— Авалон де Фаруш, ты — позор нашего клана.
Тогда Авалон оттолкнулась от земли, выпрямилась и бросила ему в лицо то, что зрело в ней все эти три года:
— Я не из вашего клана!
Брови дяди Хэнока взлетели почти до самых волос, рыжая борода встопорщилась.
— Что ты сказала? — страшным голосом вопросил он.
Авалон выпрямилась, и химера в ее голове скорчилась, заметалась, трясясь от ужаса.
«Ярость! — выла она. — Ярость, ярость, ошибка, извинись, отступи…»
«Заткнись!» — беззвучно приказала ей Авалон. Она слишком долго ждала этой минуты, и теперь было слишком поздно извиняться и отступать.
— Я не из вашего клана, — повторила она со всем достоинством, на какое была способна. И подумала, что так же держался бы ее отец, будь он жив.
Дядя Хэнок так побелел, что, казалось, его рыжая борода в лучах солнца занялась огнем.
Химера испустила вопль ужаса, который слышала одна только Авалон, призывая всем видом выразить полнейшую покорность, — но девочка знала, что даже это не усмирило бы сейчас дядю Хэнока.
Он возвышался над ней, своим могучим телом загораживая солнце.
— Ваше предание — чушь! — выкрикнула Авалон, не веря собственной смелости.
За такие слова дядя Хэнок ее уж точно убьет. Он уже вытаращил глаза, сжал увесистые кулаки. Один удар — и ей конец, но это, наверно, будет не так уж и плохо, не так уж больно, а потом она навсегда покинет этот мир, увидит маму, отца, Фрину…
— Чушь! — снова что есть силы крикнула Авалон, готовясь к смерти. — Нет никакого проклятия, нет! Только глупые дети верят в проклятия!
Так говорила Фрина. Это было давно. Тогда у Авалон еще была нянька, был дом, были те, кто ее любил. Тогда все было не так, как сейчас. Тогда она не жила в жалкой лачуге, одна, без друзей, под присмотром ненавистного наставника.
— Девчонка, придержи язык! — вмешался наставник, пытаясь оттереть ее от лэрда, но это лишь больше распалило Авалон.
Словно все эти три года — с того самого дня, когда ее привезли сюда, — Авалон только и ждала этой минуты, ждала, когда окажется в круге грязи лицом к лицу с двумя рассвирепевшими великанами. Ей было непонятно, чего они от нее ждали, чего добивались. Все было перевернуто с ног на голову из-за их веры в эту дурацкую легенду. И Авалон решила бороться.
— Это всего лишь бабкины россказни! — язвительно бросила Авалон, наслаждаясь тем, что может наконец высказать все, что думает. — Этого никогда не было! И я не стану притворяться, что это правда, и никогда, никогда не выйду замуж, ни ради тебя, ни ради кого другого, а в особенности ради какого-то нелепого предания.
Слова, которые она так долго лелеяла в душе, оставляли на губах восхитительный привкус злорадства, и Авалон, сознавая опасность, уже не могла остановиться.
— Я никогда не выйду за твоего сына! Слышишь? Я клянусь, что никогда не стану его женой!
Авалон перевела дыхание и замолчала. Эхо ее слов, ее сокровенных мыслей растаяло в гуще леса. Вокруг царила оглушительная тишина. Безмерная слабость овладела вдруг Авалон — эта яростная вспышка отняла у нее все силы. Она чужая здесь, ей ненавистна эта земля, больше всего на свете она хочет, одного — уехать, навсегда уехать отсюда. Сердце вдруг стиснула такая боль, что даже химера беззвучно застонала.
— Я хочу домой, — тихо, умоляюще проговорила Авалон. — Пожалуйста… отпустите меня домой.
И снова воцарилась долгая тишина, но уже иная — словно птицы, деревья и реки замерли в страхе за Авалон, трепеща перед гневом, который неизбежно вызовут ее слова. Наконец дядя Хэнок прервал молчание, со свистом втянув в себя воздух:
— Вот, значит, какова твоя благодарность!
Он оттолкнул с дороги наставника, и тот покорно посторонился, отошел подальше, оставив Авалон одну перед лицом возмездия.
Лицо Хэнока было белым от гнева.
— И это — после того, как я спас тебе жизнь, привез тебя в мой дом, в мой клан; после того, как я взял тебя под защиту, Авалон де Фаруш, ради памяти твоего отца и ради моего сына! После всего этого ты скулишь и хнычешь, как побитая собачонка, да еще и насмехаешься над тем, что спасло тебе жизнь!
— Проклятий не бывает, — прошептала Авалон.
