качество продукции? Это извозчичья кляча, а не пиджак. А это что? Я вас спрашиваю, что это та-ко-е?— Брюки-с, — лепечет приказчик.— Что? Как вы говорите? Я не расслышал.— Брю…— Ах, брюки! Так вас понимать? Ага! Так вы осмеливаетесь утверждать, что вот эти отбросы улицы, эти разрозненные кусочки навоза, эти инфузории, эта эманация хлопчатой бумаги — и есть брюки? Оч-ч-чень хорошо!— Молчать! — кричит нахал подошедшему да шум заведующему. — Вы у меня попрыгаете! Я вас… Сколько стоит этот загрязненный, бывший в употреблении мешок, который вы называете костюмом? Что? Семьдесят пять? Без торгу? Что-о-о? Ну, ладно. Заверните. Деньги запишите за мной.— Мы торгуем только за наличные, — хрипит заведующий, вытирая демисезонным пальто обильный пот.— Ах, Коля, Коля, — говорит нахал с грустью. — Нехорошо это, Коля. Нехорошо, милый. Не ожидал я от тебя такой обывательской идеологии. За наличные, за наличные… Да что ты, частник, прости господи! Ах, Коля…— Да ведь Иван я, а не Коля, — стонет заведующий.— Тогда тем более, — тихо говорит нахал. — Ты, Ванька, брось бузить. Сам знаешь, что я не люблю этих фиглей-миглей. А туда же, кобенишься. Запиши, тебе говорят, Ванюша. В среду отдам, ей-богу.— Шутите вы, гражданин, — шепчет заведующий, — не отдадите небось.— Это я-то? Не отдам? Я? Дурачок же ты, Ванятка. Ну да ладно уж. Спасибо. Пойду я. До свидания, Николаша. В пятницу отдам. Кланяйся, Мишук, жене и детям. Адье.Размахивая покупкой и расталкивая прохожих, нахал спешит к знакомым обедать.
Мы видели нахала в частной жизни.Что же делает нахал на службе?Да ничего не делает.Таков нахал.
1927 Последний из могикан Старый Дыркин был очень жилист и очень глуп, что, однако, не мешало ему служить младшим делопроизводителем в учреждении.Глаза у старого Дыркина были рыбьи — мышиного цвета с голубизной. Уши от старости поросли мохом и двигались даже тогда, когда хозяин не выражал ни малейшего желания ими двигать. Нос был зловредный, с зеленоватым отливом. А лицо в общем и целом болезненно напоминало помятое и порыжевшее складное портмоне образца 1903 года.Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.— Что же это, господа товарищи! Этак и жить на свете больше не приходится, наложили на меня шесть гривен за сажень полезной площади. Я человек трудящий и никому не позволю. Раз ставка по разряду, ты, господин хороший, и бери по разряду, а то что же это получается!..— Не волнуйтесь, гражданин Дыркин, — сказал секретарь, — мы сейчас все выясним. Так и есть. С вас полагается сорок копеек. Ошибка.— Тоже… ошибка… Засели молокососы взрослых людей обирать — да еще путают. Небось старый хозяин не спутал бы.Дыркин раздраженно плюнул и пошел на службу.— Тоже учреждение! — ворчал Дыркин, записывая входящие номера. — Собакам на смех… Не то что при прежнем начальнике. Орел был!.. А теперь…Дыркин пописал с полчасика и понюхал воздух.— Опять накурено? — проскрипел он. — И вентилятор не работает. На что смотрит охрана труда?Дыркин с негодованием бросил ручку и пошел в местком.— Что же это, господа товарищи, почему такое, чтобы вентилятор не действовал во время исполнения обязанностей… Это даже довольно странно. Охрана труда, ау?!— Простите, товарищ Дыркин, забыли починить. Сейчас исправим.Через полчаса вентилятор приветливо зашумел.— Тоже… Защитники выискались, — ворчал Дыркин, — вентилятора и того с толком поставить не могут…Ровно в четыре часа Дыркин запер входящий журнал в шкаф и пошел в амбулаторию лечить зубы.«Эх, — думал Дыркин, — все это не то. Вот при старом режиме…»— Вы, извините, не имеете ни малейшего права задерживать в очереди трудящего человека! — визжал Дыркин в амбулатории.— Не волнуйтесь, гражданин, — увещевала Дыркина сестра, — через час врач вас примет…— Тоже… через час… И куда это только страхкасса смотрит, — горестно вздохнул Дыркин, — вот при старом режиме… Эх, да что говорить…Дыркин с кошачьей ловкостью вскочил на подножку отходящего трамвая. Раздался свисток. Через минуту Дыркин, окруженный толпою зевак, стоял перед милиционером.— Православные, — злобно кричал Дыркин, — убивают! Караул!..— Что ж это вы, папаша, несоответственно выражаетесь, — укоризненно говорил милиционер, искренне сожалея, что милицейские правила ставят его в слишком узкие рамки «предупредительного отношения к гражданам», — это вы, папаша, зря. Платите, папаша, полтинник за неисполнение уличного движения, а вовсе вас никто не убивает.— Православные, — захныкал Дыркин, — грабят бедного старичка среди бела дня! Спаси…— Да ладно уж, — со вздохом сказал милиционер, — уходите, вредный старичок, исполняйте в другой раз правила…— Тоже… сполняйте, — прошептал Дыркин побелевшими губами, — вот при старом режиме-то… Ах! И квартальный же был!.. Не квартальный — ангел был!.. Ах, царица небесная… Вспомнишь — слеза прошибет!..Остаток дня старый Дыркин провел в воспоминаниях о близком его старому недоброкачественному сердцу — старом режиме. Заснул Дыркин, обливаясь слезами умиления…
Здесь автор должен заметить, что юбилейный фельетон (а настоящий фельетон — юбилейный) писать очень и очень трудно. Все сюжетные приемы уже использованы. Автор должен сознаться, что сперва он хотел посадить старого Дыркина на уэльсовскую «машину времени» и отвезти глупого старика в «старый режим», но потом вспомнил, что об этом уже писал некий современный фельетонист в один из предыдущих юбилеев. Автор долго мучился. Ему не хотелось так нагло обкрадывать собрата по перу. А посему автор решил воспользоваться очень простым приемом, который преемственно выкрадывается работниками печати друг у друга еще со времен древних греков.
Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.— Что же это, господа товарищи, — начал Дыркин привычную речь и осекся.На месте председателя сидел бывший хозяин, генерал Доппель-Кюммель, и курил сигару.— Батюшки! Отец родной! — воскликнул Дыркин. — Неужто старый режим наступил? Ах ты господи!.. С праздничком вас, ваше высокопревосходительство.— Молчать! — рявкнул генерал. — Вот я тебя, сукина сына!.. За десять лет с тебя за квартиру, стервь болотная, причитается. Восемь тысяч как одна копейка. Я т-тебя, рассукина рассына…— Ребеночка крестили у меня, Маркела, — рискнул Дыркин, — крестные отцы-с…— А вот я тебя к крестной матери сейчас!..В учреждении действительный статский советник Бородавка, который в течение десяти лет революции с честью выполнял обязанности швейцара, увидев Дыркина, сообщил:— Дыркин, Модест Ипатьевич, увольняется за выслугой лет. Уходи, старик, не люблю… Не благодари… Швейцар! Выведи его.В амбулатории врач, поковыряв в зубах у Дыркина крючком, сказал:— Можно пломбировать. Можно рвать. Приходите завтра… Мы еще гм, гм, посмотрим… Может, и нельзя будет рвать… А может быть, и можно…— Так точно-с, — прошептал Дыркин, — премного благодарен. Прощевайте, господин доктор.— А кто же мне заплатит деньги? — прищурился доктор.— Я же по страхка…Оставив весь наличный капитал в амбулатории, Дыркин, шатаясь от незаслуженных обид, побрел по улице.— Э-е-е-э-п-п-п!!!И Дыркин, опрокинутый лихачом, уже лежал на мостовой.Когда Дыркин поднялся, потирая ушибленное плечо, перед ним стоял квартальный и зловеще улыбался.— Отец родной! Ангел!.. — заплакал Дыркин.— Осади!! — гаркнул городовой. — Почему скопление? Ты что здесь делаешь?— Я-то? Батюшки! Ангел!.. Отец родной… — зашамкал Дыркин.— Вот я тебя за общественное нарушение в часть сведу! — недружелюбно сказал городовой и ударил Дыркина тяжелым кулаком по морде.Ночевал Дыркин в участке…
Дальше, как и следовало ожидать, когда Дыркин проснулся, он с удовольствием заметил, что лежит в своей постели…Звонили юбилейные колокола.
1927 Проклятая проблема Хорошо ранней весной, когда пахнет фиалками и кошками, когда отвратительный вой трамваев становится похожим на вздохи эоловой арфы, когда наглое фырканье автомобилей превращается в переливы пастушеской свирели, а вопли газетчиков в шорох молодой листвы, и когда даже ответственные съемщики становятся похожими на людей…
Ранней весной медик Остап Журочка влюбился в педфаковку Катю Пернатову.— Я человек холодный, — говаривал о себе Журочка с гордостью, — и любовных штук не понимаю.А тут вдруг взял да и втрескался.— Ну, что я нашел в этой дурехе? — терзался Остап, ворочаясь на твердых досках своего студенческого ложа. — И росту чепухового, и волосы какие-то серые, и глаза странные: не то синие, не то желтые… А главное — дура. Только и знает — хи-хи да хи-хи. Хаханьки ей все… Тьфу.Медик отлично сознавал, что он несправедлив к Пернатовой, что вовсе ей не «хаханьки все» и что Пернатова девушка серьезная и начитанная. Сознавал, но боролся.— Тоже, — злорадствовал медик, зарываясь головой в подушку, — к педагогической деятельности готовится, дура, а сама небось о женихах думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14