Когда Жоффруа де Шарни начал разыскивать ломбардца, случай устроил так, что он обратился именно к сему оруженосцу; поняв из вопросов капитана, о чем идет речь, тот не скрыл от него убежища Эмери де Пави, и, добившись своими ответами доверия Жоффруа, в конце концов поведал все, что тот желал узнать.
Оруженосцу представилась хорошая возможность перестать ревновать. Он мстил за свою страну и избавлялся от соперника. Он взялся провести Жоффруа де Шарни до двери в комнату ломбардца, заклиная его пощадить женщину, находившуюся в замке, и никому не говорить, что это он выдал ему все сведения.
Эмери, не подозревавший, что может подвергнуться какой-либо опасности, по-прежнему проводил время в празднествах и пирах и, не терзаясь никакими предчувствиями, предавался любви с прекрасной наложницей.
А тем временем Жоффруа де Шарни собрал отряд вооруженных людей и вечером двинулся с ним в дорогу.
На другой день, на рассвете, эти люди окружили небольшой замок, и Жоффруа проник внутрь всего с несколькими рыцарями.
Через полчаса Эмери и его любовница были схвачены. Кстати, в замке ничего не разграбили и не разбили, ибо между Францией и Англией соблюдалось перемирие.
— Вы помните, мессир, что вы мне обещали? — спросил оруженосец у Жоффруа де Шарни, когда пленника и его любовницу перевезли в Сент-Омер.
— Я вам обещал сохранить жизнь этой женщине?
— Да, мессир.
Жоффруа де Шарни с усмешкой посмотрел на оруженосца и спросил:
— Как же так вышло, что вы отлично знаете внутреннее расположение замка Фретэн?
— Вышло это потому, мессир, что я часто бывал там, когда господин де Пави находился в отъезде, а та, кто меня принимала, предпочитала в это время показывать мне замок.
— Превосходно! Ну, а если я не только сохраню жизнь этой женщине, но и отдам ее вам, что вы сделаете?
— Я возьму ее, мессир, и буду держать у себя как можно дольше в память о вашей любезности.
— Прекрасно! Так забирайте ее, ибо она свободна, и, если мое предположение верно, она недолго останется верна памяти ломбардца.
В тот же вечер молодая дама покинула замок, где ее держали взаперти, и соединилась с тем, кому была обязана жизнью; начиная с этого дня она стала жить с оруженосцем.
Эмери же был судим французскими сеньорами и за измену приговорен к смерти.
Посему на рыночную площадь созвали народ, чтобы он видел, как сир де Шарни карает измену, и люди разошлись по домам лишь после того, как узрели труп ломбардца, вздернутого на виселицу.
XXI
Со времени первых событий, о коих рассказывалось в последней главе, прошло восемь лет.
За это время умер Филипп VI, оставив своему сыну Иоанну корону, которую ему тяжко было носить, и Иоанн сразу же возобновил войну с Англией — единственное реальное наследство, оставленное ему отцом.
Папа Климент скончался, и его сменил Иннокентий VI. Умер и герцог Брабантский; перемирие между Иоанном и Эдуардом, достигнутое благодаря посредничеству нового папы, длилось два года.
Эдуард заключил союз с Карлом Наваррским, и снова начались военные действия против Франции.
Уильям Дуглас захватил Берик, но в скором времени этот город вновь отнял у него король Англии.
Принц Уэльский обыскал, пожег и разграбил окрестности Тулузы и Нарбона. Английское нашествие, затухающее в одном месте, тотчас вспыхивало в другом.
Наконец, произошла битва при Пуатье, страшное, даже более чудовищное повторение битвы при Креси.
Казалось, сам Бог ополчился на Францию.
Принц Уэльский пришел с двумя тысячами рыцарей, четырьмя тысячами лучников и двумя тысячами «разбойников» в край, который он совсем не знал; ему не хватало провианта и даже не было известно, впереди или позади него располагается враг.
Наоборот, у Иоанна было пятьдесят тысяч солдат и он обшарил всю равнину своими разведчиками. Вместе с Иоанном были четверо его сыновей, двадцать шесть герцогов и графов, сто сорок баронетов с личными знаменами.
Положение каждого из противников было отчаянное. У англичан не было припасов; французы же, как и в битве при Креси, наступали беспорядочной толпой.
Принц Уэльский тогда предложил отдать все, что он захватил — города и пленных, — и семь лет не поднимать оружия против Франции.
Иоанн отказался. Он изъявил желание, чтобы принц Уэльский сдался в плен вместе с сотней рыцарей.
