Шиферные пластины на крыше был раздвинуты, и в теплицу проникал ветерок.
Она огляделась, широко раскрыв глаза при виде этого великолепного зрелища.
Положив руку ей на спину, Люк повел ее дальше.
— Сейчас здесь почти нечего делать — только собирать урожай. Потом все это подрежут, но сейчас все может разрастаться вволю.
Воистину вволю; приходилось пригибаться, чтобы пройти по дорожке, которая шла в середине теплицы сквозь заросли к двери в противоположной стене. Отбросив всякие мысли о любовных играх — здесь едва хватало места, чтобы стоять, — Амелия направилась к выходу.
Они оказались на небольшой мощеной площадке, окруженной низкой каменной стеной и затененной большими деревьями; здесь было гораздо прохладнее, чем в теплице. Отсюда неожиданно открылся вид на неглубокую долину перед Калвертон-Чейзом. Амелия огляделась, пытаясь сориентироваться. Ферма располагалась за тенистыми деревьями правее и чуть дальше конюшен и псарен. Налево лежала долина, дремлющая под летним зноем.
Амелия подошла к низкой каменной стене, за которой был склон, а дальше лужайка. От теплицы ступени спускались вниз, на дорожку, ведущую к парадной подъездной аллее.
— Мне казалось, что я знаю все, но здесь я никогда не бывала.
Люк подошел к ней сзади и, глядя на долину, которая была ему так же знакома, как материнское лицо, произнес:
— У тебя будет достаточно времени, чтобы познакомиться с каждым уголком имения.
Амелия вздрогнула, потому что никак не ожидала, что он так близко. Она повернулась, а он шагнул еще ближе, и она оказалась между ним и стеной, доходившей ей до бедер.
Она замерла, затаив дыхание.
Он обнял ее за плечи и наклонился к ней. Может, он и пляшет под ее дудку, но это не означает, что он не может быть ведущим.
Он коснулся губами того места, где плечи ее переходили в шею, и она задрожала. Его руки скользнули вниз по ее рукам, затем на талию и крепко прижали ее к нему. На мгновение остановившись, чтобы насладиться ее телом, податливым и соблазнительным, он прошептал ей в висок:
— Зачем?
Она отозвалась тоже шепотом:
— Что — зачем?
— Зачем ты — не могу найти лучшего слова — соблазняешь меня?
Она подумала.
— А разве тебе это не нравится?
— Я не жалуюсь, но ты могла бы обойтись меньшим количеством уроков от знатока.
Она рассмеялась, сплела пальцы с его пальцами.
— И что тогда?
— Когда ты заманиваешь свою жертву в комнату, чтобы соблазнить, неплохо бы запереть дверь.
— Я это запомню. — В ее голосе был смех. — Еще что-нибудь?
— Если ты намерена использовать какое-то экзотическое место, разумно будет сначала провести рекогносцировку.
Она вздохнула:
— Я никак не думала, что теплица — экзотическое место. — И добавила, помолчав: — Но все равно сейчас слишком жарко.
— Ты так и не сказала мне зачем.
Амелия узнала интонацию в его голосе, поняла, что от ответа уклониться не удастся.
— Потому что я думала, что тебе это нравится. — Это было до некоторой степени правдой. — Это так?
— Да. А тебе?
Она улыбнулась:
— Ну конечно.
— Что тебе нравится больше всего?
Поскольку она ответила не сразу, он уточнил:
— Когда я трогаю твои груди, когда я трогаю тебя там?..
— Когда ты входишь в меня. — Ей стало жарко и становилось жарче с каждым мгновением. — Когда ты во мне и я могу тебя там удерживать.
Последовала долгая пауза.
— Интересно.
Она не собиралась дать этой возможности ускользнуть.
— А что нравится тебе больше всего?
Он ответил почти сразу:
— Иметь тебя.
— Но как? Когда я одета или голая?
Последовал короткий смешок.
— Голая.
— А ты? Голый или одетый?
Он задумался и наконец ответил:
— И то и другое. Зависит от обстоятельств. Значит, ты хочешь знать, что нравится мне?
— Да. — Это слово прозвучало очень четко.
— Мне нравится, когда мы оба голые лежим в постели.
Прежде чем она успела задать следующий вопрос, он снова склонился к ней и начал ласкать губами ее ухо, а потом спустился ниже.
— В любое время, днем или ночью…
Эти слова повисли в воздухе рядом с ними; день был мирный, спокойный, тихий. Воздух загустел от солнечного тепла и, казалось, еще больше от невысказанных предложений.
