– Мне очень жаль, дорогая, – с трудом выговорил полковник. – Но я боюсь, что сейчас нам остается только ждать.
На следующий день прибыла телеграмма, официально подтверждавшая, что Льюис взят в плен. Эббра вновь и вновь перечитывала ее, пытаясь отыскать хотя бы намек на то, где он находится. Краткое описание событий, приведших к пленению Льюиса, полностью совпадало с тем, что ей уже было известно. В конце телеграммы ее предупреждали:
Ввиду того что в настоящее время Вашему мужу присвоен статус военнопленного. Вам предлагается в целях безопасности в ответ на все расспросы сообщать только имя, звание, личный регистрационный номер и дату рождения Вашего мужа. Исключением могут быть лишь ближайшие родственники.
Эббра широко распахнутыми глазами смотрела на краткие, лаконичные строки. Зачем? Почему ее просят следить за тем, кому и что она говорит? Каким образом ее слова могут повлиять на дальнейшую судьбу Льюиса? Эта просьба озадачила ее.
Она положила телеграмму в ящик бюро, гадая, когда армейские власти вновь свяжутся с ней, когда сообщат, какие меры предпринимаются для освобождения Льюиса.
В ближайшие выходные Скотт приехал в Сан-Франциско. Они отправились на озеро Тахо и прошли пешком несколько миль по лесу на северном берегу. Большую часть пути они проделали молча. У Эббры не было новых сведений о Льюисе, а мысли Скотта представлялись ему слишком мрачными и тревожными, чтобы высказывать их вслух.
С той самой минуты, когда Эббра сообщила ему о несчастье, Скотт всеми силами пытался справиться с чувствами, невольно вспыхнувшими в его душе. Ему хотелось, чтобы Эббра принадлежала ему. Навсегда.
Он подавил эту мысль, охваченный таким ужасом и такой жгучей ненавистью к самому себе, что едва мог дышать.
– Я еще не говорил тебе о том, что собираюсь на следующей неделе в Мексику? – Вместо того чтобы посмотреть на Эббру, он устремил взгляд на далекий горный пик Хай-Сьерра.
Эббра испуганно вздрогнула и повернула к нему лицо. – Нет... я... ты уезжаешь надолго?
– До начала сезона, – солгал Скотт. От ненависти к самому себе его слова прозвучали отрывисто. Эббра чуть запнулась, и он сунул руки в карманы, стиснув кулаки. Он не мог прикоснуться к Эббре. Вздумай он это сделать в эту минуту – и он погиб. – Мне очень жаль, Эббра, – продолжал Скотт, по-прежнему глядя прямо перед собой. – Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время...
– Нет. – Лицо Эббры напряглось и побледнело, у губ залегла жесткая складка. – Думаю, это к лучшему, что ты уезжаешь. Я должна привыкать к одиночеству, – чуть слышно добавила она. – Чем дольше ты будешь рядом со мной, тем труднее мне будет научиться жить одной.
Они остановились в тени мамонтовых деревьев, глядя поверх сверкающего озера на вершину Хай-Сьерра. Скотт подумал, что все невысказанное между ними, наконец, стало ясно без лишних слов. Он ошибался, полагая, что Эббре неведомы его истинные чувства. Она знала о них. И может быть, уже давно.
– Я люблю тебя, Эббра, – с трудом ворочая языком, сказал он, понимая, что отныне их частым встречам, их беззаботной дружбе пришел конец.
– Я знаю, – чуть хрипло отозвалась она, не решаясь сказать что-нибудь еще.
Она стояла, отвернувшись от Скотта. Она не могла, не решалась на него посмотреть.
Скотт долго молчал, потом произнес неестественно напряженным голосом:
– Пожалуй, тебе пора домой.
Эббра кивнула, отвернулась от озера и далеких гор и зашагала вслед за Скоттом к «шевроле». В ее глазах застыло мучительное страдание.
Одиночество сводило ее с ума. У нее не было знакомых среди офицерских жен – женщин, которые могли бы понять, разделить ее чувства. День за днем она ждала сообщений от военных, сведений о том, что делается для освобождения Льюиса или хотя бы для установления контакта с ним, но ее ожидания были напрасны. В конце месяца, чувствуя себя так, словно ее бросили одну на чужой планете, Эббра набрала номер, указанный в карточке.
– Моего мужа зовут Льюис, – натянутым тоном произнесла она, – Льюис Эллис.
