Как тифозный больной хочет пить без конца, чтобы утолить сжигающую его жажду, так и нравственно больной жаждет наслаждений, богатства и сладострастия; словом, всего, что возбуждает и удовлетворяет животные страсти, до противоестественных пороков и преступлений включительно, который еще в состоянии иногда оживить их истрепанные нервы и озверелое воображение. Вот эти-то ужасные, на свободе разгуливающие полоумные, представляющие собой факелы, которые могут произвести пожар всего мира, путем создаваемой их поступками и мыслями ядовитой атмосферы, заражают людей и вызывают страшные физические и психические повальные болезни, влекущие человечество в пропасть. Примером тебе может служить свирепствующая в настоящее время эпидемия самоубийств. Никогда еще может быть адские когти не работали так рьяно, и горе тому, кто становится на пути этой дьявольской свистопляски или пытается крикнуть озверелой толпе: «Стойте! Вы летите в пропасть!..» Его ожидает участь Орфея, которого растерзали вакханки за то, что он проповедовал им истину. А между тем слава бесстрашному разуму, который решается провозглашать людям правду и свет среди окружающего их хаоса и мрака.
– Учитель! – воскликнул Ведринский, слушавший с блестящими от волнения глазами. – Я понимаю, что обыкновенный человек не может вступать в эту неравную борьбу; но почему вы, властные и мудрые, не объявите войны аду? А ведь вы можете восторжествовать, потому что свет должен же наконец победить тьму.
Манарма облокотился и, задумавшись на минуту, молчал, а потом провел рукой по лбу и сказал:
– Вопрос твой, сын мой, мне задавали не раз, и даже не вопросы, а упреки летели по нашему адресу со стороны знающих или подозревающих наше существование, потому что большинство людей считает вымыслами все, что о нас слышит. Но раз ты коснулся этого вопроса, я отвечу тебе по мере возможности и, может быть, при случае ты передашь это и другим. Ты думаешь, как и многие, что мы можем победоносно бороться с дьявольским нашествием, завоевывающим мир и заливающим землю преступлениями и кровью? Да, сила наша – велика, могущество значительно и в разных, отдельных случаях мы действительно боремся и побеждаем… Но мы слишком малочисленны для генерального, решительного сражения с адом, и встретили бы очень мало поддержки со стороны масс, за спасение которых сражались бы. Три четверти рода человеческого, если не более, отдают предпочтение аду и соблазнительным, сулимым им наслаждениям, взамен нашей суровой и строгой дисциплины, которая, однако, освободила бы их от демонов; а кроме того, они не верят в «оккультный» мир. Прибавлю еще, что наши очищенные силы требуют подчас и материальной поддержки в битвах такого рода; не говоря уже о том, что главное наше назначение ведь совершенно иное… Но об этом после. В миру люди, верящие даже в наше существование, воображают, что мы нечто вроде колдунов или волшебников, а знание наше должно непременно служить только, чтобы совершать чудеса; например: создать обильную жатву там, где был голод, вызвать дождь во время засухи, или умножить хлеб и корм для голодающих. Раз мы ничего этого не делаем, значит, по их понятиям, мы – просто лентяи, живущие сибаритами во дворцах с царской роскошью, и занимаемся только накоплением в наши сокровищницы золота, серебра и драгоценностей; словом, богатств, которых хватило бы для пополнения всех пустых карманов, или воспособления разных прожекторов, чтобы осуществить их изобретения, как бы нелепы те ни были. Вообще говоря, люди требуют, чтобы мы пускали золото в обращение, а не хранили его в сундуках.
– Ах, учитель, как справедливо ты говоришь!.. Я сам слышал, как поносили вас болваны, называя вас сидящими на золоте, «скаредами», или «эгоистами», занимающимися только науками, которые никому не приносят пользы. Но это надо им простить, потому что они не имеют никакого понятия о вас, – воскликнул Ведринский.
Горячность юного ученика рассмешила мага.
