Л. Куникова, который, несмотря на ожесточенные атаки врага, удерживал вот уже третий месяц крайне важный для нас плацдарм.
Обо всем этом я узнал от генерала Никитина. Мне стало ясно, что речь пойдет о завоевании господства в воздухе, без чего, судя по всему, нельзя добиться быстрого перелома событий в районе действий Северо-Кавказского фронта. Но как и какими силами — обо всем этом еще предстояло узнать.
К тому моменту, когда я успел отдать необходимые распоряжения, связанные с неожиданным перебазированием частей корпуса, вошел Никитин и предложил наскоро пообедать прямо у него в кабинете.
— Отлучаться тебе никуда нельзя, — сказал он. — Товарищ Сталин не терпит никаких опозданий, если они не обоснованы вескими объективными причинами.
Только успели пообедать — звонок Поскребышева из приемной.
— Ну, ни пуха тебе… — пожелал Никитин, вешая трубку. — Если спросят о чем, отвечай кратко и ясно. Многословие там тоже не принято.
До Кремля от того места, где тогда размещался штаб ВВС, всей езды несколько минут. Из кабинета Поскребышева, куда провели нас с Никитиным, дверь вела прямо в кабинет Сталина.
— Догадываетесь, зачем вызвали? — обернулся в мою сторону Поскребышев.
— В связи с событиями на Кубани, — ответил за меня Никитин. Но тут же поправился: — Думаю, что так.
— Правильно думаете, — подтвердил Поскребышев и распорядился: — Подождите тут, пока я доложу товарищу Сталину о вашем прибытии.
Волнение, внезапно охватившее меня, ни с чем нельзя было сравнить. Даже в самые критические минуты боя я обычно чувствовал себя куда более уверенно и спокойно. Немногие в те времена могли похвастать тем, что побывали за дверью, которую сейчас закрыл за собой Поскребышев… Догадываясь о происходившем у меня в душе, Никитин едва приметно, но ободряюще кивнул мне. Заговорить вслух, как мне показалось, здесь никому бы просто не пришло в голову. Потому-то и высказал Никитин свои напутствия еще там, у себя в кабинете, подумалось мне. И тут же еще мысль: уж скорее бы!
Когда мы вошли, Сталин стоял посреди кабинета и что-то говорил Поскребышеву. Левая рука его была согнута в локте, в пальцах зажата погасшая трубка. Меня почему-то удивило именно то, что она не дымилась…
Сталин глядел на меня, и я понял, что нельзя отводить глаз. Не знаю почему, но тогда я в этом был абсолютно уверен. Выдержать его спокойный, но вместе с тем неподвижный и оттого немного тяжелый взгляд оказалось непросто.
Наконец Сталин заговорил:
— Поскребышев мне сказал, что вы знаете, зачем вас вызвали. Тем лучше. На Кубани предстоит разбить 4-й воздушный флот немцев. Заниматься этим будете вместе с товарищами Вершининым и Головановым. В целом нашей авиации там будет достаточно.
Сталин слегка приподнял руку, посмотрел на пустой чубук трубки, но набивать не стал.
— А что думают летчики о самолетах Яковлева? Превосходят ли они фашистские истребители? — неожиданно спросил он.
О «яках» я бы мог рассказать многое. Но, помня совет Никитина, ответил в нескольких словах, что «яки» по своим тактическим и боевым характеристикам, безусловно, лучше немецких Ме-109 и что главное — научиться использовать в бою все преимущества этой замечательной машины.
— Вот это правильно, — удовлетворенно сказал Сталин. И, обернувшись к Поскребышеву, закончил: — Пожелаем нашим летчикам успеха!
В приемной мы дождались Поскребышева. Тот вскоре вышел и, чуть улыбаясь, обратился ко мне:
— Товарищ Сталин сказал, что он уверен: этот генерал задачу выполнит.
Почти весь обратный путь до штаба ВВС мы с Никитиным молчали. Каждый думал о своем. Я, конечно, понимал, что последние слова Сталина не следует понимать буквально. Видимо, это было своеобразное напутствие и знак доброго расположения духа.
— Рад за тебя. У товарища Сталина сегодня хорошее настроение, — подтвердил косвенно мою невысказанную догадку и Никитин, прервав затянувшееся молчание. А затем перешел к делу: — К перебазировке корпуса, приступай немедленно. На Кубани твои истребители уже ждут.
