тут они пытались сломать палисад, чтобы проделать в нем проход, что оказалось трудным делом: толстые бревна были глубоко врыты в землю, и так как у нападавших не было стенобитных орудий, палисады устояли, несмотря на все усилия атакующих. Поэтому необходимо было менять тактику и возобновить атаку совсем иначе. Рыцари, просунув сквозь промежутки между бревнами копья и мечи, начали колоть и рубить защитников палисадов; те отвечали им тем же, и оборона была достойна атаки. Епископ был впереди всех, он принимал и отражал удары, тогда как его люди продолжали бросать с крепостных стен камни, балки и глиняные горшки с горящим маслом. Случилось так, что мессиру Генриху Фландрскому и епископу Энкурскому пришлось скрестить мечи, но, поскольку первый более искусно владел этим оружием, чем второй, а у второго были сильнее руки, епископ, поняв невыгодность своего положения, отшвырнул меч и, обхватив обеими руками меч рыцаря прямо за лезвие, крепко уперся ногами в землю, потянув к себе противника, который, не желая выпускать оружие, последовал за ним; в итоге сначала лезвие, потом рукоятка меча, а вслед за ней и рука рыцаря по локоть оказались втянуты в промежуток между бревнами; тут епископ выпустил лезвие, ухватился за руку и уже по самое плечо втащил ее за палисад; он втащил бы даже все тело, будь отверстие достаточно большим; мессир Генрих фландрский все это время подвергался большой опасности, ибо был лишен возможности защищаться, тогда как епископ одной рукой тащил его к себе, а другой наносил ему удары кинжалом, стремясь сбить забрало шлема. По другую сторону палисада рыцари, видя, какой опасности подвергается их соратник, поспешили на подмогу и, чтобы помочь ему, стали тянуть его на себя. Наконец им это удалось; но мессир Генрих Фландрский, едва не потерявший жизнь, выронил свой меч, который торжествующе подобрал епископ; с той поры этот меч бережно хранился в капитульной зале Энкурского собора, где спустя сорок лет после события монахи показывали его Фруассару, рассказав хронисту о доблестном воинском подвиге, благодаря коему меч попал к ним. Что касается атакующих, то они при этой первой неудаче поняли, что сделать ничего не Смогут, отступили и направились в сторону Камбре, где присоединились к королю Эдуарду, герцогу Брабантскому и князьям Империи, завершившим осадные работы и приготовившимся к штурму. Вновь прибывшие тотчас влились в разные полки, ибо им предстояло отомстить за поражение, а мессиру Иоанну Геннегаускому — за смерть молодого рыцаря из Голландии Херманта, которого он очень любил и который погиб в схватке с защитниками Энкура. Поэтому Иоанн Геннегауский присоединился к корпусу сира де Фокемона, сира д'Энгиена и мессира Готье де Мони, что должны были штурмовать город через Роберские ворота, тогда как его племянник граф Вильгельм должен был атаковать Сен-Кантенские ворота.
Именно молодой граф Геннегауский, жаждавший проявить себя, одним из первых достиг заграждений и начал бой; но теперь они имели дело с городом, укрепленным гораздо сильнее, чем Энкур, с доблестным гарнизоном, оснащенным большим количеством оружия и метательных орудий. Поэтому, несмотря на чудеса храбрости, проявленные мессиром Жаном де Бомоном и Готье де Мони, все их атаки были отбиты и они, израненные и смертельно усталые, вернулись в лагерь, ничего не добившись.
Ночью английский король получил сообщение, что его противник, узнав об осаде Камбре, послал в Сен-Кантен своего коннетабля Рауля, графа д'Э и де Гинь со множеством солдат, чтобы защищать город и границы. Кроме того, на своих землях находились сеньоры Куси и Гама, приграничных с Францией областей, и, поскольку в край между Сен-Кантеном и Перонном беспрерывно прибывали французские рыцари, было весьма вероятно, что сам король Филипп де Валуа не замедлит выйти навстречу своему двоюродному брату.
