Целых десять минут она смотрела перед собой невидящим взглядом, пока все фрагменты головоломки не улеглись на свои места и она наконец-то не увидела общую картину, истинную причину их брака и того, что к нему привело. Потом, преисполнившись решимости, она встала и направилась в спальню.
Люк поднялся по главной лестнице и зашагал по коридору к их спальне. На ходу развязал галстук, и теперь он болтался у него на шее. Рассвет за окнами уже окрашивал небо в яркие цвета. Наверное, Амелия уже спит — она очень устала… значит, придется перенести разговор на завтра. Но он непременно скажет ей, он уверен, что достаточно заинтриговал ее своими «двумя тайнами» и она утром останется в постели, так что он успеет признаться во всем.
Он вошел, не сразу заметив, что свеча еще горит и Амелии в постели нет — она стоит у окна…
Он шагнул к ней. И сразу пригнулся.
Что-то хрустнуло на полу рядом с ним, но он не стал смотреть, что это было. В руке Амелия сжимала тяжелое пресс-папье, когда он схватил ее и прижал к стене.
Ее прищуренные глаза горели синим пламенем.
— Почему ты мне не сказал?
Голос у нее был яростный, но не холодный, и это оставляло надежду.
— Не сказал — что?
Эти неразумные слова вырвались у него прежде, чем он успел подумать.
— Что ты грязный богач! Что ты был им уже до нашей свадьбы! Что ты женился на мне не из-за денег! Ты позволил мне поверить, что женишься из-за них, а оказывается, все это время…
— Да постой же! Я ведь собирался тебе все рассказать. Я же говорил в лесу, что должен кое в чем признаться. Например, вот в этом.
— А еще в чем?
— Ты знаешь. — И добавил: — Несмотря на все, что ты наговорила Кирби, ты все прекрасно знаешь.
Она вздернула подбородок.
— Я могла предполагать, но когда имеешь дело с таким, как ты, знать и предполагать — не одно и то же. Тебе придется сказать. Простыми словами. Кристально ясными фразами.
Он стиснул зубы. А она, зажатая между ним и стеной, никогда еще не осознавала с такой ясностью той телесной и духовной силы, которая давно уже объединила их. Физическое вожделение и духовная связь — и то, и другое всегда присутствовали здесь, но только теперь проявились во всей своей полноте.
И усилились настолько, что больше ни о чем нельзя было думать.
И он заговорил глубоким напряженным голосом:
— Я убедил тебя, что женюсь на тебе из-за твоего приданого. Я солгал — вот первое, в чем я хотел признаться.
Он замолчал. Она впилась в него взглядом, заставляя его продолжать.
Он взглянул на ее губы и снова — в глаза.
— Мое второе признание касается истинной причины, почему я согласился жениться на тебе.
Поскольку он больше ничего не сказал и вновь опустил глаза, она его подтолкнула:
— Так что же это за причина? — Для нее это был самый важный на свете вопрос — единственный, который следовало задать, как она поняла четверть часа назад.
Он снова посмотрел ей в глаза.
— Причина та, что я тебя люблю — и это тебе известно. — Мускул у него на щеке дернулся, но он выговорил эти слова четко, не отводя от нее полуночных глаз. — Потому, что ты есть и всегда была единственной женщиной, которую мне хотелось видеть своей женой. Единственной женщиной, которую я когда-либо представлял у себя в детской, с моим ребенком на руках.
Ресницы его опустились и закрыли глаза.
— Кстати, поскольку мы занимаемся Кирби, нужно сделать какое-то объявление…
— Не пытайся меня отвлечь. — Она обвила его шею руками, коснулась губами его подбородка. — Ты добрался до лучшей части своей исповеди. Расскажи, как сильно ты меня любишь.
Зовуще притянув его к себе, она поцеловала его длинным, нежным поцелуем, теперь уже зная, как разжигать пламя, но при этом держать его на расстоянии.
— Говори же.
— Я лучше покажу, — прошептал он.
Она рассмеялась. Позволила ему наклониться и коснуться ее губ. Позволила ему взять ее на руки и отнести на кровать. Позволила ему любить. И тоже любила его. От всего сердца, так же безудержно, как и он ее.
Слова им были не нужны — они говорили на языке, который не требовал слов, пока наконец серебряное сияние рассвета, проникнув в их окно, не залило широкую кровать. Тогда она призналась:
— Я тебя люблю.
Глаза его сверкнули, он жадно впился в ее губы:
— Я всегда буду тебя любить. Вчера, сегодня, завтра — всегда. И ты никогда не убежишь от меня.
И, словно признавая это заявление, Люк обмотал вокруг пальца низку жемчуга, перемежающегося с изумрудами, которую он час назад надел на шею Амелии. После чего прижал ее к себе и поцеловал.
Она с готовностью покорилась, счастливо вздохнула, когда он отпустил ее, и поуютнее зарылась в постель.
Это было ожерелье, которое он заказал для нее еще до свадьбы, а потом прятал — пока не признается. Оно составляло комплект с ее обручальным кольцом и серьгами, которые он оставил на ее туалетном столике вчера.
— Если ты заметил, я никуда не убегаю.
— Я заметил, но решил прояснить ситуацию.
Его-то «ситуация» была яснее ясного. Амелия все время улыбалась, не в состоянии скрыть счастье, которое переполняло ее через край.
