Лестница в самом деле историческая, и мне хотелось бы полюбоваться ею, как она того заслуживает.Камергер, смущенный столь вольным тоном, с удивлением посмотрел на Люрбека. Но те трое уже в этот момент спустились по лестнице вниз, и шевалье, изобразив, что с восхищением разглядывает ступени, покрытые роскошным ковром, заглушающим шаги, и восхитительными гобеленами, закрывающими стены, последовал за своим провожатым. Затем, попрощавшись с ним, он осторожно спустился по последним ступенькам, пересек вестибюль, где сидели двое слуг, ничего не слышавших и дремлющих на своих местах, и прошел по внутреннему двору как раз в тот момент, когда лейтенант полиции и Фанфан вместе с госпожой Ван-Штейнберг вошли в помещение кордегардии.«Ох, ох, ох! — сказал сам себе Люрбек, терзаемый ужасным страхом. — Надо узнать, что будет там происходить! В данный момент мои дела, как видно, находятся в весьма неважном положении! Но я еще не сказал последнего слова! Хорошо смеется тот, кто смеется последний!» И он стал красться вдоль стены, до того места, где светились окна кордегардии. Большая комната, в которой стояли стол и несколько стульев, служила кабинетом главному писарю и управляющему королевскими зданиями. Когда главный лейтенант полиции должен был лично руководить первым допросом важного обвиняемого, арестованного в самом дворце или его ближайших окрестностях, он всегда пользовался ею и, как правило, не отправлял преступника в Париж, не попытавшись получить от него предварительного признания.В помещении кордегардии в тот поздний час находились только главный писарь, его помощник и двое дежурных. Когда вошел главный начальник всей полиции Франции и Наварры, все присутствующие почтительно встали. Господин Д'Аржансон приказал им перейти в соседнюю комнату. Они, не выразив ни малейшего удивления по поводу такого позднего и неожиданного появления начальника, повиновались мгновенно. Такие происшествия не были редкостью в версальской полиции.Через стекло в освещенном помещении Люрбек хорошо видел из темноты всех трех персонажей, готовившихся сыграть трагическую сцену. Господин Д'Аржансон сел и велел госпоже Ван-Штейнберг сесть перед ним. Фанфан-Тюльпан остался стоять за спиной обвиняемой. Несколько минут все молчали. Стоявший снаружи шевалье изо всех сил напрягал слух, чтобы не пропустить ни одного слова: в этот момент решалась его собственная судьба. Он не знал, будет ли молчать его главная сообщница, или сразу станет все рассказывать начальнику королевской полиции.Вдруг он услышал топот сапог. По мраморному двору шла группа часовых под командой капрала с фонарем в руке. Это был ночной патруль. В первый момент Люрбек хотел удрать, как простой воришка. Но воля, более сильная, чем страх быть увиденным, удержала его на месте. К его великому счастью, патруль свернул налево и прошел мимо. С огромным облегчением он услышал удаляющийся топот солдатских сапог.Д'Аржансон, держа перед глазами обвиняемой руку с вытянутым указательным пальцем, похожую на пистолет, начал говорить грозным голосом, в котором звучал металл:— Мадам, не скрою, что на вас лежат тяжкие обвинения. За последнее время ваши действия стали чрезвычайно подозрительными. Во-первых, мне представляется весьма непонятным ваше поведение в момент нападения на госпожу маркизу де Помпадур, жертвой которого она, по счастью, не стала. Как получилось, что нападавшие сумели усыпить с помощью снотворного всю прислугу, но не позаботились о том, чтобы усыпить и вас, и как они могли открыть калитку в стене парка, которая всегда запирается на ночь?На прямой вопрос госпожа Ван-Штейнберг ответила гробовым молчанием.Лейтенант полиции, подождав, но не получив ответа, продолжал:— Вот первая тайна, которую мы должны раскрыть. Но есть еще и другие, не менее важные, и выяснение их особенно неотложно. И я приказываю вам отвечать правду с полной искренностью. Скажите, каков характер ваших отношений с шевалье де Люрбеком? Далее, — с какой целью вы принимали участие в похищении молоденькой актрисы, которая выступает под именем мадемуазель де Фикефлёр?