Уже сама мысль об этом должна послужить тебе наказанием.— Пери хотел спасти тебя!— Отдавшись в руки врагов?— Да!— Для того, чтобы они тебя убили? — Убили и…— Но к чему эта безумная затея?Индеец молчал.— Ты должен объяснить нам все, а то мы будем думать, что наш умный, преданный друг взбунтовался или сошел с ума.Это были жестокие слова, а суровый тон, каким они были сказаны, еще больше подчеркивал заключенное в них осуждение.Пери почувствовал, что на глаза его навернулись слезы.— Ты требуешь, чтобы Пери сказал все?— Ты должен сказать все, если хочешь вернуть мое уважение к тебе, а мне было бы жаль его потерять.— Пери будет говорить.В эту минуту в комнату вошел Алваро. Товарищи его тоже успели подняться на площадку. Они были вне опасности и отделались только ранениями, которые, по счастью, оказались не очень серьезными.Сесилия благодарно пожала руки кавальейро. Изабел только посмотрела на него и вложила в этот взгляд всю свою любовь.Все присутствующие обступили сидевшего в кресле дона Антонио. Перед ним, повесив голову, стоял Пери, точно преступник, который смущенно старается оправдаться.Можно было подумать, что он должен признаваться в чем-то недостойном и низком. Никто не догадывался, сколько героизма, сколько духовного величия потребовал поступок, который все осуждали как безрассудный.Пери начал так:— Когда Араре лег наземь, чтобы больше не встать, он позвал Пери и сказал ему:«Сын Араре, твой отец умирает. Помни, твоя плоть — моя плоть и твоя кровь — моя кровь. Ты не должен отдавать свое тело на съедение врагам».Араре сказал так и вытащил свои бусы, что были сделаны из орехов, и отдал их сыну. Орехи были наполнены ядом, в них была смерть.Случись Пери стать пленником, ему надо только раздавить один орех, чтобы посмеяться над победителем, который отважится коснуться его тела.Пери видел, что сеньора страдает, и посмотрел на свои бусы. И он подумал: бусы Араре могут спасти всех.Если бы ты не помешал мне, к наступлению ночи не осталось бы ни одного живого врага: ни белые, ни индейцы больше бы не подняли на тебя руку.Семья дона Антонио с величайшим изумлением слушала рассказ индейца. Все понимали, что в руках у него страшное оружие, но не могли постичь, каким образом он воспользовался или собирался воспользоваться этим губительным средством.— Договаривай все до конца! — сказал дон Антонио. — Каким способом ты собирался уничтожить врага?— Пери отравил воду, которую пьют белые, и отравил свое тело, которое айморе должны были съесть.Крик ужаса вырвался у присутствующих, когда они услыхали эти слова, сказанные так спокойно и просто.Они поняли, сколько высокого самоотречения скрывалось за этим замыслом индейца. Их воображению предстали одна за другой страшные картины, которые должны были сопутствовать осуществлению этого плана.Полагаясь на действенность туземного яда кураре, который умеют добывать лишь немногие племена, находчивый и беззаветно преданный своим друзьям Пери сообразил, что яд этот может стать средством истребить врагов, какова бы ни была их численность и сила.Он знал, как действенно смертоносное зелье, которое, умирая, вручил ему отец. Он знал, что достаточно самой маленькой дозы этого тонкого порошка, чтобы за несколько часов умертвить самого крепкого и здорового человека. Именно этим ядом решил он воспользоваться, чтобы принести свою страшную жертву во имя дружбы.Ему достаточно было двух орехов: одним он отравил воду и все напитки, хранившиеся в галерее; другой оставался при нем до последней минуты, и перед самой казнью индеец его проглотил.В тот миг, когда Пери закрыл лицо руками и старый касик подумал, что он боится смерти, пленник успел принять этот яд, отравить им себя, чтобы тело его через несколько часов принесло смерть всем этим храбрым и сильным воинам.Величие этого подвига было не только в героизме и самопожертвовании, но прежде всего в стройности самого замысла, связавшего воедино столько разных событий, скрепившего их все одной волей, дабы привести к неизбежной, неотвратимой развязке.Вот почему — и это важно — Пери, выходя из дома, был уверен, что все будет так, как оно в действительности и оказалось, если не считать случайности, которой человеку вообще не дано предвидеть.