Она ни с кем не была откровенна и со всеми ласкова. Но еще одно обстоятельство создало ей особое положение в монастыре. Вскоре по принятии Нино монашеского сана Димитрий внес на ее имя в монастырь монеты, серебряные чаши, ковши и другую церковную утварь. Нино все приношение передала игуменье для монастыря. Потом кто-то, не открывший своего имени, пожертвовал монастырю большой надел, смежный с монастырскими владениями. Неизвестный заявил: землю он жертвует ради инокини Нино и просит ее молиться за грешного, всегда в мыслях верного святой Нине.Потом неизменно дважды в год неизвестный присылал в монастырь на имя Нино пожертвования, а брат Димитрий обогащал монастырь то скотом, то воском, то монетами. Немало жертвовала монастырю и царица Тэкле.Такое положение и сильный характер Нино возвысили ее над всеми инокинями, и, когда умерла старая игуменья, царица Тэкле настояла, чтобы молодая Нино была посвящена в сан игуменьи.Нино крепко взяла в свои руки монастырь, обогащая его умным ведением хозяйства и украшая книгохранилищем и фресками.Вначале она пробовала облегчить участь крестьян, принадлежащих монастырю. Ведь она тоже крестьянка и слишком хорошо помнила положение своего отца, царского глехи. Но как когда-то азнауры воспротивились «неуместным» благодеяниям Георгия Саакадзе в Носте, так и теперь епископ строго запретил Нино изменять освященные веками привилегии церкви. Ведь доход от монастыря не только дает сытую жизнь христовым невестам, не только ограждает их от земной юдоли, но и способствует церкви прославлять христианство и влиять на дела царства.Нино, сокрушаясь сердцем, подчинилась. Но незаметно она старалась облегчить крестьянам то подымную подать, то снижала урожайную мерку, то помогала крестьянкам в их женском горе.Игуменья прославилась как «счастливая советница», и к ней стекались издалека за советом и за утешением. На ветвях лиственницы у ворот монастыря с каждым годом все больше пестрело разноцветных тряпочек, коими скрепляли крестьяне просьбу к богу.Попасть в монастырь к святой Нине считалось счастьем. Сюда стремились и безутешные невесты, потерявшие в сражении или в единоборстве женихов, бездетные вдовы и равнодушные к мирским радостям женщины. Здесь спасались и от прихотей ненавистных князей и от непосильной работы у господина.Жизнь в монастыре святой Нины не походила на мрачную жизнь других монастырей. Здесь за вышиванием часто слышались девичьи песни. Здесь могли играть в «богоугодные» игры. Здесь не запрещалось пожилым монахиням работать, есть и беседовать на чистом воздухе под чинарой или развесистым орехом. Здесь почитали старость, и состарившиеся монахини свободно молились, отдыхали и даже ездили в гости к родным и принимали гостей, угощая едой из монастырских амбаров.Впрочем, принимать родных могли и молодые монахини. В монастыре дышалось легко, работалось охотно, поэтому нигде монастырские церкви не украшались столь изящными вышивками из бисера, шелка и золота. Нигде не было такой чистоты и строгого порядка в большом монастырском хозяйстве.И только одна игуменья Нино никогда не смеялась, никогда не пела, ни к кому не ездила в гости и не вела приятных разговоров у прозрачного родника. Она, неизменно спокойная, одиноко гуляла или, перебирая четки, сидела в самом дальнем углу кладбищенского сада у полуистертых плит и слушала доносившуюся песню, слушала молодые голоса или углублялась в думы о монастырских делах.Лишь ночью, когда обитель погружалась в спокойный сон, игуменья расчесывала свои золотые косы, и тогда непокорное сердце стучало тревожным призывом, и снова из синих глаз, как из синих озер, текли блестящие слезы. Она не пыталась отогнать память от дорогого имени молитвами или постом… Она знала – не поможет. И потом… это не мешает ни богу, ни людям. Золотая Нино страдала великою мукою вечной любви.Вздрогнула Нино, подняла голову и замерла. Она еще раз посмотрела в окно, закрыла и вновь открыла глаза.На отвесную скалу под ее окном, где и конь не пройдет и пешеход не ступал, карабкались две женщины. Они цеплялись за колючий кустарник, за острие камня, за ветки дикого орешника. Падали, снова подымались. Вот-вот сорвутся в каменистую пропасть.