«
Маркус всем сердцем надеялся, что это неправда. Просто в ней говорила боль. Сам он испытывал к Авалон совсем другие чувства. Восхищение. Уважение. Желание.
Да, именно желание подтолкнуло его отвергнуть ее щедрый дар. Маркус мог сколько угодно твердить себе, что его направлял исключительно здравый смысл, что он заботился лишь о благе клана. Каково было бы его сородичам лишиться невесты, которую они ждали целое столетие? Но дело было совсем не в этом. Маркус отверг предложение Авалон, потому что он был не в силах ее отпустить. Слишком сильно, неудержимо влекло его к этой женщине, он не мог дать волю своей страсти прежде, чем Авалон станет его женой. На это, по крайней мере, его выдержки хватало.
К чертям легенду! Ему, Маркусу Кинкардину, нужна леди Авалон. Не предсказанная преданием невеста, а настоящая женщина. И он завоюет ее — или умрет.
— Чую, надвигается буря, — заметил Бальтазар, глядя на окрестные горы.
— Ты что, спятил? — отозвался проходивший мимо Рональд. — Глянь-ка, парень, небо-то чистое!
— Не та это буря, друг мой, — ответил Бальтазар, многозначительно глянув на Маркуса. Тот согласно кивнул и пошел прочь.
Он шел туда, где по его приказу поместили Авалон, поздоровался с часовым, неотлучно стоявшим у двери.
— Там слишком уж тихо, — заметил часовой, указывая на дверь. — Спит, наверно.
— Наверно, — согласился Маркус и, сняв с кольца на поясе бронзовый ключ, отпер дверь.
Авалон сидела, поджав ноги, на полу перед жарко горящим очагом, сидела прямо и неподвижно, положив руки на колени. Взгляд ее был неотрывно устремлен в огонь. Когда вошел Маркус, она даже не шелохнулась.
Он бесшумно прикрыл за собой дверь и остался стоять у порога. Маркус и сам не знал, зачем пришел сюда. У него было бессчетно других, неотложных и важных дел; слишком долго он был в отъезде и до сих пор еще как следует не втянулся в обыденную жизнь клана. А ведь надо подумать и о свадьбе. Надо уже сейчас решить, когда назначить венчание, позаботившись о том, чтобы Авалон уже не отвергла его перед всем кланом…
Маркус поймал себя на том, что прислушивается к ее дыханию — ровному, размеренному, почти сонному. На ней опять был тартан, волосы заплетены в тугую косу, которая спускалась по спине до самого пола. Больная рука все так же покоилась в ярко-оранжевой повязке.
— Миледи, — сказал Маркус в оглушительной тишине, — попроси у меня что-нибудь другое.
— Другое? — эхом отозвалась Авалон. Голос у нее был тихий, отрешенный, непонимающий.
— Я постараюсь исполнить твою просьбу. — Маркус подошел к очагу, неловко постоял, затем сдался и сел на восточный манер. Так ему было и привычнее, и удобней. Авалон искоса глянула на него — и опустила голову.
— Я не знаю, чего просить, — сказала она.
Маркус тоже не знал, что ей можно предложить.
— Драгоценный камень, — сказал он. — Жемчуг. Любимую служанку, если хочешь, ее доставят сюда.
Авалон рассмеялась — тихо, сдавленно, словно громкий смех причинил бы ей боль.
— Мне не нужны ни жемчуг, ни драгоценности. И любимой служанки у меня нет.
— А кто та девушка, что была с тобой в трактире? Той ночью, в Трэли?
Авалон крепко сплела перед собой пальцы и невозмутимо взглянула на Маркуса.
— Этой девушке, милорд, нечего делать здесь. Ей и там хорошо.
— Она назвала тебя Розалиндой. — Маркус улыбнулся этому воспоминанию. — Это имя совершенно тебе не подходит.
— Она испугалась. Я ее не виню. Она и так ради меня подверглась немалой опасности.
— Какой опасности?
Авалон крепко сжала губы. Она явно что-то хотела ему сказать, но потом передумала.
— Она отвела меня к женщине, которая когда-то ухаживала за моей подругой.
— И в чем же тут опасность?
— Неужели не понятно, милорд? — притворно удивилась Авалон. — Нам было опасно даже на минуту покинуть замок. Узнай об этом мой кузен, он был бы вне себя от гнева. У него были на мой счет другие планы, как тебе известно.
— О да, это мне известно. — Маркус не сводил глаз с ее лица. Он должен, должен задать Авалон вопрос, который так долго мучит его! — Скажи мне, Авалон. Неужели ты по собственной воле и без принуждения стала бы женой Уорнера де Фаруш?