Ей было так страшно, что она не смела даже вытереть заплаканные глаза. Спутанные волосы упали ей на лицо. Ненадежная завеса, но все же…
— Не бывает?! — взревел Хэнок, шагнув к ней.
Авалон вздрогнула, когда он крепко схватил ее за плечи, но даже не попыталась бежать. Она знала, что это бесполезно — дядя Хэнок повсюду расставил стражу.
— Не бывает?! — прорычал он снова и вздернул Авалон в воздух — легко, словно тряпичную куклу. Ноги ее заболтались в пустоте. — Я тебе, голубушка, покажу, что бывает! Ты у меня узнаешь, что бывает, когда сутки просидишь в кладовой!
Авалон шевельнула губами, но не смогла выдавить из себя ни звука. Впрочем, дядя и не услышал бы, потому что уже тащил ее назад, в дом. Прямиком в эту жуткую кладовую.
Когда он вошел в кухню, кислолицая кухарка поспешно убралась прочь, а Авалон наконец стала вырываться. Хэнок без труда удержал ее и, одной рукой подняв за шиворот, как кутенка, другой распахнул дверь кладовой.
— Вот теперь и подумай, неблагодарная, что бывает, а чего не бывает!
Он швырнул девочку в кладовую, и она ударилась о стену захламленной каморки, сползла на пол, зажимая ладонью рот.
Дядя стоял в дверях, в упор глядя на нее, и губы его снова сжались в тонкую линию.
— Ты будешь женой моего сына. Что бы ты там ни хотела и ни думала — это все не важно, поняла, девчонка?
Он отступил на шаг и взялся рукой за дверь.
— Ты останешься здесь до утра, пока не будешь готова извиниться за то, что оскорбила клан. До тех пор ты отсюда не выйдешь.
Хэнок захлопнул дверь, и Авалон оказалась в кромешной темноте.
Она скорчилась в углу, зажмурилась, все так же зажимая ладонью рот, чтобы не выпустить рвущиеся наружу рыдания.
«Я никогда не буду его женой! Я никогда не буду его женой! Я никогда не буду его женой…»
В глубине ее души всевидящая химера, злосчастное порождение несуществующего проклятия, уткнулась мордой в передние лапы и зарыдала, оплакивая Авалон.
Авалон снился кошмар.
Маркус услыхал, как часто, прерывисто она дышит. Он посмотрел в ее сторону. Руки беспокойно перебирают одеяло.
Он лежал ближе всех к Авалон, а потому, подняв голову, сумел разглядеть ее даже под самодельным навесом, который смастерили для нее из лишнего тартана. Маркус отчетливо видел ее лицо.
Авалон спала, повернув голову набок, и дышала так тяжело и часто, что у Маркуса сжалось сердце. Ужасно было слушать, как она задыхается, сдерживая рыдания, погруженная с головой в призрачные страхи своего сна.
Маркус медленно приподнялся, откинув одеяло, и застыл в нерешительности. Если он разбудит Авалон, вряд ли она станет его за это благодарить. Но как же он сможет заснуть, слыша ее судорожное, полное непролитых слез дыхание?
А потому он так и замер, не сводя глаз с Авалон. В звездной ночи ее лицо казалось странным, неземным, нестерпимо хрупким. Гладкий лоб ее пересекли страдальческие морщины, губы беспомощно приоткрылись — совсем как у обиженного ребенка.
Как же она хороша, его нареченная невеста… и как трудно будет добиться того, чтобы она ответила ему согласием! Быть может, она никогда не согласится стать его женой.
Эта мысль, как ни странно, привела Маркуса в отчаяние. Авалон казалась ему непостижимым существом — сильная, но хрупкая; воин, но женщина. Сказочная фея, бьющаяся в силках своей судьбы. Маркус совершенно не понимал ее. И. все же сейчас, когда Авалон металась в кошмарном сне, Маркус вдруг почувствовал, что они близки, как никогда.
Потому что он хорошо знал, что такое кошмары. Дурной сон минет, развеется, непролитые слезы высохнут, и завтра утром Авалон будет так же горда и упряма. Маркус должен был признать, что ему это даже нравится.
Но гораздо ближе казалась она ему сейчас, погруженная в муки собственного ада. Стало быть, даже леди Авалон, живое воплощение легенды, — обычная женщина, и ее, как всякого человека, преследуют свои демоны.
Маркус дорого бы дал, чтобы спасти ее от этих демонов.
Наконец Авалон обмякла, стихла, лицо ее прояснилось, дыхание снова стало ровным и сонным. Зато Маркус обнаружил, что никак не может заснуть.