Люрбек, который не пропустил ни слова из того, что там говорилось, до крови прикусил губу. Допрос шпионки был, несомненно, началом его собственного судебного процесса. Ему страшно хотелось убежать. Но еще более непреодолимое желание узнать, какой оборот примет разговор, приковало его к месту. Его рука медленно полезла во внутренний карман камзола и вынула пистолет…Что касается шпионки, сидевшей, — нет, скорее, — съежившейся на стуле перед Д'Аржансоном, то она молчала, и, казалось, ничто не может вывести ее из странного состояния отупения.— Я приказываю вам, — грозно и настойчиво говорил Д'Аржансон, — рассказать мне без утайки всю правду, или я буду вынужден прибегнуть к допросу с пристрастием.Допрос с пристрастием — это наводящее ужас слово не потеряло своего рокового значения со времен средневековья. Допрос с пристрастием — это допрос с применением орудий пытки; это равнодушные палачи, не обращающие ни малейшего внимания на стоны и крики своих жертв, это — козлы для четвертования, ножи, режущие тело на части, чудовищное колесо, которое проезжает, ломая кости, по спине, вода и огонь, жуткие писари, ожидающие вырванного муками признания, перемешанного с хрипением и криками от боли…Шпионка, как при свете молнии, мысленно увидела зловещую картину… Даже месть шевалье, даже смерть были и то менее страшны, чем этот ад! Лучше было признаться во всем, чем подвергнуться пыткам!— А если я скажу все, что знаю, могу я надеяться на ваше милосердие? — спросила она сдавленным, дрожащим голосом.— Я обещаю похлопотать о вас перед его величеством, — сухо ответил лейтенант полиции, уже предвидя скорую победу.Фанфан-Тюльпан с трепетом наклонился, чтобы лучше расслышать слова придворной дамы, — он надеялся, что она скажет, как найти похитителей Перетты…Тут Ван-Штейнберг, решившись начать признание, объявила:— Хорошо. Я все скажу. Так вот…Но она не успела продолжить… Страшный шум разразился в кордегардии; стекло со звоном вдребезги разлетелось, и Фанфан и Д'Аржансон увидели, что шпионка упала со стула, пораженная в грудь пулей; стреляли из пистолета через окно.Это был шевалье де Люрбек, который, рискуя быть пойманным, со свойственной ему невероятной дерзостью, заставил замолчать свою сообщницу навсегда.Дежурные, обалдев от неожиданности, кинулись в комнату, где шел допрос, Фанфан выпрыгнул в разбитое окно, пытаясь хоть разглядеть того, кто стрелял. Но густая ночная тьма, только кое-где прорезанная светом фонарей, сделала преследование бандита невозможным.Господин Д'Аржансон наклонился над камеристкой. Она лежала плашмя на полу лицом вниз. Он повернул ее на спину и расстегнул ей корсаж. Волна черной крови хлынула на дорогие кружева, стекленеющие глаза свидетельствовали, что она умирает. Еще несколько секунд она хрипела, пытаясь произнести какое-то имя, но не успела. Лейтенант пытался понять, что она хотела сказать. Но было поздно. Маркиз Д'Аржансон снял треуголку и сказал:— Мертва! Господа, правосудие уже бессильно.Люрбек не терял времени. Совершив последнее преступление, он быстро побежал к слуге, который ждал его с лошадью во дворе у открытой ограды. Он мгновенно вскочил в седло, вонзил шпоры в бока лошади, которая взвилась на дыбы и пустилась в галоп, и, не обращая никакого внимания на то, что во тьме не было видно дороги, стремительно помчался в направлении Сен-Сира.Бравый Вояка, который держал за узду наготове лошадей, свою и Фанфана, заметил верхового, который промчался мимо него бешеным галопом. Он не придал этому никакого значения, только проворчал:— Сумасшедший! Летит так, что свернет себе шею! Ведь в двух шагах не видно ни зги!Фанфан и дежурные кордегардии пробежали через двор, но там уже никого не было… Выстрел разбудил дежурных в вестибюле, и во дворце началась суета и стук сапог. Господин Д'Аржансон, которому совсем не хотелось поднимать шум вокруг происшедшего, велел завернуть во что-нибудь тело убитой и приказал:— Имейте в виду: случайный выстрел из ружья одного из часовых разбил стекло кордегардии и пуля попала в эту даму.Но, несмотря на невнятное объяснение, слухи уже разошлись по двору. Разговоры пошли даже о том, что было совершено покушение на жизнь короля…Фанфан, опередив дежурных, подбежал к старому ветерану и сказал:— Госпожу Ван-Штейнберг убили в тот момент, когда она уже собралась сказать все генеральному лейтенанту полиции.