И ей вдруг показалось, что она тратит в последние дни пропасть времени на то, чтобы думать о нем. Каждый взгляд на Грасиелу напоминал ей о зеленовато-голубых глазах ковбоя. Каждый раз, когда Грасиела упоминала дядю Тая — а делала она это по двести раз за день, — перед глазами у Дженни возникала его сухощавая крепкая фигура. Помнила она и его твердые мускулы на бедрах и руках.
Дженни не искала шумных ссор, но ей приходилось участвовать в драках. Впервые за все время борьба с мужчиной вызывала жаркое и странное чувство.
Хуже было то, что Дженни понимала, что значит это чувство. Потирая лоб рукой, она встала и пошла к тощему маисовому полю, потом вернулась к лагерю.
Несколько лет назад был в Юме человек, который без всякой видимой причины вызывал в ней такое же самое жаркое и странное чувство. В конце концов она поняла, что это страсть, сексуальное влечение, и все произошло на заднем дворе салуна Шорти Барроу в совершенно не удовлетворившем ее совокуплении, которое вызвало у мужчины улыбку, а у нее самой недоумение: она лежала на спине и, часто-часто моргая, глядела на звезды.
И вот теперь у нее снова возникло влечение, а ведь она знает, что секс — это спорт для мужчин и что женщина не получает ничего, кроме парочки синяков да ощущения чьего-то дыхания у себя на лице в течение нескольких минут. А потом приходит чувство одиночества, такое же сухое и опустошающее, как унылая пустыня. Никогда в жизни Дженни не чувствовала себя такой одинокой, как тогда, на заднем дворе салуна Шорти Барроу.
С тех пор она не испытывала страстного желания — пока не встретила ковбоя.
Дженни забросала землей угли костра, потом подошла к своей постели и забралась под одеяло. Закинув руки за голову, она смотрела на звезды, отыскивая среди них Маргариту.
«Я слишком устала, просто до чертиков, чтобы рассказывать тебе о сегодняшнем дне. Ничего особенного не произошло. — Она прищурилась с подозрительным выражением. — Ты можешь прочитать мои мысли?»
Сама возможность такого рода смутила Дженни. Надо поосторожнее расспросить Грасиелу, могут ли люди, ушедшие на небо, читать мысли живых. У Дженни было смутное представление, что мертвые знают все, особенно такие, как Маргарита, которые скорее всего превращаются в ангелов. Беспокойно поразмышляв об этом несколько минут, она решила, что не стоит волноваться, если Бог узнает о ее влечении к ковбою. Дело Бога — всепрощение. Да и вообще, вряд ли Бог станет тратить много времени на какую-то там Дженни Джонс.
Но Дженни испытывала исключительное неудобство оттого, что Маргарита, возможно, поняла, как ей было приятно, когда ковбой, в то время как они катались по полу в гостиничном номере, всем телом навалился на нее. Был тогда подходящий момент пнуть его коленом по яйцам, но она этого не сделала, потому что желание внезапно охватило ее с необычайной силой и помутило разум.
Проклятие! Руки у Дженни под головой сжались в кулаки. Насколько можно понять, у Тая Сандерса есть жена и семья в Калифорнии. Не то чтобы это имело такое уж значение. Такой красивый мужчина не посмотрит на Дженни второй раз. Он бы захотел хрупкую маленькую женщину, всю в кружевах и лентах. Большинство мужчин захотело бы. Они предпочитают женщин, похожих на птичек и пахнущих как цветы. Женщин, которые считают, что мозоли — исключительное достояние мужчин.
Мужчины отворачиваются от жилистых баб с лексиконом погонщиков мулов. Женщины, подобные Дженни, иногда хороши для удовлетворения внезапно вспыхнувшего желания, но не для долговременных отношений. Ни один не захочет связать свою жизнь с такой, как Дженни Джонс. Не может этого быть, и все тут! Она усвоила этот урок давным-давно. Но никогда еще это не причиняло ей такой острой боли, как нынче ночью.
Как ни было ей неприятно, под вечер следующего дня Дженни поняла, что необходимо найти на ночь комнату. Грасиела вяло сидела впереди нее на седле, привалившись к груди Дженни, словно мешок горячих камней, слишком измученная даже для того, чтобы жаловаться. Беспощадное солнце сильно обожгло лицо девочки, ее явно лихорадило. Обеим надо было искупаться, особенно Дженни. Ее выкрашенные в черный цвет волосы слиплись, пропотели и были покрыты пылью. Дженни и Грасиеле нужна была приличная еда и настоящая постель.