Филипп де Валуа, узнав, что от герцога Брабантского прибыл герольд, тотчас принял его в замке Компьен и на этот раз, как и прежде, призвал к себе честного старца Леона де Кренгейма. Тот, надеясь на обещание своего сюзерена, спокойно сел рядом с королем, но, услышав первые слова герольда и поняв, какая миссия тому поручена, встал с кресла и хотел удалиться. Тогда Филипп, не спуская глаз с посланца своего двоюродного брата, протянул руку и взял за локоть рыцаря, так что, сдерживаемый почтением, тот остался стоять на месте и был вынужден дослушать до конца вызовы его сеньора королю. Когда герольд закончил речь, Филипп де Валуа, слушавший его с улыбкой, повернулся к рыцарю.
— Ну, мессир де Кренгейм, что вы на это скажете? — спросил он.
— Я скажу, сир, что поручился жизнью за его светлость герцога Брабантского, — ответил старый рыцарь, — и если он нарушил свое слово, то я своему остаюсь верен.
Спустя пять дней, в ту минуту, когда король Филипп собрался ехать в Перонн, ему доложили, что шевалье Леон де Кренгейм, которому он разрешил вернуться к его сеньору, скончался минувшей ночью.
Старый рыцарь, не желая терпеть позор того, кто послал его ко двору Филиппа, уморил себя голодом.
XII
Тем временем, поскольку осада Камбре, несмотря на мужество осаждающих, затягивалась, английский король — он узнал, что Филипп де Валуа, предварительно прислав в Перонн свой письменный приказ, прибыл с мощной армией в Сен-Кантен — собрал на совет самых доблестных и опытных сподвижников, среди которых находились граф Робер Артуа, мессир Жан де Бомон, епископ Линкольн-ский, граф Солсбери, маркиз Юлих и Готье де Мони, чтобы решить, продолжать ли осаду или идти навстречу противнику. Обсуждение было коротким; все решили, что нет надежды взять город Камбре, окруженный крепкими стенами и обороняемый сильным гарнизоном; из этого следовало, что лучше идти навстречу неприятелю и дать ему сражение на открытой местности, чем бесполезно мучиться у города до наступления близящейся зимы. После совета сеньорам был отдан приказ снять осаду. Каждый, свернув палатки и личный вымпел, встал под знамя своего командующего, и армия двинулась к горе Сен-Мартен: там, на границах с Пикардией, находилось премонтранцкое аббатство камбрейской епархии. И тут, так как мессир Жан де Бо-мон выполнил свое обещание служить маршалом в армии, пока она воевала на землях Империи или графства Генне-гау, сдал командование английскому королю, и тот вместо него поставил трех маршалов — графов Нортгемптона, Глостера и Суффолка. Коннетаблем был назначен граф Уорик, тотчас вставший во главе армии, которая, подойдя к горе Сен-Мартен, переправилась через Шельду без всяких помех со стороны французов. Оказавшись на другом берегу, граф Геннегауский подъехал к Эдуарду, слез с коня и, встав на одно колено, попросил разрешить ему, согласно данному им слову, отправиться к королю Франции, чтобы он смог столь же честно сдержать свою клятву, данную одному, как он сдержал клятву, данную другому: он служил королю Англии, своему шурину, в Империи, но теперь желал служить своему дяде, королю Франции в его королевстве. Эдуарду были известны обещания графа; он не стал возражать и, подняв его, сказал: «Да хранит вас Бог!».
Потом, сняв латную рукавицу, он протянул ему руку; Вильгельм Геннегауский поцеловал ее, снова сел на коня, в последний раз отдал честь королю и уехал из армии вместе со всеми своими друзьями и воинами, кроме дяди своего Жана де Бомона: тот по-прежнему оставался изгнанным из французского королевства за помощь, оказанную королеве Изабелле, и не считал бесчестным для себя находиться среди князей Империи, хотя те и вступили на земли Франции.