Завязалась борьба.
Англичане укрепились на холме Мопертюи, близ Пуатье.
Необходимо лишь было оставить их там и окружить: через два дня они сами сдались бы, страдая от голода.
Подобно своему отцу в битве при Креси, Иоанн горел нетерпением ринуться в бой и атаковал.
Крутые склоны холма, где расположились англичане, были засажены виноградниками, перегорожены живыми изгородями, густо заросли кустами.
Лучники простреливали склон.
К ним вел единственный путь — узкая тропа.
Иоанн заставил взбираться вверх по тропе своих всадников, и те, встреченные английскими стрелами, падали друг на друга.
Враг воспользовался хаосом и спустился на равнину.
Трое из сыновей короля по приказу отца покинули поле боя с эскортом из восьмисот копейщиков.
Иоанн не хотел отступать и творил чудеса.
Он вместе с находящимся рядом младшим сыном, держа в правой руке боевой топор, словно дровосек в лесу, без устали рубил врагов.
Поэтому к нему и устремились английские рыцари. В эти минуты они надеялись пленить короля Франции.
Атаки англичан усилились. Жоффруа де Шарни со знаменем Франции в руке был убит; Годфруа Геннегауский был изрублен в куски.
Защитников Иоанна становилось все меньше и меньше. Он не мог один бороться со всеми, и силы его ослабели.
В этот миг какой-то человек пробился сквозь толпу сражающихся, подошел к Иоанну и сказал ему по-французски:
— Государь, сдавайтесь.
— Кто вы, на моем родном языке предлагающий мне сдаться? — спросил в ответ король.
— Сир, я Дени де Морбек, рыцарь из Артуа, и служу королю Англии, не имея возможности жить во Франции, где я потерял все, что имел.
— Я сдамся только моему кузену, принцу Уэльскому, — ответил король, — но его здесь нет.
— Сдавайтесь мне, сир, и я проведу вас к нему.
— Вот моя правая перчатка, — сказал Иоанн и пошел вслед за рыцарем. Принц Уэльский увез в Англию своего августейшего пленника и обращался с ним по-королевски.
Он разрешил ему въехать в Лондон на белом коне, что было признаком сюзеренитета, а сам следовал за ним на черном иноходце.
За это унижение он взял полный реванш, держа в плену короля вражеской страны. Правда, тюрьмой короля Иоанна был дворец, а плен обернулся для него беспрерывной чередой празднеств и удовольствий.
В это время беглецы с поля битвы при Пуатье добрались до Парижа и рассказали, что во Франции больше нет ни короля, ни баронов — все взяты в плен или убиты, и ужаснувшаяся страна терзается вопросом, что же сделает с ней англичанин.
Вернулись за выкупом пленники Пуатье, обиравшие крестьян и разорявшие страну.
Франция была наводнена грабителями; они называли себя наваррцами, но являлись неизвестно откуда.
Дофин не обладал никакой властью, и даже если он ею обладал бы, то не сумел бы распорядиться: он был слаб, юн, болен, встревожен.
Наступало время, когда Франция должна была оказаться в том состоянии, в каком уже давно хотел ее видеть Эдуард III.
Иоанн находился в Англии около двух лет, когда в Вестминстер явился некий человек и передал Эдуарду письмо.
Как только Эдуард прочитал его, он побледнел и приказал седлать ему коня.
Много лет назад с ним вместе были Иоанн Геннега-уский и Робер Артуа; но сегодня этих двух соратников с ним не было: оба погибли; после того как он повелел седлать себе коня, король вызвал Готье де Мони, с кем и двинулся в путь.
В романе «Графиня Солсбери» мы видели, как Эдуард ехал по берегу Темзы, переправился через нее в Виндзоре и въехал в замок Рединг, куда поместил свою мать, поручив даже не охрану, а скорее слежку за ней Матревису.
На сей раз он снова отправился той же дорогой и, как всегда, ехал, опустив голову и не говоря ни слова. Он лишь пустил своего коня более быстрым аллюром и через час езды остановился у ворот замка, где попросил Готье де Мони его подождать.
Опустили мост, и король въехал в замок. Он прошел через двор, поднялся по широкой лестнице и вошел в комнату, где его встретил Матревис.
— Как здоровье моей матери? — спросил Эдуард.
— Очень плохо, государь, — ответил бывший убийца, ставший тюремщиком.
— Это она просила меня видеть?
— Нет, ваше величество, это я почел своим долгом известить вас.