И снова с ее губ сорвался сдавленный смешок.
— Уверяю тебя, милорд, до этого бы никогда не дошло.
— А если бы все же дошло?
— Нет, конечно же, нет! — фыркнула Авалон, и Маркус почуял, что она говорит искренне. — Уорнер де Фаруш! Надутый болван, игрушка в руках своего хитроумного братца. До того вечера в Трэли я его вообще никогда не видела.
Маркус едва сдержался, чтобы не рассмеяться от облегчения. Он и сам не знал, чему так радуется. Стало быть, Авалон ничего не знала о планах Брайса! Стало быть, она вовсе не любит Уорнера!
— Я никогда не выйду замуж, — прибавила Авалон совершенно обыденным тоном, словно сообщала, что колесо круглое, а вода мокрая.
— Это вряд ли, — отозвался Маркус. — Больше тысячи моих сородичей и родовое предание считают совсем иначе.
Авалон бросила на него насмешливый взгляд.
— Уж и не знаю, милорд, как ты этого добьешься. Нельзя обвенчаться с невестой против ее желания.
Маркус вдруг приподнялся, упершись ладонями в пол, стремительно подался к ней. Авалон отшатнулась, широко раскрыв глаза.
— А я думаю, — проговорил он мягко, — что ты этого желаешь.
Лицо Авалон залил жаркий предательский румянец.
— Нет!
— Да. — Маркус нарочито пристальным взглядом впился в ее полные вишневые губы. — Я это знаю, Авалон. Я знаю, что ты чувствовала сегодня утром, когда я целовал тебя. И я знаю, — он придвинулся ближе, — чего ты хочешь. Потому что и я хочу того же.
Авалон задышала прерывисто и часто, глаза ее в свете солнца мерцали, словно аметисты. Маркус наклонился ниже, губами почти касаясь ее рта.
— Это неизбежно, — прошептал он.
Авалон, не вставая, отодвинулась подальше.
— Это не имеет ничего общего с браком, — пробормотала она.
Маркус выразительно вскинул брови.
— Это просто помрачение ума, — торопливо прибавила Авалон. — И ничего больше. Во всяком случае, не основа для брака.
— Вот как! — Маркус легко, одним движением поднялся на ноги и отошел к столику. — Я не стану спорить с тобой, миледи. Предположим просто, что ты права. То, что происходит между нами, — не основа для брака.
Авалон не шелохнулась, настороженно следя за каждым его движением.
— Однако же я полагаю, что даже ты согласишься: основой для брака может быть соглашение, которое заключили наши отцы.
Авалон отвела взгляд.
— Обручение, — сказал Маркус, опираясь о столик. — Законное обручение, признанное двумя королями.
На это Авалон ничего не могла ответить. Можно было крикнуть, что ей наплевать на все соглашения, но Маркус и так это знал.
— Так что, леди Авалон, мне вовсе не нужно твое согласие. Твоя судьба давным-давно предрешена. Наш с тобой брак одобрен и благословлен королевской волей. Уверен, я без труда отыщу церковника, который с радостью обвенчает нас, как бы ты ни возражала.
Кровь отхлынула от лица Авалон.
— Ты не посмеешь!
— Отчего бы и нет? — Маркус небрежно пожал плечами. — Если ты не будешь вести себя разумно, у меня просто не останется выбора. Ты сама, и никто более, загнала себя в тупик. Лучше не упрямься, Авалон.
Маркус блефовал. У него не было ни малейшего желания силой принуждать Авалон к браку. На самом деле он был уверен, что ее невозможно принудить. Нет, для заключения брака ему нужно согласие Авалон. Кроме того, когда Уорнер де Фаруш предъявит свои права на нее, а Маркус был уверен, что это произойдет, его собственные права станут только прочнее, если Авалон будет на его стороне.
— Что ж, миледи, обдумай мои слова. А теперь тебе нужно отдохнуть. Надеюсь, тебе скоро полегчает.
Маркус оттолкнулся от столика и, подойдя к двери, дважды постучал, давая знак часовому, чтобы отпер дверь. Перед тем как уйти, он поклонился Авалон. Она не шелохнулась, даже не повернула головы, но Маркус и так знал, что в ее глазах пылает гневный огонь.
— Жаль, что конь тебя не прикончил, — услышал он ее голос перед тем, как захлопнуть дверь.
Маркус шел сюда, чтобы сделать Авалон приятное, а уходит, оставив ее в гневе. Он покачал головой, поражаясь собственной несдержанности. Бальтазар был прав — надвигается буря.
6.
