Когда Рейф осматривал ее дом, он заметил, что в нем совсем не было оружия, если не считать оружием ее скальпели. Серебряная Гора – город, возникший на приисках, полный грубыми, жадными до денег, проспиртованными виски мужчинами, и все же у нее не было самых элементарных средств защиты. Просто чудо еще, что на нее не напали и не изнасиловали в первую же неделю ее пребывания в городе.Так приятно и сладко было держать ее в объятиях. Машинально прижав ее к себе еще теснее, Рейф подсунул свои ноги в носках под ее голые ступни, чтобы поделиться с ней своим теплом. Девушка старалась не шевелиться, вероятно, чтобы не возбудить его еще больше; поскольку она врач, с насмешкой подумал он, она должна знать, что именно прижимается к ней сзади. Энни не могла сдержать мелкую дрожь, которая продолжала сотрясать ее, и не холод был тому причиной. Она все еще напугана, и он не знал, как ее успокоить.– Откуда вы родом? – пробормотал Рейф, стараясь говорить тихо и спокойно. Почти каждый здесь, на Западе, приехал откуда-то из других мест.По ее телу снова пробежала дрожь, но Энни ответила:– Из Филадельфии.– Никогда не бывал в Филадельфии. В Нью-Йорке и Бостоне, но никогда в Филадельфии. Как давно вы здесь?– Я... я живу в Серебряной Горе уже восемь месяцев.– А до этого?– В Денвере. Я провела год в Денвере.– Зачем, черт возьми, вы уехали из Денвера в Серебря-нУю Гору? По крайней мере, Денвер – приличный город.– Денверу не нужны новые врачи, – ответила она. – ^ Серебряной Горе нужны. Она не собиралась вдаваться в подробности.Хорошо. Сейчас ее голос звучал спокойнее. Рейф подавил зевок. Он осторожно отвел волосы от ее уха и придвинулся поближе, поплотнее подоткнув одеяло вокруг ее плеча.– Неизвестно, сколько просуществует Серебряная Гора, – сказал Маккей, понижая голос до едва слышного шепота. – Такие города умирают так же быстро, как и вырастают. Когда серебро истощится, старатели снимутся с места и двинутся дальше, а с ними и все остальные.Мысль о том, чтобы начать все сначала, была удручающей, даже если ее существование в Серебряной Горе и было лишено какой-либо роскоши или хотя бы удобства. По крайней мере, она занималась тем, чем хотела заниматься больше всего, то есть медицинской практикой. Иногда Энни приходила в такое отчаяние, что ей хотелось кричать. Она так много знала, так много умела и могла помочь гораздо больше, если бы только люди вовремя к ней обращались. Очень часто они предпочитали не иметь с ней дела, потому что она – женщина, и поэтому умирали.Однако она решит вопрос своего будущего, когда – и если – руда в Серебряной Горе истощится. У Энни не было уверенности, что она снова когда-нибудь увидит Серебряную Гору. Вот о чем ей сейчас следовало беспокоиться, но так трудно было четко сформулировать мысли. В первый раз за весь этот долгий день она могла позволить отдых своему усталому телу. Мелкая дрожь тревоги пробежала, но быстро угасла. Энни понимала, что должна открыть глаза – когда это они закрылись? Ей было тепло, так тепло, руки и ноги стали тяжелыми и вялыми. Его жар так обволакивал Энни, будто ее завернули в кокон. Кокон... да, в кокон, состоящий из одеяла, его рук, ног, всего его тела. Она едва могла пошевелиться, но у нее все равно не хватило бы на это сил. В какое-то короткое мгновение просветления Энни осознала, что сейчас уснет, и тут же уснула.. Рейф почувствовал, как ее тело полностью расслабилось. Он заставил ее забыть о страхе. Теперь она могла получить отдых, в котором так нуждалась, и он тоже, хотя ему очень хотелось, вопреки здравому смыслу, не спать как можно дольше, чтобы наслаждаться ощущением ее тела в своих объятиях. Женское тело – это чудо природы, которое помогает мужчине ближе всего подойти к земному раю, и прошло невероятно много времени с тех пор, как он имел роскошь прижимать к себе женщину, всю целиком, в тепле, в комфорте и в полной безопасности. Рейф обнял рукой ее талию и соскользнул в сон со странным ощущением удовлетворения.Когда Энни проснулась на следующее утро, он уже был на ногах: ее разбудили звуки его возни у очага, где он раздувал огонь. Она вскочила, затем поспешно схватила одеяло и прикрылась им. Рейф обернулся, загадочно оглядел ее, и девушка " напряглась, сама не зная почему.