– Ты прав, сын мой, и упаси меня Бог сердиться на тех, кто несправедливо о нас судит; но видимость против нас. Правда, познания наши велики и мы наслаждаемся блаженством работы, не отравляя своего труда заботами о материальных благах; но для нашей тяжелой и отвлеченной работы нам безусловно необходим покой, гармония и красота природы, которые успокаивают мозг. Да и мало людей на свете удовольствовались бы тем, что достаточно нам. Роскошь наша – в девственной чистоте этого полотняного одеяния, горсти риса или плодов с нашего поля и сада; а наше развлечение – это минуты отдохновения, слушая пение сфер и любуясь красивыми видами природы. А то знание, что мы собираем тяжким трудом, его назначение – служить со временем путеводной нитью целым поколениям человечества в лабиринте грядущих веков. Наука и труды Гермесов, Зороастров и других светочей древности служили основанием первобытных культур, а нравственные, введенные ими законы руководили и поддерживали людей в течение тысячелетий. Но пыль долгих веков скрыла именно не одну ветвь колоссального знания первых законодателей, и на нас лежит задача снова найти эти научные тайны. Я не отрицаю, что каждое открытие в области герметизма раскрывает чудные горизонты и доставляет умственные наслаждения, с которыми не может сравниться ни одно «светское» удовольствие. Искатель истины забывает проходящее мимо время и не замечает его; но был ли бы он в состоянии спокойно предаваться своей рабой, если бы всегда занимался тем, что делается в мире, для того, чтобы при посредстве своего знания облегчать страдания людей, которые сами же виноваты в постигающих их бедствиях. Было ли бы на свете столько горя, если бы среди людей царила честность и настоящее милосердие?!. Даже физическое здоровье, – разве оно большей частью не зависит от самого человека? Ведущий жизнь спокойную, без излишеств и пагубных животных страстей человек, который бережет свои телесные силы, долго остается молодым; аура его расширяется, становится все светлее и прозрачнее, и снопы чистого света духовного пропитывают и согревают его. Такой человек очень мало подвержен, хотя бы например, заразе, так как сам собой, благодаря чистоте своих излучений, представляет уже сильную дезинфекционную машину. О, если бы люди имели понятие, сколько силы и света выделяют они при благородной духовной работе! Умственный труд создает особый химический состав, соответственный представлениям, какие творит его мысль. Эта флюидическая материя поднимается спиралью и чрезвычайно быстро обвивает человека, омывая его, будто он стоит в центре фонтана. Но эти флюидические волны бывают теплы, ясны и живительны только в том случае, если работник выражает возвышенные и чистые мысли, творит картины, говорящие об идеале; обратно, эти волны – темны, холодны и возбуждающи, когда мысль писателя вызывает одни лишь циничные образы, или такие представления, которые дразнят низменные инстинкты и будят зверя в человеке. Вы помните, друзья мои, какую громадную роль играет, с этой точки зрения, обстановка человека, окружающее общество и его духовная пища. Даже для субъекта с наилучшими стремлениями – вдвойне тяжелее борьба в такой развращенной среде; ему приходится пересилить окружающую его химическую амальгаму, которая пристала к нему и пропитала его. Торжествуют одни лишь сильные натуры, обладающие соответственной энергией, которая способна создать противный ток; характеры же мягкие и шатающиеся, сознавая инстинктив-348 но свою беспомощность в такой борьбе, окончательно теряют равновесие и гибнут; а не то, предаваясь разгулу или впадая в маразм, кончают самоубийством. Хорошо ли вы поняли меня?
– Да, учитель, я понимаю, что низменные страсти, – как вражда, зависть, алчность и разврат – создают заразную атмосферу, которая притягивает толпу слабых, увлекает их и еще более возбуждает извращенные влечения. Избранный же человек путем духовного очищения становится более способным ощущать такие зловредные, беспорядочные токи и отстраняет их, создавая противное течение, защищающее его флюидическую ауру, то есть окружающий человека астральный глобус, – чтобы не допускать проникновения заразных излучений.
– Именно, мой юный друг. Вот для того-то, чтобы дать тебе первый случай создать чистый флюид, который послужит тебе щитом, я и посылаю тебя на некоторое время в Европу.