Еще два дня Авалон не выходила из своей комнаты. При этом она вовсе не мучилась от скуки, потому что у нее побывало множество посетителей.
Само собой, ее часто навещали нянюшки — так называла про себя Авалон шестерых приставленных к ней служанок со всей их заботливостью, охами и вздохами. Кроме них, постоянно приходили гости, и мужчины, и женщины. Одни из них выдумывали для своего визита какой-то пустячный предлог, другие обходились и без этого. Всем им хотелось посмотреть на Авалон, будто она была заморской диковинкой.
Никого из этих людей Авалон в глаза не видела, когда много лет назад жила в отдаленной деревушке на землях Кинкардинов. Впрочем, к ней тогда допускали очень немногих. Зато все эти люди, похоже, хорошо знали ее, и каждый на свой лад старался высказать ей, как он рад ее возвращению.
Теган, главная кухарка, явилась узнать, что пожелает невеста получить на завтрак, обед и ужин.
Хью, Шон, Натан и Давид — солдаты из личной гвардии Маркуса — долго переминались с ноги на ногу, прежде чем осмелились спросить, каким это хитрым приемом Авалон тогда, в бурю, ускользнула от силача Таррота. Потом они еще час упражнялись, раз за разом повторяя под присмотром Авалон сочетание нехитрых движений, покуда не выучили прием назубок.
Сам Таррот явился задать этот же вопрос в гордом одиночестве. Он долго, хмурясь, повторял движения Авалон, пока она не сжалилась и не показала ему, как можно отразить этот прием.
Илки, экономка Савера, и три ее дочери — они выстроились в ряд и таращились на Авалон совершенно одинаковыми глазами — пришли убедиться, что у нее на кровати достаточно мягких шкур, что пол хорошо выметен и черное платье больше ей не жмет.
Люди шли и шли и все как один обращались с, Авалон так, словно она была главой клана, а не раненой пленницей их лэрда. Всех их объединяло одно могучее, всепоглощающее чувство — восторг. Восторгом трепетали их голоса, когда они обращались к Авалон, и эхо этого восторга долго еще переливалось в комнате после их ухода. Даже Таррот кланялся ей с почтением, ничуть не затаив зла на женщину, которая с такой легкостью нанесла ему поражение. Напротив — он был даже горд, что именно его Авалон избрала для того, дабы проявить свое искусство рукопашной.
Все эти люди твердо верили в предание рода Кенкардин.
Постепенно женщины клана стали более предприимчивы. Они усаживались рядом с Авалон и спрашивали ее о самых разных вещах: почему муж сделал то-то и то-то, как наказать ребенка за такую-то провинность… Как думает миледи, свиньи в этом году еще будут спариваться? Есть там одна матка, так у нее просто глазки горят…
Чей-то муж еще до сбора урожая потянул спину и не смог выполнить свою часть работы. Не даст ли миледи семье несчастного лишнюю меру овса?
Половина зерна с северных полей оказалась испорчена какой-то черной плесенью. Не думает ли миледи, что это дело рук дьявола? Не сможет ли она вылечить больное зерно или, может быть, подарит им новое?
Рыбы в этом году наловили совсем мало. Не привезет ли миледи из Англии своих овец, чтобы клан мог пережить зиму?
Авалон ужасалась и злилась одновременно. Что им всем отвечать? Она пыталась объяснить, что не может, не вправе ответить на такие вопросы, но от нее, похоже, и ждали уклончивого отказа. А потому просители смиренно ждали, когда Авалон успокоится, и начинали все сначала, надеясь на этот раз услышать другой ответ.
Авалон хотелось и смеяться, и плакать. Что бы она ни делала, ей никак не удавалось поколебать в их глазах непогрешимый образ невесты из древней легенды, заставить этих славных людей увидеть в ней обыкновенную женщину.
«Я же не икона, — с отчаяньем думала Авалон, — не королева, не живое воплощение их треклятой легенды!» Она внутренне холодела, думая о том, чего ждут от нее все эти люди. На самом деле Авалон могла дать им только одно — все свое состояние, но Маркус отказался даже от этого.
Однажды пришел Бальтазар. В тесной комнатке как раз собралось десятка два женщин, и все они чинно сидели вокруг кровати, которую Авалон передвинула поближе к окну. У них было даже строго размечено, кто за кем сидит — от самой значительной персоны до мелких сошек. С Авалон, которая сидела на кровати, разговаривали по очереди, почти молитвенно сложив перед собой руки.
Когда мавр появился на пороге комнаты, все женщины разом обернулись к нему, переглянулись — и, подхватив юбки, проворно удалились.