Дышать было трудно, не только потому, что его руки тяжело лежали у нее на талии, не только потому, что она ощущала его силу и ту подавляющую чувственную мощь, которая окутала ее. В этом отношении она уже была его пленницей; вызов был брошен, но еще ничто не решено — она должна ответить, должна согласиться.
— Да. — Она выдохнула это слово и почувствовала, как его пальцы сжали ее сильнее.
Тогда он взял ее за руку и посмотрел на дом.
— Пошли.
Он провел ее вниз по ступеням, вдоль тропы на аллею и подошел к передней двери. Неторопливо. Вместо того чтобы успокоить ее натянутые нервы, эта подчеркнутая неторопливость только вызвала еще большее напряжение. Он держался как имеющий право делать с ней все, что ему захочется.
Как оно и было на самом деле.
Они вошли в парадный холл и услышали отдаленные голоса — слуги работали в прохладе дома, деловитые и веселые, — но когда они поднялись по лестнице, все звуки замерли вдали.
Тишина окутала их; они вошли в свою комнату, и весь мир отступил.
Это был его дом, и она была в нем хозяйкой. Это воистину была их крепость. Он вошел, ведя ее за собой, и запер дверь. Замок закрылся с тихим щелчком.
Занавески были задернуты, защищая от жары и солнечного света. Золотистый свет проникал сквозь них, освещая гавань тишины, не жаркую, не холодную. Их гавань.
Амелия подошла к кровати и оглянулась.
Люк шел за ней, но остановился, сбросил фрак и начал расстегивать рубашку.
Она последовала его примеру.
Когда ее сорочка упала на пол, он был уже обнажен и лежал, распростершись, на кровати, опираясь на локоть и глядя на нее. Подушки были разбросаны на шелковой простыне.
Она окинула взглядом его всего, с головы до пят. Навер ное, он знает, как великолепно выглядит в полной боевой готовности. Почувствовав его взгляд на своем теле, она легла рядом.
Вечер исчез в золотистых часах восторга, глубокого чувственного блаженства. Он вел, она следовала за ним, но бразды правления не раз передавались из рук в руки. Было слишком жарко, чтобы лежать, прижавшись телами. Было слишком жарко, чтобы замечать намеки и побуждения другого. По невысказанному согласию они отложили все надежды и страхи, все нужды и потребности, которые двигали ими за пределами этой комнаты. Они целеустремленно и безоглядно отдались текущему моменту, чувственному, физическому и тому, что лежало за его пределами.
Часы тянулись, проходя в простом, мучительно сладком наслаждении, снова и снова. Они не думали ни о чем, только о восторге, который их тела давали и получали взамен. Единственными звуками, нарушавшими тишину спальни, были их дыхание, стоны, вздохи, легкие удары тела о тело и шуршание шелковых простыней.
Снаружи все было тихо, все дремало под безжалостным солнцем. В их комнате нарастал зной. И пока проходили часы, что-то еще происходило с ними — рушились стены, за которыми они старательно прятались друг от друга. Она чувствовала, что он дрожит, охваченный сильной болью, чувствовала, что он сдается, чувствовала, как последняя преграда падает.
Чувствовала, как ее сердце сжимается так сильно, что казалось, оно разлетится вдребезги. Но тут врывалось блаженство и уносило ее прочь.
Под конец между ними ничего не осталось, кроме одной честности. Никто ее не искал — она была просто здесь, их честность. Золото и свет. Глаза их встретились — каждый увидел в другом неуверенность, оба испытывали одно и то же. И по взаимному согласию они приняли это, приняли тот факт, что они никогда уже не будут прежними, никогда не отступят и не вернутся к тому, какими они были до того, как вошли в эту дверь.
Глава 17
Уж эти мне мужчины!
Слава небесам, что она упряма. Упрямее, чем он.
Поднимаясь на верхний этаж Калвертон-Чейза, Амелия молча ругала своего мужа и повелителя. Из чисто мужского каприза он оказался на редкость упрямым в этом случае.
Она просто поверить не могла, что он настолько глуп, чтобы не видеть того, что лежит у него под носом!
После того, что произошло в тот жаркий день, всякому было бы ясно истинное положение дел между ними. Они любят — они влюблены. Она влюблена в него; он должен быть влюблен в нее. Альтернативы этому она не видела — разве может быть иначе? Разве можно иначе объяснить все, что произошло, и все, что из этого вытекает?