Прежде чем все члены семьи разъехались, Люк и Амелия объявили о своем будущем счастье, присоединив свои надежды к надеждам Аманды и Мартина. Все были очень рады. Елена кивнула, в глазах ее появилось что-то более глубокое, чем просто радость.
Что же до Кирби и бедняжки Фионы, здесь все прояснилось и все, насколько это было возможно, встало на свои места.
Амелия вздохнула:
— Бедная Фиона. Я никак не могу поверить, что Эдвард оказался настолько бесчувственным, что мог использовать ее в своих корыстных целях. Он отдал ее в руки Кирби и обязательно должен узнать, что этот Кирби собой представляет.
— Нам никогда не понять Эдварда. — Люк погладил жену по щеке. — Он видел влюбленность Фионы и поощрял ее исключительно из эгоизма. Когда мы его изгнали, она стала добровольным орудием его мести. Только это ему и было нужно в ней.
Амелия передернулась:
— Я просто не могу поверить, что он твой брат.
— Я тоже. Но это так. Не кори меня за это.
Она рассмеялась и обняла его:
— Разумеется.
Поскольку Кирби в своей лондонской квартире припрятал почти все, что украла Фиона, украденное изъяли и вернули владельцам. Но сейчас было лето, и светское общество разъехалось по загородным поместьям, а потому слухи распространились не слишком широко — объединенных усилий Эшфордов, Фалбриджей и Кинстеров хватило, чтобы замять эту историю. Ее преподносили всего лишь как дополнение к прежней, уже устаревшей опале Эдварда, и вскоре все говорили об этом как о «старой новости».
Однако не отпустил Кирби Люк.
Всякая снисходительность, которую он мог проявить, исчезла, когда наутро после его поимки Люк увидел синяки на шее Энн. Девушка оказалась права: Кирби намеревался убить Фиону, но перепутал ее с Энн.
Понадобились усилия всех присутствующих в доме леди, чтобы сохранить Кирби жизнь, пока его не увезут из Калвертон-Чейза. Его и их показания были выслушаны окружным судьей. Теперь Кирби находился в Лондоне и ждал суда.
Жизнь в доме после всех событий потекла мирно и безоблачно, Люк и Амелия заботились о тех, кто на них работал, все были довольны — а что еще нужно для счастья? Впереди их ждала лучшая часть лета, а дальше — вся жизнь!
— Завтра приезжают Киркпатрики, — однажды объявил Люк. — Не захочет ли Эмили, чтобы мы дали бал?
— Насколько мне известно, Эмили будет вполне довольна, если мы просто оставим ее с Киркпатриком наедине. Они пробудут здесь неделю — мы сможем поговорить с его родителями и выяснить, что они думают по этому поводу.
Люк согласился с разумным решением жены, вытянулся рядом с ней на постели, положив руку ей на живот.
Так они и лежали — спокойные, согласные и удовлетворенные.
Открылась входная дверь. Послышались голоса. Один был мужской, ворчливый, другой — женский, резкий, решительный. Как бы отмахивающийся.
Люк помрачнел.
Увидев это, Амелия пробормотала:
— Мне кажется, Саймон твердо уверен, что Порции небезопасно брать собак на прогулку в лес. Когда она одна.
— Но ведь с ней собаки, — отозвался Люк удивленно.
— Кажется, Саймон не считает, что собаки — надежная защита.
Люк захлебнулся смехом.
— Если он хочет переубедить Порцию, желаю ему удачи.
Препирательства во дворе достигли апогея, подтверждая правильность его мнения о сестре и правильность мнения Амелии о брате.
Порция направилась к псарне, и голоса постепенно стихли. Можно было не сомневаться, что Порция шагает, высоко вздернув нос, а Саймон тащится за ней, исполненный мрачной решимости.
Супруги переглянулись и опять погрузились в согласие. Наслаждались им, купались в нем.
— Есть одна деталь, которую ты мне так и не объяснила, — заговорил Люк.
— Какая?
— Почему ты выбрала именно меня?
Амелия подняла на него глаза и улыбнулась.
— Я выбрала тебя потому, что всегда тебя хотела, — почему же еще?
— А, понятно. Потому что я вызывал у тебя вожделение.
— Вот именно. — Она потерлась о его грудь.
Он взял ее за подбородок и прижался к ней губами. Наконец он отпустил ее.
— Ты ужасная лгунья.
Она заглянула в его темные глаза, вздохнула и прижалась к нему.
— Ну, тогда вот тебе правда. Я задумала и составила план, как выйти за тебя замуж. Я считала, что, если мне удастся женить тебя на себе, мы найдем… — Она сделала жест рукой.
— Это?
— Да. — Она снова положила голову ему на грудь, а ладонь с растопыренными пальцами — на сердце. — Вот этого я всегда и хотела.
Он прошептал, зарывшись лицом в ее локоны:
— Ты оказалась более дальновидной, чем я. Я никогда не думал, что такое вообще возможно.
Она подумала и спросила:
— Значит, ты ничего не имеешь против того, что я подстерегла тебя и заманила в ловушку?
— Если бы я даже знал, что это ловушка, я бы все равно остался в ней. Ты — вот что мне было нужно, и, по правде говоря, мне было все равно, каким способом я тебя заполучу.
Она усмехнулась:
— Выходит, мы оба преуспели в наших планах.
— Мне кажется, мы оба доказали, что, сдаваясь, можно оказаться победителем.
Она рассмеялась и поцеловала его.
— Чья же победа? Твоя, моя — наша?
Он поцеловал ее и ответил:
— Окончательная победа.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40