— Я смотрю, они тебя полюбили, — заметил Бальтазар, отвесив девушке изысканный поклон.
— Не меня, — ответила Авалон, встав с кровати, — а легенду. Ко мне это не имеет почти никакого отношения.
За спиной Бальтазара возник рослый широкоплечий силуэт. Авалон знала, кто это, еще до того, как он вошел в комнату, догадалась по сладкой дрожи, которая мгновенно пробежала по ее телу.
— Она уже достаточно окрепла, чтобы выйти наружу? — спросил Маркус у Бальтазара.
Мавр вопросительно глянул на Авалон.
— Что скажешь? — серьезно спросил он.
Авалон не знала, что сказать. Ей так отчаянно хотелось вырваться на волю из этой тесной клетушки, что слезы подступали к глазам; но вдруг, если она проявит чересчур бурную радость, ее и вовсе никогда не выпустят? И Авалон лишь жалобно глядела на мавра, не в силах выдавить ни слова.
Маркус подошел к ней, заглянул в лицо. Его глаза вдруг напомнили Авалон глаза посаженного в клетку волка — такие же яркие, блестящие, неукротимые.
— Идем, — сказал он просто и протянул ей руку.
И Авалон приняла ее, потому что готова была на все, лишь бы вырваться из своей темницы. Ей все чаще казалось, что стены комнаты оживают и надвигаются на нее, а к горлу тянутся костлявые пальцы удушья.
Они прошли по длинному коридору и вышли в главный зал Савера, огромный, продутый сквозняками, с мощным арочным сводом, который покоился на черно-серых колоннах. В четырех громадных очагах трещал и ярился огонь, у стен стояли столы и скамьи из темного гладкого дерева, повсюду были развешаны гобелены и гербы.
На полу у парадного входа рассыпались осенние листья. Зябкий ветерок дул в распахнутую дверь, играл упавшими на лоб Авалон серебристыми прядями.
Маркус, шедший рядом с ней, вдруг остановился, замер, что-то вспоминая, затем твердым шагом двинулся дальше.
Люди, едва завидев их, вскакивали, бросали свои дела и пялились на лэрда и его нареченную. Почти на всех лицах сияли широкие улыбки, а кое-кто из женщин даже смахивал слезу.
Мысли их ужаснули Авалон. Было просто невероятно, какую дерзкую надежду разжигало в их сердцах одно лишь ее появление.
«Наша невеста», — хором твердили они, и Авалон лишь сейчас открылась жестокая истина. Она, Авалон де Фаруш, для этих людей — все. В их глазах она — половинка волшебного талисмана, который спасет их клан от нищеты и прозябания; а вторая половинка этого талисмана — молодой лэрд, который наконец-то вернулся домой. Помимо воли Авалон начала понимать, каково приходится Маркусу и почему он рискнул похитить ее.
Небо над внутренним двором замка было того особенного оттенка, который появляется только в краткий бесценный промежуток между летом и зимой, ярко-синее, чистое, бесконечное, лишь кое-где тронутое белоснежными штрихами облаков. Холодный бодрящий воздух пахнул сухими листьями, дымом и вчерашним дождем.
Осень улыбалась Авалон, словно старому другу, который слишком долго был в отъезде. До чего же знакомо было ей это ощущение! Словно она и вправду вернулась… домой.
«Какие глупости, — одернула себя Авалон. — Эта осень как две капли воды похожа на те, что ты провела в горах Шотландии, — вот и все». Осень везде одинакова — что в замке Савер, что в глухой горной деревушке.
Вначале она старалась едва касаться руки Маркуса, но потом оказалось, что куда легче опереться на его надежную сильную руку и дать отдых не вполне окрепшему телу. В конце концов, что она потеряет, сделав небольшую уступку?
Земли Савера были окружены глухими лесами, к полям и пастбищам, расчищенным от камней и деревьев, подступала вплотную непролазная чащоба. В жесткой горной траве белели обломки кварца.
Маркус вел Авалон вниз по хорошо утоптанной тропе. По пути к ним присоединялись все новые спутники. Маг держался от них на почтительном расстоянии, зато за ним по пятам брела уже целая толпа, по большей части ребятишки.
«Он наверняка слышит эти шепотки», — думала Авалон, лишь единожды позволив себе украдкой глянуть на Маркуса. В толпе, бредущей сзади, вновь и вновь повторяли их имена. Маркус, однако, шел так же ровно и споро, и лицо его оставалось бесстрастно. Наверняка он взял Авалон с собой ради некой тайной цели. Не может быть, чтобы это была лишь прогулка для обоюдного удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Маркус всем сердцем надеялся, что это неправда. Просто в ней говорила боль. Сам он испытывал к Авалон совсем другие чувства. Восхищение. Уважение. Желание.