Зная, что наткнется на деревню, если поедет на восток по направлению к железной дороге, Дженни только через четыре часа заметила дымные завитки от горящего чапарраля, означающие, что где-то готовят пищу. Через несколько минут донесся запах еды, появились кучки тлеющего мусора, потом животные и, наконец, люди.
Дженни пожелала доброго вечера на испанском языке женщине, которая стояла возле маленького палисадника на краю деревни.
— Где я могла бы найти комнату, ванну и еду? — спросила она.
Деревня была недостаточно велика, чтобы в ней оказалась гостиница, и Дженни это понимала. Но она знала, что мексиканцы — люди приветливые и гостеприимные. Сегодня ей и Грасиеле не придется спать на земле. Сеньора и в самом деле отвела их в дом своей дочери, которая поспешно выдворила из комнаты двух ребятишек и ввела туда Дженни и Грасиелу.
— Спасибо, сеньора.
От усталости голос Дженни вырывался откуда-то из самых глубин гортани и звучал еще более хрипло, чем обычно. Если бы Дженни была одна, то послала бы к черту и ванну, и ужин и с благодарностью завалилась бы в один из гамаков, подвешенных в углу. Но ей надо было позаботиться о ребенке.
Грасиела стояла посреди маленькой комнаты, одной рукой сжимая медальон, приколотый к груди, а другой ухватившись за пылающее лицо.
— Я плохо себя чувствую.
— Сеньора Кальверас сейчас принесет ванну и чего-нибудь поесть, — еле выговорила Дженни, опускаясь на табурет у открытого окна.
Высыпали звезды, дул теплый ветерок, и Дженни распахнула воротник, чтобы высушить соленый пот на шее и груди. Крона дерева во дворе заслоняла ночное небо, и Дженни не нашла звезду Маргариты. Это хорошо. Дженни стала бояться ночи, когда Маргарита появлялась на небе и, глядя вниз, судила Дженни за ее дневные поступки.
Грасиела наклонилась, и ее стошнило прямо на пол. Девочка от слабости привалилась к стене, закрыла глаза, и ее ресницы казались угольно-черными на фоне иссиня-бледных щек.
— Малышка, что с тобой? — Дженни вскочила и прижала ладонь ко лбу девочки.
Ребенок весь горел. Вот черт! Дженни пригласила мужа сеньоры Кальверас войти в комнату. Он внес ванну, такую старую и помятую, что она могла бы принадлежать целую вечность назад какому-нибудь конкистадору.
Сеньора Кальверас следовала за мужем с двумя ведрами воды, которую она вылила в ванну. Глянув на лужицу рвоты, она вынула из кармана тряпку и протянула Дженни.
Дженни посмотрела на тряпку, потом на рвоту. Не слишком-то это приятно, однако она поняла, почему сеньора Кальверас решила, что убрать это должна Дженни. Грасиела не была ребенком сеньоры Кальверас, это крест Дженни. Но для начала следовало освободить девочку от ее костюма и усадить в ванну.
Грасиела открыла глаза и уставилась на ванну с тупым и жалким выражением, словно мытье было выше ее понимания. Она сползла вниз по оштукатуренной стене, словно тряпичная кукла.
— Ладно, на этот раз, так и быть, раздену тебя. Вставай.
Девочка не только выглядела как тряпичная кукла, но и двигалась так же. Ее руки безвольно повисли, когда Дженни вытащила их из рукавов. Ноги почти не держали ее. Когда Дженни взяла ее на руки, чтобы усадить в воду, все тело у Грасиелы пылало. Девочка села в ванну, наклонилась вперед и уставилась на пальцы ног.
— Подожди меня.
Это было не слишком умное предложение, поскольку голый, ослабевший ребенок вряд ли мог убежать. Собравшись с силами, Дженни прошла через дом на улицу. Постояла минутку, потом начала рассматривать сорняки, буйно разросшиеся в огороде. К счастью, луна вынырнула из-за облака, и Дженни сразу увидела заросли лопуха; она набрала полную горсть листьев, принесла их в кухню и обратилась к хозяйке:
— Сделайте одолжение, сеньора, — заговорила она озабоченным голосом. — Не будете ли вы так добры прокипятить вот это в целой кварте воды. Пусть покипит, пока не останется всего пинта жидкости.
Сеньора Кальверас кивнула, потом протянула Дженни мисочку с кружочками лука и несколько полосок ткани.
— Это для малышки, — сказала она. Дженни тупо поглядела на лук,
— Она должна это съесть?