— А будет ли время для ввода в бой летчиков корпуса? — задал я беспокоивший меня больше всего вопрос. — Подготовлены они хорошо, и настрой у всех боевой, но опыта-то фронтового ни у кого нет.
Никитин понимающе посмотрел на меня, помолчал и, отвернувшись в сторону, негромко сказал:
— Врать не хочу. Думаю, что не будет.
За небьющимся стеклом автомобильной дверцы я, как и Никитин, ничего не разглядел: накрапывал дождь и апрельская ночь сорок третьего лишила пустынные по военному времени улицы Москвы даже слабого света звезд.
На следующий день началось перебазирование корпуса.
К утру дождь прошел, небо разведрилось, очистясь от облаков, и эскадрильи одна за другой становились на курс — за лидером. Переброска 3 иак на Кубань была осуществлена в намеченные сроки. Не обошлось, правда, без одного ЧП, но в целом сложная операция где перебазированию корпуса прошла нормально.
3 иак вошел в оперативное подчинение командованию 4-й воздушной армии. Начальник штаба армии генерал-майор авиации А. З. Устинов, выслушав доклад о боевом составе и возможностях корпуса, обрисовал мне в главных чертах сложившуюся обстановку и те задачи, которые предстояло решать в ближайшие дни.
Прежде всего речь шла о плацдарме, занятом нашими десантными войсками в районе Мысхако. Немцы решили ликвидировать его, создав с этой целью специальную группу Ветцеля, в состав которой входило более трех пехотных дивизий, танки и авиация. 17 апреля после мощной артиллерийской и авиационной подготовки пехотные дивизии Ветцеля вклинились в расположение наших войск на глубину до одного километра. Цель, которую ставил перед собой противник, заключалась в том, чтобы рассечь плацдарм на две изолированных части и затем уничтожить оборонявшиеся там войска. В небе над подступами к плацдарму и над самим плацдармом развернулось ожесточенное воздушное сражение. В пределах сравнительно небольшого пространства в боевые действия втянулось большое количество авиации как с нашей, так и со стороны противника. С 17 по 19 апреля воздушные бои в районе Мысхако шли с переменным успехом. Летчики 4-й воздушной армии делали все возможное, чтобы ослабить удары вражеских бомбардировщиков и создать десантникам надежное прикрытие с воздуха. Но из-за недостатка сил — летный состав был измотан в зимних боях, понес большие потери в последние недели — полностью выполнить поставленную задачу пока не представлялось возможным. Пользуясь этим и подтянув резервы, противник готовился перейти в решающее наступление.
Положение осложнялось еще и тем, что немцы имели явное преимущество из-за выгодного расположения своих аэродромов. Расстояние от них до плацдарма было в два-три раза меньше того, которое приходилось преодолевать нашей авиации. Кроме того, взлетно-посадочные полосы аэродромов противника в большинстве своем имели твердое покрытие; наши же, как правило, — грунтовые, и они нередко выходили из строя в весеннюю распутицу. А вдобавок, чтобы добраться до зоны боевых действий, нашим самолетам приходилось преодолевать северо-западные отроги Главного Кавказского хребта, которые из-за туманов или низкой облачности резко снижали эффективность истребителей и бомбардировщиков.
— И все же, несмотря ни на что, мы обязаны вырвать у противника инициативу, завоевать господство в воздухе, — подводя итоги, закончил Устинов. — Иного выхода у нас нет.
«Нет, следовательно, и времени на подготовку. Даже район боевых действий облетать не успеем, не говоря уж о прочем… — слушая Устинова, мысленно сделал для себя выводы я. — Придется вступать в бои с ходу!»
Подтвердил мои опасения и командующий ВВС фронта генерал Вершинин:
— Не хуже вас понимаю: нужно бы дать вам хоть несколько дней на подготовку. Но нет их у меня. Ни одного. Одно обещаю: дам человек пять-шесть из числа лучших наших летчиков, чтобы личным примером показали, как бить фашистов. Знаю: не велика помощь. Но это все, что в моих силах.
Таким образом, надежда моя — вводить подразделения в бои постепенно — окончательно рухнула. Завтра в бой, причем сразу всеми силами корпуса.
А Вершинин, считая вопрос исчерпанным, продолжал:
— Задача корпуса прикрыть с воздуха войска 18-й армии генерала Леселидзе, их боевые действия на плацдарме юго-западнее Новороссийска. Обеспечить постоянное патрулирование в районе плацдарма. Уничтожать на подступах к нему самолеты противника, особенно бомбардировщики.
