Араб огляделся вокруг и посмотрел вверх; затем он молча принялся рубить своей саблей одну из пальм; нежное пористое дерево быстро стало клониться под ударами стального клинка.
– Поистине, славную саблю подарил мне главнокомандующий несколько дней назад; я надеюсь испробовать ее не только на пальмах, – сказал он.
– Еще бы! – отвечал француз, разгрызая сухарь, – этот подарок был изготовлен на оружейной мануфактуре Версаля. Но неужели ты терзаешь это бедное дерево лишь для того, чтобы испытать саблю?
– Посмотри, – сказал араб и поднял палец вверх.
– Ах, вот как! – воскликнул француз. – Это финиковая пальма, и наш завтрак будет лучше, чем я предполагал.
В тот же миг дерево с шумом рухнуло, предоставив в распоряжение молодых людей две или три великолепные грозди созревших плодов.
Они набросились на эту «манну небесную» с аппетитом, свойственным двадцатипятилетнему возрасту.
Завтрак был в самом разгаре, когда конь араба заржал характерным образом.
Вскрикнув, араб выбежал из пальмовой рощи и, приложив руку ко лбу, вгляделся в даль Ездрилонской долины, посреди которой они находились.
– Ну, что там? – небрежно поинтересовался француз.
– Один из наших соратников скачет сюда на кобыле, и, очевидно, сейчас мы узнаем от него то, за чем приехали.
Он снова уселся рядом со своим спутником, не обращая внимания на своего коня, который, почувствовав запах кобылы, галопом помчался навстречу ей.
Десять минут спустя послышался топот двух лошадей.
Друз, узнавший коня своего предводителя, остановился возле пальмовых зарослей; увидев вторую лошадь, которая была привязана, он понял, что всадники сделали здесь привал.
– Азиб! – вскричал арабский вождь.
Друз соскочил с лошади, бросив поводья ей на шею, подошел к шейху, скрестив на груди руки, и низко ему поклонился.
Тот сказал ему несколько слов по-арабски.
– Я не ошибся, – обернулся шейх Ахера к своему спутнику, – авангард паши Дамаска только что перешел через мост Якуба.
– Мы сейчас это проверим, – отозвался Ролан, которого наши читатели, вероятно, узнали по его презрению к опасности.
– В этом нет нужды, – сказал шейх Ахера, – Азиб видел!
– Предположим, – продолжал Ролан, – но, возможно, Азиб плохо смотрел. Мне будет гораздо спокойнее, когда я увижу все своими глазами. Эта высокая гора, похожая на пирог, вероятно, Табор. Стало быть, Иордан позади. Мы находимся в четверти льё от реки; будем скакать до тех пор, пока сами не выясним, чему верить.
Ролан вскочил на лошадь, отдохнувшую за время привала, и помчался во весь опор по направлению к горе Табор, не заботясь о том, следуют ли за ним шейх и Азиб.
Минуту спустя он услышал, что оба его спутника скачут следом.
VIII. ПРЕКРАСНЫЕ ДЕВЫ НАЗАРЕТА
На протяжении примерно одного льё он ехал через великолепную Ездрилонскую долину, самую обширную и известную в Палестине после равнины, по которой протекает Иордан. Некогда ее именовали раем и житницей Сирии, равниной Изрееля, полем Ездрилона и равниной Мажед-до – под всеми этими названиями она воспета в Библии. Эта местность была свидетельницей поражения мадианитян и амалекитян, сокрушенных Гедеоном. Она видела Саула, который стоял станом возле источника, что в Изрееле, перед тем, как сразиться с филистимлянами, собравшими войска в Афеке. Она видела, как побежденный Саул бросился на свой меч и трое его сыновей погибли вместе с ним. На этой же равнине, возле дворца Ахава находился виноградник бедного Навуфея, которого безбожная Иезавель приказала побить камнями как богохульника, чтобы завладеть его наследством. Здесь же Иегу пронзил сердце Иорама стрелой, выпущенной из лука. Наконец, почти на том же месте, где завтракали молодые люди, Иезавель была выброшена из окна по приказу Иегу и ее тело растерзали псы.
В средние века эта равнина, где происходило столько событий, именовалась равниной Савской. Ныне она называется Мердж-ибн-Амер, что означает «пастбище сына Амера». Она простирается в ширину на расстояние около пяти льё между горами Гелвуй и Назарета. На краю ее возвышается Табор, куда скакали галопом трое всадников, даже не размышляя о славе земли, которую топтали копытами их кони.