После отъезда молодого графа Вильгельма собрался второй военный совет, чтобы решить, идти ли в глубь страны или же, поджидая французскую армию, двигаться вдоль границ графства Геннегау, откуда каждый день можно беспрепятственно получать оружие и съестные припасы. Мнения разделились, но герцог Брабантский категорически высказался за вторую тактику, и все с ним согласились; английская армия тотчас была разделена на три корпуса: первым командовали маршалы, вторым — король, третьим — герцог Брабантский. И вся эта лавина солдат тронулась в путь, поджигая и грабя, делая не более трех льё в день, чтобы ничего не упустить по пути — ни городов, ни деревень, ни ферм; после нее исчезало все — виноградники, леса, хлеба, богатства земли и дары неба, так что ее можно было бы сравнить с лавой, которая там, где проходит, оставляет после себя безлюдной и бесплодной землю, прежде плодородную и населенную.
Изредка армия останавливалась и, словно огнедышащий дракон, простирала одно из крыльев, и от ее фланга отделялся какой-нибудь отряд, устремляясь в Пикардию или Иль-де-Франс, где сжигал и подвергал разграблению несколько городов; даже в центре королевства можно было видеть зарево пожарищ и слышать вопли несчастных; подобная участь постигла Ориньи-Сент-Бенуат и Гиз. Наконец король Эдуард, узнав в Боэри, монастыре цистерцианцев, принадлежащем ланской епархии, что Филипп выступил из Сен-Кантена более чем со ста тысячами солдат, чтобы дать ему сражение, не пожелал больше притворяться, будто спасается бегством, продолжая двигаться дорогой, удалявшей его от французского короля; поэтому он вернулся назад, провел ночь того дня, когда получил это известие, в Ферваке, на другой день — в Монтрё; на третий день он вступил во Фламанжери и, сочтя это место подходящим для расположения армии, в которой было почти сорок пять тысяч человек, посчитал, что будет ждать здесь короля Филиппа и уже проделал достаточно долгий путь навстречу ему, чтобы его не заподозрили в том, будто он избегает сражения.
Король Франции действительно вышел из Сен-Кантена; он со своей армией двигался так быстро, что скоро вошел в Бюиронфос и остановился, приказав солдатам разбить здесь лагерь; он был намерен ждать тут английского короля и своих союзников, находившихся от него не более чем в двух лье. Граф Вильгельм Геннегауский, узнав, что король Франции обосновался в Бюиронфосе, выехал из Кенуа, где стоял до сих пор, и примчался во французскую армию, представ перед дядей с пятьюстами копейщиками. Хотя это был великолепный отряд, король Филипп сначала оказал ему довольно холодный прием, ибо не мог забыть, что граф с той же самой свитой осаждал Камбре. Но граф Вильгельм смиренно извинился, сказав, что был вынужден повиноваться императору, от которого зависел так же, как и от короля Франции; король и военный совет в конце концов удовлетворились его оправданиями, назначив графу место расположения в центре армии, совсем рядом с королевским шатром.
Эдуарду скоро стало известно о намерениях противника и о том, что обе армии разделяет небольшое расстояние. Он тотчас созвал совет, куда входили князья Империи, маршалы, все бароны и прелаты Англии, спросив у них, по-прежнему ли они желают дать сражение и намерены ли высказать ему свои соображения, что следует делать в том месте, где они оказались. Сначала сеньоры молча переглядывались, потом поручили говорить герцогу Брабантскому; тот встал и сказал, что, по его мнению, долг и честь обязывают их всех сражаться, «хотя численное превосходство за противником, и необходимо без промедления послать герольда к королю Франции, дабы потребовать сражения и принять его в тот день, какой назначит король». Это вступительное слово было встречено единодушными рукоплесканиями, и герольду герцога Гелдерландского, знающему французский язык, было поручено от имени короля Англии и князей Империи доставить их вызов королю Франции. Герольд тотчас сел на коня и со свитой, достойной тех, кого он представлял, скакал всего два часа — так близко армии находились друг от друга — и прибыл на аванпосты Филиппа де Валуа, попросив немедленно проводить его к королю.