— Нет, сеньора, — мягко произнесла сеньора Кальверас. — Это надо прибинтовать к подошвам ног. Лук вытянет жар.
Она приподняла босую ногу и ловкими движениями показала Дженни, куда надо привязать нарезанный лук.
— Спасибо, — поблагодарила Дженни. Как же она забыла, что лук действует не хуже, чем чай из лопуха? Но у каждой женщины свое излюбленное средство.
Грасиела не двигалась. Все так же согнувшись она смотрела затуманенными лихорадкой глазами на свои ноги.
— Девочка, как же ты меня напугала! Как мне это не нравится! — говорила Дженни, выжимая тряпку и осторожно стирая пыль с лица Грасиелы.
— Мне больно, — прошептала та.
— Я знаю. Я смажу тебе лицо алоэ, как — только ты искупаешься.
— Я не хочу есть. Я хочу только спать.
— Хорошо. Встань, я вытру тебя полотенцем.
Дженни подняла девочку и поставила на ноги. Грасиела покачнулась, словно от невидимого ветра, глаза ее были закрыты. Дженни вытерла ее, надела ночную рубашку и отнесла в гамак. Подсунула под голову подушку и накрыла Грасиелу до подбородка тонкой простыней. Грасиела подняла на нее глаза.
— Мне нужен мой медальон.
Дженни валилась с ног, но если девочке понадобился медальон… Скрипнув зубами, она покопалась в одежде Грасиелы, отыскала медальон и прикрепила его к ночной рубашке девочки.
— Что-нибудь еще, ваше величество?
— Я не прочитала молитвы.
— Я их прочитаю вместо тебя. Отец наш небесный и так далее, благослови всех кузенов и убей Дженни. Аминь! Теперь подними ноги, я должна привязать к ним лук.
Грасиела молча подняла маленькую ножку и позволила Дженни прибинтовать к подошве лук. Она явно не считала, что лекарство это странное, как это казалось Дженни. Обвязав вторую ногу, Дженни смазала алоэ лицо и шею девочки.
— Так тебе лучше?
Грасиела посмотрела на Дженни своими зеленовато-голубыми глазами с явной благодарностью.
— Спасибо, — прошептала она по-испански. Ее веки трепетали от усталости, но она все-таки подставила щеку для поцелуя.
Эта сцена трогала и умиляла Дженни ровно до тех пор, пока она не бросила взгляд на до сих пор не вытертую лужицу рвоты. Она должна это сделать. Блевотина не исчезнет сама собой. Опустившись на колени, Дженни, давясь от отвращения, подтирала пол. Господи, вот никогда бы не поверила, что придется убирать чью-то блевотину.
Ничего удивительного, что ее мать была злая, как змея. С шестью-то ребятишками ей приходилось заниматься таким противным делом нередко. Как подумаешь теперь, спустя годы, это же просто чудо, что мать не покидала ребятню в ближайшую шахту или сама не кинулась туда. Ее наверняка подмывало сделать это по двадцать раз на дню.
Шатаясь от изнеможения, Дженни поглядела на остывшую в ванне воду, размышляя, хватит ли у нее сил вымыться самой. Одно из двух: либо найти эти силы, либо чесаться всю ночь. Дженни разделась и по-быстрому ополоснулась. Потом, перегнувшись через край ванны и пользуясь куском твердого коричневатого мыла, стала мыть голову. Вода мгновенно почернела. Избавление от ваксы на волосах было единственной радостью за весь нынешний день.
Охотнее всего она немедленно завалилась бы в гамак, но надо дождаться сеньору Кальверас с целебным чаем, потом этот чай остудить, поднять Грасиелу, что вряд ли будет легко, и заставить ее выпить отвар. Тем не менее все приходит к концу, и вскоре Дженни уже подносила чашку к губам девочки.
— Какой противный вкус, — запротестовала Грасиела, передернув плечами.
— Глотай быстрее, и все. Нет-нет, пей до конца.
Дженни погасила свечи и улеглась в гамак, вернее сказать, камнем рухнула в него. Но при всей усталости никак не могла заснуть. Напряженно прислушивалась к дыханию Грасиелы. Едва ребенок шевельнется, Дженни уже поднимает голову и вглядывается во тьму. Но еще хуже было, когда девочка долго не двигалась.
Заведя руки за голову, Дженни смотрела в потолок и думала, думала свою беспокойную думу.
Ее собственная жизнь кончена, если ребенок умрет у нее на руках. Болезнь Грасиелы на ее совести! Ее ошибка… а чья же еще? Она слишком долго держала девочку на солнце, да еще к тому же в седле.