Гора Табор доступна со всех сторон, особенно со стороны Фули, откуда они подъехали.
Им пришлось взобраться на вершину, прежде чем они оказались над уровнем двух холмов средней высоты, заслонявших от их взоров Иордан и Тивериадское озеро. Впрочем, эта задача оказалась нетрудной для арабских лошадей.
По мере того как они поднимались, перед ними открывалась все более широкая панорама. Вскоре они увидели необозримую лазурную гладь, окаймленную золотым песком с одной стороны и холмами, поросшими рыжеватой травой – с другой; то было Тивериадское озеро, соединенное с Мертвым морем рекой Иордан, что струится по голой равнине подобно желтой ленте, сверкающей на солнце. Тотчас же их взоры устремились в эту сторону: перед ними предстала вся армия паши Дамаска, следовавшая по восточному берегу озера и переходившая через Иордан по мосту Иакова. Ее авангард уже скрылся в проходе между Тивериадским озером и горой. Было очевидно, что армия движется по направлению к селению.
Молодые люди не в состоянии были подсчитать хотя бы приблизительно это великое множество воинов. Одни лишь всадники, которые шли пешком из прихоти, свойственной восточным народам, растянулись на несколько льё; за четыре льё было видно, как блестят на солнце ружья, а пыль, которую вздымали лошади своими копытами, казалась золотым сиянием.
Было около трех часов пополудни.
Времени было в обрез; шейх Ахера и Азиб могли прибыть в лагерь Бонапарта и предупредить его лишь к концу ночи или на рассвете, учитывая то, что по дороге они сделают привал возле реки Киссон, чтобы дать лошадям отдохнуть час-другой.
Что касается Ролана, он решил отправиться в Назарет и предостеречь Жюно, вместе с которым рассчитывал участвовать в сражении, что сулило ему большую свободу действий.
Трое молодых людей быстро спустились вниз и расстались у подножия горы Табор; двое арабов поскакали по Ездрилонской долине, а Ролан помчался прямо в Назарет, белые дома которого он видел с вершины горы; они напоминали голубиные гнезда, свитые посреди темной зелени холмов.
Тот, кто был в Назарете, знает, какие отвратительные дороги туда ведут; то справа, то слева от дороги зияет пропасть; прелестные цветы, растущие повсюду, где скудная земля позволяет им пустить корни, скрашивают путь, но не делают тропу менее опасной; это белые лилии, желтые нарциссы, голубой и розовый шафран – их свежесть и нежность нельзя даже представить. Впрочем, недаром слово «незер», от которого происходило название Назарет, переводится с древнееврейского как «цветок».
Дорога была извилистой, и город три-четыре раза открывался взору Ролана, прежде чем молодой человек добрался до него. За десять минут до въезда в Назарет он встретил пикет гренадеров двенадцатой полубригады. Ролан назвал себя и осведомился, где находится генерал – в Назарете или его окрестностях.
Генерал был в Назарете, и всего лишь четверть часа назад он проверял свои аванпосты.
Ролану пришлось пустить лошадь шагом. Благородное животное проделало восемнадцать – двадцать льё без отдыха, не считая остановки во время завтрака; теперь, когда он был уверен, что скоро встретится с генералом, не было смысла загонять коня.
Подъезжая к домам на окраине Назарета, Ролан столкнулся с отрядом драгун во главе с одним из своих приятелей, командиром бригады Денуае. Доверив своего скакуна солдату, он спросил, где генерал Жюно.
Было примерно полшестого вечера.
Командир бригады Денуайе посмотрел на солнце, которое собиралось скрыться за горами Наблуса, и со смехом ответил:
– В это время женщины Назарета ходят по воду; должно быть, генерал Жюно находится сейчас на дороге, ведущей к источнику.
Ролан пожал плечами, вероятно подумав, что генерал мог бы найти себе иное место и занятие, вместо того чтобы производить смотр красавиц Назарета. Тем не менее он последовал полученному указанию и поскакал на другой конец селения.
Источник находился примерно в десяти минутах ходьбы от последнего дома; по краям дороги, ведущей к нему, возвышались стеной гигантские кактусы. В ста шагах от источника Ролан действительно увидел генерала и двух его адъютантов: они наблюдали за проходящими мимо женщинами.