Ясный взор молодого человека тотчас же омрачился.
– Ах, учитель! У меня нет, конечно, да и не может быть иной воли кроме твоей, но признаюсь, – это тяжкое испытание. Я так блаженствую здесь, в этой глубокой тишине, среди божественно прекрасной природы и наслаждаюсь счастьем слушать твои поучения, что не могу даже представить себе, как вернусь в это отвратительное «общество», с его пошлыми дрязгами, бессовестностью и затаенной злобой; словом, в этот вихрь мелочных и скучных условностей, или легкомысленных развлечений.
– Я рад, сын мой, что суровая работа мысли и уединение тебе дороже светской жизни с ее разновидными удовольствиями; но на первой именно ступени своего посвящения ты и должен остерегаться заковывать себя в эгоизм собственного спокойствия. Я вооружаю и по сы лаю вас на защиту тех невинных, кому грозят развращенные, лукавые, а потому и опасные существа. Твой друг знает, что тот, о ком я говорю, мастер черной магии и преступно злоупотребляет приобретенным им знанием. Как ночной шакал, накидывается этот преступный дух на свои жертвы, овладевает ими и в трепещущее еще жизнью тело вводит какого-нибудь дьявольского ублюдка. Как я уже говорил, он – мастер по части аватаров; но пора положить конец его зловредной деятельности, извлечь из среды живых и водворить в сферу тьмы, где ему и место.
– Ты упоминал, учитель, что Красинский находится в настоящее время в Киеве под вымышленном именем; а все, что я узнал из дошедшего до меня письма, несказанно потрясло меня, – заметил видимо взволнованный адмирал. – Бедный Филипп, добрый и честный, кончил самоубийством вследствие разорения. Это поистине непонятно. О, эти проклятые Горки! Я чувствовал, что они принесут им несчастье, – прибавил он, утирая слезу.
– Я могу, друг мой, дать тебе более свежие новости. Злополучное место, о котором ты мне говорил, возбудило мое любопытство, а один из наших братьев, находящийся теперь в миру, собрал по моей просьбе сведения и сообщил их мне. Ты помнишь, конечно, графа Бельского, влюбленного в Милу – вампирическую дочь Красинского? Теперь она замужем за бывшим женихом твоей крестницы, а Бельский пал жертвой одного из тех таинственных преступлений, которые не поддаются суду людскому. При пособничестве Милы Красинский вырвал астральное тело графа, обрезал жизненную нить несчастного юноши и, при посредстве своего дьявольского мастерства, ввел в его тело дух одного незадолго перед тем умершего сатаниста. Этот «новый» граф Бельский встретился за границей с твоей крестницей, которая понравилась ему, и он на ней женился. Бедная молодая девушка считает себя замужем за Бельским, а на самом деле она вышла за ларва.
– Но ведь это ужасно! Несчастная Надя! Такая она чистая и невинная, а связана с этим чудовищем! – вне себя воскликнул адмирал, бледнея.
Ведринский тоже вздрогнул и покраснел от негодования.
– Надеюсь, мы спасем ее, – успокоил их Манарма. – Но прежде всего надо покончить с Красинским, который поселился в Киеве под именем графа Фаркача и собирается играть там роль кудесника Калиостро. Теперь, друзья, я дам вам необходимые наставления и снабжу всем, что может понадобиться в вашем трудном и опасном деле. Терять времени нельзя, и вы должны отправляться как можно скорее…
Едва улеглась сенсация, вызванная приездом в Киев графа Фаркача, как новый предмет для сплетен занял досужие языки и праздное любопытство городских кумушек, одинаково болтливых, завистливых, нескромных и злых, как в «большом», так и в «малом» свете. Этим предметом любопытства явился приезд графа Бельского с молодой женой, поселившихся в своем роскошном доме, и все с нетерпением ожидали их визита.
В первый раз увидели молодую графиню у ее приятельницы, Ростовской. Надя была еще очаровательнее, чем раньше, но холодна и сдержанна с бывшими знакомыми. Холодность эта не остановила, однако, бесцеремонных людей, отвернувшихся прежде от разорившихся Замятиных, чтобы выказать теперь самое горячее внимание молодой миллионерше и нарасхват приглашать ее к себе.