От Вершинина я сразу же поехал в штаб корпуса. Там меня уже ждали Баранов, Ананьев, Новиков и оба командира дивизий — Лисин и Коробков. Из их докладов выяснилось, что кое-что мы все же успели сделать. Подразделения корпуса, первыми прибывшие на Кубань, сумели облетать район боевых действий. Не подвели и тыловые службы: самолеты размещены на аэродромах и замаскированы, в полках — необходимый запас боеприпасов и горючего, для личного состава подготовлены жилье и столовые. Оставалось провести партийные и комсомольские собрания, на которых именно в такие минуты рассматривалось особенно много заявлений с просьбой принять в ряды ленинской партии.
После короткого совещания все мы отправились по частям. Я выбрал для себя 812-й полк дальневосточников.
Настроение у выступавших было приподнятое, чуть ли не праздничное. Люди дождались своего часа. Долгое, тягостное для большинства ожидание в тылу подошло к концу. Все это чувствовалось по выступлениям летчиков — немногословным, деловитым, но взволнованным и эмоционально ярким.
— Наступил наконец и наш день. Долго мы его ждали. Два года были в глубоком тылу, а значит, и в неоплатном долгу перед теми, кто эти два года сражался с врагом, перед товарищами по оружию, которых уже нет в живых, кто отдал свои жизни в борьбе с фашизмом, — выражая общее настроение, говорил лейтенант А. Т. Тищенко. — Завтра и наш черед драться, бить врага. И мы будем бить его без страха и беспощадно!
Слушая летчиков, чувствовал, что тревога уходит из сердца, уступая место уверенности. И она, эта уверенность, зиждилась не на голом месте, не на эмоциях, когда желаемое выдают за действительность. Я знал, так оно и будет, как говорил Тищенко; знал, что каждый из собравшихся здесь летчиков хорошо подготовлен к завтрашним боям. Это касалось всего летного состава корпуса. Но особенно я был уверен за дальневосточников: в их летном мастерстве, не говоря уж о боевом настрое, абсолютно не сомневался. Надо сказать, что ближайшие же дни подтвердили, что я был совершенно прав. Конечно, разница между учебным и настоящим боем весьма существенная, и отсутствие фронтового опыта со счетов не сбросишь. Однако убежден, что тот, кто в совершенстве овладел машиной, кто научился использовать все заложенные в ней возможности, сумеет постоять за себя и в настоящем бою, даже если этот бой для него — первый.
В связи с этим хочу привести один эпизод, в известной мере подтверждающий, как мне кажется, только что сказанное.
На аэродроме в Новотиторовке, где разместили полк дальневосточников, вооруженный самолетами Як-7, базировался один из полков дивизии генерала Лакеева, воевавший на истребителях Ла-5. Завязался, как водится, среди летчиков спор: какая из двух машин лучше? Решили проверить делом. На «лавочкине» провести учебный бой вызвался летчик, успевший не просто повоевать, но и добыть себе ратным трудом Золотую Звезду Героя Советского Союза; на «яке» — один из не обстрелянных еще летчиков-дальневосточников. Фамилий теперь не припомню, да и не в них суть. Важнее другое: боевому опыту на этот раз могло противостоять лишь искусство летного мастерства. Именно в нем заключался для новичка единственный шанс в предстоящем поединке с именитым соперником. Ни на что другое рассчитывать он не мог.
На аэродроме кроме нас с Лакеевым собрались летчики обоих полков, нетерпеливо ожидавшие исхода спора.
Не стану пересказывать перипетии схватки, скажу только, что вскоре после начала боя «як» сумел зайти в хвост «лавочкину» и не отпускал его куда дольше, чем требовалось для двух-трех точных пушечно-пулеметных трасс. Примерно то же самое повторилось, когда летчики поменялись самолетами: теперь уже Ла-5 сидел в хвосте у Як-7, будто привязанный невидимым тросом.
Когда все закончилось, генерал Лакеев — Герой Советского Союза, воевавший еще в небе Испании, — поблагодарил обоих летчиков, а затем сказал, как бы подводя итоги:
— В полку у нас кое-кто считал, что Ла-5 машина тяжелая и уступает в маневренности немецкому Ме-109. Теперь, думаю, заблуждения на сей счет рассеялись. Все видели, как «лавочкин» во втором поединке у «яка» на хвосте висел. Выходит, не в машине дело.