Ее соединили с офицером, которому было поручено дело Льюиса. Он извинился, что до сих пор не позвонил ей, и сказал, что ничего нового сообщить не может. Прошло слишком мало времени, добавил он.
Единственным ее спасением была книга. С головой погрузившись в воображаемый мир, Эббра просиживала за машинкой с раннего утра до поздней ночи и с мрачным удовлетворением приняла восторженные похвалы Пэтти, получившей очередную часть рукописи за несколько месяцев до ожидаемого срок.
Она не стала рассказывать Пэтти о том, что Льюиса взяли в плен. У Эббры у лее не оставалось сил выслушивать соболезнования, которые все равно не утешили бы ее. Единственным человеком, который мог облегчить ее страдания, был Скотт, но Эббра знала: после его признания на берегу озера Тахо она никогда не обратится к нему за поддержкой.
Порой в ее тревожных снах Льюис и Скотт словно бы сливались воедино, и, просыпаясь, Эббра не могла понять, v кого из них ей не хватает больше. По мере того как неделя сменяла неделю, она обнаружила, что может чуть-чуть облегчить свою тоску по Льюису, продолжая писать ему письма в форме дневника. Казалось, уже одно то, что она пишет, рассказывает ему о том, как провела день, чем занималась, о чем думала, как скучает по нему, хотя бы чуть-чуть приближало Льюиса к ней.
Однако тоску по Скотту унять было нечем. Эббра не могла, не решалась даже думать о нем. Футбольные матчи возобновились, и, судя по отзывам прессы, Скотт играл блестяще.
Эббра все чаще смотрела новости.
В начале октября появились сообщения о том, что американские самолеты сровняли с землей город Фулай, расположенный в тридцати пяти километрах к югу от Ханоя.
Эббра пыталась понять, какие военные цели могла преследовать бомбардировка Фулай. В кратких репортажах об этом не говорилось ни слова. В тот же день Эббра вышла из дома и купила крупномасштабную карту Вьетнама и «Улицу печали» Бернарда Фолла. Как-то раз Скотт сказал ей, что если ей хочется понять причины американской оккупации Вьетнама, положительные и отрицательные стороны военной кампании, то она должна прочесть книгу Фолла. В последние несколько недель Эббра начинала остро сознавать, сколь скудны ее познания о той стране, куда отправился муж. Откровенное равнодушие военных по отношению к Льюису начинало выводить ее из себя.
Офицер по делам военнопленных, к которому прикрепили Эббру, был неизменно вежлив с ней, но ничего нового сказать не мог. Создавалось впечатление, что положение Льюиса заботит его куда меньше, чем необходимость лишний раз напомнить Эббре о том, что при всяких контактах с прессой она не должна давать никакой информации о своем муже, кроме его имени, звания, личного номера и даты рождения.
В январе Эббра закончила роман. Она вложила в книгу весь свой жизненный опыт вкупе с тревогами, болью и надеждами, но не знала и не могла знать, получилось ли у нее именно то, чего желала Пэтти. Сюжет романа слишком тесно переплетался с судьбой самой Эббры, чтобы она могла составить о нем объективное суждение. Она лишь помнила, что завершение работы принесло ей громадное, почти физическое наслаждение. Она позвонила в контору Пэтти, намереваясь сообщить, что роман закончен и что она сейчас же отправит его по почте, но секретарша сказала, что Пэтти уехала в отпуск и не вернется до конца месяца.
Эббра все же отправила роман, испытывая едва ли не облегчение оттого, что пройдет, по меньшей мере, три недели, прежде чем Пэтти ознакомится с рукописью и сообщит свое мнение о ней. 2 февраля, когда она только начала гадать, не вернулась ли Пэтти из отпуска, зазвонил телефон. Эббре и в голову не пришло, что это может быть Пэтти, но, сняв трубку, она услышала ее хрипловатый голос:
– Поздравляю! Вчера утром я вернулась из Аргентины и весь день провела, читая «Женщину наедине с собой». Ваш роман намного лучше, чем я ожидала! Надеюсь, он понравится американскому и британскому издателям. Они немало рисковали, согласившись опубликовать ваше произведение, но, на мой взгляд, этот риск окупится с лихвой!
Эббра почувствовала облегчение. Ей еще предстояло дожидаться отзывов издателей, но если Пэтти одобрила книгу, значит, она выполнила поставленную задачу – написала крупное произведение, у которого есть коммерческое будущее. А если она написала одну книгу, значит, сумеет написать и другую, и третью. Эббру охватила такая радость, что, только набирая последнюю цифру номера Скотта, она осознала, что делает.
