Но, летая с осторожным ведущим, стал более вдумчив, расчетлив и постепенно изживает свою, залихватскую резвость.
После бессонной ночи я и во второй полет не хотел его брать, но он буквально упросил меня, доказывая, что успел отдохнуть. И все же меня тревожили сомнения. Надо было убедиться в его настроении. Зная, как удручающе действуют перед вылетом всякие вопросы о самочувствии, шутливо говорю:
— Ну, теперь у тебя, после отдыха, силенок хоть отбавляй.
Сергей одернул свою короткую гимнастерку и, вытянувшись в струнку, бодро ответил:
— Готов к любому заданию!
— Его бравый вид и рвение взяли верх над моими сомнениями. К тому же шестеркой-то лететь будет веселее, чем четверкой: сейчас — мы летаем только парами. Тройками уже разучились.
Иван Моря, проявляя бурное нетерпение, переминался с ноги на ногу. Понятно было его душевное состояние. Недалеко отсюда, в селе Рябухино Харьковской области, у него остались в оккупации родные. Поэтому он воюет с особым рвением.
Рядом с Моря — его ведомый Демьян Чернышев. Парень по богатырской комплекции под стать своему ведущему. Его спокойная натура словно уравновешивала буйность Моря.
Демьян, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, обладал быстрой сообразительностью и светлой головой. Тесная дружба Чернышева и Моря хорошо помогает им понимать друг друга, в воздухе. Случается, без единого слова, без заметного движения самолета они согласуют маневр и даже замысел боя. Это делает их пару стремительной по натиску и расчетливо-дерзкой по приемам борьбы. Поэтому-то им я и поставил задачу: лететь выше нашей четверки и охранять нас от истребителей противника. Мы же будем бить бомбардировщиков. Сомнений нет. Каждый готов к полету, и все же спрашиваю:
— Все ясно?
Короткая пауза. Потом нестройные, отрывистые ответы.
Такой вопрос задают все командиры перед вылетом. Это не какая-то формальность или традиция, а внутренняя потребность и начальника и подчиненных убедиться в понимании друг друга. В этот момент каждый как бы сливает свою волю с волей коллектива, и группа уже представляет единый кулак по замыслу и цели.
Смотрю на часы. До вылета еще десять минут. Предупреждаю:
— Через пять минут всем спокойно сесть в кабины. Заработает мой мотор — сигнал для запуска. Летчики расходятся по самолетам.
На земле не может быть покоя,
Пока сердце рвется в облака… —
запел Моря, вразвалочку направляясь к своему «яку».
— После войны, Моря, иди в Большой театр, — пошутил Карнаухов. — Михайлов состарится, заменишь его.
Парень расплылся в доброй улыбке, но даже в ней чувствовалась суровая сосредоточенность. Летчик жил уже небом, а пение — не что иное, как предбоевое волнение. При возбуждении Моря всегда что-нибудь напевал.
Медленно надеваю парашют, медленно сажусь в кабину самолета. Медлительность, видимо, свойство натуры, когда ты сосредоточен. Посмотрел на часы. Через минуту запуск. Кругом тишина. Только сорока, виляя хвостом, беспокойно кружится над головой, перелетая с ветки на ветку.
— Тут у нее гнездо, — перехватил мой взгляд техник Мушкин.
Я молча кивнул. Не хочется сейчас ни о чем постороннем ни думать, ни говорить. Любой посторонний звук, любое движение отвлекают, и ты, отмахиваясь от них, словно от надоедливой мошкары, продолжаешь жить в напряжении своими мыслями о предстоящем бое, не замечая ничего, что не относится к полету. Техник это понял и смолк. Шестерка спокойно вырулила на взлет, но вместо разрешения командир полка тревожным голосом передал по радио:
— Отставить взлет! Стоять всем на месте!
Что это значит? Стараюсь отгадать причину задержки, быстро обшариваю глазами небо и землю. На летном поле все застыло, а на опушке леса люди, задрав голову, смотрели в небо. Ах вон оно что! В глубине бесконечной синевы стлалась белая полоса, похожая на большую указку. Ее тонкий конец в черной оправе заметно резал небо. Это шел на большой высоте немецкий разведчик, оставляя сзади себя белый след, который расплывался, а потом и совсем пропадал в синеве. Теперь аэродром известен противнику: разведчик наверняка обнаружил нас. Жди беды. Командир полка, чтобы окончательно не раскрыть наше базирование, решил задержать взлет,
Все внимание на противную букашку, чертившую по небу белоснежную полоску. Но наконец разведчик скрылся, и мы в воздухе.