Однако с тех пор прошло два дня, а Люк не сказал еше ни слова, не подал хотя бы знака.
Он только наблюдал за ней внимательно, и в результате она тоже не сказала ни слова. Не осмелилась.
Что, если этот упрямый человек действительно так глуп, что не видит правды? Или не хочет видеть — скорее всего именно так. Но если она произнесет слово «любовь», она сразу потеряет все то, что завоевала. Он снова возведет свои защитные сооружения, а она останется снаружи.
Она не так глупа, чтобы рисковать. Время у нее есть; еще совсем недавно она поздравляла себя с тем, что продвинулась так далеко и так укрепила свои позиции. Она — они — теперь зашла еще дальше, глубже в таинственное царство, называемое любовью. А ведь они женаты всего лишь девять дней.
Еще даже не конец июня.
Так что незачем рисковать и пытаться ускорить события.
Поднявшись наверх, она не стала заглушать свое недоуменное «Хм!». Она не может подтолкнуть его, значит, ей остается только набраться терпения и идти по выбранной ею дороге, упорно продвигаясь к цели.
— Мне двадцать три года! — жалобно прозвучал ее тихий голос.
Решительно заглушив эти слова, она направилась по коридору, который проходил над апартаментами хозяина поместья.
— Хиггс, вы не видели ее светлость?
Домоправительница спешила по коридору со стопкой свежего белья в руках, за ней шли две горничные.
— Не видела после ленча, милорд. Тогда она была в своей гостиной.
Сейчас Амелии в гостиной не было; Люк только что побывал там. Нахмурившись, он повернулся к парадному холлу. Одна из горничных остановилась и присела в реверансе:
— Я видела ее светлость, милорд, она поднималась по главной лестнице, когда мы собирались отнести вот это. — И она показала ему сложенное белье.
— Это было примерно пятнадцать минут назад, милорд! — крикнула ему вслед Хиггс.
Поднявшись наверх, он пошел медленнее. Зачем Амелия отправилась в их комнаты? Что она будет делать, когда он найдет ее там?
Что он скажет, как объяснит свое появление?
Он остановился у первой двери, потом отбросил сомнения. Он женат на этой женщине и может быть с ней, когда захочет.
Он прошел прямо в спальню, открыл дверь — одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что комната пуста. Он был разочарован; посмотрел на дверь, соединяющую спальню с ее личными комнатами, потом вошел и закрыл дверь. Она, наверное, услышала его щаги в коридоре и решила, что он ее ищет.
Но в ее гостиной тоже было пусто. Нахмурившись, он вернулся в спальню, потом заглянул в свою комнату, которой пользовался редко, но ее не было и там.
Вернувшись в спальню, он посмотрел на кровать. На их кровать. То, что происходило на этой кровати, было настоящим — только он не знал, было ли это с ее стороны любовью.
Сам он больше в этом не сомневался, но от этого его неуверенность только усилилась, обострив его проблемы.
Если то, что она испытывает к нему, — любовь, тогда он и их будущее стоят на прочном основании.
Если же это не любовь — он оказывается в отвратительно уязвимом положении.
Ответа у него не было. Он следил за ней, как ястреб, но до сих пор не заметил никаких признаков, что она его любит, никаких доказательств, что она испытывает что-то большее, чем просто физическое наслаждение.
Он смотрел на кровать и наконец отвернулся. Для другого ее физическая отдача была бы достаточным доказательством. Но не для него. Он давно уже не верил в любовь.
Подойдя к двери, он еще раз оглянулся на кровать. То, что теперь олицетворяет это ложе, и пугало его, и радовало. У него есть время. До конца сентября. Так что паниковать еще рано.
Брак длится всю жизнь, но ничто в его жизни не было так важно, как убедить Амелию полюбить его и продемонстрировать это хотя бы так, чтобы он это понял. Чтобы он мог почувствовать себя снова уверенно и в безопасности.
Он пошел к лестнице, но остановился в затруднении. Где же она все-таки? Он хотел было спуститься вниз, взялся за перила, как вдруг услышал некий звук. Слабый, отдаленный, непонятно откуда донесшийся. Потом звук раздался уже отчетливее, и Люк поднял голову.
И сразу же поспешил наверх.
Дверь на галерею была открыта. За ней была детская, окна которой выходили на долину. Он подошел к двери и встал, прислонившись к косяку. Амелия не слышала, как он вошел.
Она смотрела на детскую кроватку, стоявшую между окнами. И что-то записывала.