Если девочка погибнет, Дженни остается только выкопать могилу для самой себя и прыгнуть туда, потому что смерть Грасиелы вызовет неукротимый гнев Маргариты. Если Дженни не покончит с собой, то Маргарита спустится с небес и убьет ее, причем сделает смерть ужасной, Дженни это понимает.
Дай Бог, чтобы все обошлось! Теперь они станут двигаться медленнее. Каждый вечер Дженни будет нанимать комнату, будет также следить, чтобы ребенок ел три раза в день и все три раза получал молоко.
А еще Дженни намеревалась молиться, просить Господа Бога и Маргариту, чтобы Роберт Сандерс остался в живых, чтобы находился в добром здоровье. Самое худшее, что может случиться в горькой жизни Дженни, — это смерть Роберта Сандерса. Тогда ребенок останется у нее на руках на все треклятые двенадцать лет, не меньше, а за это время она доведет себя до полусмерти. Убирать блевотину и Бог знает что еще делать… К черту, к черту, к черту!
Наконец, измученная чувством вины, надышавшись запахом лука, Дженни впала в тяжелый сон, не приносящий отдыха. Во сне она видела себя снова ребенком, за ней гнались ее мать и ковбой и бросаля в нее луковицы.
— Я не знаю никаких сказок, — повторила Дженни в пятнадцатый раз. Она сделала глубокий-глубокий вдох, задержала воздух в груди, потом медленно выпустила его сквозь сжатые губы. Если уж этот ребенок что-то вобьет себе в голову, этого не выбьешь никакими силами на земле.
— За пять минут, которые прошли с тех пор, как ты меня в последний раз просила об этом, мне неоткуда было взять для тебя сказку. Давай я прочту тебе несколько моих любимых слов из словаря.
— Мы это делали сегодня утром.
Неужели это было сегодня утром? Дженни казалось, что прошло несколько недель. Может, целая жизнь. Она так долго сидела у гамака Грасиелы на твердом табурете, что у нее разболелся копчик, а потом и весь позвоночник. Подвигаться довелось только раз, когда Дженни убирала новую порцию блевотины. Остальное время она либо смотрела, как девочка спит, либо развлекала ее из последних сил, когда та просыпалась.
Грасиела отколола медальон от ночной рубашки, открыла золотое сердечко и уставилась на портреты внутри. Глаза ее налились слезами.
— Дай мне взглянуть на твой медальон, — попросила Дженни.
Ей не было особого дела до портретов, но так она скоротает хоть еще несколько минут бесконечно долгого дня. К тому же если девчонка не будет глазеть на портреты, то не разревется.
Дженни взвесила медальон на ладони, чтобы ощутить тяжесть изделия из настоящего золота. Ее раздражало, что вот шестилетняя девчонка привыкла носить золотые украшения, а у нее самой ничего подобного никогда не было. Не то чтобы она очень уж этого хотела. Однако каждый взгляд на этот золотой медальон напоминал Дженни о бездонной пропасти между ней и Грасиелой. Она со вздохом открыла маленькое золотое сердечко и посмотрела внутрь.
Так вот он, святой Роберто!
Маленький портрет изображал красивого сукина сына, одетого в форменную куртку с широким галстуком. Волосы темные, глаза светлые, как у Тая, но Роберт выглядел иначе, мягче, что ли, нежели брат. Дженни в одну секунду поняла, кто в семье Сандерс настоящий мужчина. Во внешности Тая не было ничего неуверенного, смазанного. Ничего нерешительного во взгляде. Роберт выглядел как человек, рожденный нашептывать красивые стишки при луне, в то время как Тай был мужчиной, созданным при жарком свете солнца. У Роберта на пальцах должны быть чернильные пятна, а у Тая — мозоли.
Роберт не вызывал у Дженни ни малейшего интереса — был бы он только жив и здоров!
Потом Дженни пригляделась к портрету Маргариты. Казалось, Маргарита хочет подбодрить ее своей улыбкой. Чувство вины камнем легло Дженни на сердце. Все шло так, как она и предсказывала. У нее нет материнской жилки. Но Маргарита отказывалась этому верить. Ее непоколебимая вера в Дженни так и лучилась с портрета. Дженни трудно было себе вообразить, но Маргарита улыбалась именно ей, Дженни. Еще раз вздохнув, она закрыла медальон и отдала его Грасиеле.
— Какую-нибудь одну сказку ты должна знать. Придумай, пожалуйста!