Король Франции принял его в окружении своего военного совета и с радостью выслушал герольда, умного человека, исполнившего поручение достойно и твердо; потом, узнав, что противник остановился и ждет его, требуя генерального сражения, Филипп де Валуа ответил, что ему приятно слышать подобные слова и он выбирает ближайшую пятницу как день, когда ему будет удобно вступить в битву; затем король, сняв с плеч горностаевый плащ с застежкой в виде золотой цепи, подарил его герольду в знак того, что тот здесь гость желанный, а принесенная им весть чудесна. В тот же вечер герольд вернулся в армию Эдуарда, рассказал об обильном королевском угощении и сообщил, что день сражения назначен на пятницу. Слух об этот тотчас распространился среди князей Империи и английских баронов, и они часть ночи посвятили чистке оружия и подготовке к битве.
На следующий день граф Геннегауский поручил сиру де Тюлиньи и сиру де Фаньоэлю — из всех своих рыцарей этим двоим он полностью доверял за их храбрость и ум — выяснить дислокацию английских полков. Они тотчас оседлали лучших боевых коней и, под покровом леса, что тянулся вдоль всей линии расположения англичан, какое-то время ехали мимо английской армии, от которой были так близко, что могли наблюдать все ее позиции. Но вдруг плохо объезженный конь сира де Фаньоэля испугался (его царапнула по крупу ветка дерева) и, закусив удила — всадник не мог с ним совладать, — вынес его из леса и, примчавшись прямо в стан армии Эдуарда, сбросил на землю среди палаток князей Империи. Сир де Фаньоэль тотчас был окружен и взят в плен пятью германцами, запросившими с него выкуп; поскольку он был пленен не в бою, а в итоге случайного падения с лошади, они согласились отпустить его на свободу, если он пожелает дать им гарантию, что кто-то поручится за него и внесет залог. Тогда сир де Фаньоэль попросил, чтобы его отвели к мессиру Жануде Бомону; тот — он как раз выходил с мессы — пришел в восторг, увидев у входа в палатку своего давнего и доброго знакомого. Пленник рассказал о том, как он попал в руки германцев, какой за него назначили выкуп и что предложили ему захватившие его люди. Мессир Жан де Бомон сразу же внес требуемую сумму и пригласил сира де Фаньоэля на обед; во время десерта он велел привести коня своего гостя и вернуть сиру де Фаньоэлю его меч, но при одном условии: тот должен взять на себя труд передать от него поклон его племяннику — графу Вильгельму. Сир де Фаньоэль обещал это сделать и вернулся в лагерь своего короля; он смог дать более точные сведения об армии Эдуарда, увидев ее изнутри, нежели те, какие рассчитывал получить, отправляясь утром в разведку.
В тот же вечер, когда король Франции бодрствовал в своем шатре, к нему привели запыленного и измученного гонца (с момента вступления на берег он проезжал в день двадцать льё, не меняя коня); гонец прибыл с острова Сицилия и привез письма от Робера, графа Прованского и короля Неаполитанского. Филипп, зная о мудрости и познаниях в астрологии своего кузена, при первых слухах о войне обратился к нему, чтобы выяснить, что следует ждать от этой войны. Поэтому Робер исследовал благоприятные и пагубные сочетания звезд; много раз он волхвовал над судьбами короля Франции и короля Англии, но звезды неизменно показывали, что там, где собственной персоной будет находиться Эдуард, Филипп потерпит позорное поражение с великим уроном для королевства Франции, посему в письме он советовал ему не вступать в сражение, если даже у него будет втрое больше солдат, ибо исход битвы заранее предрешен в книге вечности, где рука людская ничего переписать не может. Филипп поостерегся показать кому-либо это письмо, боясь подорвать боевой дух армии, но, невзирая на доводы и запреты своего двоюродного брата короля Неаполитанского, решил, что, если Эдуард навяжет сражение, он не отступит ни на шаг, поскольку сам назначил день битвы; однако Филипп также принял решение не идти навстречу Эдуарду, если даже удастся занять позицию, выгодную с точки зрения местности, и солнце будет бить в глаза англичанам.