Да, именно желание подтолкнуло его отвергнуть ее щедрый дар. Маркус мог сколько угодно твердить себе, что его направлял исключительно здравый смысл, что он заботился лишь о благе клана. Каково было бы его сородичам лишиться невесты, которую они ждали целое столетие? Но дело было совсем не в этом. Маркус отверг предложение Авалон, потому что он был не в силах ее отпустить. Слишком сильно, неудержимо влекло его к этой женщине, он не мог дать волю своей страсти прежде, чем Авалон станет его женой. На это, по крайней мере, его выдержки хватало.
К чертям легенду! Ему, Маркусу Кинкардину, нужна леди Авалон. Не предсказанная преданием невеста, а настоящая женщина. И он завоюет ее — или умрет.
— Чую, надвигается буря, — заметил Бальтазар, глядя на окрестные горы.
— Ты что, спятил? — отозвался проходивший мимо Рональд. — Глянь-ка, парень, небо-то чистое!
— Не та это буря, друг мой, — ответил Бальтазар, многозначительно глянув на Маркуса. Тот согласно кивнул и пошел прочь.
Он шел туда, где по его приказу поместили Авалон, поздоровался с часовым, неотлучно стоявшим у двери.
— Там слишком уж тихо, — заметил часовой, указывая на дверь. — Спит, наверно.
— Наверно, — согласился Маркус и, сняв с кольца на поясе бронзовый ключ, отпер дверь.
Авалон сидела, поджав ноги, на полу перед жарко горящим очагом, сидела прямо и неподвижно, положив руки на колени. Взгляд ее был неотрывно устремлен в огонь. Когда вошел Маркус, она даже не шелохнулась.
Он бесшумно прикрыл за собой дверь и остался стоять у порога. Маркус и сам не знал, зачем пришел сюда. У него было бессчетно других, неотложных и важных дел; слишком долго он был в отъезде и до сих пор еще как следует не втянулся в обыденную жизнь клана. А ведь надо подумать и о свадьбе. Надо уже сейчас решить, когда назначить венчание, позаботившись о том, чтобы Авалон уже не отвергла его перед всем кланом…
Маркус поймал себя на том, что прислушивается к ее дыханию — ровному, размеренному, почти сонному. На ней опять был тартан, волосы заплетены в тугую косу, которая спускалась по спине до самого пола. Больная рука все так же покоилась в ярко-оранжевой повязке.
— Миледи, — сказал Маркус в оглушительной тишине, — попроси у меня что-нибудь другое.
— Другое? — эхом отозвалась Авалон. Голос у нее был тихий, отрешенный, непонимающий.
— Я постараюсь исполнить твою просьбу. — Маркус подошел к очагу, неловко постоял, затем сдался и сел на восточный манер. Так ему было и привычнее, и удобней. Авалон искоса глянула на него — и опустила голову.
— Я не знаю, чего просить, — сказала она.
Маркус тоже не знал, что ей можно предложить.
— Драгоценный камень, — сказал он. — Жемчуг. Любимую служанку, если хочешь, ее доставят сюда.
Авалон рассмеялась — тихо, сдавленно, словно громкий смех причинил бы ей боль.
— Мне не нужны ни жемчуг, ни драгоценности. И любимой служанки у меня нет.
— А кто та девушка, что была с тобой в трактире? Той ночью, в Трэли?
Авалон крепко сплела перед собой пальцы и невозмутимо взглянула на Маркуса.
— Этой девушке, милорд, нечего делать здесь. Ей и там хорошо.
— Она назвала тебя Розалиндой. — Маркус улыбнулся этому воспоминанию. — Это имя совершенно тебе не подходит.
— Она испугалась. Я ее не виню. Она и так ради меня подверглась немалой опасности.
— Какой опасности?
Авалон крепко сжала губы. Она явно что-то хотела ему сказать, но потом передумала.
— Она отвела меня к женщине, которая когда-то ухаживала за моей подругой.
— И в чем же тут опасность?
— Неужели не понятно, милорд? — притворно удивилась Авалон. — Нам было опасно даже на минуту покинуть замок. Узнай об этом мой кузен, он был бы вне себя от гнева. У него были на мой счет другие планы, как тебе известно.
— О да, это мне известно. — Маркус не сводил глаз с ее лица. Он должен, должен задать Авалон вопрос, который так долго мучит его! — Скажи мне, Авалон. Неужели ты по собственной воле и без принуждения стала бы женой Уорнера де Фаруш?