— Ладно, — едва ли не прорычала Дженни, — если ты тогда прекратишь свое нытье, я попробую. Дай подумать… 0'кей! Скажем, так: жили…
— Надо начинать словами «давным-давно в старину» .
— Не подгоняй меня. Ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Дженни не искала шумных ссор, но ей приходилось участвовать в драках. Впервые за все время борьба с мужчиной вызывала жаркое и странное чувство.
Хуже было то, что Дженни понимала, что значит это чувство. Потирая лоб рукой, она встала и пошла к тощему маисовому полю, потом вернулась к лагерю.
Несколько лет назад был в Юме человек, который без всякой видимой причины вызывал в ней такое же самое жаркое и странное чувство. В конце концов она поняла, что это страсть, сексуальное влечение, и все произошло на заднем дворе салуна Шорти Барроу в совершенно не удовлетворившем ее совокуплении, которое вызвало у мужчины улыбку, а у нее самой недоумение: она лежала на спине и, часто-часто моргая, глядела на звезды.
И вот теперь у нее снова возникло влечение, а ведь она знает, что секс — это спорт для мужчин и что женщина не получает ничего, кроме парочки синяков да ощущения чьего-то дыхания у себя на лице в течение нескольких минут. А потом приходит чувство одиночества, такое же сухое и опустошающее, как унылая пустыня. Никогда в жизни Дженни не чувствовала себя такой одинокой, как тогда, на заднем дворе салуна Шорти Барроу.
С тех пор она не испытывала страстного желания — пока не встретила ковбоя.
Дженни забросала землей угли костра, потом подошла к своей постели и забралась под одеяло. Закинув руки за голову, она смотрела на звезды, отыскивая среди них Маргариту.
«Я слишком устала, просто до чертиков, чтобы рассказывать тебе о сегодняшнем дне. Ничего особенного не произошло. — Она прищурилась с подозрительным выражением. — Ты можешь прочитать мои мысли?»
Сама возможность такого рода смутила Дженни. Надо поосторожнее расспросить Грасиелу, могут ли люди, ушедшие на небо, читать мысли живых. У Дженни было смутное представление, что мертвые знают все, особенно такие, как Маргарита, которые скорее всего превращаются в ангелов. Беспокойно поразмышляв об этом несколько минут, она решила, что не стоит волноваться, если Бог узнает о ее влечении к ковбою. Дело Бога — всепрощение. Да и вообще, вряд ли Бог станет тратить много времени на какую-то там Дженни Джонс.
Но Дженни испытывала исключительное неудобство оттого, что Маргарита, возможно, поняла, как ей было приятно, когда ковбой, в то время как они катались по полу в гостиничном номере, всем телом навалился на нее. Был тогда подходящий момент пнуть его коленом по яйцам, но она этого не сделала, потому что желание внезапно охватило ее с необычайной силой и помутило разум.
Проклятие! Руки у Дженни под головой сжались в кулаки. Насколько можно понять, у Тая Сандерса есть жена и семья в Калифорнии. Не то чтобы это имело такое уж значение. Такой красивый мужчина не посмотрит на Дженни второй раз. Он бы захотел хрупкую маленькую женщину, всю в кружевах и лентах. Большинство мужчин захотело бы. Они предпочитают женщин, похожих на птичек и пахнущих как цветы. Женщин, которые считают, что мозоли — исключительное достояние мужчин.
Мужчины отворачиваются от жилистых баб с лексиконом погонщиков мулов. Женщины, подобные Дженни, иногда хороши для удовлетворения внезапно вспыхнувшего желания, но не для долговременных отношений. Ни один не захочет связать свою жизнь с такой, как Дженни Джонс. Не может этого быть, и все тут! Она усвоила этот урок давным-давно. Но никогда еще это не причиняло ей такой острой боли, как нынче ночью.
Как ни было ей неприятно, под вечер следующего дня Дженни поняла, что необходимо найти на ночь комнату. Грасиела вяло сидела впереди нее на седле, привалившись к груди Дженни, словно мешок горячих камней, слишком измученная даже для того, чтобы жаловаться. Беспощадное солнце сильно обожгло лицо девочки, ее явно лихорадило. Обеим надо было искупаться, особенно Дженни. Ее выкрашенные в черный цвет волосы слиплись, пропотели и были покрыты пылью. Дженни и Грасиеле нужна была приличная еда и настоящая постель.
Зная, что наткнется на деревню, если поедет на восток по направлению к железной дороге, Дженни только через четыре часа заметила дымные завитки от горящего чапарраля, означающие, что где-то готовят пищу. Через несколько минут донесся запах еды, появились кучки тлеющего мусора, потом животные и, наконец, люди.