Итак, молодая чета сделала визиты и открыла двери своих салонов, где появился и граф Фаркач, в качестве друга хозяина дома.
Мила, бывшая в интересном положении, не могла появляться в свете и принимала только у себя; однако на небольшом собрании у одной родственницы мужа она встретила графа Фаркача, и тот поспешил сделать ей визит. Мила очень обрадовалась снова увидать отца и сознавать себя под его защитой. Вдали от него она считала себя без опоры и иногда глубоко несчастной, так как отношения с мужем были совсем не таковы, о каких мечтала она; ее мучило и приводило в ярость сознание, что она зачастую внушала ему страх и отвращение.
Действительно, душевное настроение Михаила Дмитриевича было плачевное; он чувствовал себя несчастным со своей «страшной» супругой, внушавшей ему нередко положительный ужас своими странностями, которых он не мог себе объяснить; а проявлявшееся у него иногда к ней отвращение еще усилилось после встречи с Надей.
На одном вечере, где Масалитинов не мог не присутствовать, он увидел графиню и должен был подойти к ней. Бледный, как призрак, низко кланялся он ей; когда же взгляд Нади скользнул по нему с холодным равнодушием, по его телу пробежала нервная дрожь. В самом деле, Надя думала, что встреча с некогда любимым ею человеком будет для нее тяжелее и в первую минуту с удовольствием заметила, что он очень изменился, казался унылым и больным. Это был не прежний лихой Масалитинов – живой, веселый, дышавший здоровьем и жизнерадостный; теперь это был бледный, молчаливый человек с усталым и мрачным взором. «Он несчастлив», – подумала она и в ее добром, любящем сердце ненависть сменилась жалостью. Скоро же Немезида постигла изменника. Бог судил и наказал его…
Несколько дней после этого Масалитинов довольно поздно возвратился от товарища. Мила лежала в постели после обычной ванны, но не спала. Она была бела, как ее батистовая сорочка, а ее большие зеленоватые глаза сверкали фосфорически, как у кошки. Пожирающим взглядом уставилась она на мужа.
Увидав, что жена проснулась, Михаил Дмитриевич нагнулся поцеловать ее; но в ту же минуту она, обвила его шею, притянула к себе и, как магнит, прилипла своими губами к его. Этот поцелуй был так порывист, что он зашатался; у него сделалось головокружение и жутко забилось сердце. Ему не хватало воздуха, и он чувствовал, что продлись такое состояние еще минуту, он упадет и умрет. Решительно собрал он все силы, чтобы вырваться из цепких рук, змеей обвивших его шею, но Мила одарена была в ту минуту сверхъестественной силой, и уста ее срослись с устами Масалитинова.
Завязалась безмолвная, но отчаянная борьба. Он, как безумный, отбивался, стараясь оттолкнуть Милу, обвившую его шею; а та, несмотря на свою хрупкость и прозрачность, была точно стальная. У него мутилась и голова, в ушах шумело, а перед глазами завертелись огненные круги.
«Господи Иисусе, спаси меня!» – молнией пронеслось в его умиравшем сознании, и последним, нечеловеческим усилием он рванулся назад.
Руки Милы стремительно разошлись, а Масалитинов, словно пьяный, упал на ковер.
Минуту спустя он с трудом поднялся; но, сделав, шатаясь, два шага, почувствовал снова головокружение и опустился на кресло в ногах постели. С усилием протянул он руку и нажал электрическую кнопку, имевшую сообщение с комнатой Екатерины Александровны.
Через несколько минут г-жа Морель вошла в халате, удивленная и встревоженная. Увидав лежавшего в кресле с закрытыми глазами Масалитинова, задыхавшегося и с прижатыми к груди руками, она побледнела и проворно подошла. Одного взгляда, брошенного на Милу, замертво лежавшую с посиневшими губами, скрюченными пальцами и почерневшими ногтями было достаточно, чтобы понять происшедшее. Она хорошо помнила, что в детстве у Милы бывали такие «странные» припадки; тогда она бросалась то на нее, то на нянек или гувернанток, присасываясь точно пиявка к своей жертве; когда же наконец ее отрывали, у нее делался обморок и в продолжении целых часов она, вся посинев, лежала без чувств.