— И где же она?
— В этой комнате.
С этими словами Матревис приподнял ковер, и король, обнажив голову, вошел в комнату умирающей.
Время от времени Матревис слышал оттуда рыдания. Сын ли оплакивал то, что сделал со своей матерью? Мать ли оплакивала смерть своего супруга, преступления своей молодости и супружескую неверность?
Мы не знаем этого.
Мы можем лишь сказать, что через два часа после того, как Эдуард вошел в комнату королевы-матери, он вышел оттуда еще более мрачный и бледный.
— Вы свободны, — сказал он Матревису, — моя мать умерла.
XXII
Если вы захотите выехать с нами из Лондона и последовать вдоль Темзы, то примерно в девяти милях от столицы Англии вам встретится деревня, которую сегодня называют Ричмонд, а в прошлом называли Шин; она была маленькой королевской усадьбой, где часто живал Эдуард, так как она была расположена в очаровательном месте.
Было 21 июня 1377 года, и усадьба, озаренная светом чудесного летнего дня, улыбалась солнцу.
Все вокруг ликовало.
Но давайте заглянем внутрь, где все выглядело печальным.
Толпы молчаливых рыцарей и баронов заполняли комнаты, соседние с покоями короля.
Здесь были герцог Бретонский, граф Дерби, граф Кембридж, граф Марч, дочь короля принцесса Куси.
Все эти люди, исполненные надежды или страха, были в ожидании.
С утра Эдуарду стало так плохо, что он, если только Бог не сотворит чудо, должен был умереть к исходу дня.
Пройдем теперь в комнату короля.
Он лежал на постели; его сына, принца Уэльского, не было рядом: он умер годом раньше, и у смертного ложа Эдуарда находился юный Ричард, сын принца.
— Подойдите ко мне, дитя мое, — сказал ему Эдуард. — Вам предстоит стать королем. Те, на кого я вас оставляю, скажут вам, что я сделал доброго и злого, и вам придется судить, в чем вы должны будете подражать примеру вашего деда, а что отвергнете.
Потом Эдуард, повелев впустить графов, баронов, рыцарей и прелатов, находившихся в замке, присел, сколь слаб он ни был, на постели, передал своему наследнику королевские регалии и заставил всех, кто был в комнате, дать клятву, что после его смерти они признают Ричарда королем.
Клятва была принесена; Эдуард удалил всех и остался наедине с Готье де Мони.
— Ты единственный из всех, кого я любил, — сказал он рыцарю, — кто выжил и помогает мне покинуть эту жизнь, не слишком сокрушаясь при мысли о смерти. Пока Бог дарует тебе жизнь, Готье, храни Ричарда и мою прекрасную Англию, которую я хотел сделать счастливой и всегда любил как невесту. Веришь ли ты, что для нее я сделал все что мог?
— Верю, государь.
— Веришь ли ты, что потомки сохранят память обо мне и будут чтить мое имя?
— Ваше величество, я не только верю, что потомки сохранят память о вас, но и убежден, что они будут благословлять эту память.
— Благодарю тебя, Готье, — сказал король, сжимая руку старого рыцаря, — благодарю. Теперь поговорим немного о нашей воинской и полной приключений жизни. Мне будет казаться, будто я умираю сражаясь, как и хотел, хотя есть у меня одно воспоминание: оно всю жизнь преследует меня, а агония превращает его в страшные угрызения совести.
— Послушайте, государь! Какой-то святой человек только что объявился в замке, сказав, что желает поговорить с вами и перед смертью облегчить вам душу. Вы хотите, чтобы я послал за ним?
— Он назвал свое имя?
— Нет, ваше величество, лишь сказал, что он отшельник из замка Уорк.
— Из замка Уорк! — вздрогнув, воскликнул король. -
Впустите этого человека, Готье, и оставьте меня наедине с ним.
Готье повиновался.
Через несколько минут седовласый, белобородый старец вошел в комнату Эдуарда и сел у его изголовья.
Король устремил на него встревоженный взгляд, пытаясь различить в его чертах знакомое лицо: после смерти Алике он часто видел его в своих снах.
— Вы не узнаете меня, государь? — спросил старец.
— О да, теперь я узнаю вас, — пробормотал король. — Вы ведь заговорили.
И, устремив глаза на старика, словно на своего судию, король ждал.
— Вы не рассчитывали снова увидеть меня, государь?
— Нет, — прошептал Эдуард.