И снова с ее губ сорвался сдавленный смешок.
— Уверяю тебя, милорд, до этого бы никогда не дошло.
— А если бы все же дошло?
— Нет, конечно же, нет! — фыркнула Авалон, и Маркус почуял, что она говорит искренне. — Уорнер де Фаруш! Надутый болван, игрушка в руках своего хитроумного братца. До того вечера в Трэли я его вообще никогда не видела.
Маркус едва сдержался, чтобы не рассмеяться от облегчения. Он и сам не знал, чему так радуется. Стало быть, Авалон ничего не знала о планах Брайса! Стало быть, она вовсе не любит Уорнера!
— Я никогда не выйду замуж, — прибавила Авалон совершенно обыденным тоном, словно сообщала, что колесо круглое, а вода мокрая.
— Это вряд ли, — отозвался Маркус. — Больше тысячи моих сородичей и родовое предание считают совсем иначе.
Авалон бросила на него насмешливый взгляд.
— Уж и не знаю, милорд, как ты этого добьешься. Нельзя обвенчаться с невестой против ее желания.
Маркус вдруг приподнялся, упершись ладонями в пол, стремительно подался к ней. Авалон отшатнулась, широко раскрыв глаза.
— А я думаю, — проговорил он мягко, — что ты этого желаешь.
Лицо Авалон залил жаркий предательский румянец.
— Нет!
— Да. — Маркус нарочито пристальным взглядом впился в ее полные вишневые губы. — Я это знаю, Авалон. Я знаю, что ты чувствовала сегодня утром, когда я целовал тебя. И я знаю, — он придвинулся ближе, — чего ты хочешь. Потому что и я хочу того же.
Авалон задышала прерывисто и часто, глаза ее в свете солнца мерцали, словно аметисты. Маркус наклонился ниже, губами почти касаясь ее рта.
— Это неизбежно, — прошептал он.
Авалон, не вставая, отодвинулась подальше.
— Это не имеет ничего общего с браком, — пробормотала она.
Маркус выразительно вскинул брови.
— Это просто помрачение ума, — торопливо прибавила Авалон. — И ничего больше. Во всяком случае, не основа для брака.
— Вот как! — Маркус легко, одним движением поднялся на ноги и отошел к столику. — Я не стану спорить с тобой, миледи. Предположим просто, что ты права. То, что происходит между нами, — не основа для брака.
Авалон не шелохнулась, настороженно следя за каждым его движением.
— Однако же я полагаю, что даже ты согласишься: основой для брака может быть соглашение, которое заключили наши отцы.
Авалон отвела взгляд.
— Обручение, — сказал Маркус, опираясь о столик. — Законное обручение, признанное двумя королями.
На это Авалон ничего не могла ответить. Можно было крикнуть, что ей наплевать на все соглашения, но Маркус и так это знал.
— Так что, леди Авалон, мне вовсе не нужно твое согласие. Твоя судьба давным-давно предрешена. Наш с тобой брак одобрен и благословлен королевской волей. Уверен, я без труда отыщу церковника, который с радостью обвенчает нас, как бы ты ни возражала.
Кровь отхлынула от лица Авалон.
— Ты не посмеешь!
— Отчего бы и нет? — Маркус небрежно пожал плечами. — Если ты не будешь вести себя разумно, у меня просто не останется выбора. Ты сама, и никто более, загнала себя в тупик. Лучше не упрямься, Авалон.
Маркус блефовал. У него не было ни малейшего желания силой принуждать Авалон к браку. На самом деле он был уверен, что ее невозможно принудить. Нет, для заключения брака ему нужно согласие Авалон. Кроме того, когда Уорнер де Фаруш предъявит свои права на нее, а Маркус был уверен, что это произойдет, его собственные права станут только прочнее, если Авалон будет на его стороне.
— Что ж, миледи, обдумай мои слова. А теперь тебе нужно отдохнуть. Надеюсь, тебе скоро полегчает.
Маркус оттолкнулся от столика и, подойдя к двери, дважды постучал, давая знак часовому, чтобы отпер дверь. Перед тем как уйти, он поклонился Авалон. Она не шелохнулась, даже не повернула головы, но Маркус и так знал, что в ее глазах пылает гневный огонь.
— Жаль, что конь тебя не прикончил, — услышал он ее голос перед тем, как захлопнуть дверь.
Маркус шел сюда, чтобы сделать Авалон приятное, а уходит, оставив ее в гневе. Он покачал головой, поражаясь собственной несдержанности. Бальтазар был прав — надвигается буря.
6.