– Вы можете одеться, – наконец произнес он. – И я тоже оденусь. Сегодня я попытаюсь помочь вам с делами.Немного помедлив, Энни, старательно придерживая одной рукой одеяло, другой потянулась к его небритой щеке. Рейф показался ей все еще слишком горячим. Она взяла его кисть и прижала свои пальцы к мощному запястью, щупая пульс, который бился немного быстрее, чем нужно.– Нет, не сегодня, – ответила она. – Вам нужен хотя бы еще один день отдыха и лечения, прежде чем вы сможете заняться даже легкой работой.– Я еще больше ослабею, если буду просто лежать. Категоричная интонация его голоса заставила ее ощетиниться. Энни расправила плечи и сурово посмотрела на больного.– Зачем вы привезли меня сюда? Я врач, а не вы. Одевайтесь, если хотите, это не повредит, но...– Мне придется поискать корм для лошадей, – перебил Рейф. – И нужно поставить несколько ловушек, если только вы не собираетесь жить на одном картофеле и бобах.– Мы пока можем обойтись той едой, что есть, – упрямо сказала Энни.– Мы, вероятно, сможем, а вот лошади нет. – Во время Разговора он медленно наклонился и достал свою одежду из-под одеяла, на котором они спали. Все так же осторожно он просунул ноги в брюки и натянул их на бедра.Энни прикусила губу, но делать было нечего – придется одеваться у него на глазах. Быстро схватив юбку, после короткой отчаянной возни с одеялом она отпустила его и натянула юбку тем же самым движением, которым Рейф перед этим надевал брюки. Как только ноги ее оказались спрятанными под одеждой, Энни сразу же почувствовала себя лучше, но холодный воздух, обдувающий ее руки и плечи, резко напоминал ей о том, что она все еще одета далеко не полностью. До того как подобрать нижнюю юбку и панталоны, она надела блузку и застегнулась. Одежда ужасно помялась, но Энни была настолько рада получить ее обратно, что чуть не заплакала.Рейф натянул рубаху, но не пытался самостоятельно надеть ботинки; вместо этого он подошел к двери и распахнул ее, впустив в хижину резкий свет утреннего солнца. От неожиданно яркого света Энни замигала и отвернулась, пока глаза не привыкли к нему. Холодный воздух хлынул внутрь, заставив ее задрожать.– Ведь весна уже наступила, – жалобно сказала она.– Возможно, здесь еще выпадет снег, прежде чем погода обратит внимание на календарь, – сказал он, глядя на небо сквозь ветки деревьев. Оно было абсолютно ясным, значит, в ближайшее время вряд ли сильно потеплеет. Днем было довольно тепло, но ночью подмораживало.Пока Рейф стоял к ней спиной, Энни натянула белье и нижнюю юбку, потом села, чтобы надеть чулки. Он оглянулся и увидел ее сидящей с поднятыми до колен юбками, и его взгляд задержался на стройном изгибе ее лодыжек.Энни поморщилась, надевая одежду, которую носила уже два дня: и она сама, и ее одежда нуждались в хорошем мытье, так же как и его одежда, но мысль о том, как именно это осуществить, приводила девушку в смущение. Можно было бы согреть воды, но она не могла представить себе, как они оба будут сидеть тут голые, завернутые в одеяло, пока их одежда просохнет. Все же что-то придется придумать: ее отец всегда считал, что чистота так же важна для выживания пациента, как любые знания и умения врача, и люди действительно в чистоте лучше выздоравливали.– Жаль, что вы не догадались взять с собой лампу, – заметила Энни, обхватив себя руками. – Тогда бы мы могли видеть в хижине, не открывая дверь, и не мерзнуть.– У меня в седельных сумках есть свечи, но нам лучшесохранить их на тот случай, если погода настолько испортится, что мы не сможем открыть дверь.Энни придвинулась поближе к огню и энергично потерла ладонь о ладонь, чтобы согреть их, затем, расчесав пальцами волосы, подколола их. Когда она поставила кофе и начала готовить их скудный завтрак, Рейф вернулся в хижину и сел на одеяло.Она взглянула на него:– Вы голодны?– Неособенно.– Вы поймете, что действительно поправляетесь, когда к вам вернется аппетит.