— Ах, черт! — выругался Бравый Вояка.— Ты ничего подозрительного здесь не видел?— Я видел, как какой-то верховой сломя голову промчался мимо. Но он теперь уже далеко, и нет никакой надежды догнать его в таких потемках.— Проклятье! — вскричал Фанфан, сжимая плечо старого солдата. — И ты не остановил его?— Как я мог что-нибудь заподозрить? Я ведь отсюда даже не слышал выстрела!— Этот верховой наверняка был Люрбек! Ну, ладно! Я все равно поеду его искать!Фанфан сразу же собрался садиться на лошадь. Им овладела страшная тревога, так как он подумал, что Перетта в руках бандитов и каждая минута промедления, может быть, отдаляет его от похитителей. У него стучало в висках. Он был весь во власти какого-то безумия. В ту минуту для него не существовало ничего, кроме того, что Перетта в опасности. Но Бравый Вояка еще не потерял головы и не забыл о действительности. Он резко сказал:— Черт подери, малыш, ты разве не помнишь, что завтра вместе с маршалом Саксонским ты должен ехать в армию, во Фландрию!— Я обязан найти этого негодяя! Я должен спасти Перетту! — кричал Фанфан совершенно вне себя.Бравый Вояка, чтобы охладить его порыв, твердо и строго сказал:— Ты не можешь дезертировать из армии, ты не имеешь права изменить знамени, ты — военный!Фанфан, придя в себя и совсем уничтоженный обстоятельствами, вздохнул и горько сказал:— Ну, а что делать?— Успокойся, сынок, и поезжай, куда приказано. Я сам займусь преследованием этого негодяя! Я его найду!— Вы клянетесь мне найти Перетту?— Да, клянусь, или мои старые кости будут валяться где-нибудь без надзора! Ну, ну, сынок, подойди и обними меня покрепче! Будь спокоен и выполняй свой долг, как положено. Твой старый учитель вернет тебе невесту.Они крепко обнялись. Вдали часы пробили двенадцать. Была полночь. Им ответили часы всех колоколен дворца и города. Фанфан-Тюльпан, взволнованный, как новобранец, сел в седло и поехал в свою часть. Бравый Вояка влез на свою лошадь и наощупь, пытаясь сориентироваться в глубокой тьме, выехал на дорогу, по которой только что умчался шевалье де Люрбек. Глава XОТЪЕЗД МАРШАЛА Проведя ужасную ночь в тоске и страхе, воображая Перетту в руках сообщников Люберка, Фанфан-Тюльпан, разбитый, с красными глазами, с трудом встал на ноги и поспешно оделся, чтобы явиться к маршалу Саксонскому.Маршал тоже чувствовал себя прескверно. Подагра его разыгрывалась все сильнее, она грызла его, как червь, и боль подтачивала его силы, как крот подтачивает корни могучего дуба. Вереница мучительных бессонных ночей, во время которых он выбрасывал все лекарства, которые ему приносили, и отказывался принимать хоть что-нибудь успокаивающее, еще усилила его страдания. У него началась водянка. Теперь, когда отеки стали совсем тяжелыми, тело и ноги его раздулись, даже надеть сапоги и застегнуть мундир ему было невыносимо трудно. Но, несмотря ни на что, он не терял присутствия духа, не впадал в депрессию, и его неукротимая воля толкала его к действию: он решил во что бы то ни стало вернуться в армию. А французская армия была готова к выступлению; ждали только его появления, чтобы двинуть войска. И он решил ехать — чего бы это ни стоило!Пока слуги с трудом надевали на маршала походный мундир, Фанфан-Тюльпан, гордо держа свой штандарт в золотых лилиях на белом фоне, ждал во дворе его дома, возглавляя эскорт, следующий за маршальской каретой.День был дивный. Яркое солнце отражалось и сверкало в металле упряжи и оружия эскорта, лошади звонко били копытами по плитам мощеного двора, солдаты, выстроенные и одетые как на парад, выглядели отлично. И, несмотря на внутреннюю подавленность, штандартоносец держался прямо и щегольски на своем рыжем рысаке. Но этот нарядный праздник приводил бедного юношу в еще более печальное настроение. Ему вспоминались прежние дни в деревне Фикефлёр, когда он встречался под цветущими яблонями с Переттой… Конечно, он тогда еще не был гордым солдатом: вместо мундира, отделанного золотым шнуром, на нем были старые, рваные штаны, а Перетта была одета в простенькое ситцевое платье в полоску… Но какое это было прекрасное время! Он думал: «Напрасно я тогда послушался Бравого Вояку. Останься я там, все бы постепенно устроилось. Старики Магю все-таки уступили бы когда-нибудь, Перетта не стала бы актрисой и все несчастья не валились бы на меня, как слетает стая черных воронов на пшеничное поле… «.