Поспешно схватила Екатерина Александровна с ночного столика стакан вина, приподняла голову Масалитинова, стучавшего зубами, как в лихорадке, и дала выпить, а затем смочила полотенце и вытерла его побелевшее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Учитель! – воскликнул Ведринский, слушавший с блестящими от волнения глазами. – Я понимаю, что обыкновенный человек не может вступать в эту неравную борьбу; но почему вы, властные и мудрые, не объявите войны аду? А ведь вы можете восторжествовать, потому что свет должен же наконец победить тьму.
Манарма облокотился и, задумавшись на минуту, молчал, а потом провел рукой по лбу и сказал:
– Вопрос твой, сын мой, мне задавали не раз, и даже не вопросы, а упреки летели по нашему адресу со стороны знающих или подозревающих наше существование, потому что большинство людей считает вымыслами все, что о нас слышит. Но раз ты коснулся этого вопроса, я отвечу тебе по мере возможности и, может быть, при случае ты передашь это и другим. Ты думаешь, как и многие, что мы можем победоносно бороться с дьявольским нашествием, завоевывающим мир и заливающим землю преступлениями и кровью? Да, сила наша – велика, могущество значительно и в разных, отдельных случаях мы действительно боремся и побеждаем… Но мы слишком малочисленны для генерального, решительного сражения с адом, и встретили бы очень мало поддержки со стороны масс, за спасение которых сражались бы. Три четверти рода человеческого, если не более, отдают предпочтение аду и соблазнительным, сулимым им наслаждениям, взамен нашей суровой и строгой дисциплины, которая, однако, освободила бы их от демонов; а кроме того, они не верят в «оккультный» мир. Прибавлю еще, что наши очищенные силы требуют подчас и материальной поддержки в битвах такого рода; не говоря уже о том, что главное наше назначение ведь совершенно иное… Но об этом после. В миру люди, верящие даже в наше существование, воображают, что мы нечто вроде колдунов или волшебников, а знание наше должно непременно служить только, чтобы совершать чудеса; например: создать обильную жатву там, где был голод, вызвать дождь во время засухи, или умножить хлеб и корм для голодающих. Раз мы ничего этого не делаем, значит, по их понятиям, мы – просто лентяи, живущие сибаритами во дворцах с царской роскошью, и занимаемся только накоплением в наши сокровищницы золота, серебра и драгоценностей; словом, богатств, которых хватило бы для пополнения всех пустых карманов, или воспособления разных прожекторов, чтобы осуществить их изобретения, как бы нелепы те ни были. Вообще говоря, люди требуют, чтобы мы пускали золото в обращение, а не хранили его в сундуках.
– Ах, учитель, как справедливо ты говоришь!.. Я сам слышал, как поносили вас болваны, называя вас сидящими на золоте, «скаредами», или «эгоистами», занимающимися только науками, которые никому не приносят пользы. Но это надо им простить, потому что они не имеют никакого понятия о вас, – воскликнул Ведринский.
Горячность юного ученика рассмешила мага.