Рейф наблюдал, как девушка поставила поджариваться бекон, потом замешала порцию теста, чтобы испечь лепешки. Движения у нее были быстрыми и экономными, что ему понравилось, она не тратила времени и не делала лишних движений, сохранив природную грацию. Он заметил, что Энни снова скрутила волосы в узел и подобрала их наверх. Ему хотелось, чтобы она оставила их распущенными, но длинные волосы представляли опасность у очага. Рейф лишь мог предвкушать, как снова распустит их, когда они будут устраиваться на ночлег, и почувствует, как они заструятся по его рукам. Может быть, сегодня вечером Энни не будет такой испуганной, хоть он и не винил ее за это. Черт возьми! Женщина должна быть совсем глупой, чтобы не бояться, хотя бы немного, в подобных обстоятельствах.– Наша одежда нуждается в стирке, – резко сказала она, не глядя на него и ловко выкладывая тесто на сковород ку. – И нам обоим необходима ванна. Я не знаю, как мы это осуществим, но сделать это нужно. Я отказываюсь ходить грязной.Рейфу много раз приходилось ходить гораздо более запущенным, чем сейчас, но у женщин в подобных делах другие мерки.– Я не против, – ответил он. – В моих седельных сумках есть чистая одежда. Жаль, что я не подумал об этом и не напомнил вам захватить смену одежды из дому, но моя голова была занята другими мыслями. – Например, усилия ми не потерять сознание, или как убежать от Трэйгерна и остаться в живых, или огнем в ее руках, который одновременно пугал и возбуждал его. – Вы сможете надеть одну из моих рубашек, но брюки вам никак не по размеру.– Спасибо, – пробормотала Энни. Лицо ее залила краска, и она наклонилась кочагу. Брюки! Они бы неприлично обтянули ее ноги... Она оборвала эти непроизвольные мысли, осознав, что этот человек уже видел больше, чем просто очертания ее ног. И она бы охотно надела его брюки, чтобы постирать собственную одежду. Когда условности сталкиваются вплотную с необходимостью, они теряют свое значение.Рейф поел достаточно хорошо, так что Энни осталась довольной. Она заварила еще чаю из ивовой коры, и он выпил его без возражений, потом лег и позволил ей осмотреть раны. По сравнению с предыдущим днем улучшение было значительным, и она сказала ему об этом, замачивая новые листья подорожника для свежей повязки.– Итак, я буду жить, – прокомментировал он.– Ну, по крайней мере, от этих ран вы не умрете. Завтра вы почувствуете себя гораздо лучше. Я хочу, чтобы вы ели сегодня как можно больше, но следите, чтобы вас не тошнило.– Да, мэм. – Рейф едва сдержал вздох восторга, ощущая ее руки, бинтовавшие его.Потом он полностью оделся, хотя швы на боку давали себя знать, когда он натягивал ботинки. Энни убрала после завтрака и, обернувшись, увидела, что он стоит в куртке с револьвером на ремне и ружьем в руке.– Берите пальто, – сказал Рейф. – Нам нужно накормить лошадей.Ей не понравилось, что он собирается идти так далеко, но от бесполезных споров воздержалась. Он твердо решил не выпускать ее из виду, и она ничего не могла с этим поделать. Молча взяв пальто, Энни вышла впереди него из хижины.Лошади проявляли беспокойство, пробыв взаперти и в тесноте, и крупная гнедая толкнула Рейфа, когда тот выводил ее из стойла. Лицо Рейфа побелело. Энни поспешила взять у него оба повода.– Я их поведу, – сказала она. – Не делайте ничего, только идите. Или еще лучше – почему бы нам не поехать верхом?Он покачал головой.– Мы не пойдем далеко.По правде говоря, он смог бы проделать это, если бы пришлось, но ему пока лучше не забираться в седло.Он нашел подходящее пастбище примерно в полумиле: маленькую залитую солнцем лужайку, не более пятидесяти ярдов шириной, закрытую от холодного ветра с северной стороны горами. Аошади с жадностью набросились на зимнюю травку, а Рейф и Энни сели погреться на солнышке'. Вскоре они оба сняли верхнюю одежду и слабый румянец снова показался на его лице.Они почти не разговаривали. Девушка опустила голову на согнутые колени и закрыла глаза, мерное хрупанье лошадей и восхитительное тепло убаюкивали ее. Утро было таким тихим и мирным, что она легко могла бы снова уснуть. Никаких звуков, кроме звуков самой природы: шелеста ветра высоко в ветвях деревьев, криков птиц, пофыркивания лошадей, жующих траву. В Серебряной Горе никогда не бывало так тихо – кто-то всегда шел по улице, а салуны, по-видимому, вообще никогда не закрывались. Она не обращала внимания на эти звуки, потому что привыкла к городскому шуму, но теперь поняла, насколько неуместными они были.Рейф поменял позу, и до нее дошло, что он уже делал это несколько раз. Энни открыла глаза.– Неудобно?– Немного.– Так ложитесь. Вам и следовало бы лежать.