От этого зрелища сердце у него сжалось, и он быстро подсчитал в уме дни. Но нет, пока еще рано. Чувство, которое охватило его при виде жены, было знакомым, только теперь оно достигло новых высот. Ему хотелось видеть ее с младенцем на руках — эта потребность была абсолютной, неотъемлемой от него. И к счастью, эту грань его любви к ней он не должен скрывать.
Она подняла голову; в руке она держала записную книжку. Все еще не видя его, она перечитала написанное, потом сунула книжку и карандаш в карман.
От кроватки она перешла к низкому комоду, стоявшему под окном. Выдвинула два ящика, заглянула, задвинула обратно. Потом посмотрела на окно и подергала засовы.
Он улыбнулся:
— Они крепкие. За это я ручаюсь.
Она взглянула на него:
— Ты пробовал их сломать?
— Не раз. — Он подошел к ней. — Мы с Эдвардом. Вместе..
Она с уважением посмотрела на засовы.
— Если они устояли против ваших объединенных уси лий, значит, и правда крепкие.
Он встал рядом с ней, но она не повернулась к нему.
— Что ты делаешь?
Она хотела отойти, но он ее не пустил. Она нахмурилась, но слегка, глядя на его пальцы, сжимавшие ее руку, потом бросила взгляд на него.
— Я составляю список всего, что нужно сделать. Мы с Хиггс пропустили эти комнаты когда обходили дом. — Она огляделась, махнула свободной рукой. — Все это нужно подновить, это ясно любому. Прошло — сколько же? — двенадцать лет с тех пор, как здесь жили дети.
Он поднес ее руку к губам.
— Ты сообщишь мне, не так ли?
Она покраснела.
— Конечно. — Потом посмотрела в окно. — Но пока еще мне не о чем сообщать.
— Пока да.
Она, помолчав, кивнула.
Он смотрел на ее профиль. Губы у нее были сжаты.
— Когда будет о чем сообщить, ты ведь не забудешь?
— Когда появится нечто такое, что тебе будет необходи мо узнать…
— Я не об этом.
Подняв подбородок, она опять посмотрела на окно. Он подавил вздох.
— Почему ты не хочешь сказать мне?
На самом деле это не имело значения; если он способен отслеживать сложные денежные пути, то способен все понять сам, особенно теперь, когда она ему напомнила. Но то, что она не собиралась сообщить ему немедленно… Может, это говорит о том, как она к нему относится?
— Как я уже сказала, пока мне нечего тебе сообщить, а когда тебе нужно будет знать…
— Амелия!..
Она замолчала, сжав губы. Но затем вновь заговорила:
— Я знаю, как ты будешь реагировать, — я видела вашу реакцию, даже Габриэля, а он гораздо разумнее вас всех. А что касается тебя — ведь я тебя знаю! — ты отнесешься к этому еще хуже. Я видела тебя в течение многих лет вместе с твоими сестрами. Ты запрешь меня в доме, запретишь ездить верхом, даже играть со щенком и то запретишь! — Она потянула руку, но он не пустил ее; она сердито сверкнула глазами: — Ты будешь это отрицать?
Он прямо посмотрел ей в глаза.
— Я не стану запрещать тебе играть со щенками.
Она сузила глаза, но он не дрогнул, не отвел взгляда.
— Ты должна понять, что если ты понесешь от меня, я должен об этом узнать, мне это важно — не только из-за ребенка, но также и из-за тебя самой. Я не могу помочь тебе выносить его, но могу — и буду — беречь тебя.
Амелия почувствовала, как что-то в ней замерло. Он го ворил искренне, искренность была и в его глазах, и это ее тронуло.
Он поморщился под ее проницательным взглядом, но глаз не отвел.
— Я знаю, что буду надоедливым, или тебе так будет казаться из-за того, что я буду от тебя многого требовать, но ты должна запомнить, что, когда дело касается беременных жен, такие мужчины, как я… чувствуют себя беспомощными. Мы можем управлять своим миром почти так, как нам хочется, но в этой области… все, чего мы хотим, все, что нам нужно, — то, что во многом составляет смысл нашей жизни, — оказывается в руках переменчивой судьбы и не только не поддается нашему контролю, но даже выходит за пределы нашего влияния.
Он говорил от всего сердца. Такое простое признание — она знала, что оно искреннее, но мужчины очень редко в этом признаются. Сердце у нее подпрыгнуло. Она поверну лась к нему…
Какая-то суета во дворе заставила их посмотреть в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Она огляделась, широко раскрыв глаза при виде этого великолепного зрелища.