Наутро обе армии приготовились выступать и отслужили мессу; оба короля и множество сеньоров исповедовались и причастились, как надлежит людям, которые идут сражаться и хотят быть готовыми в любую минуту предстать перед Богом; потом армии двинулись навстречу друг другу с двух сторон глубокого, большого, почти непроходимого болота, заросшего травой, и тот, кто осмелился бы первым его перейти, подвергнулся бы опасности. После часового перехода обе армии стали друг против друга, и каждый король приказал построить войска в боевой порядок.
Король Эдуард, располагавший позиционным преимуществом, разделил армию на три корпуса, приказав всем воинам спешиться и спрятать в небольшом лесу, что находился за спиной англичан, лошадей и упряжь, а обозы сделать укреплениями. Первый корпус, насчитывающий восемь тысяч воинов (среди них находились двадцать два рыцаря со знаменами и шестьдесят рыцарей с треугольными стягами), составляли германцы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Именно молодой граф Геннегауский, жаждавший проявить себя, одним из первых достиг заграждений и начал бой; но теперь они имели дело с городом, укрепленным гораздо сильнее, чем Энкур, с доблестным гарнизоном, оснащенным большим количеством оружия и метательных орудий. Поэтому, несмотря на чудеса храбрости, проявленные мессиром Жаном де Бомоном и Готье де Мони, все их атаки были отбиты и они, израненные и смертельно усталые, вернулись в лагерь, ничего не добившись.
Ночью английский король получил сообщение, что его противник, узнав об осаде Камбре, послал в Сен-Кантен своего коннетабля Рауля, графа д'Э и де Гинь со множеством солдат, чтобы защищать город и границы. Кроме того, на своих землях находились сеньоры Куси и Гама, приграничных с Францией областей, и, поскольку в край между Сен-Кантеном и Перонном беспрерывно прибывали французские рыцари, было весьма вероятно, что сам король Филипп де Валуа не замедлит выйти навстречу своему двоюродному брату.
Филипп де Валуа, узнав, что от герцога Брабантского прибыл герольд, тотчас принял его в замке Компьен и на этот раз, как и прежде, призвал к себе честного старца Леона де Кренгейма. Тот, надеясь на обещание своего сюзерена, спокойно сел рядом с королем, но, услышав первые слова герольда и поняв, какая миссия тому поручена, встал с кресла и хотел удалиться. Тогда Филипп, не спуская глаз с посланца своего двоюродного брата, протянул руку и взял за локоть рыцаря, так что, сдерживаемый почтением, тот остался стоять на месте и был вынужден дослушать до конца вызовы его сеньора королю. Когда герольд закончил речь, Филипп де Валуа, слушавший его с улыбкой, повернулся к рыцарю.
— Ну, мессир де Кренгейм, что вы на это скажете? — спросил он.
— Я скажу, сир, что поручился жизнью за его светлость герцога Брабантского, — ответил старый рыцарь, — и если он нарушил свое слово, то я своему остаюсь верен.
Спустя пять дней, в ту минуту, когда король Филипп собрался ехать в Перонн, ему доложили, что шевалье Леон де Кренгейм, которому он разрешил вернуться к его сеньору, скончался минувшей ночью.
Старый рыцарь, не желая терпеть позор того, кто послал его ко двору Филиппа, уморил себя голодом.
