— Али другое что с ними учинить за царское бесчестье?
Но царь, поразмыслив, не разрешил казнить гонцов. Положение государства было тяжелое и осложнять его не имело смысла. Выпив кубок поднесенного Бомелием лекарства и немного успокоившись, царь Иван велел повыступить из шатра лишним людям. Он хотел читать ханскую грамоту только в присутствии думных бояр.
Чуть приоткрыв рот, царь внимательно слушал чтение дьяка Василия Щелкалова. Иногда, чтобы лучше разобрать слова, он поворачивал голову и прикладывал правую ладошку к уху.
— «…Я пришел на тебя, — читал Щелкалов, — город твой сжег, многих людей саблею побил, а других в полон взял, хотел венца твоего с головы, но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Был бы в тебе стыд и дородство, так ты бы пришел против нас и стоял… Захочешь с нами душевною мыслью в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань, а государства твоего дороги я видел и опознал…»
В тяжкое положение попал великий государь. Уж больно некстати было нашествие крымского хана. Со всех сторон шли тревожные вести. Бывшие друзья превращались во врагов и договаривались между собой. Вокруг Русской земли кольцо сжималось все туже и туже. Моровое поветрие и голод уносили тысячи людей. Во что бы то ни стало нужен мир с крымским ханом. Иначе и с Ливонией воевать нельзя. Мир, но какой ценой! Отдать Казань и Астрахань? Нет, на это царь Иван пойти не мог. Нужно тянуть время переговорами, пока не улучшатся дела, в этом спасение.
— «…Снова буду у тебя, если не освободишь посла моего Ямболдуя. Если не сделаешь, чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих, и лето и зиму на тебя учну ходить…»
— Думайте, что делать, — сказал царь Иван думным боярам, когда чтение закончилось, — думайте, но Ливонию я воевать буду и от моря не отступлю. И мы хотим с крымским ханом мира, лишь было бы нам сходно.
Он сошел с кресла и, чуть сутулясь, не взглянув ни на кого, вышел из шатра.
Бояре, оставшись одни, долго спорили, прикидывали и так и эдак. Решили не раздражать хана, на бранные слова и насмешки не отвечать и обещать Астрахань. Они надеялись оттянуть время и обещаниями утихомирить хана. Обещали отпустить крымского посла, если хан отпустит Афанасия Нагого, задержанного в Крыму, и пришлет в Москву посла для переговоров.
«Ты пишешь о войне, — отвечали бояре в царской грамоте, — и если я о том же стану писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ Казани и Астрахани, то мы Астрахань хотим тебе уступить, только теперь скоро этому делу статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно. До тех бы пор ты пожаловал, дал сроки, и земли нашей не воевал».
Большего унижения царь не мог себе представить, но был вынужден поставить свою печать на грамоте. Он был в крайней беде и согласился на невыгодный договор, лишь бы оставалась возможность его нарушить в будущем.
Но зато царь Иван мог отыграться на своих подданных. Начались розыски виноватых в прорыве хана Девлет-Гирея к Москве. Снова лилась кровь и летели головы правых и виноватых. На этот раз больше пострадали опричники.
Униженный и оскорбленный, царь Иван рьяно искал виновников своего позора.
«Мне изменили, — думал он, прикусив до крови губу, — бояре послали к Девлетке детей боярских и провели его беспрепятственно через Оку… А мои верные слуги опричники? Хороша их служба! Пустили хана к Москве и ни разу не скрестили с ним оружие». Но больше всего царя Ивана возмущали опричные воеводы. Они не сумели заслонить крымскому хану дорогу в Москву, не сумели уберечь своего государя от позора. Он несколько раз вызывал Малюту Скуратова и приказывал назвать виновников.
Кроме казненного князя Михаила Черкасского, царь признал виноватым и казнил воеводу Василия Темкина-Ростовского, неудачно защищавшего опричный замок в Москве. Воевода был утоплен в реке.
Царь Иван вспомнил о воровских проделках Ивана Петровича Яковлева, своего родственника по первой жене. Во время недавней осады города Ревеля он вместе с воеводой Умным-Колычевым и другими опричниками умудрился награбить у окрестных жителей много возов всякого добра. «Вместо воинской славы, богатства себе искали, — сказал тогда царь и распорядился удалить из войск, осаждавших Ревель, всех опричников. — Плохо дело, привыкли мои люди все, что плохо лежит, в свой карман тащить».