Под нами Томаровка. Отсюда пятого июля противник наносил главный удар, прорываясь на Обоянь. Здесь немцы бросали в бой на километр фронта более ста танков и до трех-пяти тысяч солдат. Одиннадцать суток они штурмовали наши укрепления и, не выдержав, отступили на старые позиции.
Накануне войска Воронежского и Степного фронтов нанесли здесь главный удар и за один день прорвали всю глубину вражеской обороны. Гитлеровцы считали ее бастионом, преграждающим путь для наступления русских армий на Украину. В образовавшуюся брешь хлынули две танковые армии. Наша задача — прикрыть их от ударов вражеской авиации.
Ниже нас десять «яков». Мы и прибыли им на смену. Связываюсь с наземным командным пунктом управления авиацией.
— Вас видим, — отвечают с КП. — В воздухе пока спокойно. — И я слышу, как земля командует сменившейся десятке истребителей идти домой, затем снова нам: — Будьте бдительны!
— Есть быть бдительным! — отвечаю громко. Собственный голос и голос земли придают уверенность и спокойствие.
Видимость отличная. Вчерашний вал дыма и огня от артиллерийской и авиационной подготовки рассеялся, оголив поле боя. Сверху оно теперь кажется сплошь усыпанным темными букашками. «Букашки» ползут по земле, оставляя за собой серые пушистые хвосты, изредка выбрасывая вперед языки пламени. Это наступают наши танки, поднимая гусеницами пыль и стреляя на ходу. Здесь наше превосходство в танках и самоходной артиллерии тройное. Колоннами и россыпью продвигается пехота, движется множество различных машин.
Глядя на эту массу войск, вышедшую из своих укрытий, грозную и могучую на земле, невольно думаешь, как она беспомощна и уязвима с воздуха. От нас сейчас во многом зависит успех наступления. Несколько прорвавшихся немецких бомбардировщиков могут вызвать сотни, а то и тысячи человеческих жертв и уничтожить много техники.
Глаза цепляются за какие-то плывущие в лучах солнца точки. Пока вдали, на юге, они плохо различимы. А солнце ярко и беспощадно слепит. Загораживаю рукой его раскаленный диск. Он велик, и брызги лучей срываются с краев ладони. В этих брызгах, может, и прячется враг. Точки приближаются, явственно вырисовываются силуэты самолетов.
Идем навстречу. Строй не похож на наш: самолеты летят «не попарно, а как-то одиночно, беспорядочно, широко расплывшись в пространстве. Должно быть, „мессеры“? Да, так и есть. Сообщаю об этом на землю.
— Вас поняли, — услышал я тут же ответ.
Фашистские истребители ниже. Нужно немедленно атаковать. А зачем? Ведь это истребители. Избежать с ними боя, обязательно избежать! Но почему бы, имея высоту, не ударить по ним и не рассеять, а потом снова уйти ввысь? Мы же хозяева положения! Этим мы облегчим себе бой о бомбардировщиками, если они придут. «Мессершмитты», конечно, явились не для прогулки. Скорее всего, они прокладывают дорогу «юнкерсам».
Стараясь не выдать себя, держу немцев на пределе видимости. А солнце? Оно сзади немцев и прячет их в своих лучах, а от нас словно нарочно отошло, чтобы на фоне чистой синевы мы были хорошо заметны для врага.
«Мессершмитты» круто полезли кверху: значит, обнаружили нас. Мы тоже набираем высоту. В этот момент замечаю, что со стороны, откуда пришли «мессершмитты», плывут у земли стайки самолетов. Может, наши штурмовики возвращаются с задания? Но сам не верю этому. Конечно, «юнкерсы»!
А фашистские истребители находятся уже под нами. Только бей! Трудно удержаться, чтобы не ударить, но боюсь, что в таком случае не успеем вовремя атаковать «юнкерсов». Не буду рисковать.
— Чего не атакуем? — спрашивает кто-то.
— Молчи! — резко бросаю я, обдумывая, как лучше разбить бомбардировщиков.
Условия подсказывают, что план боя должен быть типичным и во многом походить на вариант, который мы разыгрывали еще перед вылетом: Моря с Демьяном, находясь выше нас, нападают на истребителей, связывают их боем, а мы четверкой громим «юнкерсов». Только вот сил маловато — два наших истребителя против восьми. Надежда на Моря и Демьяна. На их опытность и изворотливость. Решение принято.
— Моря, захлестни всех «мессов», а мы расправимся с «юнкерсами», — передаю по радио и со звеном ныряю к земле.