Дженни пожелала доброго вечера на испанском языке женщине, которая стояла возле маленького палисадника на краю деревни.
— Где я могла бы найти комнату, ванну и еду? — спросила она.
Деревня была недостаточно велика, чтобы в ней оказалась гостиница, и Дженни это понимала. Но она знала, что мексиканцы — люди приветливые и гостеприимные. Сегодня ей и Грасиеле не придется спать на земле. Сеньора и в самом деле отвела их в дом своей дочери, которая поспешно выдворила из комнаты двух ребятишек и ввела туда Дженни и Грасиелу.
— Спасибо, сеньора.
От усталости голос Дженни вырывался откуда-то из самых глубин гортани и звучал еще более хрипло, чем обычно. Если бы Дженни была одна, то послала бы к черту и ванну, и ужин и с благодарностью завалилась бы в один из гамаков, подвешенных в углу. Но ей надо было позаботиться о ребенке.
Грасиела стояла посреди маленькой комнаты, одной рукой сжимая медальон, приколотый к груди, а другой ухватившись за пылающее лицо.
— Я плохо себя чувствую.
— Сеньора Кальверас сейчас принесет ванну и чего-нибудь поесть, — еле выговорила Дженни, опускаясь на табурет у открытого окна.
Высыпали звезды, дул теплый ветерок, и Дженни распахнула воротник, чтобы высушить соленый пот на шее и груди. Крона дерева во дворе заслоняла ночное небо, и Дженни не нашла звезду Маргариты. Это хорошо. Дженни стала бояться ночи, когда Маргарита появлялась на небе и, глядя вниз, судила Дженни за ее дневные поступки.
Грасиела наклонилась, и ее стошнило прямо на пол. Девочка от слабости привалилась к стене, закрыла глаза, и ее ресницы казались угольно-черными на фоне иссиня-бледных щек.
— Малышка, что с тобой? — Дженни вскочила и прижала ладонь ко лбу девочки.
Ребенок весь горел. Вот черт! Дженни пригласила мужа сеньоры Кальверас войти в комнату. Он внес ванну, такую старую и помятую, что она могла бы принадлежать целую вечность назад какому-нибудь конкистадору.
Сеньора Кальверас следовала за мужем с двумя ведрами воды, которую она вылила в ванну. Глянув на лужицу рвоты, она вынула из кармана тряпку и протянула Дженни.
Дженни посмотрела на тряпку, потом на рвоту. Не слишком-то это приятно, однако она поняла, почему сеньора Кальверас решила, что убрать это должна Дженни. Грасиела не была ребенком сеньоры Кальверас, это крест Дженни. Но для начала следовало освободить девочку от ее костюма и усадить в ванну.
Грасиела открыла глаза и уставилась на ванну с тупым и жалким выражением, словно мытье было выше ее понимания. Она сползла вниз по оштукатуренной стене, словно тряпичная кукла.
— Ладно, на этот раз, так и быть, раздену тебя. Вставай.
Девочка не только выглядела как тряпичная кукла, но и двигалась так же. Ее руки безвольно повисли, когда Дженни вытащила их из рукавов. Ноги почти не держали ее. Когда Дженни взяла ее на руки, чтобы усадить в воду, все тело у Грасиелы пылало. Девочка села в ванну, наклонилась вперед и уставилась на пальцы ног.
— Подожди меня.
Это было не слишком умное предложение, поскольку голый, ослабевший ребенок вряд ли мог убежать. Собравшись с силами, Дженни прошла через дом на улицу. Постояла минутку, потом начала рассматривать сорняки, буйно разросшиеся в огороде. К счастью, луна вынырнула из-за облака, и Дженни сразу увидела заросли лопуха; она набрала полную горсть листьев, принесла их в кухню и обратилась к хозяйке:
— Сделайте одолжение, сеньора, — заговорила она озабоченным голосом. — Не будете ли вы так добры прокипятить вот это в целой кварте воды. Пусть покипит, пока не останется всего пинта жидкости.
Сеньора Кальверас кивнула, потом протянула Дженни мисочку с кружочками лука и несколько полосок ткани.
— Это для малышки, — сказала она. Дженни тупо поглядела на лук,
— Она должна это съесть?
— Нет, сеньора, — мягко произнесла сеньора Кальверас. — Это надо прибинтовать к подошвам ног. Лук вытянет жар.
Она приподняла босую ногу и ловкими движениями показала Дженни, куда надо привязать нарезанный лук.