Нино хотела крикнуть, позвать на помощь, но сдержалась: раз такую дорогу выбрали, значит, идут тайно.Страх охватывал Нино, но она с непонятным любопытством продолжала следить за женщинами. Сердце ее усиленно стучало. Вот она уже стала различать разодранные платья, окровавленные руки, спутанные волосы. Лица, опухшие, в синяках.– Тэкле!! – вдруг вскрикнула Нино, всплеснула руками. – Тэкле, Тэкле! – потрясая решетку, кричала Нино.Женщины остановились. Сорвавшийся камень, подпрыгивая, гулко покатился вниз, оборвался в ущелье, и заглушенное эхо отдалось стоном.Другая, незнакомая, что-то выкрикивая, махала рукой.Забыв свой сан, Нино выбежала из кельи под темные своды. Издали донесся тихий говор послушниц. Нино круто повернулась. Она металась по монастырским лестницам. Потом сбежала вниз и вернулась с клубком веревки.Нино перекрестилась: а может, за грешные мысли сатана послал страшное видение?Она бросилась к решетке. У отвеса скалы, цепляясь за сгибающиеся ветви последнего дерева, повисшего над пропастью, женщины с надеждой смотрели на монастырское окно.Нино накрепко привязала веревку к железной решетке. Другая, незнакомая… кто она?.. поймала размотавшуюся веревку и опоясала Тэкле и себя. Перебирая руками веревку, они тяжело взбирались на скалу.Нино прижалась к каменному косяку окна и внезапно отшатнулась. Глаза ее расширились: железный прут под тяжестью медленно выгибался.Нино упала в кресло, с похолодевшим сердцем следила, как все больше выгибается прут. Она застонала и прикрыла ладонью глаза…Первая в келье очутилась Тэкле, за нею, цепляясь за выступ, протиснулась в окно Зугза.Нино с протянутыми руками стояла посреди кельи: это ли блестящая царица Картли, которую она видела недавно в Твалади? Это ли ее маленькая Тэкле Саакадзе из Носте?Трудно было узнать и Зугзу. Разодранное лицо, грязные лохмотья и висевший на груди кинжал придавали ей вид дикой кочевницы.Зугза поспешно шепнула игуменье:– Если Нино хочет спасти царицу, никто не должен знать, где скрылась Тэкле.Тэкле безмолвствовала, последние силы оставили ее.Нино с неизменным спокойствием объявила монастырю: странницы попали к ней в келью чудесным путем. Но кто дорожит своим пребыванием в монастыре святой Нины, тот ни одним словом не обмолвится о странницах, если даже будут спрашивать епископы или все князья Картли.– В монастырь никто не приходил, – сурово добавила Нино.– В монастырь никто не приходил, – сурово повторяли все монахини, когда через неделю в монастырские ворота стали стучаться гзири, монахи и переодетые люди.Поздно ночью, когда последний светильник погас в узком монастырском окне, Нино склонилась над Тэкле, прикладывая к ее глазам топаз, возвращающий ясность взора:– Тэкле, мое сердце, Тэкле!Тэкле лежала на мягких подушках, вымытая, в чистой рубашке. Черные блестящие косы, туго заплетенные, изгибались на белом платке, намазанные целебной мазью ноги покосились на мутаке. Глаза Тэкле открыты, но она никого не узнает, на губах странная улыбка.Нино тихо вытирает глаза. Двери крепко закрыты, никто не подслушивает здесь, но Зугза по привычке не доверяет, – она несколько раз подходит к дверям, внезапно их отворяет и острыми, хищными глазами всматривается в пустой темный коридор. И снова тихо рассказывает о пережитом:– …сбежали по каменной лестнице, я знала – только ноги спасут нас. Долго спускались, потом черный длинный переход, потом снова лестница. Иногда царица падала и тихо просила: «Беги, Зугза, оставь меня, все равно умру». Тогда я кричала: «Во имя царя Луарсаба, встань!» – она подымалась, и мы снова бежали. Пока горел светильник, легко было, но светильник погас… Долго сидели в темной яме… Вдруг мне послышались шаги. Я вскочила и, схватив царицу, бросилась бежать… Что-то преградило путь, мы упали. Опять лестница… Вверх?! Неужели обратно?! «Это судьба, пойдем», – сказала царица и быстро побежала наверх. Может, царь вернулся, и аллах указал нам путь?.. Долго подымались, но, когда лестница окончилась, я увидела узкую, как нитка, полоску света. Но выхода никак не могли найти… Устали и обе уснули. Когда проснулись, свет исчез. Мы поняли, это – ночь, но заснуть не могли… Очень