Еще два дня Авалон не выходила из своей комнаты. При этом она вовсе не мучилась от скуки, потому что у нее побывало множество посетителей.
Само собой, ее часто навещали нянюшки — так называла про себя Авалон шестерых приставленных к ней служанок со всей их заботливостью, охами и вздохами. Кроме них, постоянно приходили гости, и мужчины, и женщины. Одни из них выдумывали для своего визита какой-то пустячный предлог, другие обходились и без этого. Всем им хотелось посмотреть на Авалон, будто она была заморской диковинкой.
Никого из этих людей Авалон в глаза не видела, когда много лет назад жила в отдаленной деревушке на землях Кинкардинов. Впрочем, к ней тогда допускали очень немногих. Зато все эти люди, похоже, хорошо знали ее, и каждый на свой лад старался высказать ей, как он рад ее возвращению.
Теган, главная кухарка, явилась узнать, что пожелает невеста получить на завтрак, обед и ужин.
Хью, Шон, Натан и Давид — солдаты из личной гвардии Маркуса — долго переминались с ноги на ногу, прежде чем осмелились спросить, каким это хитрым приемом Авалон тогда, в бурю, ускользнула от силача Таррота. Потом они еще час упражнялись, раз за разом повторяя под присмотром Авалон сочетание нехитрых движений, покуда не выучили прием назубок.
Сам Таррот явился задать этот же вопрос в гордом одиночестве. Он долго, хмурясь, повторял движения Авалон, пока она не сжалилась и не показала ему, как можно отразить этот прием.
Илки, экономка Савера, и три ее дочери — они выстроились в ряд и таращились на Авалон совершенно одинаковыми глазами — пришли убедиться, что у нее на кровати достаточно мягких шкур, что пол хорошо выметен и черное платье больше ей не жмет.
Люди шли и шли и все как один обращались с, Авалон так, словно она была главой клана, а не раненой пленницей их лэрда. Всех их объединяло одно могучее, всепоглощающее чувство — восторг. Восторгом трепетали их голоса, когда они обращались к Авалон, и эхо этого восторга долго еще переливалось в комнате после их ухода. Даже Таррот кланялся ей с почтением, ничуть не затаив зла на женщину, которая с такой легкостью нанесла ему поражение. Напротив — он был даже горд, что именно его Авалон избрала для того, дабы проявить свое искусство рукопашной.
Все эти люди твердо верили в предание рода Кенкардин.
Постепенно женщины клана стали более предприимчивы. Они усаживались рядом с Авалон и спрашивали ее о самых разных вещах: почему муж сделал то-то и то-то, как наказать ребенка за такую-то провинность… Как думает миледи, свиньи в этом году еще будут спариваться? Есть там одна матка, так у нее просто глазки горят…
Чей-то муж еще до сбора урожая потянул спину и не смог выполнить свою часть работы. Не даст ли миледи семье несчастного лишнюю меру овса?
Половина зерна с северных полей оказалась испорчена какой-то черной плесенью. Не думает ли миледи, что это дело рук дьявола? Не сможет ли она вылечить больное зерно или, может быть, подарит им новое?
Рыбы в этом году наловили совсем мало. Не привезет ли миледи из Англии своих овец, чтобы клан мог пережить зиму?
Авалон ужасалась и злилась одновременно. Что им всем отвечать? Она пыталась объяснить, что не может, не вправе ответить на такие вопросы, но от нее, похоже, и ждали уклончивого отказа. А потому просители смиренно ждали, когда Авалон успокоится, и начинали все сначала, надеясь на этот раз услышать другой ответ.
Авалон хотелось и смеяться, и плакать. Что бы она ни делала, ей никак не удавалось поколебать в их глазах непогрешимый образ невесты из древней легенды, заставить этих славных людей увидеть в ней обыкновенную женщину.
«Я же не икона, — с отчаяньем думала Авалон, — не королева, не живое воплощение их треклятой легенды!» Она внутренне холодела, думая о том, чего ждут от нее все эти люди. На самом деле Авалон могла дать им только одно — все свое состояние, но Маркус отказался даже от этого.
Однажды пришел Бальтазар. В тесной комнатке как раз собралось десятка два женщин, и все они чинно сидели вокруг кровати, которую Авалон передвинула поближе к окну. У них было даже строго размечено, кто за кем сидит — от самой значительной персоны до мелких сошек. С Авалон, которая сидела на кровати, разговаривали по очереди, почти молитвенно сложив перед собой руки.
Когда мавр появился на пороге комнаты, все женщины разом обернулись к нему, переглянулись — и, подхватив юбки, проворно удалились.