— Спасибо, — поблагодарила Дженни. Как же она забыла, что лук действует не хуже, чем чай из лопуха? Но у каждой женщины свое излюбленное средство.
Грасиела не двигалась. Все так же согнувшись она смотрела затуманенными лихорадкой глазами на свои ноги.
— Девочка, как же ты меня напугала! Как мне это не нравится! — говорила Дженни, выжимая тряпку и осторожно стирая пыль с лица Грасиелы.
— Мне больно, — прошептала та.
— Я знаю. Я смажу тебе лицо алоэ, как — только ты искупаешься.
— Я не хочу есть. Я хочу только спать.
— Хорошо. Встань, я вытру тебя полотенцем.
Дженни подняла девочку и поставила на ноги. Грасиела покачнулась, словно от невидимого ветра, глаза ее были закрыты. Дженни вытерла ее, надела ночную рубашку и отнесла в гамак. Подсунула под голову подушку и накрыла Грасиелу до подбородка тонкой простыней. Грасиела подняла на нее глаза.
— Мне нужен мой медальон.
Дженни валилась с ног, но если девочке понадобился медальон… Скрипнув зубами, она покопалась в одежде Грасиелы, отыскала медальон и прикрепила его к ночной рубашке девочки.
— Что-нибудь еще, ваше величество?
— Я не прочитала молитвы.
— Я их прочитаю вместо тебя. Отец наш небесный и так далее, благослови всех кузенов и убей Дженни. Аминь! Теперь подними ноги, я должна привязать к ним лук.
Грасиела молча подняла маленькую ножку и позволила Дженни прибинтовать к подошве лук. Она явно не считала, что лекарство это странное, как это казалось Дженни. Обвязав вторую ногу, Дженни смазала алоэ лицо и шею девочки.
— Так тебе лучше?
Грасиела посмотрела на Дженни своими зеленовато-голубыми глазами с явной благодарностью.
— Спасибо, — прошептала она по-испански. Ее веки трепетали от усталости, но она все-таки подставила щеку для поцелуя.
Эта сцена трогала и умиляла Дженни ровно до тех пор, пока она не бросила взгляд на до сих пор не вытертую лужицу рвоты. Она должна это сделать. Блевотина не исчезнет сама собой. Опустившись на колени, Дженни, давясь от отвращения, подтирала пол. Господи, вот никогда бы не поверила, что придется убирать чью-то блевотину.
Ничего удивительного, что ее мать была злая, как змея. С шестью-то ребятишками ей приходилось заниматься таким противным делом нередко. Как подумаешь теперь, спустя годы, это же просто чудо, что мать не покидала ребятню в ближайшую шахту или сама не кинулась туда. Ее наверняка подмывало сделать это по двадцать раз на дню.
Шатаясь от изнеможения, Дженни поглядела на остывшую в ванне воду, размышляя, хватит ли у нее сил вымыться самой. Одно из двух: либо найти эти силы, либо чесаться всю ночь. Дженни разделась и по-быстрому ополоснулась. Потом, перегнувшись через край ванны и пользуясь куском твердого коричневатого мыла, стала мыть голову. Вода мгновенно почернела. Избавление от ваксы на волосах было единственной радостью за весь нынешний день.
Охотнее всего она немедленно завалилась бы в гамак, но надо дождаться сеньору Кальверас с целебным чаем, потом этот чай остудить, поднять Грасиелу, что вряд ли будет легко, и заставить ее выпить отвар. Тем не менее все приходит к концу, и вскоре Дженни уже подносила чашку к губам девочки.
— Какой противный вкус, — запротестовала Грасиела, передернув плечами.
— Глотай быстрее, и все. Нет-нет, пей до конца.
Дженни погасила свечи и улеглась в гамак, вернее сказать, камнем рухнула в него. Но при всей усталости никак не могла заснуть. Напряженно прислушивалась к дыханию Грасиелы. Едва ребенок шевельнется, Дженни уже поднимает голову и вглядывается во тьму. Но еще хуже было, когда девочка долго не двигалась.
Заведя руки за голову, Дженни смотрела в потолок и думала, думала свою беспокойную думу.
Ее собственная жизнь кончена, если ребенок умрет у нее на руках. Болезнь Грасиелы на ее совести! Ее ошибка… а чья же еще? Она слишком долго держала девочку на солнце, да еще к тому же в седле.
Если девочка погибнет, Дженни остается только выкопать могилу для самой себя и прыгнуть туда, потому что смерть Грасиелы вызовет неукротимый гнев Маргариты. Если Дженни не покончит с собой, то Маргарита спустится с небес и убьет ее, причем сделает смерть ужасной, Дженни это понимает.