Теперь Ивана Петровича Яковлева забили насмерть батогами вместе с родичами — боярами Василием Яковлевым и Семеном Яковлевым.
Царь велел повесить за ноги опричного думного дворянина Петра Васильевича Зайцева, одного из основателей опричнины, и отрубил голову дворецкому Льву Салтыкову. Погибли опричник Иван Гвоздев-Ростовский, спальник Григорий Борисович Грязной и еще около сотни вельможных опричников всякого звания.
После казней прошлого года и жестокой расправы вслед за пожаром Москвы опричники остались без головы. Почти все те, кто до сих пор окружал царя, были уничтожены. Только Малюта Скуратов по-прежнему выискивал измену и по-прежнему пользовался царским доверием.
После приема гонца в Братовщине царь Иван отсиживался в Александровой слободе. Новый лекарь Бомелий не отходил от царя, приготовляя ему разные успокоительные снадобья. В Слободе и дня не проходило без пиров. Овдовевший царь не знал удержу своим забавам.
Проснувшись как-то раз, он долго и мучительно вспоминал, что было вчера вечером. Что он делал и что говорил? Что делали и говорили те, кто пировал с ним вместе?
Так и не вспомнив толком, он потребовал холодного квасу и выпил целый ковш.
Здоровье Ивана Васильевича за последний год резко ухудшилось. Стала сдавать память. Все чаще и чаще он впадал в ярость, и его состояние в эти часы граничило с полной невменяемостью. Он мог, не задумываясь, убить человека, отдать самый нелепый приказ, совершить ничем не объяснимый поступок. Тяжелая болезнь и разнузданная жизнь быстро превращали царя в дряхлого старика.
Напившись квасу, откашлявшись, Иван Васильевич велел постельничему Дмитрию Годунову звать омывальщиц. Это были женщины, отобранные им во время лихих разъездов по вотчинам опальных вельмож. В баню царь теперь ходил редко. Доктор, немец Бомелий, уверял его, что горячая вода, а тем паче пар вредят здоровью.
Омовение совершалось каждое утро. Царь сначала садился без одежд на деревянную скамейку, и женщины обливали его теплой водой. А потом на кровати они натирали его морщинистое тело душистыми маслами.
Когда вошел в спальню Малюта Скуратов, женщины заканчивали свое дело. Малюте пришло в голову, что государь похож на покойника, над которым совершают похоронный обряд.
Царь Иван кряхтел от удовольствия и поворачивался то одним, то другим боком. В это время настроение у него было всегда хорошее, и Малюта Скуратов это знал. Он дождался, когда женщины, захватив с собой лохани, ведра и полотенца, вышли из спальни.
— Великий государь, дозволь слово сказать.
— Говори, Гриша…
— Два года как царица Мария Темрюковна преставилась! — Малюта перекрестился.
Царь молча соображал, к чему ведет разговор его тайный советник.
— Не пришло ли время тебе вновь ожениться, великий государь? Без жены и самому плохо, и деткам твоим уход нужен. Нашел бы себе красавицу, из всех красавиц самую лучшую, и жил бы себе поживал… Повели собрать красивых дев, честных родом, со всей Русской земли, как цари прежде делывали.
Царю предложение понравилось. О смерти Марии Темрюковны он не горевал. Слишком она тяготила его своим характером, своими привычками, иногда странными и непонятными для русского человека. Своей ненавистью к земским боярам она разжигала его злобу и подозрительность. А в последние годы, когда царь хотел взять в жены Екатерину Ягеллонку, он совсем отдалился от царицы.
— Что ж, Гриша… Я не прочь, дело нужное… и откладывать нечего. Пусть Васька Щелкалов наказ земским боярам изготовит. Тридцать дней даю срок. Собрать всех в Слободе, у кого красивые дочери. А кто худой товар привезет, тому палок… И московские люди пусть своих дочерей ко мне ведут.
— Сделаю, великий государь, будь спокоен. Через тридцать дней русские красавицы со всей земли в Слободе будут. Выберешь невесту на славу.
— И скоморохам новгородским быть на свадьбе.
— Сделаю, великий государь.
На следующий день в Новгород выехал опричник Суббота Осетр с царским повелением привезти самых лучших скоморохов и ученых медведей.