Жюно узнал адъютанта Бонапарта. Все знали о дружеских чувствах главнокомандующего к Ролану, и по этой причине каждый желал ему добра; но, даже если бы Бонапарт вовсе не благоволил к Ролану, у молодого адъютанта нашлось бы в армии немало друзей благодаря его учтивости и непринужденности в обращении, а также смелости, которая уже была общеизвестна. Жюно подошел к нему с распростертыми объятиями.
Однако Ролан, строго соблюдавший субординацию, поздоровался с ним как подчиненный, ибо больше всего на свете он боялся дать повод подумать, что ставит доброе отношение главнокомандующего себе в заслугу.
– Вы привезли нам хорошие известия, дорогой Ролан? – спросил Жюно.
– Да, мой генерал, – отвечал Ролан, – ибо я приехал сообщить вам о приближении неприятеля.
– Клянусь честью, – воскликнул Жюно, – я не знаю ничего более приятного, чем видеть неприятеля, за исключением созерцания этих красоток, которые все как одна носят свои кувшины, – сущие царевны Навсикаи! Посмотрите же, дорогой Ролан, какой неприступный вид у этих плутовок: можно подумать, что это античные богини!.. Ну, и когда же ждать неприятеля?
– Готовьтесь к встрече, генерал, поскольку он всего лишь в пяти-шести льё отсюда.
– Знаете ли вы, как они отвечают, когда им говорят, что они красивы? «Так угодно Деве Марии». Подумать только, с тех пор как мы вступили в Сирию, мы впервые видим хорошеньких женщин… Значит, вы видели неприятеля?
– Видел собственными глазами, генерал.
– Откуда он идет? Куда направляется? Чего от нас хочет?
– Он идет из Дамаска и, насколько я могу судить, хотел бы с нами сразиться; если я не ошибаюсь, он направляется в Сен-Жан-д'Акр, чтобы заставить снять осаду крепости.
– Только и всего? О! Мы преградим ему путь. Вы останетесь с нами или вернетесь к Бонапарту?
– Я останусь с вами, генерал; мне ужасно хочется, чтобы эти удальцы перерезали мне глотку. Мы умираем от скуки у стен крепости. Кроме двух-трех вылазок, которые имел глупость совершить Джеззар-паша, у нас не было никаких развлечений.
– Что ж, – сказал Жюно, – я обещаю вам, что завтра мы позабавимся. Кстати, я забыл вас спросить, сколько их было.
– Ах, дорогой генерал, я отвечу вам, как ответил бы араб: «С таким же успехом можно считать прибрежный песок!» Должно быть, их, по меньшей мере, от двадцати пяти до тридцати тысяч.
Жюно почесал лоб.
– Черт возьми! – воскликнул он. – В моем распоряжении столько солдат, что не очень-то развернешься.
– А сколько их у вас? – поинтересовался Ролан.
– Ровно на сто человек больше, чем было у спартанцев. Но, в сущности, можно последовать примеру трехсот спартанцев; это было бы не так уж плохо. Впрочем, мы успеем подумать об этом завтра утром. Не хотите ли осмотреть достопримечательности города или предпочитаете поужинать?
– И правда, – сказал Ролан, – ведь мы в Назарете; должно быть, здесь нет недостатка в легендах. Однако, не скрою, генерал, в данный момент мой желудок проявляет больше нетерпения, чем глаза. Сегодня утром мой завтрак на берегу Киссона состоял из одного матросского сухаря и дюжины фиников; признаться, я умираю от голода и жажды.
– Если вам угодно сделать мне одолжение, отужинайте со мной, мы постараемся ублаготворить ваш аппетит. Что касается жажды, вам не найти более благоприятного случая утолить ее.
И тут он обратился к проходившей мимо девушке, сказав ей по-арабски:
– Воды! Твой брат хочет пить. И он указал ей на Ролана.
Высокая и суровая красавица в тунике с длинными ниспадающими рукавами, которые оставляли руки обнаженными, подошла к ним; сняв кувшин с правого плеча и опустив его до уровня левого запястья, она исполненным изящества движением дала Ролану напиться.
Ролан пил долго, но не потому, что девушка была красивой, а потому что вода была прохладной.
– Брат утолил жажду? – спросила девушка.
– Да, – отвечал Ролан на том же языке, – твой брат благодарит тебя. Девушка кивнула, вновь поставила кувшин на плечо и направилась к
селению.
– А вы, оказывается, совершенно свободно говорите по-арабски? – со смехом спросил Жюно.
– Разве я не был ранен и не оставался месяц в плену у этих разбойников во время восстания в Каире? – отвечал Ролан. – Мне поневоле пришлось немного освоить арабский. И с тех пор, как главнокомандующий заметил, что я кое-как изъясняюсь на языке Пророка, он пристрастился всякий раз брать меня в качестве переводчика.