Наутро все было так, словно минувшая ночь ничем не отличалась от остальных. Авалон в угрюмом молчании сидела перед Маркусом на спине его жеребца и смотрела, как меняется окружающий их пейзаж. Горы становились все выше, лес густел, и все больше встречалось в нем сосен и елей.
Время от времени Маркус снимал руку с ее талии, чтобы перехватить поводья. И тут же обнимал ее другой рукой — так небрежно, словно занимался этим всю жизнь. Впрочем, Авалон теперь тоже казалось привычным прикосновение его руки.
Скоро, очень скоро они доберутся до замка Са-вер. Авалон не могла сказать точно, как далеко им еще ехать до родового гнезда Кинкардина. Хэнок был настолько осторожен, что ни разу не привозил ее в Савер. Лишь сейчас Авалон поняла, что он знал, наверняка знал, что пикты были подкуплены. Только этим можно было объяснить многие его поступки.
Например, то, почему он так много времени проводил в отдаленной деревушке, где жила Авалон под присмотром нескольких его доверенных людей. Деревушка тоже принадлежала Кинкардинам, но стояла на самой границе их владений, а соседними землями владел союзный клан — стало быть, в случае нападения им было куда бежать.
Хэнок никогда, ни на минуту не забывал об опасности. Он часто уезжал в Савер, ведя обычную жизнь лэрда и скрывая ото всех свои поездки в деревушку. Он ни разу не брал с собой Авалон. Как же она страшилась его частых и всегда неожиданных визитов!
Впрочем, замысел Хэнока сработал как нельзя лучше. Прошло целых шесть лет, прежде чем слухи о том, что Авалон жива, просочились в Англию. Еще год англичане потратили на то, чтобы отобрать ее у Хэнока. До тех пор все считали, что Авалон была убита, погибла вместе с отцом и другими обитателями замка Трэли. Тела ее так и не нашли. Решили, что оно сгорело дотла во время пожара. Сама Авалон узнала обо всем этом, только когда вернулась в Англию.
Она всегда искренне считала, будто всем известно, что она живет в захудалой горной деревушке, — и всех это устраивает. Именно это внушил ей Хэнок. Между тем одни лишь Кинкардины знали, что дочь Жоффрея де Фаруш жива.
Как же разъярился Хэнок, когда англичане потребовали ее возвращения! Он и не думал отпускать Авалон, покуда она не станет женой его сына и окажется навеки привязанной к клану Кинкардинов.
— Твой отец, должно быть, вне себя от радости, что ты вернулся домой, — вслух сказала Авалон, нарушив лесную тишину. И подумала: «Каково-то будет снова встретиться с Хэноком?»
— Понятия не имею, — помолчав, отозвался Маркус. — Он умер почти год назад.
— Почти год?! — Авалон никто об этом не сказал. Никто! Просто невероятно!
— Ну да. — Маркус помолчал, давая ей время свыкнуться с этой мыслью, и добавил: — Мне сказали, что его последние слова были о тебе.
С губ Авалон сорвался едкий смешок.
— Полагаю, что-то вроде: «Не забудь похитить свою невесту».
— Что-то вроде того, — согласился Маркус.
На самом деле Хэнок не говорил ничего подобного. Судя по тому, что рассказали Маркусу, отец заболел неожиданно и скончался так быстро, что к нему даже не успели позвать лекаря. Один из старых дружков Хэнока отправил Маркусу письмо с сообщением о смерти отца, требуя, чтобы он немедля вернулся из Святой Земли и возглавил клан.
И когда Маркус вернулся, тот же старик за кружкой виски рассказал ему остальное. Перед смертью Хэнок говорил о леди Авалон — говорил так, словно она была рядом; называл ее своей славной девочкой и твердил, что у нее, дескать, все будет хорошо — ведь она научилась всему, что должна была знать. Хэнок не сказал впрямую, что стыдится того, как с ней обращался, но рассказчик считал, что в глубине души старый лэрд раскаивался в своей жестокости.
— Мне кажется, он очень любил тебя, — вслух сказал Маркус и почувствовал, как она словно окаменела.
— Странный способ выражать свою любовь, — с горькой ненавистью проговорила она. — Бить, унижать, насмехаться над всем, что тебе дорого.
Если Хэнок и не раскаялся в своей жестокости, то Маркус сейчас терзался раскаянием за двоих. Ему казалось немыслимым, чтобы у кого-то поднялась рука ударить эту чудесную девушку, хотя теперь Маркус знал, что она вполне способна ответить на удар. Он холодел, представляя себе Авалон избитой, и одновременно кипел от бессильного гнева. Сейчас поздно было проклинать Хэнока. Да и при жизни старик расхохотался бы ему в лицо. Отец всегда казался Маркусу великаном, который целиком выкован из стали, — ни капли нежности или ласки. Мальчишкой Маркус боялся отца до судорог. Став мужчиной, он постарался о нем позабыть. Вот только этой бедной девочке не было дано такого выбора.