Малюта Скуратов был доволен собой: царь согласился. Теперь можно для него подыскать невесту, которая и опричнине будет полезна. Может быть, с помощью новой царицы удастся поправить пошатнувшиеся дела. Всезнающий и вездесущий Малюта видел, как охладевают чувства царя к опричникам, и не напрасно: среди них тоже нашлись изменники. Малюта был озабочен и думал о том, как бы снова привлечь царское сердце. Закончив благополучно столь щекотливое дело, он стал докладывать царю, кто и в чем сознался у него в застенках, какие изменные дела удалось открыть.
А царь Иван после его ухода вызвал лекаря Елисея Бомелия. Он чувствовал, что болезнь изнутри подтачивает его силы, и решил с ним посоветоваться.
Бомелий долго расспрашивал больного царя, осмотрел его, ощупал. Расспросил о родственниках, не было ли у них тяжелых болезней. Царь Иван рассказал все, не скрывая. Отец его, великий князь Василий, умер от страшной болезни, гниющий заживо. Брат Юрий был без ума, без памяти и бессловесен до самой смерти. Его собственный сын Федор родился слабоумным, юродивым…
— Ваше величество, — подумав, сказал врач, — ваша болезнь зашла далеко. Она гнездится в крови, передана вам через родительские соки… Необходимо особое лечение. А прежде всего следует составить гороскопnote 81 на ваше величество. Без астрологииnote 82 нет врачевания.
— Но позволительно ли христианскому владыке прибегать к астрологии?
— Что вы, ваше величество? — искренне удивился лекарь. — При дворах всех христианских владык составляются гороскопы.
— Добро, — вздохнув, сказал царь. — Составляй гороскоп. А еще хотел тебя спросить о другом. Решил я жениться. Нет ли препятствий к браку, не усугубится ли болезнь?
— Женитьба для вас полезна, ваше величество, — подумав, ответил лекарь, — молодая жена может очистить вашу кровь.
Царь был доволен советом лекаря и позволил поцеловать ему свою руку.
Когда Бомелий ушел, царь сделался веселее.
— Внимай, — тронул за рукав спальник Дмитрий Годунов дворецкого и указал на дверь.
Оба прислушались.
Уж как звали молодца,
Позывали молодца
На игрище поглядеть,
На Ярилу посмотреть… —
распевал царь пронзительным голосом.
Лекаря Бомелия привез из Лондона царский посол Андрей Григорьевич Совин. Бомелий сидел в лондонской тюрьме за лживые предсказания и какое-то шарлатанство. Друзья Бомелия, желая спасти его, расхвалили лекаря перед послом Совиным, а посол поверил и попросил королеву Елизавету выпустить Бомелия из тюрьмы и разрешить ему выехать в Москву на царскую службу. Англичане с радостью уважили просьбу Андрея Совина, и Бомелий оказался на свободе. Вместе с русским посольством в конце 1570 года лекарь прибыл в Москву и был представлен царю Ивану Васильевичу.
Весь багаж знаменитого лекаря заключался в сундуке, где хранились три книги в переплетах из черной кожи и склянки с разноцветными жидкостями. И еще Бомелий привез с собой большого черного кота, которого водил на серебряной цепочке. Ошейник у кота был с магическими надписями…
Время шло.
В начале августа царь Иван узнал о приезде английского посла Антония Дженкинсона. Но не торопился с ним увидеться.
В Англии были озабочены положением своих московских купцов. Лондонское общество по торговле с Россией осыпало королеву Елизавету просьбами о помощи. Английское правительство поспешило выполнить требование царя Ивана о присылке к нему знакомого посла.
Антоний Дженкинсон немедленно отправил из Холмогор в Москву толмача Даниила Сильвестра известить царя о своем приезде. Но на всех дорогах были поставлены заставы по причине моровой болезни. Не доехав девяносто верст до Вологды, Сильвестр был задержан в Шуйском остроге на целых четыре месяца.
Дженкинсон послал второго гонца в Москву, окольными путями, но и эта попытка не удалась. Гонец вскоре возвратился в Холмогоры. На одной из застав его едва не сожгли вместе с лошадью.
Все это царь Иван знал, но не пошевелил пальцем для того, чтоб увидеть Дженкинсона. Казни его успокоили и вселили уверенность, что со смертью своих врагов он сохранит жизнь и престол… А потом, он все еще был в обиде на королеву Елизавету.