Положив руку ей на спину, Люк повел ее дальше.
— Сейчас здесь почти нечего делать — только собирать урожай. Потом все это подрежут, но сейчас все может разрастаться вволю.
Воистину вволю; приходилось пригибаться, чтобы пройти по дорожке, которая шла в середине теплицы сквозь заросли к двери в противоположной стене. Отбросив всякие мысли о любовных играх — здесь едва хватало места, чтобы стоять, — Амелия направилась к выходу.
Они оказались на небольшой мощеной площадке, окруженной низкой каменной стеной и затененной большими деревьями; здесь было гораздо прохладнее, чем в теплице. Отсюда неожиданно открылся вид на неглубокую долину перед Калвертон-Чейзом. Амелия огляделась, пытаясь сориентироваться. Ферма располагалась за тенистыми деревьями правее и чуть дальше конюшен и псарен. Налево лежала долина, дремлющая под летним зноем.
Амелия подошла к низкой каменной стене, за которой был склон, а дальше лужайка. От теплицы ступени спускались вниз, на дорожку, ведущую к парадной подъездной аллее.
— Мне казалось, что я знаю все, но здесь я никогда не бывала.
Люк подошел к ней сзади и, глядя на долину, которая была ему так же знакома, как материнское лицо, произнес:
— У тебя будет достаточно времени, чтобы познакомиться с каждым уголком имения.
Амелия вздрогнула, потому что никак не ожидала, что он так близко. Она повернулась, а он шагнул еще ближе, и она оказалась между ним и стеной, доходившей ей до бедер.
Она замерла, затаив дыхание.
Он обнял ее за плечи и наклонился к ней. Может, он и пляшет под ее дудку, но это не означает, что он не может быть ведущим.
Он коснулся губами того места, где плечи ее переходили в шею, и она задрожала. Его руки скользнули вниз по ее рукам, затем на талию и крепко прижали ее к нему. На мгновение остановившись, чтобы насладиться ее телом, податливым и соблазнительным, он прошептал ей в висок:
— Зачем?
Она отозвалась тоже шепотом:
— Что — зачем?
— Зачем ты — не могу найти лучшего слова — соблазняешь меня?
Она подумала.
— А разве тебе это не нравится?
— Я не жалуюсь, но ты могла бы обойтись меньшим количеством уроков от знатока.
Она рассмеялась, сплела пальцы с его пальцами.
— И что тогда?
— Когда ты заманиваешь свою жертву в комнату, чтобы соблазнить, неплохо бы запереть дверь.
— Я это запомню. — В ее голосе был смех. — Еще что-нибудь?
— Если ты намерена использовать какое-то экзотическое место, разумно будет сначала провести рекогносцировку.
Она вздохнула:
— Я никак не думала, что теплица — экзотическое место. — И добавила, помолчав: — Но все равно сейчас слишком жарко.
— Ты так и не сказала мне зачем.
Амелия узнала интонацию в его голосе, поняла, что от ответа уклониться не удастся.
— Потому что я думала, что тебе это нравится. — Это было до некоторой степени правдой. — Это так?
— Да. А тебе?
Она улыбнулась:
— Ну конечно.
— Что тебе нравится больше всего?
Поскольку она ответила не сразу, он уточнил:
— Когда я трогаю твои груди, когда я трогаю тебя там?..
— Когда ты входишь в меня. — Ей стало жарко и становилось жарче с каждым мгновением. — Когда ты во мне и я могу тебя там удерживать.
Последовала долгая пауза.
— Интересно.
Она не собиралась дать этой возможности ускользнуть.
— А что нравится тебе больше всего?
Он ответил почти сразу:
— Иметь тебя.
— Но как? Когда я одета или голая?
Последовал короткий смешок.
— Голая.
— А ты? Голый или одетый?
Он задумался и наконец ответил:
— И то и другое. Зависит от обстоятельств. Значит, ты хочешь знать, что нравится мне?
— Да. — Это слово прозвучало очень четко.
— Мне нравится, когда мы оба голые лежим в постели.
Прежде чем она успела задать следующий вопрос, он снова склонился к ней и начал ласкать губами ее ухо, а потом спустился ниже.
— В любое время, днем или ночью…
Эти слова повисли в воздухе рядом с ними; день был мирный, спокойный, тихий. Воздух загустел от солнечного тепла и, казалось, еще больше от невысказанных предложений.