Нападая на айморе, Пери намеренно пробудил в них жажду мести; надо было показать себя сильным, доблестным, бесстрашным, чтобы дикари видели в нем врага, достойного ненависти. Полагаясь на свою ловкость, на панцирь из змеиной кожи, он рассчитывал, что не даст себя сразу убить и будет в силах довести свое дело до конца. Даже раненный, он все равно успеет коснуться губами яда.Он не обманулся в своих расчетах: доведя айморе до полного исступления, он сломал свой меч и запросил пощады, и на это ему труднее всего было решиться.Но так было нужно. Жизнь Сесилии того требовала; хоть судьба до сих пор щадила его, он все же мог быть убит в любую минуту. А Пери непременно хотел попасть в плен и быть принесенным в жертву — на это он рассчитывал, этого он и добился.Обычай туземцев не убивать противника на войне, а брать в плен, чтобы насладиться потом празднеством отмщения, был на руку Пери и давал ему уверенность в успехе.Что же касается заключительного акта драмы, то, если бы не вторжение Алваро, все бы осуществилось так, как было задумано.Согласно древним законам дикого народа айморе в празднестве должно было принимать участие все племя. Молодые женщины едва притрагивались к мясу пленника, воины же смаковали его как изысканное яство, которое становилось для них еще лакомее, оттого что ко всему примешивалось упоение местью; от них не отставали и старухи, прожорливые, как гарпии, которые питались кровью своих жертв.Словом, Пери не сомневался, что через несколько часов его отравленное тело принесет смерть вкусившим его палачам и что при помощи своего невидимого оружия он один уничтожит целое племя, многочисленное и могущественное.Можно себе представить, каково было его отчаяние, когда он увидел, что план этот рухнул. Он ослушался своей сеньоры, он все подготовил и ждал развязки. Оставалось только нанести последний удар. И вдруг все переменилось, и он увидел, что дело его, плод столь долгих усилий, погибло!Но и тогда он еще сопротивлялся, хотел остаться среди айморе, надеясь, что они будут продолжать свое празднество. Однако решение Алваро было столь же бесповоротно, как и его собственное. Пери мог стать причиною гибели всех верных сподвижников дона Антонио и этим предопределить судьбу самого фидалго и всей его семьи.В первые мгновения, последовавшие за признанием Пери, все присутствующие — бледные, пораженные, охваченные страхом, — смотрели на индейца, отказываясь верить своим ушам. Ужас мешал им как следует уразуметь то, что произошло; их дрожащие губы не в силах были вымолвить ни слова.Дон Антонио первый пришел в себя. Героический поступок индейца восхищал его, он был потрясен этим страшным и вместе с тем величественным замыслом. Но было одно обстоятельство, которое его встревожило.Бунтовщикам грозила смерть от яда. Но до какой бы степени падения, до какой бы низости и вероломства ни дошли эти предатели, представления фидалго о чести не позволяли ему учинить над ними такую расправу.Он имел право наказать их смертью или своим презрением, которое было бы для них тоже своего рода моральной смертью. Однако справедливое возмездие послужило бы примером для других, в то время как месть низводила кару до уровня обыкновенного убийства.— Беги, Айрес Гомес, — крикнул дон Антонио своему эскудейро, — беги и предупреди этих несчастных, если еще не поздно! V. ПОРОХОВОЙ ПОГРЕБ Услыхав этот возглас, Сесилия вздрогнула, — словно пробудившись от сна.Едва держась на ногах, она подошла к Пери и заглянула в его темные глаза с невыразимым волнением.Во взгляде ее были одновременно и безграничный восторг перед его подвигом, и глубокое страдание, и немой укор Другу, который не внял ее мольбам.Индеец не решался поднять глаза и взглянуть на свою сеньору. Теперь, когда жертва его оказалась напрасной, он и сам стал думать, что совершил безрассудство.Он чувствовал себя преступником; и сколько ни было в том, что он сделал, величия и героизма, он не мог простить себе, что оскорбил Сесилию, что понапрасну ее огорчил.— Пери, — в отчаянии сказала девушка, — почему ты не поступил так, как тебя просила твоя сеньора?Индеец не знал, что ответить. Он боялся, что потерял расположение Сесилии, и мысль эта отравляла ему последние минуты жизни.