– Ты прав, сын мой, и упаси меня Бог сердиться на тех, кто несправедливо о нас судит; но видимость против нас. Правда, познания наши велики и мы наслаждаемся блаженством работы, не отравляя своего труда заботами о материальных благах; но для нашей тяжелой и отвлеченной работы нам безусловно необходим покой, гармония и красота природы, которые успокаивают мозг. Да и мало людей на свете удовольствовались бы тем, что достаточно нам. Роскошь наша – в девственной чистоте этого полотняного одеяния, горсти риса или плодов с нашего поля и сада; а наше развлечение – это минуты отдохновения, слушая пение сфер и любуясь красивыми видами природы. А то знание, что мы собираем тяжким трудом, его назначение – служить со временем путеводной нитью целым поколениям человечества в лабиринте грядущих веков. Наука и труды Гермесов, Зороастров и других светочей древности служили основанием первобытных культур, а нравственные, введенные ими законы руководили и поддерживали людей в течение тысячелетий. Но пыль долгих веков скрыла именно не одну ветвь колоссального знания первых законодателей, и на нас лежит задача снова найти эти научные тайны. Я не отрицаю, что каждое открытие в области герметизма раскрывает чудные горизонты и доставляет умственные наслаждения, с которыми не может сравниться ни одно «светское» удовольствие. Искатель истины забывает проходящее мимо время и не замечает его; но был ли бы он в состоянии спокойно предаваться своей рабой, если бы всегда занимался тем, что делается в мире, для того, чтобы при посредстве своего знания облегчать страдания людей, которые сами же виноваты в постигающих их бедствиях. Было ли бы на свете столько горя, если бы среди людей царила честность и настоящее милосердие?!. Даже физическое здоровье, – разве оно большей частью не зависит от самого человека? Ведущий жизнь спокойную, без излишеств и пагубных животных страстей человек, который бережет свои телесные силы, долго остается молодым; аура его расширяется, становится все светлее и прозрачнее, и снопы чистого света духовного пропитывают и согревают его. Такой человек очень мало подвержен, хотя бы например, заразе, так как сам собой, благодаря чистоте своих излучений, представляет уже сильную дезинфекционную машину. О, если бы люди имели понятие, сколько силы и света выделяют они при благородной духовной работе! Умственный труд создает особый химический состав, соответственный представлениям, какие творит его мысль. Эта флюидическая материя поднимается спиралью и чрезвычайно быстро обвивает человека, омывая его, будто он стоит в центре фонтана. Но эти флюидические волны бывают теплы, ясны и живительны только в том случае, если работник выражает возвышенные и чистые мысли, творит картины, говорящие об идеале; обратно, эти волны – темны, холодны и возбуждающи, когда мысль писателя вызывает одни лишь циничные образы, или такие представления, которые дразнят низменные инстинкты и будят зверя в человеке. Вы помните, друзья мои, какую громадную роль играет, с этой точки зрения, обстановка человека, окружающее общество и его духовная пища. Даже для субъекта с наилучшими стремлениями – вдвойне тяжелее борьба в такой развращенной среде; ему приходится пересилить окружающую его химическую амальгаму, которая пристала к нему и пропитала его. Торжествуют одни лишь сильные натуры, обладающие соответственной энергией, которая способна создать противный ток; характеры же мягкие и шатающиеся, сознавая инстинктив-348 но свою беспомощность в такой борьбе, окончательно теряют равновесие и гибнут; а не то, предаваясь разгулу или впадая в маразм, кончают самоубийством. Хорошо ли вы поняли меня?
– Да, учитель, я понимаю, что низменные страсти, – как вражда, зависть, алчность и разврат – создают заразную атмосферу, которая притягивает толпу слабых, увлекает их и еще более возбуждает извращенные влечения. Избранный же человек путем духовного очищения становится более способным ощущать такие зловредные, беспорядочные токи и отстраняет их, создавая противное течение, защищающее его флюидическую ауру, то есть окружающий человека астральный глобус, – чтобы не допускать проникновения заразных излучений.
– Именно, мой юный друг. Вот для того-то, чтобы дать тебе первый случай создать чистый флюид, который послужит тебе щитом, я и посылаю тебя на некоторое время в Европу.
Ясный взор молодого человека тотчас же омрачился.
– Ах, учитель! У меня нет, конечно, да и не может быть иной воли кроме твоей, но признаюсь, – это тяжкое испытание. Я так блаженствую здесь, в этой глубокой тишине, среди божественно прекрасной природы и наслаждаюсь счастьем слушать твои поучения, что не могу даже представить себе, как вернусь в это отвратительное «общество», с его пошлыми дрязгами, бессовестностью и затаенной злобой; словом, в этот вихрь мелочных и скучных условностей, или легкомысленных развлечений.