Дрожащей рукой она повесила трубку. Ее желание выглядело таким естественным. Скотт приложил немало трудов, чтобы приободрить ее, заставить поверить в свои силы. Он верил в нее. Если бы не Скотт, Эббре вряд ли хватило бы дерзости продолжать работу. А теперь она боится позвонить ему и сообщить, что Пэтти нашла книгу удачной. Нет, им со Скоттом не удастся встретиться в «Поло-лонж», чтобы отпраздновать успех. Никогда уже им не доведется поболтать и посмеяться, как раньше. Скотту не доведется прочесть рукопись.
– Зачем ты это сказал, Скотт? – прозвучал в пустой комнате голос Эббры. Ее сердце разрывалось от тоски. – Как бы мне хотелось, чтобы ты этого не говорил!
Месяц спустя, в марте, Пэтти позвонила Эббре и сообщила, что американский издатель уже высказал мнение о «Женщине наедине с собой» и что он воспринял книгу с восторгом.
– Вы получите длинное письмо от человека, которого назначили вашим редактором. Он укажет, какие, по его мнению, необходимо внести изменения. Судя по тому, что мне сказали, большой правки не потребуется, так что не волнуйтесь: Я надеюсь получить отзыв британского издателя уже в конце этой недели и ничуть не беспокоюсь о том, каким окажется этот отзыв. Издатель будет потрясен! Вам остается лишь думать над тем, о чем написать в следующей книге!
В апреле Эббра провела несколько дней в гостях у свекра. Пленение Льюиса ничуть не поколебало уверенности полковника в том, что единственным недостатком американской оккупации Вьетнама была недостаточная жесткость принятых мер.
– Мы не только должны бомбить Север, мы должны начать наземные операции против Севера, на территории которого каждый человек – наш враг, – с жаром заявлял он. – Никакой мягкотелости, никаких опасений, что, мол, мы стреляем в невинных граждан! Если мы перейдем в решительное наступление на Север, Хо Ши Мин и его приспешники уже через несколько дней запросят пощады!
Столь же нетерпимым оставалось его мнение по отношению к антивоенным демонстрациям, которые собирали все большее количество участников.
– Их нужно расстреливать как изменников, – гневно повторял он. – Они не имеют права называть себя американцами!
Эббра не соглашалась с ним. Среди демонстрантов попадались ветераны, люди, воевавшие во Вьетнаме. Они были настолько потрясены тем, что видели там, что по возвращении домой публично сжигали свою военную форму и выбрасывали медали.
В глубине души Эббра всегда считала американскую оккупацию Вьетнама ошибкой, и только привязанность к Льюису до сих пор заставляла ее смотреть на войну с иной точки зрения. Но теперь она уже не одобряла позицию Соединенных Штатов. Все то, что она прочла за последние месяцы, убеждало Эббру: ее первоначальное мнение оказалось точным и она должна его придерживаться. Участники антивоенных демонстраций внушали ей глубокое сочувствие, и как бы она ни уважала свекра, каждый проведенный в его обществе день становился серьезным испытанием ее выдержки.
В мае она начала работать над новой книгой и, невзирая на полное отсутствие информации о том, где находится Льюис и жив ли он вообще, продолжала ежедневно писать ему письмо-дневник.
В июне ей позвонили из военного ведомства, но не для того, чтобы сообщить сведения, которых она с таким нетерпением ждала.
Учитывая обстоятельства, при которых Льюис попал в засаду, его статус был пересмотрен. Отныне он считался не военнопленным, а без вести пропавшим.
Эббра три дня не выходила из комнаты. Она отлично поняла, что за этим стоит. Ее пытались убедить в том, что Льюис погиб, но она не верила этому. Льюис жив. Эббра знала, что он жив.
Через два дня ей позвонил Скотт.
– Мне очень жаль, – просто сказал он. – Но ты должна надеяться на лучшее, Эббра. Отсутствие сведений о людях, взятых в плен на Юге, еще не означает, что они погибли.
– Да-да, – прерывающимся голосом отозвалась Эббра. – Льюис жив, Скотт! Я знаю, он жив!
Скотт замялся. С тех пор, когда они общались в последний раз, прошло больше десяти месяцев.
– Ты не против, если я приеду к тебе? – спросил он, сам не зная, какой ответ хочет услышать.
Он понимал, что встреча ничего не изменит, знал, что по-прежнему любит Эббру. Ничего из этого не выйдет. Эббра любит Льюиса и никогда не полюбит никого другого, пока сохраняется хотя бы призрачная надежда, что он жив.