Дышать было трудно, не только потому, что его руки тяжело лежали у нее на талии, не только потому, что она ощущала его силу и ту подавляющую чувственную мощь, которая окутала ее. В этом отношении она уже была его пленницей; вызов был брошен, но еще ничто не решено — она должна ответить, должна согласиться.
— Да. — Она выдохнула это слово и почувствовала, как его пальцы сжали ее сильнее.
Тогда он взял ее за руку и посмотрел на дом.
— Пошли.
Он провел ее вниз по ступеням, вдоль тропы на аллею и подошел к передней двери. Неторопливо. Вместо того чтобы успокоить ее натянутые нервы, эта подчеркнутая неторопливость только вызвала еще большее напряжение. Он держался как имеющий право делать с ней все, что ему захочется.
Как оно и было на самом деле.
Они вошли в парадный холл и услышали отдаленные голоса — слуги работали в прохладе дома, деловитые и веселые, — но когда они поднялись по лестнице, все звуки замерли вдали.
Тишина окутала их; они вошли в свою комнату, и весь мир отступил.
Это был его дом, и она была в нем хозяйкой. Это воистину была их крепость. Он вошел, ведя ее за собой, и запер дверь. Замок закрылся с тихим щелчком.
Занавески были задернуты, защищая от жары и солнечного света. Золотистый свет проникал сквозь них, освещая гавань тишины, не жаркую, не холодную. Их гавань.
Амелия подошла к кровати и оглянулась.
Люк шел за ней, но остановился, сбросил фрак и начал расстегивать рубашку.
Она последовала его примеру.
Когда ее сорочка упала на пол, он был уже обнажен и лежал, распростершись, на кровати, опираясь на локоть и глядя на нее. Подушки были разбросаны на шелковой простыне.
Она окинула взглядом его всего, с головы до пят. Навер ное, он знает, как великолепно выглядит в полной боевой готовности. Почувствовав его взгляд на своем теле, она легла рядом.
Вечер исчез в золотистых часах восторга, глубокого чувственного блаженства. Он вел, она следовала за ним, но бразды правления не раз передавались из рук в руки. Было слишком жарко, чтобы лежать, прижавшись телами. Было слишком жарко, чтобы замечать намеки и побуждения другого. По невысказанному согласию они отложили все надежды и страхи, все нужды и потребности, которые двигали ими за пределами этой комнаты. Они целеустремленно и безоглядно отдались текущему моменту, чувственному, физическому и тому, что лежало за его пределами.
Часы тянулись, проходя в простом, мучительно сладком наслаждении, снова и снова. Они не думали ни о чем, только о восторге, который их тела давали и получали взамен. Единственными звуками, нарушавшими тишину спальни, были их дыхание, стоны, вздохи, легкие удары тела о тело и шуршание шелковых простыней.
Снаружи все было тихо, все дремало под безжалостным солнцем. В их комнате нарастал зной. И пока проходили часы, что-то еще происходило с ними — рушились стены, за которыми они старательно прятались друг от друга. Она чувствовала, что он дрожит, охваченный сильной болью, чувствовала, что он сдается, чувствовала, как последняя преграда падает.
Чувствовала, как ее сердце сжимается так сильно, что казалось, оно разлетится вдребезги. Но тут врывалось блаженство и уносило ее прочь.
Под конец между ними ничего не осталось, кроме одной честности. Никто ее не искал — она была просто здесь, их честность. Золото и свет. Глаза их встретились — каждый увидел в другом неуверенность, оба испытывали одно и то же. И по взаимному согласию они приняли это, приняли тот факт, что они никогда уже не будут прежними, никогда не отступят и не вернутся к тому, какими они были до того, как вошли в эту дверь.
Глава 17
Уж эти мне мужчины!
Слава небесам, что она упряма. Упрямее, чем он.
Поднимаясь на верхний этаж Калвертон-Чейза, Амелия молча ругала своего мужа и повелителя. Из чисто мужского каприза он оказался на редкость упрямым в этом случае.
Она просто поверить не могла, что он настолько глуп, чтобы не видеть того, что лежит у него под носом!
После того, что произошло в тот жаркий день, всякому было бы ясно истинное положение дел между ними. Они любят — они влюблены. Она влюблена в него; он должен быть влюблен в нее. Альтернативы этому она не видела — разве может быть иначе? Разве можно иначе объяснить все, что произошло, и все, что из этого вытекает?