— Разве я не сказала тебе, — рыдая, продолжала девушка, — что не хочу жить, если ради этого тебе придется умереть?— Пери уже просил у тебя прощения, — пробормотал индеец.— О! Если бы ты знал, сколько горя ты причинил сегодня твоей сеньоре! Но я прощаю тебя.— Правда? — воскликнул Пери, и лицо его просветлело.— Да, Сесилия прощает тебе все, что она выстрадала, и все, что ей еще придется перенести! Но это будет длиться недолго…Слова эти девушка произнесла с грустью, в них было великое смирение; она понимала, что никакой надежды на спасение нет, и мысль эта ее, видимо, утешала.Но договорить она не успела; слова замерли у нее на губах. Вся дрожа, она впилась глазами в Пери; во взгляде ее был страх.Пери переменился в лице, судорога исказила его черты; щеки ввалились; губы посинели; волосы стали дыбом; зубы стучали; вид его был ужасен.— Яд! — в ужасе закричали все.Сесилия кинулась к индейцу, пытаясь вернуть его к жизни.— Пери! Пери! — повторяла она, согревая руками его похолодевшие руки.— Пери расстается с тобой навсегда, сеньора.— Нет! Нет! — кричала девушка, сама не своя. — Я не хочу, чтобы мы с тобой расстались! Ты злой, злой!.. Если бы ты по-настоящему любил свою сеньору, ты бы ее не покинул!Слезы хлынули у нее из глаз; от горя она уже не понимала, что говорит. Это были какие-то обрывки слов, полные тоски и ужаса.— Ты хочешь, чтобы Пери жил, сеньора? — сказал индеец, растроганный ее отчаянием.— Да! — взмолилась девушка. — Я хочу, чтобы ты жил!— Пери будет жить!Индеец напряг все силы, чтобы пошевелить своими уже почти одеревеневшими ногами, сделал несколько шагов и исчез за дверью.Из окна было видно, как он сошел вниз на лужайку и скрылся в лесу.Последние его слова на какое-то мгновение вернули дону Антонио де Марису надежду. Однако почти тотчас же им снова овладело сомнение; он решил, что индеец бредит.Но Сесилия не только надеялась, она была почти уверена, что Пери не может ошибиться. Пери никогда не обещал ничего такого, что бы потом не исполнилось; немыслимое для других для него было просто — так тверда и непоколебима была его воля, такое сверхчеловеческое могущество даровали ему сообразительность и сила.Когда дон Антонио де Марис и его семья, удрученные горем, собрались вместе, стоявший у двери кабинета Алваро вдруг вздрогнул и показал фидалго на молельню.Стена в глубине комнаты пошатнулась, словно дерево, которое вдруг качнул ветер. Казалось, что вот-вот она рухнет.Дон Антонио сохранял спокойствие. Приказав всей семье уйти в соседнюю комнату, он вытащил из-за пояса пистолет и, зарядив его, стал вместе с Алваро возле двери.В ту же минуту послышался страшный грохот, и, окруженные облаком пыли, поднявшейся из обломков, в залу вломились шесть человек.Возглавлял их Лоредано; не удержавшись на ногах, он упал, но вскочил и в сопровождении своих товарищей кинулся прямо в кабинет, где была семья дона Антонио.Но вдруг все остановились как вкопанные, побледнев и дрожа от страха.Глазам их предстала ужасная картина.Посреди кабинета стоял сосуд из глазурованной глины, из тех, что в ходу у индейцев, вмещавший не меньше арробы пороха. Из горлышка этого сосуда выходил длинный фитиль, спускавшийся на дно погреба, где хранились все боевые припасы фидалго.Дон Антонио де Марис и Алваро с пистолетами в руках следили за действиями авентурейро, чтобы в случае надобности тут же поджечь порох. Дона Лауриана, Сесилия и Изабел, стоя на коленях, ждали, что с минуты на минуту все взлетят в воздух.Это и было то страшное оружие, о котором упоминал дон Антонио, когда говорил Алваро, что господь дал ему силу уничтожить всех своих врагов.Теперь кавальейро понял, почему дон Антонио заставил его взять с собою всех людей для спасения Пери и что он имел в виду, говоря, что сумеет отстоять свою семью один.Бунтовщики тоже вспомнили слова дона Антонио о том, что все они в его руках и, стоит ему только сжать кулак, он раздавит их, как комок глины. Окинув помещение блуждающим взглядом, шестеро преступников хотели было уже спасаться бегством, но страх приковал их к месту.Послышался шум голосов, и в дверях появился Айрес Гомес в сопровождении нескольких авентурейро.