Дай Бог, чтобы все обошлось! Теперь они станут двигаться медленнее. Каждый вечер Дженни будет нанимать комнату, будет также следить, чтобы ребенок ел три раза в день и все три раза получал молоко.
А еще Дженни намеревалась молиться, просить Господа Бога и Маргариту, чтобы Роберт Сандерс остался в живых, чтобы находился в добром здоровье. Самое худшее, что может случиться в горькой жизни Дженни, — это смерть Роберта Сандерса. Тогда ребенок останется у нее на руках на все треклятые двенадцать лет, не меньше, а за это время она доведет себя до полусмерти. Убирать блевотину и Бог знает что еще делать… К черту, к черту, к черту!
Наконец, измученная чувством вины, надышавшись запахом лука, Дженни впала в тяжелый сон, не приносящий отдыха. Во сне она видела себя снова ребенком, за ней гнались ее мать и ковбой и бросаля в нее луковицы.
— Я не знаю никаких сказок, — повторила Дженни в пятнадцатый раз. Она сделала глубокий-глубокий вдох, задержала воздух в груди, потом медленно выпустила его сквозь сжатые губы. Если уж этот ребенок что-то вобьет себе в голову, этого не выбьешь никакими силами на земле.
— За пять минут, которые прошли с тех пор, как ты меня в последний раз просила об этом, мне неоткуда было взять для тебя сказку. Давай я прочту тебе несколько моих любимых слов из словаря.
— Мы это делали сегодня утром.
Неужели это было сегодня утром? Дженни казалось, что прошло несколько недель. Может, целая жизнь. Она так долго сидела у гамака Грасиелы на твердом табурете, что у нее разболелся копчик, а потом и весь позвоночник. Подвигаться довелось только раз, когда Дженни убирала новую порцию блевотины. Остальное время она либо смотрела, как девочка спит, либо развлекала ее из последних сил, когда та просыпалась.
Грасиела отколола медальон от ночной рубашки, открыла золотое сердечко и уставилась на портреты внутри. Глаза ее налились слезами.
— Дай мне взглянуть на твой медальон, — попросила Дженни.
Ей не было особого дела до портретов, но так она скоротает хоть еще несколько минут бесконечно долгого дня. К тому же если девчонка не будет глазеть на портреты, то не разревется.
Дженни взвесила медальон на ладони, чтобы ощутить тяжесть изделия из настоящего золота. Ее раздражало, что вот шестилетняя девчонка привыкла носить золотые украшения, а у нее самой ничего подобного никогда не было. Не то чтобы она очень уж этого хотела. Однако каждый взгляд на этот золотой медальон напоминал Дженни о бездонной пропасти между ней и Грасиелой. Она со вздохом открыла маленькое золотое сердечко и посмотрела внутрь.
Так вот он, святой Роберто!
Маленький портрет изображал красивого сукина сына, одетого в форменную куртку с широким галстуком. Волосы темные, глаза светлые, как у Тая, но Роберт выглядел иначе, мягче, что ли, нежели брат. Дженни в одну секунду поняла, кто в семье Сандерс настоящий мужчина. Во внешности Тая не было ничего неуверенного, смазанного. Ничего нерешительного во взгляде. Роберт выглядел как человек, рожденный нашептывать красивые стишки при луне, в то время как Тай был мужчиной, созданным при жарком свете солнца. У Роберта на пальцах должны быть чернильные пятна, а у Тая — мозоли.
Роберт не вызывал у Дженни ни малейшего интереса — был бы он только жив и здоров!
Потом Дженни пригляделась к портрету Маргариты. Казалось, Маргарита хочет подбодрить ее своей улыбкой. Чувство вины камнем легло Дженни на сердце. Все шло так, как она и предсказывала. У нее нет материнской жилки. Но Маргарита отказывалась этому верить. Ее непоколебимая вера в Дженни так и лучилась с портрета. Дженни трудно было себе вообразить, но Маргарита улыбалась именно ей, Дженни. Еще раз вздохнув, она закрыла медальон и отдала его Грасиеле.
— Какую-нибудь одну сказку ты должна знать. Придумай, пожалуйста!
— Ладно, — едва ли не прорычала Дженни, — если ты тогда прекратишь свое нытье, я попробую. Дай подумать… 0'кей! Скажем, так: жили…
— Надо начинать словами «давным-давно в старину» .
— Не подгоняй меня. Ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34