— И в полном отчаянии она вдруг поняла жестокую правду. — Никому, папа, кроме меня…Гарнер вел Уитни, послушно надевшую свое скромное зеленое платье, вниз по лестнице и через сияющий зажженными свечами нижний холл. Их шаги громко раздавались в гулком пространстве, отражаясь от стен и начищенных полов, предупреждая членов железной семьи об их приближении. Взглянув на свою руку, которую предусмотрительно сжимал Гарнер, Уитни вздернула голову. Она — Дэниелс, напомнила она себе, а Дэниелсам не занимать ума и хитрости, чтобы справиться с таким пустячным испытанием, как обед за роскошным столом.Строго и вместе с тем изысканно одетые, Байрон, Эзра и Маделайн ждали их в дальнем конце огромного обеденного зала. Уитни почувствовала, что Гарнер еще крепче сжал ее руку, и ее воинственный настрой слегка дрогнул. Значит, он не верит, что она сможет вести себя достойно и прилично. Он ее не хочет и не доверяет ей. Подавляя уныние, она гордо выпрямила спину.Утренней встречи словно не бывало, все вели себя со сдержанной вежливостью, когда Байрон распределял места за столом. Уитни незаметно оглядела накрытый стол и с трудом скрыла свою растерянность при виде множества столовых приборов, сияющих на белоснежной скатерти, и высоких хрустальных бокалов у каждой тарелки. Ее усадили напротив Гарнера и рядом с Маделайн, которая недоверчиво косилась на жену кузена и демонстративно отстранялась. Когда появились слуги, облаченные в синие с золотыми галунами ливреи, и стали прислуживать господам, Уитни напрягла всю свою наблюдательность.Блюда следовали одно за другим: холодные закуски и суп, пудинг… К тому моменту когда подали жареную рыбу, Уитни уже окончательно освоилась за столом. Хотя обстановка и не была для нее привычной, благодаря своей сообразительности и воспоминаниям о рассказах тетушки Кейт, которая с увлечением описывала ей малейшие подробности образа жизни светского общества и пышные приемы во времена, когда она жила в Аллентауне, Уитни на удивление непринужденно орудовала тяжелыми столовыми приборами из серебра, не подавая вида, что чувствует, как откровенные взгляды изучают ее одежду, незатейливую прическу и особенно манеры. Ей было жалко при мысли, что, может быть, ей не представится случая отблагодарить тетушку Кейт за преподанные ею уроки.— Что ж, — произнес Байрон, барабаня пальцами по своему бокалу и останавливая взгляд на сыне. — А теперь послушаем о твоих успехах на границе. Ты должен дать нам отчет о своих… приключениях. — Он изобразил на лице кривую улыбку, обратив ее к Уитни, — слишком короткую и слишком запоздалую, чтобы принять ее за проявление искренней теплоты.— О да, конечно! — подхватила Маделайн. — Ты заслужил много нашивок и медалей?— Не это важно, главное, скольких ты убил. — Эзра подошел сразу к жестоким итогам вооруженной борьбы — к количеству трупов. Сидя в своем инвалидном кресле, он хищно подался вперед, проницательно поглядывая то на Гарнера, то на его жену.Уитни стало неуютно под его взглядом, и, положив нож, она опустила руки на колени, накрытые салфеткой. Кусок застрял у нее в горле, и она старалась проглотить его, а по спине ползли мурашки. Уитни чувствовала, что Гарнер смотрит на нее, но не желала встречаться с ним глазами.— За всю кампанию у нас не произошло ни одного серьезного сражения. — Он говорил подчеркнуто сдержанно. — Лишь случайные стычки, ничего более серьезного.— Не было сражения? То-то я не нашел в газетах ни одного упоминания о тебе. Вот в чем дело! Эти предатели узнали, что ты приближаешься, и трусливо сбежали! — Байрон презрительно усмехнулся. — Жалкие трусы! Впрочем, этого и следовало ожидать от тех отщепенцев, которые населяют наши границы. И чем же тебе пришлось там заниматься?— Уже через несколько дней Вашингтон уехал и оставил дивизии, которым было предписано обеспечить порядок в тех областях. Мне также был дан подобный приказ.— Что это значит, черт побери, «обеспечить порядок»? — спросил Эзра, нахмурившись так, что его висячие густые брови едва не соприкоснулись с носом. — Что это означает?