– Честное слово! – воскликнул Жюно, – если бы я был уверен, что таким способом за месяц могу изучить арабский язык, как вы, я бы дал себя ранить и завтра же сдался в плен.
– Ну, генерал, – отвечал Ролан с присущим ему резким и нервным смехом, – раз уж я должен дать вам совет, вот что я скажу: изучайте другой язык и, главное, другим способом! Пойдемте ужинать, генерал.
Ролан направился к селению, даже не удостоив прекрасных дев Назарета прощальным взглядом, в то время как генерал Жюно и его адъютанты останавливались на каждом шагу, чтобы еще раз на них полюбоваться.
IX. БИТВА ПРИ НАЗАРЕТЕ
На следующий день на рассвете, точнее в шесть часов утра, барабаны и трубы предвестили зорю.
Поскольку Ролан сказал Жюно, что авангард дамасской армии направился к Тивериаде, Жюно прошел через ущелья гор, возвышающихся над Назаретом, и спустился по долине к селению Кана, чтобы неприятель не успел окружить его на горе.
Жюно заметил противника лишь на расстоянии четверти льё, так как склон горы полностью закрывал его от взора.
Вероятно, неприятель находился в долине Батуфа или на равнине, простирающейся у подножия горы Табор. Во всяком случае, спустившись с возвышенности, как библейские герои, французы не рисковали, что их застигнут врасплох, и к тому же видели противника издали.
Солдаты были наслышаны о чуде, которое Иисус Христос сотворил в Кане, больше, чем о других чудесах, и поэтому из всех освященных его пребыванием мест Кана занимала наиболее почетное место в их памяти.
Действительно, именно здесь, на свадьбе в Кане, Иисус превратил воду в вино. Хотя наши солдаты чувствовали себя счастливыми в те дни, когда у них была вода, вероятно, они были бы еще счастливее, если бы у них было и вино.
В Кане Иисус совершил еще одно чудо, о котором повествует святой Иоанн:
«В Капернауме был некоторый царедворец, у которого сын был болен.
Он, услышав, что Иисус пришел из Иудеи в Галилею, пришел к Нему и просил Его придти и исцелить сына его, который был при смерти…
Иисус говорит ему: пойди, сын твой здоров. Он поверил слову, которое сказал ему Иисус, и пошел.
На дороге встретили его слуги его и сказали: сын твой здоров» note 29.
При входе в селение Жюно встретил шейха Эль-Беледа, вышедшего ему навстречу предупредить, что не следует идти дальше, ибо, по его словам, численность неприятеля, находящегося на равнине, составляла две-три тысячи всадников.
В распоряжении Жюно было сто пятьдесят гренадеров девятнадцатой пехотной бригады, сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии и примерно сто кавалеристов четырнадцатой бригады драгун во главе с их командиром Дювивье. В общей сложности у него было четыреста человек, как он сказал накануне.
Он поблагодарил шейха Эль-Беледа и привел его в крайнее изумление, продолжив свой путь. Добравшись до одного из рукавов небольшой реки, берущей начало в Кане, он поехал берегом вверх по течению. Доехав до ущелья, отделяющего Лубию от гор Каны, он и в самом деле увидел две-три тысячи всадников, разбитых на несколько отрядов, гарцевавших между горой Табор и Лубией.
Чтобы лучше рассмотреть их позиции, он пустил лошадь вскачь и направился к венчающим вершину холма развалинам селения, что местные жители именуют Месшенах.
Но тут он заметил, что еще один отряд движется к селению Лубия. Он состоял из мамлюков, турок и уроженцев Магриба.
Это войско было почти столь же значительным, как и другое; таким образом, Жюно, у которого было четыреста человек, должен был сражаться с пятитысячной армией.
Кроме того, это войско, вопреки тому, как принято у восточных народов, двигалось медленным шагом, соблюдая строгий порядок. В его рядах виднелось множество флагов, полковых знамен и бунчуков.
Конские хвосты, которые паши использовали в качестве флагов, вызывали у французов насмешки до тех пор, пока они не узнали о происхождении этих странных знамен. Им рассказали, что, когда, в битве при Никополе Баязид увидел, как его знамя захвачено крестоносцами, он отрубил своей лошади хвост ударом сабли, водрузил этот хвост на острие копья и не только сплотил своих воинов под новым знаменем, но и выиграл эту прославленную битву, в которой христианский мир потерпел одно из самых сокрушительных поражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Поистине, славную саблю подарил мне главнокомандующий несколько дней назад; я надеюсь испробовать ее не только на пальмах, – сказал он.