Однако с тех пор прошло два дня, а Люк не сказал еше ни слова, не подал хотя бы знака.
Он только наблюдал за ней внимательно, и в результате она тоже не сказала ни слова. Не осмелилась.
Что, если этот упрямый человек действительно так глуп, что не видит правды? Или не хочет видеть — скорее всего именно так. Но если она произнесет слово «любовь», она сразу потеряет все то, что завоевала. Он снова возведет свои защитные сооружения, а она останется снаружи.
Она не так глупа, чтобы рисковать. Время у нее есть; еще совсем недавно она поздравляла себя с тем, что продвинулась так далеко и так укрепила свои позиции. Она — они — теперь зашла еще дальше, глубже в таинственное царство, называемое любовью. А ведь они женаты всего лишь девять дней.
Еще даже не конец июня.
Так что незачем рисковать и пытаться ускорить события.
Поднявшись наверх, она не стала заглушать свое недоуменное «Хм!». Она не может подтолкнуть его, значит, ей остается только набраться терпения и идти по выбранной ею дороге, упорно продвигаясь к цели.
— Мне двадцать три года! — жалобно прозвучал ее тихий голос.
Решительно заглушив эти слова, она направилась по коридору, который проходил над апартаментами хозяина поместья.
— Хиггс, вы не видели ее светлость?
Домоправительница спешила по коридору со стопкой свежего белья в руках, за ней шли две горничные.
— Не видела после ленча, милорд. Тогда она была в своей гостиной.
Сейчас Амелии в гостиной не было; Люк только что побывал там. Нахмурившись, он повернулся к парадному холлу. Одна из горничных остановилась и присела в реверансе:
— Я видела ее светлость, милорд, она поднималась по главной лестнице, когда мы собирались отнести вот это. — И она показала ему сложенное белье.
— Это было примерно пятнадцать минут назад, милорд! — крикнула ему вслед Хиггс.
Поднявшись наверх, он пошел медленнее. Зачем Амелия отправилась в их комнаты? Что она будет делать, когда он найдет ее там?
Что он скажет, как объяснит свое появление?
Он остановился у первой двери, потом отбросил сомнения. Он женат на этой женщине и может быть с ней, когда захочет.
Он прошел прямо в спальню, открыл дверь — одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что комната пуста. Он был разочарован; посмотрел на дверь, соединяющую спальню с ее личными комнатами, потом вошел и закрыл дверь. Она, наверное, услышала его щаги в коридоре и решила, что он ее ищет.
Но в ее гостиной тоже было пусто. Нахмурившись, он вернулся в спальню, потом заглянул в свою комнату, которой пользовался редко, но ее не было и там.
Вернувшись в спальню, он посмотрел на кровать. На их кровать. То, что происходило на этой кровати, было настоящим — только он не знал, было ли это с ее стороны любовью.
Сам он больше в этом не сомневался, но от этого его неуверенность только усилилась, обострив его проблемы.
Если то, что она испытывает к нему, — любовь, тогда он и их будущее стоят на прочном основании.
Если же это не любовь — он оказывается в отвратительно уязвимом положении.
Ответа у него не было. Он следил за ней, как ястреб, но до сих пор не заметил никаких признаков, что она его любит, никаких доказательств, что она испытывает что-то большее, чем просто физическое наслаждение.
Он смотрел на кровать и наконец отвернулся. Для другого ее физическая отдача была бы достаточным доказательством. Но не для него. Он давно уже не верил в любовь.
Подойдя к двери, он еще раз оглянулся на кровать. То, что теперь олицетворяет это ложе, и пугало его, и радовало. У него есть время. До конца сентября. Так что паниковать еще рано.
Брак длится всю жизнь, но ничто в его жизни не было так важно, как убедить Амелию полюбить его и продемонстрировать это хотя бы так, чтобы он это понял. Чтобы он мог почувствовать себя снова уверенно и в безопасности.
Он пошел к лестнице, но остановился в затруднении. Где же она все-таки? Он хотел было спуститься вниз, взялся за перила, как вдруг услышал некий звук. Слабый, отдаленный, непонятно откуда донесшийся. Потом звук раздался уже отчетливее, и Люк поднял голову.
И сразу же поспешил наверх.
Дверь на галерею была открыта. За ней была детская, окна которой выходили на долину. Он подошел к двери и встал, прислонившись к косяку. Амелия не слышала, как он вошел.
Она смотрела на детскую кроватку, стоявшую между окнами. И что-то записывала.