— Я смотрю, они тебя полюбили, — заметил Бальтазар, отвесив девушке изысканный поклон.
— Не меня, — ответила Авалон, встав с кровати, — а легенду. Ко мне это не имеет почти никакого отношения.
За спиной Бальтазара возник рослый широкоплечий силуэт. Авалон знала, кто это, еще до того, как он вошел в комнату, догадалась по сладкой дрожи, которая мгновенно пробежала по ее телу.
— Она уже достаточно окрепла, чтобы выйти наружу? — спросил Маркус у Бальтазара.
Мавр вопросительно глянул на Авалон.
— Что скажешь? — серьезно спросил он.
Авалон не знала, что сказать. Ей так отчаянно хотелось вырваться на волю из этой тесной клетушки, что слезы подступали к глазам; но вдруг, если она проявит чересчур бурную радость, ее и вовсе никогда не выпустят? И Авалон лишь жалобно глядела на мавра, не в силах выдавить ни слова.
Маркус подошел к ней, заглянул в лицо. Его глаза вдруг напомнили Авалон глаза посаженного в клетку волка — такие же яркие, блестящие, неукротимые.
— Идем, — сказал он просто и протянул ей руку.
И Авалон приняла ее, потому что готова была на все, лишь бы вырваться из своей темницы. Ей все чаще казалось, что стены комнаты оживают и надвигаются на нее, а к горлу тянутся костлявые пальцы удушья.
Они прошли по длинному коридору и вышли в главный зал Савера, огромный, продутый сквозняками, с мощным арочным сводом, который покоился на черно-серых колоннах. В четырех громадных очагах трещал и ярился огонь, у стен стояли столы и скамьи из темного гладкого дерева, повсюду были развешаны гобелены и гербы.
На полу у парадного входа рассыпались осенние листья. Зябкий ветерок дул в распахнутую дверь, играл упавшими на лоб Авалон серебристыми прядями.
Маркус, шедший рядом с ней, вдруг остановился, замер, что-то вспоминая, затем твердым шагом двинулся дальше.
Люди, едва завидев их, вскакивали, бросали свои дела и пялились на лэрда и его нареченную. Почти на всех лицах сияли широкие улыбки, а кое-кто из женщин даже смахивал слезу.
Мысли их ужаснули Авалон. Было просто невероятно, какую дерзкую надежду разжигало в их сердцах одно лишь ее появление.
«Наша невеста», — хором твердили они, и Авалон лишь сейчас открылась жестокая истина. Она, Авалон де Фаруш, для этих людей — все. В их глазах она — половинка волшебного талисмана, который спасет их клан от нищеты и прозябания; а вторая половинка этого талисмана — молодой лэрд, который наконец-то вернулся домой. Помимо воли Авалон начала понимать, каково приходится Маркусу и почему он рискнул похитить ее.
Небо над внутренним двором замка было того особенного оттенка, который появляется только в краткий бесценный промежуток между летом и зимой, ярко-синее, чистое, бесконечное, лишь кое-где тронутое белоснежными штрихами облаков. Холодный бодрящий воздух пахнул сухими листьями, дымом и вчерашним дождем.
Осень улыбалась Авалон, словно старому другу, который слишком долго был в отъезде. До чего же знакомо было ей это ощущение! Словно она и вправду вернулась… домой.
«Какие глупости, — одернула себя Авалон. — Эта осень как две капли воды похожа на те, что ты провела в горах Шотландии, — вот и все». Осень везде одинакова — что в замке Савер, что в глухой горной деревушке.
Вначале она старалась едва касаться руки Маркуса, но потом оказалось, что куда легче опереться на его надежную сильную руку и дать отдых не вполне окрепшему телу. В конце концов, что она потеряет, сделав небольшую уступку?
Земли Савера были окружены глухими лесами, к полям и пастбищам, расчищенным от камней и деревьев, подступала вплотную непролазная чащоба. В жесткой горной траве белели обломки кварца.
Маркус вел Авалон вниз по хорошо утоптанной тропе. По пути к ним присоединялись все новые спутники. Маг держался от них на почтительном расстоянии, зато за ним по пятам брела уже целая толпа, по большей части ребятишки.
«Он наверняка слышит эти шепотки», — думала Авалон, лишь единожды позволив себе украдкой глянуть на Маркуса. В толпе, бредущей сзади, вновь и вновь повторяли их имена. Маркус, однако, шел так же ровно и споро, и лицо его оставалось бесстрастно. Наверняка он взял Авалон с собой ради некой тайной цели. Не может быть, чтобы это была лишь прогулка для обоюдного удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28