– Еще бы! – отвечал француз, разгрызая сухарь, – этот подарок был изготовлен на оружейной мануфактуре Версаля. Но неужели ты терзаешь это бедное дерево лишь для того, чтобы испытать саблю?
– Посмотри, – сказал араб и поднял палец вверх.
– Ах, вот как! – воскликнул француз. – Это финиковая пальма, и наш завтрак будет лучше, чем я предполагал.
В тот же миг дерево с шумом рухнуло, предоставив в распоряжение молодых людей две или три великолепные грозди созревших плодов.
Они набросились на эту «манну небесную» с аппетитом, свойственным двадцатипятилетнему возрасту.
Завтрак был в самом разгаре, когда конь араба заржал характерным образом.
Вскрикнув, араб выбежал из пальмовой рощи и, приложив руку ко лбу, вгляделся в даль Ездрилонской долины, посреди которой они находились.
– Ну, что там? – небрежно поинтересовался француз.
– Один из наших соратников скачет сюда на кобыле, и, очевидно, сейчас мы узнаем от него то, за чем приехали.
Он снова уселся рядом со своим спутником, не обращая внимания на своего коня, который, почувствовав запах кобылы, галопом помчался навстречу ей.
Десять минут спустя послышался топот двух лошадей.
Друз, узнавший коня своего предводителя, остановился возле пальмовых зарослей; увидев вторую лошадь, которая была привязана, он понял, что всадники сделали здесь привал.
– Азиб! – вскричал арабский вождь.
Друз соскочил с лошади, бросив поводья ей на шею, подошел к шейху, скрестив на груди руки, и низко ему поклонился.
Тот сказал ему несколько слов по-арабски.
– Я не ошибся, – обернулся шейх Ахера к своему спутнику, – авангард паши Дамаска только что перешел через мост Якуба.
– Мы сейчас это проверим, – отозвался Ролан, которого наши читатели, вероятно, узнали по его презрению к опасности.
– В этом нет нужды, – сказал шейх Ахера, – Азиб видел!
– Предположим, – продолжал Ролан, – но, возможно, Азиб плохо смотрел. Мне будет гораздо спокойнее, когда я увижу все своими глазами. Эта высокая гора, похожая на пирог, вероятно, Табор. Стало быть, Иордан позади. Мы находимся в четверти льё от реки; будем скакать до тех пор, пока сами не выясним, чему верить.
Ролан вскочил на лошадь, отдохнувшую за время привала, и помчался во весь опор по направлению к горе Табор, не заботясь о том, следуют ли за ним шейх и Азиб.
Минуту спустя он услышал, что оба его спутника скачут следом.
VIII. ПРЕКРАСНЫЕ ДЕВЫ НАЗАРЕТА
На протяжении примерно одного льё он ехал через великолепную Ездрилонскую долину, самую обширную и известную в Палестине после равнины, по которой протекает Иордан. Некогда ее именовали раем и житницей Сирии, равниной Изрееля, полем Ездрилона и равниной Мажед-до – под всеми этими названиями она воспета в Библии. Эта местность была свидетельницей поражения мадианитян и амалекитян, сокрушенных Гедеоном. Она видела Саула, который стоял станом возле источника, что в Изрееле, перед тем, как сразиться с филистимлянами, собравшими войска в Афеке. Она видела, как побежденный Саул бросился на свой меч и трое его сыновей погибли вместе с ним. На этой же равнине, возле дворца Ахава находился виноградник бедного Навуфея, которого безбожная Иезавель приказала побить камнями как богохульника, чтобы завладеть его наследством. Здесь же Иегу пронзил сердце Иорама стрелой, выпущенной из лука. Наконец, почти на том же месте, где завтракали молодые люди, Иезавель была выброшена из окна по приказу Иегу и ее тело растерзали псы.
В средние века эта равнина, где происходило столько событий, именовалась равниной Савской. Ныне она называется Мердж-ибн-Амер, что означает «пастбище сына Амера». Она простирается в ширину на расстояние около пяти льё между горами Гелвуй и Назарета. На краю ее возвышается Табор, куда скакали галопом трое всадников, даже не размышляя о славе земли, которую топтали копытами их кони.
Гора Табор доступна со всех сторон, особенно со стороны Фули, откуда они подъехали.