— Нам были названы территории, где мы должны были пресечь… противозаконную деятельность. — Гарнер видел побледневшее лицо Уитни и старался выбирать нейтральные определения. — Мы должны были разведать и уничтожить запасы спиртного и винокурни, а также арестовать винокуров и их предводителей.— Эту банду предателей! — с праведным негодованием уточнил Байрон. — По той или иной причине следовало бы арестовать большую часть этих вшивых негодяев! Эти пограничные жители — жалкие отщепенцы, преступники, которых с возмущением отвергло общество. Какой человек в здравом рассудке предпочтет жизнь в такой глуши и в таких скотских условиях, если его не принудит к этому опасность? Так скольких же ты арестовал?— Мне досталась особенно трудная долина. — Гарнер видел, как опущенное лицо Уитни розовеет от сдерживаемого возмущения, и осторожно подбирал слова. — Нам удалось найти довольно большой склад незаконного виски и арестовать тех, кто был виновен в его производстве. — Уитни заметила, что он умолчал о ее участии в этом незаконном занятии, об аресте ее отца. Он старательно избегал упоминать о ее «постыдных» связях, и его обжигающий взгляд дал ей это ясно понять.— И что же с наградами? Ты получил хотя бы одну? — подтолкнул его Байрон, не удовлетворенный кратким отчетом своего сына.— Вероятно, получу. — Гарнер почувствовал, что Уитни вздрогнула. — Контрабандного товара оказалось достаточно много, и… дело не обошлось без сопротивления.— Что ж, по меньшей мере хоть какая-то польза будет от этого… твоего эпизода борьбы! — насмешливо усмехнулся Байрон. — Проклятых предателей повесят, всех до последнего — в качестве примера и предостережения. Я знаю, в Филадельфии считают точно так же: они должны предстать перед суровым и безжалостным судом.Уитни подняла голову, встретившись с потемневшими глазами Гарнера.— Эти завшивевшие воры и предатели, скопившиеся на наших границах, надеются избежать судебного преследования, возбужденно разглагольствовал Байрон. — Они уже давно существуют в этом жалком состоянии, так что сами стали походить на животных, пресмыкаясь в собственной грязи. Они отбросили все представления о нравственности и приличиях! И пытались всю страну ввергнуть в такое же состояние хаоса и анархии, но, слава Богу, им это не удалось!Уитни с трудом сдерживала негодование. Винокуры заслуживают веревки, сказал он! И люди на границе, замкнутые со всех сторон горами и вынужденные тяжким трудом добывать средства для существования, все поголовно вшивые преступники, которые валяются в собственном дерьме и не имеют ни гордости, ни чести, ни достоинства. Ее отец — подлый предатель, и ее любимые дружные соседи — грязные животные… Дядюшка Харви, тетушка Сара… тетушка Кейт! Она застыла и видела, как потемнело от ярости лицо Гарнера.И она одно из этих грязных животных — именно на это и намекал Байрон. Не желая открыто противиться ультиматуму Гарнера, он нашел иной способ унизить ее… более подлый. И, судя по лицу Гарнера, он тоже так думал. Вот почему он больше не стал к ней прикасаться. Святой Габриэль, как же тяжело!Гарнер видел, как старается сдерживаться Уитни, выслушивая оскорбительные речи его отца. Глаза ее потемнели от боли, тело напряглось. Убежденный в своей правоте Байрон Таунсенд только что втоптал в грязь все, что так любила и ценила его Уитни. Гарнер читал боль и опустошение в ее сердце.Уитни сжала побелевшими пальцами столешницу, резко встала и оттолкнула стул. Ее лицо исказилось от оскорбления и отчаяния, она обвела всех блуждающим взглядом и пошла прочь. Гарнер вскочил на ноги, с болью провожая каждый ее шаг, затем обернулся к своим родственникам.Таунсенды сидели невозмутимые и надменные, полные высокомерного презрения и убежденные в своей неоспоримой правоте по любым вопросам жизни. Вероятно, они искренне верили в подлые и отравляющие сознание слухи о жестоких и грубых нравах, царящих на границе. Во всяком случае, Байрон произносил все эти обвинения совершенно убежденно. Да это же просто миф, понял Гарнер, миф, созданный людьми его класса, миф, которым они пытались отгородиться от тяжелого положения населения на границах. И либо в пылу злости, либо ничего не замечая вокруг со своим обычным высокомерием, Байрон только что обрушил свои жестокие суждения на Уитни, словно град ударов дубинкой.