– Нет, – хрипло произнесла Эббра. Ее голос прозвучал так, словно она сдерживала слезы. – Пожалуй, не стоит, Скотт.
Скотта охватило такое разочарование, что он был вынужден опереться о стену. Ну конечно, он знал, какого ответа ждал от Эббры. Но не получил его.
– До свидания, милая, – с трудом произнес он, гадая, каково приходится Эббре без друзей, которые понимали бы ее, без семьи, которая поддерживала бы ее, без близких людей, к которым она могла бы обратиться за помощью и утешением.
Все лето Эббра продолжала разрабатывать новый сюжет. По-прежнему у нее не было никаких вестей о Льюисе, никаких причин верить в то, что он жив. Была лишь собственная непоколебимая убежденность, что это так.
В сентябре она решила: хватит ей быть послушной офицерской женой. Она сделала все, что советовали военные власти. Она не разговаривала о Льюисе ни с журналистами, ни со случайными знакомыми. Она держалась в стороне от антивоенного движения, не устраивала истерик и никому не докучала. Теперь с этим покончено.
В октябре антивоенные активисты объявили о скором выступлении в Вашингтоне, цель которого – пикетирование Пентагона. Эббра заперла рукопись в ящик стола и купила билет на самолет.
Она намеревалась расстаться с ролью покорной жены и стать участницей антивоенного движения. Пикетирование Пентагона представлялось ей столь же удачным началом, как и любой другой шаг.
Глава 21
Серена на самоубийственной скорости свернула на мощенный булыжником конюшенный двор и остановилась с визгом шин. Она опаздывала. До приезда Руперта оставалось меньше получаса, а ей еще нужно было принять ванну и переодеться. Они собирались пообедать в «Квалингос», а потом отправиться в «Колони» на Беркли-сквер. Она захлопнула за собой входную дверь, раздумывая, что надеть. Вставляя ключ в замочную скважину, она услышала, как в доме зазвонил телефон.
– Черт побери, – пробормотала она и на мгновение остановилась, любуясь хрупкой красотой бегоний и фуксий в кашпо. – Если это Тоби, ему придется подождать. – Серена вошла в тесную прихожую и сняла трубку с трезвонящего аппарата. – Мне очень жаль, Тоби, дорогуша, – сказала она, не испытывая и тени сожаления, – но сегодня вечером я не могу, сегодня я...
– Это не Тоби. Это я, твой папа. – Голос отца звучал хмуро и напряженно. – Боюсь, у меня плохие новости, милая. Прости, что сообщаю тебе это вот так, по телефону, но я подумал, что будет лучше, если ты узнаешь все от меня, а не от кого-нибудь еще.
– Лэнс? – тут же отозвалась Серена дрогнувшим голосом. – Что-нибудь с Лэнсом? Что с ним случилось? Его арестовали? Он здоров? Где он находится?
Где бы ни оказался Лэнс, Серена поехала бы к нему. Придется оставить Руперту записку. Он все поймет. Серена сжала в кулаке ключи от автомобиля.
– Где сейчас Лэнс, папа?
– Дело не в Лэнсе, милая... – устало произнес отец. Серена привалилась к стене, стыдясь того облегчения, которое ощутила. Значит, что-то с матерью. Рано утром она отправится в Бедингхэм и останется там столько, сколько будет нужно.
Граф откашлялся.
– Боюсь, дело в Кайле. Его отец позвонил мне несколько минут назад. Кайла сбили. Сослуживец видел его живым на земле после крушения вертолета, но район падения кишит вьетконговцами, и с тех пор о Кайле не было никаких известий. – После паузы отец продолжил: – Его официально объявили без вести пропавшим. Мне очень жаль, милая. Мне очень, очень жаль.
В первую секунду Серена ничего не почувствовала. Казалось, ее охватило оцепенение. Голос отца зазвучал громче:
– Серена? Ты слушаешь? Ты слышишь меня?
– Да, – выдавила она, наконец. – Да, я слышу тебя, папа. – Она не знала, о чем говорить, о чем спрашивать. Как ни странно, все то время, что Кайл был во Вьетнаме, ей и в голову не приходило, что его могут убить, ранить или объявить без вести пропавшим. Кайла переполняла такая жизненная энергия, он был таким чертовски везучим, таким вызывающе уверенным в себе, что было трудно даже представить, что он может попасть в беду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33