XII
Тем временем, поскольку осада Камбре, несмотря на мужество осаждающих, затягивалась, английский король — он узнал, что Филипп де Валуа, предварительно прислав в Перонн свой письменный приказ, прибыл с мощной армией в Сен-Кантен — собрал на совет самых доблестных и опытных сподвижников, среди которых находились граф Робер Артуа, мессир Жан де Бомон, епископ Линкольн-ский, граф Солсбери, маркиз Юлих и Готье де Мони, чтобы решить, продолжать ли осаду или идти навстречу противнику. Обсуждение было коротким; все решили, что нет надежды взять город Камбре, окруженный крепкими стенами и обороняемый сильным гарнизоном; из этого следовало, что лучше идти навстречу неприятелю и дать ему сражение на открытой местности, чем бесполезно мучиться у города до наступления близящейся зимы. После совета сеньорам был отдан приказ снять осаду. Каждый, свернув палатки и личный вымпел, встал под знамя своего командующего, и армия двинулась к горе Сен-Мартен: там, на границах с Пикардией, находилось премонтранцкое аббатство камбрейской епархии. И тут, так как мессир Жан де Бо-мон выполнил свое обещание служить маршалом в армии, пока она воевала на землях Империи или графства Генне-гау, сдал командование английскому королю, и тот вместо него поставил трех маршалов — графов Нортгемптона, Глостера и Суффолка. Коннетаблем был назначен граф Уорик, тотчас вставший во главе армии, которая, подойдя к горе Сен-Мартен, переправилась через Шельду без всяких помех со стороны французов. Оказавшись на другом берегу, граф Геннегауский подъехал к Эдуарду, слез с коня и, встав на одно колено, попросил разрешить ему, согласно данному им слову, отправиться к королю Франции, чтобы он смог столь же честно сдержать свою клятву, данную одному, как он сдержал клятву, данную другому: он служил королю Англии, своему шурину, в Империи, но теперь желал служить своему дяде, королю Франции в его королевстве. Эдуарду были известны обещания графа; он не стал возражать и, подняв его, сказал: «Да хранит вас Бог!».
Потом, сняв латную рукавицу, он протянул ему руку; Вильгельм Геннегауский поцеловал ее, снова сел на коня, в последний раз отдал честь королю и уехал из армии вместе со всеми своими друзьями и воинами, кроме дяди своего Жана де Бомона: тот по-прежнему оставался изгнанным из французского королевства за помощь, оказанную королеве Изабелле, и не считал бесчестным для себя находиться среди князей Империи, хотя те и вступили на земли Франции.
После отъезда молодого графа Вильгельма собрался второй военный совет, чтобы решить, идти ли в глубь страны или же, поджидая французскую армию, двигаться вдоль границ графства Геннегау, откуда каждый день можно беспрепятственно получать оружие и съестные припасы. Мнения разделились, но герцог Брабантский категорически высказался за вторую тактику, и все с ним согласились; английская армия тотчас была разделена на три корпуса: первым командовали маршалы, вторым — король, третьим — герцог Брабантский. И вся эта лавина солдат тронулась в путь, поджигая и грабя, делая не более трех льё в день, чтобы ничего не упустить по пути — ни городов, ни деревень, ни ферм; после нее исчезало все — виноградники, леса, хлеба, богатства земли и дары неба, так что ее можно было бы сравнить с лавой, которая там, где проходит, оставляет после себя безлюдной и бесплодной землю, прежде плодородную и населенную.