— Послушайте, ваше величество, — сказал граф Солсбери, — я пришел не для того, чтобы отягощать страданиями вашу смерть. Бог призывает вас к себе раньше меня, и это, вероятно, для того чтобы я мог снять с вас грех, что должен терзать ваше сердце. Король, ваше величество, когда ему предстоит явиться перед Богом, не может уничтожить любовь и честь слуги, а я был им при вас и в этом вовсе не раскаиваюсь.
— Вы правы, сэр, правы.
— Тридцать лет прошло после вашего преступления и моей мести. Мир заполняло ваше имя, но слава ваша не убила вечного свидетеля, которого зовут совесть. Уже тридцать лет я живу в уединении, и одиночество убило во мне ту дурную советчицу, чье имя ненависть, так что сегодня, государь, если я совсем и не забыл все, то, по крайней мере, простил, и к вашему смертному ложу пришел как друг.
— Благодарю, граф, благодарю, — ответил король. И протянул Солсбери руку.
— Вы видите, государь, что я не так безжалостен, как вы, — продолжал граф, — ибо при агонии вашей матери вы проявляли иные чувства.
— Как? Вам это известно?
— Я находился рядом с комнатой, где она умерла, и слышал все, что вы сказали ей.
— Но как вы туда проникли?
— Так же, как проник сюда, в качестве святого человека, чьи слова утешения могут облегчить душу, что готовится предстать перед Господом. Прошу вас, государь, оглянитесь на свое прошлое, — продолжал Солсбери, облокотившись на ложе короля, — и сейчас, когда земные страсти и честолюбивые стремления должны вам казаться пустыми и жалкими, теперь, когда волосы ваши побелели, а от того, кем вы были в прошлом, осталось одно имя, скажите мне, не лучше ли было бы, чтобы мне ничего не надо было бы вам прощать, и не предпочли бы вы, чтобы я пришел к вам в эту минуту не как снисходительный судия, а как признательный друг? Вы многих сделали счастливыми, государь, вы расточили много щедрот, раздали множество титулов. Вы помиловали тысячи людей, попавших к вам в плен. Но почему же, ваше величество, вы не пощадили жену того, кто был вам беззаветно предан и с улыбкой отдал бы за вас свою жизнь, хотя ее смерть должна была разлучить меня со всем, что для меня было самым дорогим на свете?
И граф невольно почувствовал, что глаза его увлажнили слезы, ибо есть раны, которые не властны залечить тридцать лет одиночества.
— Простите меня, граф, простите, — шептал умирающий король. — Я очень виноват перед вами, но страдал не меньше вас.
— Странная судьба, — ответил Солсбери. — Что вынуждает вас, короля-победителя, просить прощения у меня, безвестного рыцаря? Как же должен быть силен Бог, делающий таким слабым и таким смиренным сердце самого могущественного короля на земле!
То, что творилось в душе Эдуарда, передать невозможно. Как будто его душа только и ждала этого прощения, чтобы покинуть его тело; король слабел все больше и был в состоянии лишь изредка шептать:
— Благодарю, граф, благодарю.
Тут, видя, что смерть близка, граф встал и торжественным голосом обратился к умирающему:
— Государь, вы свершили так много добра и так много зла, сколько только смог свершить человек, ставший величайшим властителем своего века. Вы убили тысячи созданий, защищавших свое право и свое добро, но тот, кому вы причинили больше всего зла, — это я, ибо я пережил зло, нанесенное мне. Ну что ж! От имени всех, кому вы принесли страдания и кто, будучи мертв или в разлуке с вами, не может простить вас в этот смертный час, я прощаю вас, ваше величество, и молю Бога за вас!
С губ Эдуарда сорвался вздох, и он отдал Богу душу. Тогда Солсбери открыл дверь и обратился к тем, кто ждал:
— Милорды, король Эдуард Третий скончался.
И, пройдя сквозь толпу придворных и рыцарей, он покинул замок никем не узнанный и более похожий на привидение, чем на человека.

КОММЕНТАРИИ
… Эдуард III, король Англии, герцог Гиенский, пэр Франции… — Высшую аристократию Франции составляли так называемые пэры, то есть «равные» (подразумевалось, что сам король среди них — лишь первый среди равных): шесть светских — герцоги Нормандии, Бургундии и Гиени, графы Шампани, Фландрии и Тулузы, и шесть духовных — архиепископ Реймсский, епископы Ланский, Лангр-ский, Бовезский, Шалонский и Нуайонский (первый приравнивался к герцогам, остальные пять — к графам). Пэры обладали правом выбора короля, и если к XIV в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30