Им пришлось взобраться на вершину, прежде чем они оказались над уровнем двух холмов средней высоты, заслонявших от их взоров Иордан и Тивериадское озеро. Впрочем, эта задача оказалась нетрудной для арабских лошадей.
По мере того как они поднимались, перед ними открывалась все более широкая панорама. Вскоре они увидели необозримую лазурную гладь, окаймленную золотым песком с одной стороны и холмами, поросшими рыжеватой травой – с другой; то было Тивериадское озеро, соединенное с Мертвым морем рекой Иордан, что струится по голой равнине подобно желтой ленте, сверкающей на солнце. Тотчас же их взоры устремились в эту сторону: перед ними предстала вся армия паши Дамаска, следовавшая по восточному берегу озера и переходившая через Иордан по мосту Иакова. Ее авангард уже скрылся в проходе между Тивериадским озером и горой. Было очевидно, что армия движется по направлению к селению.
Молодые люди не в состоянии были подсчитать хотя бы приблизительно это великое множество воинов. Одни лишь всадники, которые шли пешком из прихоти, свойственной восточным народам, растянулись на несколько льё; за четыре льё было видно, как блестят на солнце ружья, а пыль, которую вздымали лошади своими копытами, казалась золотым сиянием.
Было около трех часов пополудни.
Времени было в обрез; шейх Ахера и Азиб могли прибыть в лагерь Бонапарта и предупредить его лишь к концу ночи или на рассвете, учитывая то, что по дороге они сделают привал возле реки Киссон, чтобы дать лошадям отдохнуть час-другой.
Что касается Ролана, он решил отправиться в Назарет и предостеречь Жюно, вместе с которым рассчитывал участвовать в сражении, что сулило ему большую свободу действий.
Трое молодых людей быстро спустились вниз и расстались у подножия горы Табор; двое арабов поскакали по Ездрилонской долине, а Ролан помчался прямо в Назарет, белые дома которого он видел с вершины горы; они напоминали голубиные гнезда, свитые посреди темной зелени холмов.
Тот, кто был в Назарете, знает, какие отвратительные дороги туда ведут; то справа, то слева от дороги зияет пропасть; прелестные цветы, растущие повсюду, где скудная земля позволяет им пустить корни, скрашивают путь, но не делают тропу менее опасной; это белые лилии, желтые нарциссы, голубой и розовый шафран – их свежесть и нежность нельзя даже представить. Впрочем, недаром слово «незер», от которого происходило название Назарет, переводится с древнееврейского как «цветок».
Дорога была извилистой, и город три-четыре раза открывался взору Ролана, прежде чем молодой человек добрался до него. За десять минут до въезда в Назарет он встретил пикет гренадеров двенадцатой полубригады. Ролан назвал себя и осведомился, где находится генерал – в Назарете или его окрестностях.
Генерал был в Назарете, и всего лишь четверть часа назад он проверял свои аванпосты.
Ролану пришлось пустить лошадь шагом. Благородное животное проделало восемнадцать – двадцать льё без отдыха, не считая остановки во время завтрака; теперь, когда он был уверен, что скоро встретится с генералом, не было смысла загонять коня.
Подъезжая к домам на окраине Назарета, Ролан столкнулся с отрядом драгун во главе с одним из своих приятелей, командиром бригады Денуае. Доверив своего скакуна солдату, он спросил, где генерал Жюно.
Было примерно полшестого вечера.
Командир бригады Денуайе посмотрел на солнце, которое собиралось скрыться за горами Наблуса, и со смехом ответил:
– В это время женщины Назарета ходят по воду; должно быть, генерал Жюно находится сейчас на дороге, ведущей к источнику.
Ролан пожал плечами, вероятно подумав, что генерал мог бы найти себе иное место и занятие, вместо того чтобы производить смотр красавиц Назарета. Тем не менее он последовал полученному указанию и поскакал на другой конец селения.
Источник находился примерно в десяти минутах ходьбы от последнего дома; по краям дороги, ведущей к нему, возвышались стеной гигантские кактусы. В ста шагах от источника Ролан действительно увидел генерала и двух его адъютантов: они наблюдали за проходящими мимо женщинами.
Жюно узнал адъютанта Бонапарта. Все знали о дружеских чувствах главнокомандующего к Ролану, и по этой причине каждый желал ему добра; но, даже если бы Бонапарт вовсе не благоволил к Ролану, у молодого адъютанта нашлось бы в армии немало друзей благодаря его учтивости и непринужденности в обращении, а также смелости, которая уже была общеизвестна. Жюно подошел к нему с распростертыми объятиями.