пить хотели, вся грудь, как в огне, язык твердый, как камень: говорить тоже боялись. Много времени сидели: думали – конец жизни пришел. Вдруг снова полоска света, еще ярче. «Солнце на дворе», – прошептала царица… Я кинжал просунула, скоро свет больше стал… камень отвалился… Срезала заросли, совсем светло, шум воды услышали, еще больше пить захотели. Пришлось кинжалом второй камень от стены отделять, – наконец упал… Раньше я выползла. Смотрю – берег Куры, лес и далеко видны стены Тбилиси. В лесу прятались, дикие сливы нашли, ягоды собирали… Царица говорит: «Богу не угодно было мое счастье, давно в монастырь хотела… пойдем к Нино».Долго молчали. В синей лампаде затрещал фитилек. Нино думала о странности судьбы. Вот эту Зугзу, пленницу Саакадзе, она, Нино, когда-то страстно ненавидела, а теперь с глубоким уважением смотрит на дикую казашку, самоотверженно спасшую жизнь картлийской царице.Ночью Тэкле металась на горячей постели. Она то вскакивала, жалобно вскрикивала, то лежала, широко раскрыв глаза.Нино не отходила от изголовья Тэкле. Она прикладывала к ее пылающему лбу мокрый платок, к опухолям – сердолик и, покачивая головой, слушала бред:– Брат, мой большой брат, посмотри, какие серьги привез царь Луарсаб… Котенок опять у бабо кувшин разбил… Настоящий гзири… Змея, змея! Много алмазов на троне Багратидов… На постный день коричневую ленту одену… Разве я не княжна?.. Нино, золотая Нино, не забудь вышить беркута… Уйди, Мариам, ты ли мать Луарсаба?.. Вот бабочка с платка улетела… Дядя Папуна, кто мне купит жемчуг?.. Сколько царей съезжается в Метехский замок… Жемчуг глаза тушит, а кровь место ищет…Через несколько дней Нино спросила Зугзу, чем отблагодарить ее за благородный поступок?– Дай коня и одежду джигита! – страстно выкрикнула Зугза. – Вернусь к брату в эйлаг, снова ханшей буду!И когда за Зугзой закрылись монастырские ворота, она с гиканьем и посвистом, выкрикивая боевой казахский клич, помчалась вдоль крутизны.С монастырской стены, приложив ладонь к глазам, пугливо смотрели инокини вслед казашке.
Баака шагал по шатру, снова обдумывая страшный рассказ Датико, два дня тому назад прискакавшего в царскую стоянку на Ломта-горе.Баака со стыдом понял: его, князя Херхеулидзе, наследственного начальника охраны замка Багратидов, провели и одурачили, как последнего погонщика. Его заставили покинуть царский замок, верных людей опоили и совершили злодейство, о котором он не смеет сказать Луарсабу. Где теперь Тэкле? Сумеет ли верная Зугза спрятать царицу до возвращения Луарсаба? Не лучше ли ему, Баака, немедленно вернуться и до приезда царя найти Тэкле?.. Но, может, нарочно устроили покушение, чтобы удалить из стоянки Баака? Может, Баграт надеется вернуться в Тбилиси царем? Баака впервые не знал, на что решиться… Сказать Луарсабу?.. Нет, опасно!В шатер вбежал возбужденный Датико. Он дрожал от негодования, глаза горели, как у охотника, догоняющего дичь.– Князь, прискакал Сандро! В шатер Баграта как сумасшедший забежал…Баака поспешно надел шапку и направился к двери. Датико быстро заговорил:– Князь, слово имею сказать. Опасно без стражи к ним ходить… Думаю, князь Шадиман притворяется, что в неведении. Недаром, когда я сюда скакал, впереди меня тоже кто-то скакал. Хотел его догнать, не мог: он, как мышь, в лес забежал. Князь, пока в Метехи не вернемся, дозволь тебе по-прежнему служить… Знаю, или в башню бросишь, или еще сильнее накажешь… Что делать, я виноват… теперь поздно жалеть. Едой и вином соблазнился… Привык каждый день одну чашу за здоровье царя осушать.Баака в раздумье смотрел на Датико. Если его, Баака, провели, как зайца, то почему должен отвечать верный, как сердце, слуга? И он сурово сказал:– Хорошо, я подумаю, как тебя наказать… Теперь пойдем к светлейшим, стража не нужна. Если зло умыслят, сами справимся.Датико вздохнул свободнее. «Простил», – понял он и, радостно сжимая рукоятку шашки, последовал за князем.В шатре Баграта они застали Шадимана, Симона и вытянувшегося перед князьями Сандро. Баака догадался, о чем шла речь. Но Шадиман быстро придал своему лицу скорбное выражение.