До половины января 1572 года пробыл английский посол в Холмогорах, подвергаясь оскорблениям и обидам со стороны служилых людей.
Глава двадцать девятая. «ДА ОСТАЛИСЬ ЛИ НА РУСИ ЕЩЕ КАКИЕ-НИБУДЬ ЛЮДИ?..»
Все русские люди были привязаны за шею к березовым жердям по десять человек. Можно было бы связать пленных веревкой, так было бы для них удобнее, но в безлесных крымских степях нуждались в дереве. Десять пленных приносили одну жердь, а тысяча — сто жердей. Десять тысяч — тысячу жердей. И считать удобнее.
Пленные шли по древней дороге, там, где из года в год оставался след татарских коней, шли по костям и крови многих русских. Подгоняемые безжалостными стражниками, они двигались на юг, к перекопской крепости, и дальше, к месту тяжкого труда и бесконечных страданий.
У каждого пленного на запястье болталась деревянная, привязанная на шнурке бирка со знаком хозяина. Кормить их стали немного лучше: давали сухое толченое пшено и сухую конину. Хозяева не хотели смерти своих рабов.
На третий день пути русские увидели высокий земляной вал, перегораживающий узкий крымский перешеек. За валом высилась каменная крепость. Когда подошли ближе, увидели широкий ров, наполненный водой. Только в одном месте, там, где в земляном валу были проделаны ворота, ров прерывался узким проходом, шириной в несколько аршин. Ворота в земляном валу вели в крепостной двор. Сильный отряд турецких солдат охранял каменную твердыню. Ни один иноземец не мог покинуть Крым и проникнуть на север через крепость без ханского пропуска.
Старый еврейский купец, откупщик таможенных податей, с каменным лицом смотрел на проходящие мимо него толпы пленных. Одной рукой он держался за огромный кожаный кошель, висевший на груди. Возле него стоял бочонок с холодной водой, чуть подкрашенной гранатовым соком.
У ворот остановил коня начальник отряда стражников полнотелый мурза Узбек. На нем халат из яркой ткани, изрядно пропыленный в степи, и остроконечная войлочная шапка. Мурза неуклюже сидел в седле на коротких стременах, подобрав ноги. С левой стороны за спиной висел налуч, с правой — колчан со стрелами.
— Дай напиться, — насупив брови, произнес мурза Узбек.
Купец зачерпнул медным ковшом на длинной ручке воды из бочонка и с низким поклоном подал татарину.
Мурза выпил, вытер рукой редкую бороденку, отдал ковш.
— Великий господин, — еще раз поклонившись, спросил купец, — да остались ли на Руси еще какие-нибудь люди?.. Уж больно много русского племени прошло через эти вороты!
Мурза усмехнулся, небрежно бросил маленькую серебряную монету. Она упала у ног купца.
— На мой век хватит, — ответил он, тронув повод. — Чем меньше останется этого племени, тем лучше.
Южные ворота крепости открывали дорогу в Крым. Кроме солдат, у ворот стоял турецкий чиновник и переписывал рабов.
Сразу же за крепостной стеной из колодца, выложенного диким камнем, все невольники напились холодной воды, умылись, перекусили пресным овечьим сыром и пшенными лепешками. После скудного корма первых дней пути и лепешки и сыр показались райской пищей.
Отсюда дорога шла через степь прямо на Бахчисарай — столицу крымского хана. Идти стало легче. На пути часто встречались колодцы, кормили пленников сытнее и обращение сделалось милостивей. В степи стояла пора расцвета. Все было свежее, все зеленело. Порой встречались походные кибитки пастухов, плетенные из прутьев, а сверху покрытые от дождя воловьими шкурами или войлоком. Кибитки стояли на телегах с высокими колесами. Когда приходила нужда перегнать стадо к другому месту, в кибитку впрягали волов или верблюдов и перевозили ее вслед за стадом. На зеленой сочной траве паслись многочисленные отары овец, табуны лошадей и стада серых рогатых волов. При дороге попадались колодцы, выложенные камнем.
Вскоре пленникам встретился большой купеческий караван. Гордо подняв маленькие головы, вышагивали верблюды. Удобно расположившись на верблюжьей спине между горбами, подремывали купцы. Караван прошел, оставив за собой медленно оседавшую желтую пыль. Остановившись на ночлег, татары освободили пленников от жердей и связали их крепкими веревками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49