Лоредано понял, что на этот раз он безвозвратно по-гиб, и приготовился дорого продать свою жизнь. Но неудача подстерегала его и тут: двое из его сообщников вдруг упали на пол, корчась в страшных судорогах, с воплями, взывавшими к сочувствию и состраданию.Вначале никто не мог понять причины этой внезапной и жестокой смерти, но потом вспомнили о яде, и все стало ясно.Люди, которых привел Айрес Гомес, скрутили Лоредано руки и, упав на колени перед доном Антонио, пристыженные и смущенные, стали умолять его простить их преступление.Фидалго, не меняя позы, взирал на все эти события, следовавшие друг за другом с головокружительной быстротой; можно было подумать, что он, подобно богу-громовержцу, спокойно парит над человеческими страстями, бушующими у его ног.— Ваше преступление из тех, простить которые нельзя, — сказал он, — но мы доживаем сейчас свои последние дни, а господь нам велит перед смертью прощать обиды. Встаньте, и приготовимся умереть, как подобает христианам.Авентурейро поднялись с колен и, вытащив Лоредано вон из комнаты, вернулись к себе в галерею, чувствуя, что с души их свалилась большая тяжесть.Теперь, после всех пережитых ужасов, семья смогла наконец хоть немного отдохнуть и прийти в себя. Несмотря на отчаянное положение, в котором они находились, примирение с восставшими принесло им какой-то проблеск надежды.Один дон Антонио де Марис не тешил себя иллюзиями: этим утром он окончательно убедился, что, если айморе и не победят его силой оружия, они возьмут обитателей дома измором. Запасы продовольствия были на исходе, и только успешная вылазка могла спасти семью от голодной смерти, куда более мучительной и жестокой, чем мгновенная смерть от руки врага.Фидалго решил, однако, испробовать все средства, прежде чем признать себя побежденным; он хотел умереть со спокойной совестью, с чувством исполненного долга и удовлетворением от мысли, что сделал все, доступное человеческим силам.Он подозвал к себе Алваро и долгое время о чем-то говорил с ним вполголоса; они совещались, как привести в исполнение новый план, который мог их спасти.В это время авентурейро, собравшись вместе, устроили суд над братом Анджело ди Лука и единогласно приговорили его к смертной казни.После того как приговор был вынесен, они стали обсуждать, какую смерть следует избрать для беглого монаха. Мнения разделились: предлагались разные виды казни, один страшнее другого, но в конце концов было решено, что отступник должен умереть на костре; именно так инквизиция наказывала еретиков.На площадке поставили высокий столб и обложили его дровами и хворостом; потом к этому столбу привязали Лоредано. Тот спокойно вынес все оскорбления и не проронил ни слова.С той минуты, когда его выволокли из кабинета дона Антонио де Мариса, итальянцем овладело глубокое безразличие ко всему. Он понимал, что виноват и что ему не избежать самой суровой кары.Однако, когда его привязывали к столбу, произошло нечто такое, что вдруг вывело этого совершенно уже отупевшего человека из состояния апатии.Один авентурейро, из числа его бывших сообщников, подскочил к Лоредано и, сорвав с него пояс, показал этот пояс своим товарищам. Итальянец, видя, что у него отняли его сокровище, почувствовал боль, вероятно, более жестокую, чем та, какой он ждал от пламени костра; для него не могло быть пытки тяжелее, чем эта.В последние часы единственным его утешением была мысль, что тайна, которой он владел, но уже не мог воспользоваться, умрет вместе с ним, что ни один человек на свете не станет обладателем сокровищ, ускользнувших из его рук.Поэтому, когда авентурейро сорвал с него пояс, итальянец зарычал от бессильной злобы; глаза его налились кровью; он весь скорчился, и веревка, которой он был привязан, врезалась ему в тело.В эту минуту он был отвратителен. На лице его появилось выражение, какое бывает у бешеного зверя; на губах выступила пена, дыхание стало похожим на змеиный свист, оскаленные, как у ягуара, зубы угрожали палачам, творившим над ним расправу.Авентурейро только хохотали над отчаянием монаха, когда у того отняли его драгоценный документ; забавы ради они старались умножить его мучения, заверяя его, что, разгромив племя айморе, сразу же отправятся на розыски серебряных залежей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37