– Вот, дорогой Баака, Сандро прискакал, Андукапар совсем плох, священник душу облегчал. Княгиня Гульшари просит светлейшего Баграта и Симона немедленно приехать…– Светлейший князь Баграт, прикажи вырвать лживый язык у презренного Сандро! Раб напрасно тебя беспокоит. Не успели ворота Тбилиси закрыться за печальной арбой, как Андукапар вскочил на коня и совсем здоровый предстал перед княгиней Гульшари. Единственное, что огорчало Андукапара, это неудачная ночная охота.Князья незаметно переглянулись. Сандро подвинулся ближе к князю Баака, но Датико, положив руку на шашку, стал между начальником и оруженосцем.– Правду ли говорит князь Баака? – с фальшивым гневом закричал на оруженосца Баграт. – Если ты мне солгал, то пощады не будет.– Князю неправду донесли, мой господин с трудом на арбе доехал.– Ты врешь, собачий сын, – закричал Датико, – подавиться тебе кинжалом, я сам вас, волков, выследил.Симон рванулся к выходу, Баака загородил собою выход.– Не трудись, царевич, разговор еще не окончен. Я требую, чтобы за лживые сведения Сандро был отдан под мою стражу.Сандро нагло засмеялся.– Ты забыл, князь, я слуга доблестного Андукапара и подвластен только ему.– Как смеешь ты, дерзкий, отвечать, не дожидаясь моих слов, – закричал Баграт. – Баака, я сам накажу раба, до выяснения правды лжец будет находиться под моей стражей… Царевич Симон выедет сегодня в Арша и, если скажется правдой…– Пока царь Луарсаб не разрешит, никто отсюда не выедет, – холодно оборвал Баака. – Вероятно царь с моею помощью железом и огнем развяжет подлый язык Сандро. Нельзя позволить слуге обманывать господина, а тебе, светлейший Баграт, вредно напрасное беспокойство… С твоего разрешения, я арестую Сандро.Князья быстро переглянулись.– Так, значит, ты, подлая собака, приехал сюда со лживыми сведениями? Уж не затеваешь ли ты злодейства, что так упорно передаешь просьбу моей сестры поспешить к умирающему? Так получай по заслугам!И раньше, чем Баака и Датико могли что-либо сообразить, Симон выхватил шашку и с размаху рассек Сандро голову. Кровавые полосы потекли по полу шатра. Датико едва отскочил в сторону. Сандро грузно повалился, в последних судорогах цепляясь за бахрому ковра.Датико, чуть бледный, стал впереди Баака.«Да, – подумал Баака, – они ловко избавились от разоблачения, их пытать огнем и железом не будешь».Он посмотрел на Шадимана, равнодушно перебирающего кисти пояса.– Князь Шадиман, тебе надлежит уведомить царя о злодействе.– Ошибаешься, князь Баака, ты больше всех виноват. Не я ли в присутствии царя просил тебя не покидать Метехи? Разве можно было бросать замок на царевича Кайхосро, который даже жениться на дочери Бориса Годунова опоздал.Баака хотел не менее резко ответить, но, покосившись на Датико, промолчал: «Не к лицу князьям ссориться в присутствии дружинника».– Хорошо, князь Шадиман, я сам расскажу царю… Ты прав, я плохо играю в «сто забот», но за свои промахи всегда умел отвечать.И, повернувшись, вышел. За ним, пятясь и крепко сжимая рукоятку, вышел Датико.Луарсаб сидел на обрыве, прислонясь к дереву. Вокруг него расположилась свита в девять Херхеулидзе. Два брата, играя на пандури, развлекали царя песнями о любви. Луарсаб, улыбаясь, слушал.Вот уже пятый день он не видел Тэкле. Ему надоели и красота гор, и восход солнца, и закат, и песни, он рвался в Тбилиси, но до конца назначенного срока осталось два дня. Не пристало царю показывать слабость, и он любовался красотой гор, восходом и заходом солнца и ежедневно объезжал места, где приехавшие раньше амкары – каменщики и плотники – возводили укрепления против врага Картли. Луарсаб слушал песни и вежливо улыбался.Вдруг он поднял голову и растерянно посмотрел на подошедшего Баака… Баака молчал.Датико стоял сзади князя, бледный, с трясущимися руками.– Баака… Что!.. Что!..Луарсаб притянул к себе Баака, стараясь овладеть собою.– Мой светлый царь…Баака не мог найти слов.– Царица, Тэкле… больна? Жи… ва? – задыхаясь, спросил Луарсаб.Датико не выдержал. Повалившись в ноги царю, сквозь рыдания проговорил:– Бог не допустил несчастья…По всей стоянке разнеслись тревожные звуки сзывающих рогов и барабанов. Шум, гул, топот ног. Дружинники схватились за оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57