От себя повторю, что учебный бой в Новотиторовке подтвердил лишний раз старую истину: в бою, как правило, побеждает тот, кто лучше овладел машиной. Причем во всем диапазоне ее возможностей. А дальневосточники этим преимуществом, бесспорно, обладали.
Хочу, чтобы меня правильно поняли. Речь отнюдь не о местном патриотизме, когда порой вопреки фактам и здравому смыслу рьяно нахваливают свое только потому, что оно свое. На Дальнем Востоке служили люди из разных уголков нашей огромной страны: какой уж тут местный патриотизм! Просто служба там протекала в особо сложных и суровых условиях, приучая тем самым рассчитывать прежде всего на себя. В тайге вынужденную не сделаешь. С парашютом выбросишься — тоже шансов добраться до ближайшего жилья немного.
Отсюда и стремление летчиков досконально изучить истребитель, выявить его сильные и слабые места, уверенно пилотировать на всех режимах. Трудности не только закаляли характеры, но и оттачивали летное мастерство. Словом, в полном согласии с заповедью Суворова: тяжело в учении, легко в бою. Ну если и не совсем легко, то уж во всяком случае легче.
Учеба, впрочем, сопутствовала летчикам всю войну. Воздушные бои на фронте анализировались и изучались так же, как и учебные. Правда, за ошибки в них нередко расплачивались жизнью. Но и в таких случаях — как это ни было горько — без разбора допущенных просчетов не обходилось. На фронте учит даже сама смерть.
А она в тот день бродила где-то рядом, как бы поджидая необстрелянных, не нюхавших еще пороха летчиков корпуса, чтобы заглянуть им в глаза. Завтра утром их ожидало боевое крещение, первые бои с врагом.
В апреле ночь коротка: рассвет занимается рано. Но аэродромы ожили еще раньше: техники и прочий люд из БАО готовили самолеты к боевым вылетам.
Первыми в небо ушли группы истребителей из полков Еремина и Папкова.
Вслед за дальневосточниками, которым предстояло прикрыть плацдарм со стороны моря — именно оттуда чаще всего появлялись вражеские бомбардировщики, — оторвал от полосы свой «як» и я. На командном пункте корпуса остались Коробков и Лисин. Дело свое оба знают, положиться на них можно. У меня же сейчас иная задача. В первый день я сам должен видеть, как поведут себя летчики корпуса, какие промахи и просчеты допустят, какой тактики будет придерживаться противник. Донесения и разборы проведенных боев — все это нужно, и все это будет, но потом. Сейчас мне необходимо видеть все собственными глазами.
Идем парой. Ведомым у меня единственный пока на весь корпус Герой Советского Союза Алексей Новиков. Летчик хоть куда! Можно и не оглядываться, будет идти за мной, как за иглой нитка. Закон ведомого: умри, но не бросай ведущего.
Над плацдармом уже барражируют истребители: и наши, с птичьим крылом, и местные, из 4-й воздушной… Противника пока не видно, хотя ему до места «дружеской встречи» значительно ближе. До Анапы, где один из их основных аэродромов, отсюда, сверху, кажется — рукой подать… Обе группы Еремина взяли в сторону моря. Но и там небо пока пустынно.
Мы с Новиковым выше и чуть в стороне от основных групп. Все видно как на ладони. И плацдарм, и бухта…
А вот и немцы! Десятка полтора «худых», как прозвали за тонкий, стремительно-хищный силуэт «мессершмитты». Идут уверенно, по-хозяйски. Привыкли за последние дни к численному превосходству, не знают еще, что сегодня их ждет неприятный сюрприз. Судя по всему, это группа расчистки. Их задача — освободить небо для бомбардировщиков, обеспечить им, так сказать, фронт работы. Сейчас начнется…
Надо бы предупредить своих, да поздно. Ясно вижу первую ошибку, которую допускают только новички. Вот оно, отсутствие боевого опыта! Наши истребители барражировали на наиболее выгодной скорости — меньше уходит горючего. Но сейчас не до экономии, не до забот о продолжительности полета! «Мессершмитты» подходят к району боя практически на максимальной скорости, что сразу ставит их в выигрышное положение. После молниеносной атаки можно за счет запаса скорости уйти с набором вверх, а оттуда, используя преимущество в высоте, ударить еще раз… Так, впрочем, они н делают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53