Проскочив через заслоны немецких истребителей, мы оказались сзади «юнкерсов». Бомбардировщики летят небольшими группами, надвигаясь широкой волной, как бы собираясь сеять бомбы по всей полосе движения наших танков. Я с Анниным пошел в атаку на правый фланг грозной волны, Карнаухов с Лазаревым — на левый. Вглядываюсь, не летят ли с «юнкерсами» еще и истребители. Как будто не видно.
Выбираю для нападения самую большую группу, идущую плотным клином девятки. Теперь отлично вижу, что бомбардировщиков очень много, трудно сосчитать. А нас — четверка. Но это не пугает: Ю-87 против «яков» все равно что кролик перед удавом, только нужно уметь расчетливо бить. И вдруг я чуть не вскрикнул: сзади и ниже «юнкерсов» летели два «мессершмитта». Еще пара маячила на фланге, куда полетел Карнаухов.
План боя рушится. Атаковать Ю-87, не прогнав истребителей, невозможно. Заставить наших ведомых Аннина и Лазарева связать их боем? Ненадежный вариант: Аннин атакует одного, а другой ударит по мне, и, пока я с ним буду вертеться, могут на помощь «юнкерсам» прийти «мессершмитты» от Моря. А зачем у нас высота и скорость? Ну что ж, была не была. Ударим всеми силами по истребителям. Даже если и не уничтожим их, то уж от «юнкерсов» прогоним наверняка и за эти секунды успеем проскочить к бомбардировщикам.
— Алексей! — кричу я Карнаухову. — Бей сначала истребителей!
Пара «мессов», на которую я пошел с Анниным, замечает нас, полупереворотом проваливается вниз и, прижимаясь к земле, уходит в свою сторону, не приняв боя. Для нас это еше лучше. На одну-две минуты путь к бомбардировщикам открыт. За это время нужно успеть разбить основную силу «юнкерсов». Обязательно успеть!
Пользуясь разогнанной на пикировании скоростью, подбираюсь снизу под строй девятки. Мой «як» застывает метров на пятьдесят сзади и ниже правого заднего «юнкерса». Немцы, конечно, меня не видят. Жирные черные кресты под крыльями обдают зловещим холодом и заставляют действовать с той беспощадностью, которая придает спокойствие. Опасаясь обломков от «юнкерсов», чуть ухожу в сторону. Наши скорости уравнены. Целюсь. На какое-то мгновение все пять чувств слились воедино. Глаза! Кажется, только они дирижируют всеми моими движениями. Для меня сейчас нет ничего важнее, чем совместить глаз, серебряный крестик прицела и мотор «юнкерса». Я уже представляю, как мой огонь разобьет мотор, прошьет кабину, летчика и хлестнет по массивной туше бомбардировщика.
Очередь! И «юнкере» неуклюже опускает нос. Не отворачиваясь, беру в прицел другого.
Другая очередь! Из «юнкерса» вырвались клубы черного дыма, и он, вспыхнув, провалился.
Две очереди — два самолета. Таких очередей я могу дать еще семь-восемь, а то и больше. Значит, боекомплекта хватит, чтобы уничтожить всю группу! Только бы Аннин предупредил о приближении истребителей! А что, если его уже нет в живых? Не может быть. Ведь я его только что видел. За это время вряд ли кто мог к нему приблизиться. Осмотреться или спросить по радио о воздушной обстановке не хочется: уж очень удачно занял позицию. Надеясь, что Аннин не уйдет с поста и не прозевает «мессеров», сбиваю третьего «юнкерса». Подхожу к четвертому. И тут-вся группа «юнкерсов», точно горох, рассыпалась, в беспорядке сбрасывая бомбы на свои войска. Хорошо! Два «лапотника», задрав носы, ринулись на меня. Уступаю им дорогу, чтобы снова выбрать удобный момент атаки. Осматриваюсь. Одни бомбардировщики, защищаясь, создали оборонительный круг, другие, прижимаясь к земле, стали уходить. И только пятерка «юнкерсов» летела, как на параде, прежним курсом. Она совсем близко от Аннина. Времени терять нельзя.
— Атакуй пятерку! — передал ему. — Я прикрою.
— Понятно!
Горит еще один вражеский самолет. Второй Ю-87, тоже от удачной очереди Аннина, шарахается, разгоняя свой строй. Дмитрий стреляет метко.
Бомбардировщики разгромлены. На подходе их больше нет. Задачу выполнили. Что же стало с нашей группой?
Там, где только что вела бой пара Карнаухова, висят два парашютиста и, поднимаясь свечой, горит «як». Вокруг пего вертится тройка «мессеров». Второго нашего истребителя не видно. А что с Моря?