Однако Ролан, строго соблюдавший субординацию, поздоровался с ним как подчиненный, ибо больше всего на свете он боялся дать повод подумать, что ставит доброе отношение главнокомандующего себе в заслугу.
– Вы привезли нам хорошие известия, дорогой Ролан? – спросил Жюно.
– Да, мой генерал, – отвечал Ролан, – ибо я приехал сообщить вам о приближении неприятеля.
– Клянусь честью, – воскликнул Жюно, – я не знаю ничего более приятного, чем видеть неприятеля, за исключением созерцания этих красоток, которые все как одна носят свои кувшины, – сущие царевны Навсикаи! Посмотрите же, дорогой Ролан, какой неприступный вид у этих плутовок: можно подумать, что это античные богини!.. Ну, и когда же ждать неприятеля?
– Готовьтесь к встрече, генерал, поскольку он всего лишь в пяти-шести льё отсюда.
– Знаете ли вы, как они отвечают, когда им говорят, что они красивы? «Так угодно Деве Марии». Подумать только, с тех пор как мы вступили в Сирию, мы впервые видим хорошеньких женщин… Значит, вы видели неприятеля?
– Видел собственными глазами, генерал.
– Откуда он идет? Куда направляется? Чего от нас хочет?
– Он идет из Дамаска и, насколько я могу судить, хотел бы с нами сразиться; если я не ошибаюсь, он направляется в Сен-Жан-д'Акр, чтобы заставить снять осаду крепости.
– Только и всего? О! Мы преградим ему путь. Вы останетесь с нами или вернетесь к Бонапарту?
– Я останусь с вами, генерал; мне ужасно хочется, чтобы эти удальцы перерезали мне глотку. Мы умираем от скуки у стен крепости. Кроме двух-трех вылазок, которые имел глупость совершить Джеззар-паша, у нас не было никаких развлечений.
– Что ж, – сказал Жюно, – я обещаю вам, что завтра мы позабавимся. Кстати, я забыл вас спросить, сколько их было.
– Ах, дорогой генерал, я отвечу вам, как ответил бы араб: «С таким же успехом можно считать прибрежный песок!» Должно быть, их, по меньшей мере, от двадцати пяти до тридцати тысяч.
Жюно почесал лоб.
– Черт возьми! – воскликнул он. – В моем распоряжении столько солдат, что не очень-то развернешься.
– А сколько их у вас? – поинтересовался Ролан.
– Ровно на сто человек больше, чем было у спартанцев. Но, в сущности, можно последовать примеру трехсот спартанцев; это было бы не так уж плохо. Впрочем, мы успеем подумать об этом завтра утром. Не хотите ли осмотреть достопримечательности города или предпочитаете поужинать?
– И правда, – сказал Ролан, – ведь мы в Назарете; должно быть, здесь нет недостатка в легендах. Однако, не скрою, генерал, в данный момент мой желудок проявляет больше нетерпения, чем глаза. Сегодня утром мой завтрак на берегу Киссона состоял из одного матросского сухаря и дюжины фиников; признаться, я умираю от голода и жажды.
– Если вам угодно сделать мне одолжение, отужинайте со мной, мы постараемся ублаготворить ваш аппетит. Что касается жажды, вам не найти более благоприятного случая утолить ее.
И тут он обратился к проходившей мимо девушке, сказав ей по-арабски:
– Воды! Твой брат хочет пить. И он указал ей на Ролана.
Высокая и суровая красавица в тунике с длинными ниспадающими рукавами, которые оставляли руки обнаженными, подошла к ним; сняв кувшин с правого плеча и опустив его до уровня левого запястья, она исполненным изящества движением дала Ролану напиться.
Ролан пил долго, но не потому, что девушка была красивой, а потому что вода была прохладной.
– Брат утолил жажду? – спросила девушка.
– Да, – отвечал Ролан на том же языке, – твой брат благодарит тебя. Девушка кивнула, вновь поставила кувшин на плечо и направилась к
селению.
– А вы, оказывается, совершенно свободно говорите по-арабски? – со смехом спросил Жюно.
– Разве я не был ранен и не оставался месяц в плену у этих разбойников во время восстания в Каире? – отвечал Ролан. – Мне поневоле пришлось немного освоить арабский. И с тех пор, как главнокомандующий заметил, что я кое-как изъясняюсь на языке Пророка, он пристрастился всякий раз брать меня в качестве переводчика.