– Я в порядке.Она снова воздержалась от бесполезного спора. Вместо этого она спросила:– Сколько вы собираетесь их пасти? У меня еще много работы.Он взглянул на солнце, потом на лошадей. Мерин Энни перестал щипать траву и мирно стоял, подняв голову и насторожив уши, заинтересованно прислушиваясь к их голосам чедая все еще жевала, но уже более лениво. Рейф хотел бы оставить коней на воздухе, но не мог рисковать быть застигнутым так далеко от них. Возможно, завтра он почувствует – ебя достаточно сильным и сможет соорудить подобие загона, чтобы они могли двигаться, а не стоять в тесноте под навесом. Для этого много не потребуется: всего несколько кустов и веревка, чтобы у них было, по крайней мере, немного места для движения.– Теперь можно отправляться обратно, – наконец произнес Рейф, хотя ему нравилось просто сидеть на солнышке. Ходьба напоминала ему о том, насколько он в действительности слаб.Энни взяла под уздцы лошадей и повела их назад. После того как она сводила их к ручью и дала вволю напиться, они покорно пошли обратно в стойло.Скудные средства, имеющиеся в их распоряжении, чуть не заставили ее отказаться от своего намерения: у них не было ни корыта, ни кувшина, только одно единственное ведро для воды, а для купания в ручье было слишком холодно. Она вышла из положения, вымыв кофейник и котелок и поставив в них греться воду. Когда вода закипела, она смешала ее с холодной в ведре.– Вы первый, – сказала она Рейфу. – Я постою прямо за дверью...– Нет, – перебил он, и его светлые глаза прищурились. – Вы останетесь здесь, внутри, чтобы я мог вас видеть. Садитесь ко мне спиной, если не хотите смотреть.Его несговорчивость приводила Энни в отчаяние, но она уже поняла, что не может заставить его изменить решение, поэтому и не пыталась. Не говоря ни слова, она села к нему спиной и спрятала лицо в коленях, так же как сидела только что на лужайке. Она слышала, как он разделся, потом плеск воды, пока он мылся. Примерно через пять минут она услышала, как он снова одевается, и наконец он произнес:– Я уже надел брюки, вы можете поворачиваться.Энни встала и обернулась. Рейф еще не надел рубашку, хотя чистая рубашка лежала на одеяле. Она старалась не смотреть на его широкую волосатую грудь: она повидала множество обнаженных торсов, которые не возбуждали в ней ничего, кроме любопытства, так почему же ее сердце так сильно бьется при виде его груди? Она была широкой, мускулистой, покрытой темными волосами, но это все же только грудная клетка.– Подержите зеркало, чтобы я мог побриться, – приказал Рейф. Только после этого Энни заметила, что он достал бритву и маленькое зеркало.Она подошла поближе и держала зеркальце, пока он намыливал лицо, а потом тщательно соскребал черную щетину, покрывавшую его подбородок. Энни не могла удержаться и наблюдала за ним как зачарованная. У него была, наверное, недельная черная борода, когда она его впервые встретила, поэтому ей очень хотелось увидеть его чисто выбритым. Рейф забавно кривил лицо, как и ее отец, насколько она помнила, и. добрая улыбка тронула ее губы. Ее успокаивало это маленькое сходство между любимым отцом и этим опасным незнакомцем, от чьей милости она зависела, если он вообще мог быть милостивым.Когда Рейф закончил, при виде открывшихся черт его лица у Энни перехватило дыхание, и она быстро отвернулась, чтобы скрыть выражение своих глаз. Вопреки ее ожиданиям борода только смягчала его черты. Чисто выбритый, он был еще больше похож на хищника, а его светлые глаза блестели как лед из-под черных бровей. Нос с горбинкой, рот сжат в жесткую линию и обрамлен с двух сторон тонкими морщинками. Челюсть его казалась высеченной из гранита, а подбородок сильным и упрямым, с легким намеком на ямочку, которую до сих пор скрывала борода. Это было лицо без малейших признаков мягкости или доверчивости, носящее отстраненное выражение, как у человека, который видел так много смертей и так часто убивал сам, что это его уже не трогало. На короткое мгновение, прежде чем отвернуться, Энни заметила горечь в складках его рта, горечь, въевшуюся настолько глубоко, что она уже никогда, вероятно, не сотрется, и настолько сильную, что Энни было больно видеть ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31