А она сидела здесь, храбро выдержав экзамен на проверку, достойно вела себя за роскошно сервированным столом, не сделав ни одной осечки, героически терпела их открытое презрение… а затем подверглась их грязным оскорблениям, не позволив себе отомстить тем же! Весь дрожа от негодования, он повернулся к Байрону:— Вы жестокий негодяй! — Его голос дрожал от давно кипевшей в нем ярости, подогреваемой воспоминаниями о таком же презрительном отношении к себе. Он больше не мог играть роль кающегося сына. — Если вы еще когда-нибудь позволите себе по отношению к моей жене что-либо подобное, клянусь, я не знаю, что с вами сделаю! — Гарнер изо всех сил ударил кулаком по столу и стремительно покинул зал, не обращая внимания на звон разбитых бокалов.Эзра настороженно и проницательно наблюдал за неожиданным мятежом внука. И пока Байрон возмущенно сыпал проклятиями, а ошеломленная Маделайн пыталась подобрать слова, чтобы выразить свое потрясение, старик допивал разбавленное водой вино, криво усмехаясь про себя. Глава 16 Уитни стояла перед окном в своей комнате, испытывая полную опустошенность, как будто у нее отняли все жизненные силы, оставив только боль. Страшное видение повешенного отца сменялось воспоминанием о гневном лице Гарнера и открытом презрении его семьи к ней и ее происхождению.Она не слышала, как тихо открылась и затворилась дверь, как вошел и застыл около двери Гарнер. Плечи у нее поникли, и она в отчаянии прижалась лбом к холодному стеклу. Сможет ли она провести в этом доме еще хоть один день?Он видел ее отчаяние и чувствовал, что злость его испаряется, оставляя в его сердце пустоту и боль за Уитни. Его гордая и отважная маленькая Уитни пила виски как мужчина, бегала как олень, торговалась как багдадский купец и в драке допускала нечестные приемы. И при всем этом оказалась невероятно ранимой и чуткой. Как остро и живо реагирует она на грубые слова… и на поцелуи. Он вдруг с удивлением осознал: она живо реагирует на его поцелуи, на его ласки! В ней просыпалась женщина каждый раз, когда он ее любил, и она горячо и страстно отзывалась на его ласки, дарила ему свою нежность и тепло, согревая его заледеневшее от одиночества сердце.Гарнер ощутил в себе свойственное мужчине стремление защитить ее, утешить и успокоить. И, поддавшись этому порыву, он полностью забыл о грозящей ему опасности. Он тихо приблизился к ней:— Уитни…Она испуганно обернулась, поспешно вытерла слезы и в панике окинула взглядом комнату.— Я знаю, что не дождалась, когда мне будет позволено уйти… Но больше я не могла… — У нее перехватило горло от подступивших рыданий.Гарнер молчал, и, видя его искаженное лицо, она испытала настоящий страх и отступила назад, упершись спиной в открытый ставень.— Я не хотела тебя рассердить. Мне никогда не приходилось сидеть за таким богатым столом, возможно, я где-то и допустила ошибку. Но я ничего не сказала о своем отце… и не скажу. Это я обещаю. — Она крепко стиснула зубы, но сознание своей полной капитуляции перед ним оказалось слишком серьезным испытанием для ее гордого сердца. Она отчаянно пыталась удержать слезы, но это ей не удалось, и она метнулась к выходу.— Уитни, — мягко проговорил Гарнер, схватив ее за руку. Но она сопротивлялась, а он опасался сделать ей больно. — То, что сказал мой отец…— Это правда? — выговорила она сквозь слезы, с дрожью наблюдая за гневом, полыхнувшим в его глазах. — Неужели они собираются повесить винокуров? И моего отца действительно убьют?Страдая от ее ужаса и боли, Гарнер с трудом заставил себя ответить:— Не бойся, Уитни, их не повесят.Она чуть расслабилась, и он привлек ее ближе к себе. Когда у нее опять брызнули слезы, он мог думать только о том, чтобы обнять ее, укрыть в своих объятиях и поцелуями унять эти слезы.— Моя семья… Мои люди в долине… Они вовсе не животные… а очень хорошие и добрые люди. Они готовы отдать человеку последнюю рубашку…— Или пироги из своей печки, — подсказал Гарнер, обнимая ее.