Изредка армия останавливалась и, словно огнедышащий дракон, простирала одно из крыльев, и от ее фланга отделялся какой-нибудь отряд, устремляясь в Пикардию или Иль-де-Франс, где сжигал и подвергал разграблению несколько городов; даже в центре королевства можно было видеть зарево пожарищ и слышать вопли несчастных; подобная участь постигла Ориньи-Сент-Бенуат и Гиз. Наконец король Эдуард, узнав в Боэри, монастыре цистерцианцев, принадлежащем ланской епархии, что Филипп выступил из Сен-Кантена более чем со ста тысячами солдат, чтобы дать ему сражение, не пожелал больше притворяться, будто спасается бегством, продолжая двигаться дорогой, удалявшей его от французского короля; поэтому он вернулся назад, провел ночь того дня, когда получил это известие, в Ферваке, на другой день — в Монтрё; на третий день он вступил во Фламанжери и, сочтя это место подходящим для расположения армии, в которой было почти сорок пять тысяч человек, посчитал, что будет ждать здесь короля Филиппа и уже проделал достаточно долгий путь навстречу ему, чтобы его не заподозрили в том, будто он избегает сражения.
Король Франции действительно вышел из Сен-Кантена; он со своей армией двигался так быстро, что скоро вошел в Бюиронфос и остановился, приказав солдатам разбить здесь лагерь; он был намерен ждать тут английского короля и своих союзников, находившихся от него не более чем в двух лье. Граф Вильгельм Геннегауский, узнав, что король Франции обосновался в Бюиронфосе, выехал из Кенуа, где стоял до сих пор, и примчался во французскую армию, представ перед дядей с пятьюстами копейщиками. Хотя это был великолепный отряд, король Филипп сначала оказал ему довольно холодный прием, ибо не мог забыть, что граф с той же самой свитой осаждал Камбре. Но граф Вильгельм смиренно извинился, сказав, что был вынужден повиноваться императору, от которого зависел так же, как и от короля Франции; король и военный совет в конце концов удовлетворились его оправданиями, назначив графу место расположения в центре армии, совсем рядом с королевским шатром.
Эдуарду скоро стало известно о намерениях противника и о том, что обе армии разделяет небольшое расстояние. Он тотчас созвал совет, куда входили князья Империи, маршалы, все бароны и прелаты Англии, спросив у них, по-прежнему ли они желают дать сражение и намерены ли высказать ему свои соображения, что следует делать в том месте, где они оказались. Сначала сеньоры молча переглядывались, потом поручили говорить герцогу Брабантскому; тот встал и сказал, что, по его мнению, долг и честь обязывают их всех сражаться, «хотя численное превосходство за противником, и необходимо без промедления послать герольда к королю Франции, дабы потребовать сражения и принять его в тот день, какой назначит король». Это вступительное слово было встречено единодушными рукоплесканиями, и герольду герцога Гелдерландского, знающему французский язык, было поручено от имени короля Англии и князей Империи доставить их вызов королю Франции. Герольд тотчас сел на коня и со свитой, достойной тех, кого он представлял, скакал всего два часа — так близко армии находились друг от друга — и прибыл на аванпосты Филиппа де Валуа, попросив немедленно проводить его к королю.
Король Франции принял его в окружении своего военного совета и с радостью выслушал герольда, умного человека, исполнившего поручение достойно и твердо; потом, узнав, что противник остановился и ждет его, требуя генерального сражения, Филипп де Валуа ответил, что ему приятно слышать подобные слова и он выбирает ближайшую пятницу как день, когда ему будет удобно вступить в битву; затем король, сняв с плеч горностаевый плащ с застежкой в виде золотой цепи, подарил его герольду в знак того, что тот здесь гость желанный, а принесенная им весть чудесна. В тот же вечер герольд вернулся в армию Эдуарда, рассказал об обильном королевском угощении и сообщил, что день сражения назначен на пятницу. Слух об этот тотчас распространился среди князей Империи и английских баронов, и они часть ночи посвятили чистке оружия и подготовке к битве.