Стук хлопнувшей двери прервал его размышления.Раздалась громкая команда:— Оружие наголо!Наверху подъезда, у двери главного входа появился маршал. Фанфан уже несколько дней его не видел, и слезы выступили у него на глазах, когда он посмотрел на своего военачальника. Он даже не представлял себе, что можно за несколько дней так измениться! Маршал выглядел больным и усталым, еле передвигался, и только в его живом взгляде еще сохранилось гордое и повелительное выражение.Сгорбившись и опершись на палку, Морис Саксонский оглядел своих солдат. В глазах его блеснула радость. Штандартоносец, подняв еще выше плещущий на ветру штандарт с золотыми лилиями, кусал губы, чтобы не разреветься, видя, как тот, кем он всегда так восхищался, еле-еле спускается по ступеням парадной лестницы и тяжело влезает в карету. Сопровождающий маршала адъютант почтительно спросил, с трудом скрывая нотки жалости в голосе:— Господин маршал, каким аллюром приказать кучеру ехать?— Во весь опор! — ответил маршал, удерживая стон.Всадники вложили сабли в ножны, Фанфан-Тюльпан занял место справа от кареты, лошади двинулись резвой рысью, и экипаж под шум во дворе и звон шпор удалился по направлению к Версалю.Король, предупрежденный военным комендантом дворца о прибытии маршала, ждал своего главнокомандующего на террасе, которая всеми своими архитектурными красотами выходила на большой канал.Несмотря на окружающую его толпу придворных Людовик XV не скрывал своего беспокойства. Слабеющее здоровье знаменитого воителя чрезвычайно заботило его. Как раз в тот момент, когда войска на фронте особенно нуждались в его мощном влиянии и готовились к наступлению, главнокомандующий был сражен недугом! Монарх сильно нервничал, и, в то время как придворные молча и неподвижно стояли в ожидании, он непрерывно ходил взад и вперед по террасе.Двойной ряд французских гвардейцев в синих сюртуках, в белых панталонах и гетрах стоял по краям на ступенях крыльца по всей его высоте. Застывшие, как статуи, солдаты стояли по стойке «смирно», сохраняя безупречную линию по обеим сторонам лестницы.Берлина маршала подъехала к лестнице со стороны швейцарского пруда и остановилась на небольшом расстоянии от дворца. Морис Саксонский, сопровождаемый офицерами и штандартоносцем, направился к королю, сильно хромая.Когда двор увидел, насколько серьезно пошатнулось здоровье маршала и как ему трудно двигаться, по толпе пробежал ропот сочувствия. Слышал ли его больной? Видимо, да, ибо он, собрав все силы, выпятил грудь, ускорил шаг и быстро поднялся по лестнице.Король пошел ему навстречу. Маршал остановился, согнулся в глубоком поклоне, удерживая трудное дыхание и схватившись за сердце, которое шумно и неровно стучало у него в груди.— Вы скверно себя чувствуете, господин маршал! — сказал Людовик XV благожелательно и печально. — Как же вы сможете выдержать военную кампанию?Морис Саксонский посмотрел королю прямо в глаза, потом бросил взгляд на толпу изнеженных ветрогонов, которым было достаточно простого насморка, чтобы улечься в постель, и произнес чуть дрогнувшим голосом фразу, которую донесла до нас история:— Сир! Сейчас речь идет не о моей жизни: меня ждет армия!Новая волна ропота, на этот раз восхищенного, опять пробежала по толпе присутствующих. Энергия и сила воли военачальника потрясли избалованных придворных: ведь их никогда не касался ледяным дыханием суровый ветер боев и лишений!Фанфан-Тюльпан тоже услышал эти слова, зная, что маршал не готовил их заранее — они вырвались у него невольно. Скромного рядового охватил порыв восторга перед мужеством полководца. Если бы не этикет, он бросился бы к ногам героя, думающего только о своем долге и не заботящегося о бренном теле… В одно мгновение он внутренне переменился: отчаяние, вызванное похищением Перетты, отошло на второй план перед примером поразительного мужества и самоотверженности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35