— И мой отец никакой не предатель. Он участвовал в Войне за независимость и два раза был ранен англичанами. Он сражался с генералом Джорджем в Фордж-Вэлли. А отец Чарли воевал под командованием генерала Грина, а дядюшка Баллард и дядюшка Джулиус на упряжках с волами переправляли через горы пушки Генри Нокса. Они и не думали добиваться разорения страны… Они только хотели…— Свобод, за которые воевали, — закончил он за нее, обвивая рукой ее талию и привлекая к себе. Он заставил Уитни поднять заплаканное лицо и почувствовал, что она судорожно перевела дыхание, закрыв глаза в робкой надежде, что он может ей поверить.— И они вовсе не вшивые и не грязные, — снова вырвалось у нее с рыданием.— Конечно, — кивнул он, положив ее голову себе на грудь и нежно поглаживая ее по спине.Его объятия, мягкий голос, странное ласкающее выражение взгляда одновременно пугали и согревали ее. Гарнер так нежно ее обнимал. А может, это ей только кажется, потому что ей так одиноко и страшно.Уитни робко подняла руки, не решаясь обнять его. Мог ли он так ее обнимать, если ненавидит? Затем его рука поднялась к ее плечу, волосам и щеке. Она отчаянно обвила руками его стан, зарывшись лицом в кружева манишки, обнимая его и все, что он значил для нее… к добру ли, к худу ли.— Прости, что он так тебя обидел, Уитни, — прошептал Гарнер, уткнувшись лицом в ее волосы и крепко прижимая к себе. — Обещаю тебе, что этого больше не случится.Она подняла к нему лицо, чувствуя, как он дрожит.Он смахнул слезы с ее щек, взял ее лицо в свои ладони и с невероятной нежностью заглянул ей в глаза. Затем опустил голову и приник к ее нежным губам, и она крепко прильнула к нему, чувствуя, как его нежность затопляет ее опустошенное сердце, принимая его утешение.Она открыла ему навстречу губы, как дикая роза, шелковистая и хрупкая, утоляя своим роскошным нектаром его жажду и возрождаясь в его желании.— Люби меня, Гарнер Таунсенд, — пробормотала она. У нее закружилась голова, когда он стал нежно покусывать ее губы, подбородок и щеки.— Хорошо, — выдохнул он, взял ее на руки и отнес на кровать. Она вся трепетала от желания, пока он торопливо сбрасывал с себя сюртук и жилет, не отрывая взгляда от ее сияющих, как изумруды, глаз, от пылающей груди, видневшейся в вырезе платья…Он сбросил ботинки и рубашку, и Уитни села, любуясь его стройным и мощным торсом. Затем стала распускать шнуровку корсажа, но он встал на край кровати коленом и отвел ее руки в сторону.— Нет, позволь мне…То и дело он отрывался от этого занятия, чтобы погладить по ее груди, провести рукой по тонкой гибкой талии, ощутить изгиб ее бедер под шерстяной юбкой. Наконец он нетерпеливо выдернул шнурки из дырочек и сдернул корсаж. Ее полуобнаженное, как запретный цветок, тело зажгло в нем нестерпимое желание. Он снова принялся ее раздевать, как вдруг его дрожащие пальцы наткнулись на костяшки корсета.— Когда, — со стоном вырвалось у него, — ты стала его носить?— Мне пришлось его надеть… вместе с платьем, — прошептала Уитни, неуверенно всматриваясь в непонятное выражение его прекрасного лица.Гарнер решительно снял с нее платье, и у Уитни захватило дыхание от незнакомого ей сосредоточенного выражения его глаз. За платьем последовали нижние юбки и чулки. Когда Гарнер остановился, пожирая взглядом ее грудь, она взялась за шнуровку корсета.— Нет, — сказал он, сдерживая ее руки, — оставь его.— Но… разве он… не помешает? — прошептала она.— Нет, моя маленькая, моя пылкая Уиски, он нам не помешает.Гарнер освободился от бриджей, не сводя взгляда с ее груди, которую она хотела обнажить для него, потом улегся рядом и нагнул голову к близнецам-пленникам.Он легко высвободил из плена темный затвердевший сосок одной груди. И пока терзал губами этот горячий бутон, вызывая в Уитни сладостную дрожь наслаждения, рука его потянулась к его братцу и извлекла на свободу, нежно лаская и провоцируя его на ответное возбуждение. Жаркие поцелуи Гарнера обжигали нежные груди Уитни, пронзая все тело.В какое-то мгновение этого напряженного эротического поединка его пальцы проскользнули между ее шелковистыми бедрами и начали поглаживать чувственный бугорок все суживающимися круговыми движениями. С каждым движением она содрогалась, отвечая на его чувственный вызов. И каждый круг становился витком спирали, которая все ширилась, ведя к заключению, которого она так жаждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49