Маркус вспомнил, как он в первый раз увидел Авалон. Ему было тогда двенадцать, а ей — всего два. Двухлетняя кроха с ангельским личиком, копной серебристых волос и радостной улыбкой. Отец привез Маркуса в Трэли, чтобы посмотреть на будущую невесту сына. Хэнок желал сам увидеть, вправду ли внешность Авалон совпадает с семейным преданием. Чужим рассказам он не доверял.
Что ж, как видно, маленькая Авалон не обманула его ожиданий. В тот же вечер обручение, осторожно обговоренное между Жоффреем и Хэноком, старинными союзниками и родичами, было скреплено торжественной обоюдной клятвой и омыто изрядным количеством хмельного.
Малышку Авалон усадили на колени к Маркусу. Неуклюжий подросток не знал, что ему делать с этим лепечущим вертлявым существом. Немного подержав Авалон, мальчик с огромным облегчением передал ее няньке, и веселый пир продолжился с новой силой.
Вот и все, что помнил Маркус об Авалон, своей нареченной невесте. Самая обыкновенная малышка, хотя и славная.
— Он сбивал меня с ног и кричал, ругался до тех пор, пока я не вставала, — тихо рассказывала теперь взрослая Авалон. Маркусу пришлось наклониться, что бы расслышать ее. Девушка опустила голову, упорно глядя на свои руки, сцепленные на коленях. — Он гонял меня до тех пор, пока у меня вовсе не оставалось сил, а тогда говорил, что я позор своего клана.
— Занятно, — пробормотал Маркус. — Мне он говорил то же самое.
— Он был чудовищем, — сказала Авалон.
Этого Маркус отрицать не мог. День, когда ему исполнилось тринадцать, был самым счастливым днем в его жизни, потому что его, будущего оруженосца, отослали в поместье сэра Трюгве. Так Маркус избавился от тягостной опеки отца, но его место заняла Авалон, совсем юная и неискушенная в общении с чудовищем по имени Хэнок Кинкардин.
Пребывая вместе с сэром Трюгве в крестовом походе, Маркус понятия не имел о том, что произошло в Трэли. В письме из дома было одно лишь краткое упоминание об Авалон, да и то имя ее не было названо. Отец, по своему обыкновению, скрытно сообщил, что лорд, дескать, погиб во время набега, однако девочка спаслась и укрыта в надежном месте. Со временем Маркус позабыл даже об этом. У него было довольно других забот и в Иерусалиме, и позднее, в Дамаске.
За все эти годы он получил из Шотландии только пять писем. Пятое было кратким сообщением о смерти отца. Это был второй счастливейший день в жизни Маркуса. Теперь он знал, что наконец-то может вернуться домой.
— Я не выйду за тебя замуж, — вдруг оборвав его мысли, резко заявила Авалон. — Я не хочу обманывать тебя. Можешь бить меня или морить голодом — все равно этому не бывать.
— Я не собираюсь бить тебя! — ужаснувшись, выпалил Маркус.
Авалон промолчала, и в этом молчании явственно читалось сомнение.
— И морить тебя голодом я тоже не стану. Я ни когда не смог бы так обращаться с женщиной!
И снова она промолчала.
— Никогда! — с силой повторил Маркус. — Никогда!
И, поддавшись искушению, осторожно коснулся ладонью ее щеки. Кожа у нее была гладкая, нежная, как у ребенка. Авалон не шелохнулась. Маркус никак не мог понять, что она чувствует. Сам он задыхался от изумления и бесконечной нежности, втайне удивляясь себе. Самым главным для него сейчас было убедить Авалон в том, что он, Маркус, совсем не похож на отца. Но это искреннее желание все тесней сплеталось с вожделением, которое вновь подымалось в нем темной жаркой волной.
— Никогда, — выдохнул он едва слышно, касаясь губами ее волос.
Ему страстно хотелось осыпать поцелуями ее стройную непокорную шею, обнять Авалон не как пленницу, но как желанную женщину, снова ощутить на губах сладкий привкус ее вишневых губ…
Эти мысли ураганом пронеслись в голове Маркуса. Он увидел, как губы Авалон едва заметно приоткрылись. Показалось ему или нет, что ее сердце забилось чаще? Ни о чем уже не думая, Маркус провел пальцем по ее нежным приоткрытым губам. Авалон закрыла глаза, и ее длинные черные ресницы полукружьями легли на бледные щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28