– Честное слово! – воскликнул Жюно, – если бы я был уверен, что таким способом за месяц могу изучить арабский язык, как вы, я бы дал себя ранить и завтра же сдался в плен.
– Ну, генерал, – отвечал Ролан с присущим ему резким и нервным смехом, – раз уж я должен дать вам совет, вот что я скажу: изучайте другой язык и, главное, другим способом! Пойдемте ужинать, генерал.
Ролан направился к селению, даже не удостоив прекрасных дев Назарета прощальным взглядом, в то время как генерал Жюно и его адъютанты останавливались на каждом шагу, чтобы еще раз на них полюбоваться.
IX. БИТВА ПРИ НАЗАРЕТЕ
На следующий день на рассвете, точнее в шесть часов утра, барабаны и трубы предвестили зорю.
Поскольку Ролан сказал Жюно, что авангард дамасской армии направился к Тивериаде, Жюно прошел через ущелья гор, возвышающихся над Назаретом, и спустился по долине к селению Кана, чтобы неприятель не успел окружить его на горе.
Жюно заметил противника лишь на расстоянии четверти льё, так как склон горы полностью закрывал его от взора.
Вероятно, неприятель находился в долине Батуфа или на равнине, простирающейся у подножия горы Табор. Во всяком случае, спустившись с возвышенности, как библейские герои, французы не рисковали, что их застигнут врасплох, и к тому же видели противника издали.
Солдаты были наслышаны о чуде, которое Иисус Христос сотворил в Кане, больше, чем о других чудесах, и поэтому из всех освященных его пребыванием мест Кана занимала наиболее почетное место в их памяти.
Действительно, именно здесь, на свадьбе в Кане, Иисус превратил воду в вино. Хотя наши солдаты чувствовали себя счастливыми в те дни, когда у них была вода, вероятно, они были бы еще счастливее, если бы у них было и вино.
В Кане Иисус совершил еще одно чудо, о котором повествует святой Иоанн:
«В Капернауме был некоторый царедворец, у которого сын был болен.
Он, услышав, что Иисус пришел из Иудеи в Галилею, пришел к Нему и просил Его придти и исцелить сына его, который был при смерти…
Иисус говорит ему: пойди, сын твой здоров. Он поверил слову, которое сказал ему Иисус, и пошел.
На дороге встретили его слуги его и сказали: сын твой здоров» note 29.
При входе в селение Жюно встретил шейха Эль-Беледа, вышедшего ему навстречу предупредить, что не следует идти дальше, ибо, по его словам, численность неприятеля, находящегося на равнине, составляла две-три тысячи всадников.
В распоряжении Жюно было сто пятьдесят гренадеров девятнадцатой пехотной бригады, сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии и примерно сто кавалеристов четырнадцатой бригады драгун во главе с их командиром Дювивье. В общей сложности у него было четыреста человек, как он сказал накануне.
Он поблагодарил шейха Эль-Беледа и привел его в крайнее изумление, продолжив свой путь. Добравшись до одного из рукавов небольшой реки, берущей начало в Кане, он поехал берегом вверх по течению. Доехав до ущелья, отделяющего Лубию от гор Каны, он и в самом деле увидел две-три тысячи всадников, разбитых на несколько отрядов, гарцевавших между горой Табор и Лубией.
Чтобы лучше рассмотреть их позиции, он пустил лошадь вскачь и направился к венчающим вершину холма развалинам селения, что местные жители именуют Месшенах.
Но тут он заметил, что еще один отряд движется к селению Лубия. Он состоял из мамлюков, турок и уроженцев Магриба.
Это войско было почти столь же значительным, как и другое; таким образом, Жюно, у которого было четыреста человек, должен был сражаться с пятитысячной армией.
Кроме того, это войско, вопреки тому, как принято у восточных народов, двигалось медленным шагом, соблюдая строгий порядок. В его рядах виднелось множество флагов, полковых знамен и бунчуков.
Конские хвосты, которые паши использовали в качестве флагов, вызывали у французов насмешки до тех пор, пока они не узнали о происхождении этих странных знамен. Им рассказали, что, когда, в битве при Никополе Баязид увидел, как его знамя захвачено крестоносцами, он отрубил своей лошади хвост ударом сабли, водрузил этот хвост на острие копья и не только сплотил своих воинов под новым знаменем, но и выиграл эту прославленную битву, в которой христианский мир потерпел одно из самых сокрушительных поражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92