От этого зрелища сердце у него сжалось, и он быстро подсчитал в уме дни. Но нет, пока еще рано. Чувство, которое охватило его при виде жены, было знакомым, только теперь оно достигло новых высот. Ему хотелось видеть ее с младенцем на руках — эта потребность была абсолютной, неотъемлемой от него. И к счастью, эту грань его любви к ней он не должен скрывать.
Она подняла голову; в руке она держала записную книжку. Все еще не видя его, она перечитала написанное, потом сунула книжку и карандаш в карман.
От кроватки она перешла к низкому комоду, стоявшему под окном. Выдвинула два ящика, заглянула, задвинула обратно. Потом посмотрела на окно и подергала засовы.
Он улыбнулся:
— Они крепкие. За это я ручаюсь.
Она взглянула на него:
— Ты пробовал их сломать?
— Не раз. — Он подошел к ней. — Мы с Эдвардом. Вместе..
Она с уважением посмотрела на засовы.
— Если они устояли против ваших объединенных уси лий, значит, и правда крепкие.
Он встал рядом с ней, но она не повернулась к нему.
— Что ты делаешь?
Она хотела отойти, но он ее не пустил. Она нахмурилась, но слегка, глядя на его пальцы, сжимавшие ее руку, потом бросила взгляд на него.
— Я составляю список всего, что нужно сделать. Мы с Хиггс пропустили эти комнаты когда обходили дом. — Она огляделась, махнула свободной рукой. — Все это нужно подновить, это ясно любому. Прошло — сколько же? — двенадцать лет с тех пор, как здесь жили дети.
Он поднес ее руку к губам.
— Ты сообщишь мне, не так ли?
Она покраснела.
— Конечно. — Потом посмотрела в окно. — Но пока еще мне не о чем сообщать.
— Пока да.
Она, помолчав, кивнула.
Он смотрел на ее профиль. Губы у нее были сжаты.
— Когда будет о чем сообщить, ты ведь не забудешь?
— Когда появится нечто такое, что тебе будет необходи мо узнать…
— Я не об этом.
Подняв подбородок, она опять посмотрела на окно. Он подавил вздох.
— Почему ты не хочешь сказать мне?
На самом деле это не имело значения; если он способен отслеживать сложные денежные пути, то способен все понять сам, особенно теперь, когда она ему напомнила. Но то, что она не собиралась сообщить ему немедленно… Может, это говорит о том, как она к нему относится?
— Как я уже сказала, пока мне нечего тебе сообщить, а когда тебе нужно будет знать…
— Амелия!..
Она замолчала, сжав губы. Но затем вновь заговорила:
— Я знаю, как ты будешь реагировать, — я видела вашу реакцию, даже Габриэля, а он гораздо разумнее вас всех. А что касается тебя — ведь я тебя знаю! — ты отнесешься к этому еще хуже. Я видела тебя в течение многих лет вместе с твоими сестрами. Ты запрешь меня в доме, запретишь ездить верхом, даже играть со щенком и то запретишь! — Она потянула руку, но он не пустил ее; она сердито сверкнула глазами: — Ты будешь это отрицать?
Он прямо посмотрел ей в глаза.
— Я не стану запрещать тебе играть со щенками.
Она сузила глаза, но он не дрогнул, не отвел взгляда.
— Ты должна понять, что если ты понесешь от меня, я должен об этом узнать, мне это важно — не только из-за ребенка, но также и из-за тебя самой. Я не могу помочь тебе выносить его, но могу — и буду — беречь тебя.
Амелия почувствовала, как что-то в ней замерло. Он го ворил искренне, искренность была и в его глазах, и это ее тронуло.
Он поморщился под ее проницательным взглядом, но глаз не отвел.
— Я знаю, что буду надоедливым, или тебе так будет казаться из-за того, что я буду от тебя многого требовать, но ты должна запомнить, что, когда дело касается беременных жен, такие мужчины, как я… чувствуют себя беспомощными. Мы можем управлять своим миром почти так, как нам хочется, но в этой области… все, чего мы хотим, все, что нам нужно, — то, что во многом составляет смысл нашей жизни, — оказывается в руках переменчивой судьбы и не только не поддается нашему контролю, но даже выходит за пределы нашего влияния.
Он говорил от всего сердца. Такое простое признание — она знала, что оно искреннее, но мужчины очень редко в этом признаются. Сердце у нее подпрыгнуло. Она поверну лась к нему…
Какая-то суета во дворе заставила их посмотреть в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40