На следующий день граф Геннегауский поручил сиру де Тюлиньи и сиру де Фаньоэлю — из всех своих рыцарей этим двоим он полностью доверял за их храбрость и ум — выяснить дислокацию английских полков. Они тотчас оседлали лучших боевых коней и, под покровом леса, что тянулся вдоль всей линии расположения англичан, какое-то время ехали мимо английской армии, от которой были так близко, что могли наблюдать все ее позиции. Но вдруг плохо объезженный конь сира де Фаньоэля испугался (его царапнула по крупу ветка дерева) и, закусив удила — всадник не мог с ним совладать, — вынес его из леса и, примчавшись прямо в стан армии Эдуарда, сбросил на землю среди палаток князей Империи. Сир де Фаньоэль тотчас был окружен и взят в плен пятью германцами, запросившими с него выкуп; поскольку он был пленен не в бою, а в итоге случайного падения с лошади, они согласились отпустить его на свободу, если он пожелает дать им гарантию, что кто-то поручится за него и внесет залог. Тогда сир де Фаньоэль попросил, чтобы его отвели к мессиру Жануде Бомону; тот — он как раз выходил с мессы — пришел в восторг, увидев у входа в палатку своего давнего и доброго знакомого. Пленник рассказал о том, как он попал в руки германцев, какой за него назначили выкуп и что предложили ему захватившие его люди. Мессир Жан де Бомон сразу же внес требуемую сумму и пригласил сира де Фаньоэля на обед; во время десерта он велел привести коня своего гостя и вернуть сиру де Фаньоэлю его меч, но при одном условии: тот должен взять на себя труд передать от него поклон его племяннику — графу Вильгельму. Сир де Фаньоэль обещал это сделать и вернулся в лагерь своего короля; он смог дать более точные сведения об армии Эдуарда, увидев ее изнутри, нежели те, какие рассчитывал получить, отправляясь утром в разведку.
В тот же вечер, когда король Франции бодрствовал в своем шатре, к нему привели запыленного и измученного гонца (с момента вступления на берег он проезжал в день двадцать льё, не меняя коня); гонец прибыл с острова Сицилия и привез письма от Робера, графа Прованского и короля Неаполитанского. Филипп, зная о мудрости и познаниях в астрологии своего кузена, при первых слухах о войне обратился к нему, чтобы выяснить, что следует ждать от этой войны. Поэтому Робер исследовал благоприятные и пагубные сочетания звезд; много раз он волхвовал над судьбами короля Франции и короля Англии, но звезды неизменно показывали, что там, где собственной персоной будет находиться Эдуард, Филипп потерпит позорное поражение с великим уроном для королевства Франции, посему в письме он советовал ему не вступать в сражение, если даже у него будет втрое больше солдат, ибо исход битвы заранее предрешен в книге вечности, где рука людская ничего переписать не может. Филипп поостерегся показать кому-либо это письмо, боясь подорвать боевой дух армии, но, невзирая на доводы и запреты своего двоюродного брата короля Неаполитанского, решил, что, если Эдуард навяжет сражение, он не отступит ни на шаг, поскольку сам назначил день битвы; однако Филипп также принял решение не идти навстречу Эдуарду, если даже удастся занять позицию, выгодную с точки зрения местности, и солнце будет бить в глаза англичанам.
Наутро обе армии приготовились выступать и отслужили мессу; оба короля и множество сеньоров исповедовались и причастились, как надлежит людям, которые идут сражаться и хотят быть готовыми в любую минуту предстать перед Богом; потом армии двинулись навстречу друг другу с двух сторон глубокого, большого, почти непроходимого болота, заросшего травой, и тот, кто осмелился бы первым его перейти, подвергнулся бы опасности. После часового перехода обе армии стали друг против друга, и каждый король приказал построить войска в боевой порядок.
Король Эдуард, располагавший позиционным преимуществом, разделил армию на три корпуса, приказав всем воинам спешиться и спрятать в небольшом лесу, что находился за спиной англичан, лошадей и упряжь, а обозы сделать укреплениями. Первый корпус, насчитывающий восемь тысяч воинов (среди них находились двадцать два рыцаря со знаменами и шестьдесят рыцарей с треугольными стягами), составляли германцы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33