Над нами высоко-высоко еле видно клубится рой самолетов. Среди них замечаю только одного «яка». Со вторым что-то случилось. Спешим на помощь. Эх, если бы высота! Мигом бы там. Но высоты нет, с «юнкерсами» вели бой почти у самой земли. Наши «яки» кажутся сейчас совсем тихоходными, хотя моторы работают на полную мощность.
Мы победили. И тем больнее видеть гибель товарищей. Гнетущее чувство саднит душу.
Понимая, что помощь дерущемуся в высоте летчику через несколько секунд может уже не потребоваться, кричу ему:
— «Як»! «Як»! Снижайся! Мы ниже тебя!
— «Мессеры»! «Мессеры»!.. — тут же набатом раздался голос в наушниках.
Взглянул на напарника. О ужас! Точно само солнце выпустило пару «мессеров» и бросило на Аннина. От его «яка» летят куски. Дмитрий, выходя из-под внезапной атаки, резко крутит свой самолет.
Сверху со стороны солнца сваливается еще пара немецких истребителей. Дело плохо. Прозевали! У противника высота. Принимаем с Дмитрием испытанный оборонительный маневр «ножницы» и, защищая друг друга сзади, переходя из стороны в сторону, стараемся оторваться от врага. И вдруг Аннин чуть слышно, с паузами, передает:
— Больше не могу, ранен… ослаб… самолет подбит…
— Дима, скорее иди домой! Не можешь тянуть — садись!
Всю четверку «мессершмиттов» мне удалось привлечь на себя. Аннин, пользуясь этим, вырывается из клубка боя и уходит, оставляя за собой струйки серебристой пыли. Очевидно, у него пробит бензиновый бак, и горючее выливается наружу. Немцы, поняв, что он сбит, не стали его преследовать.
Чувство одиночества словно отяжелило мой самолет, мысли, тело. Маневр как-то сразу затруднился. Тоскливо стало на душе. В такие минуты, бывает, сдают нервы. Удастся ли вырваться? Тревога встряхнула силы и сбила секундное оцепенение. Вернулась уверенность, а с ней и легкость всех движений. «Як» снова стал пушинкой, и я готов к бою.
К моему удивлению, «мессершмитты» словно не замечают меня. Что это значит? Я рассчитывал: четверка наперегонки бросится в атаку и мне будет легче уйти, а тут какая-то нерешительность. Хочется этой нерешительностью воспользоваться и метнуть свой «як» подальше от этих медлительных соседей. Но понимаю, именно этой паники от меня и ждет враг.
Делаю развороты, оценивая обстановку. Один фашист уходит вниз под меня, другой, с какими-то разноцветными росписями на фюзеляже и с черным носом, — вверх, двое становятся по сторонам.
Я не сомневался — четверка опытных пиратов будет действовать согласованно и осторожно. Нужно этому противопоставить расчет и спокойствие. Но разве сейчас можно быть спокойным? Ясность мысли — вот что необходимо!
Прежде всего нужно ограничить врагу свободу маневра по высотам — для этого мне надо снизиться и прикрыться снизу землей. Как и пехотинцу, земля летчику тоже может быть союзником. Правда, это затруднит свободу маневра и потребует аккуратности в пилотировании. Но я ведь один, мне это сделать легче, чем им вчетвером. Судя по всему, черноносый «мессершмитт» — главная опасность. Он сзади и выше меня. С него не спускать глаз!
Едва все эти соображения промелькнули в сознании, как я тут же убрал обороты, и машина стала снижаться крутой спиралью. Враг пока выжидает. Но как только у самой земли я резко выхватил самолет из спирали, два «мессершмитта» с разных направлений атаковали. Бросками из стороны в сторону уклоняюсь от их прицельного огня. Оба немца далеко отходят и летят на параллельных курсах, демонстрируя подготовку к новому нападению. Зачем эта демонстрация? Третий «мессершмитт», тоже не сумевший атаковать, на большой скорости проносится надо мной и выскакивает вперед, подставляя хвост, как бы говоря: «На, стреляй!» Явная приманка.
Теперь понимаю, зачем пара «мессершмиттов» идет по сторонам: тоже отвлекает, чтобы я не заметил, откуда готовится решительная атака. «Мессеры» хотят расправиться со мной без лишней возни. Ну что ж, посмотрим! Одному против четырех кувыркаться и метать «як» из стороны в сторону не стоит: неосторожным маневром можно самому наскочить на огонь.
Все внимание сосредоточиваю на четвертом самолете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42