– Я рад, сын мой, что суровая работа мысли и уединение тебе дороже светской жизни с ее разновидными удовольствиями; но на первой именно ступени своего посвящения ты и должен остерегаться заковывать себя в эгоизм собственного спокойствия. Я вооружаю и по сы лаю вас на защиту тех невинных, кому грозят развращенные, лукавые, а потому и опасные существа. Твой друг знает, что тот, о ком я говорю, мастер черной магии и преступно злоупотребляет приобретенным им знанием. Как ночной шакал, накидывается этот преступный дух на свои жертвы, овладевает ими и в трепещущее еще жизнью тело вводит какого-нибудь дьявольского ублюдка. Как я уже говорил, он – мастер по части аватаров; но пора положить конец его зловредной деятельности, извлечь из среды живых и водворить в сферу тьмы, где ему и место.
– Ты упоминал, учитель, что Красинский находится в настоящее время в Киеве под вымышленном именем; а все, что я узнал из дошедшего до меня письма, несказанно потрясло меня, – заметил видимо взволнованный адмирал. – Бедный Филипп, добрый и честный, кончил самоубийством вследствие разорения. Это поистине непонятно. О, эти проклятые Горки! Я чувствовал, что они принесут им несчастье, – прибавил он, утирая слезу.
– Я могу, друг мой, дать тебе более свежие новости. Злополучное место, о котором ты мне говорил, возбудило мое любопытство, а один из наших братьев, находящийся теперь в миру, собрал по моей просьбе сведения и сообщил их мне. Ты помнишь, конечно, графа Бельского, влюбленного в Милу – вампирическую дочь Красинского? Теперь она замужем за бывшим женихом твоей крестницы, а Бельский пал жертвой одного из тех таинственных преступлений, которые не поддаются суду людскому. При пособничестве Милы Красинский вырвал астральное тело графа, обрезал жизненную нить несчастного юноши и, при посредстве своего дьявольского мастерства, ввел в его тело дух одного незадолго перед тем умершего сатаниста. Этот «новый» граф Бельский встретился за границей с твоей крестницей, которая понравилась ему, и он на ней женился. Бедная молодая девушка считает себя замужем за Бельским, а на самом деле она вышла за ларва.
– Но ведь это ужасно! Несчастная Надя! Такая она чистая и невинная, а связана с этим чудовищем! – вне себя воскликнул адмирал, бледнея.
Ведринский тоже вздрогнул и покраснел от негодования.
– Надеюсь, мы спасем ее, – успокоил их Манарма. – Но прежде всего надо покончить с Красинским, который поселился в Киеве под именем графа Фаркача и собирается играть там роль кудесника Калиостро. Теперь, друзья, я дам вам необходимые наставления и снабжу всем, что может понадобиться в вашем трудном и опасном деле. Терять времени нельзя, и вы должны отправляться как можно скорее…
Едва улеглась сенсация, вызванная приездом в Киев графа Фаркача, как новый предмет для сплетен занял досужие языки и праздное любопытство городских кумушек, одинаково болтливых, завистливых, нескромных и злых, как в «большом», так и в «малом» свете. Этим предметом любопытства явился приезд графа Бельского с молодой женой, поселившихся в своем роскошном доме, и все с нетерпением ожидали их визита.
В первый раз увидели молодую графиню у ее приятельницы, Ростовской. Надя была еще очаровательнее, чем раньше, но холодна и сдержанна с бывшими знакомыми. Холодность эта не остановила, однако, бесцеремонных людей, отвернувшихся прежде от разорившихся Замятиных, чтобы выказать теперь самое горячее внимание молодой миллионерше и нарасхват приглашать ее к себе.
Итак, молодая чета сделала визиты и открыла двери своих салонов, где появился и граф Фаркач, в качестве друга хозяина дома.
Мила, бывшая в интересном положении, не могла появляться в свете и принимала только у себя; однако на небольшом собрании у одной родственницы мужа она встретила графа Фаркача, и тот поспешил сделать ей визит. Мила очень обрадовалась снова увидать отца и сознавать себя под его защитой. Вдали от него она считала себя без опоры и иногда глубоко несчастной, так как отношения с мужем были совсем не таковы, о каких мечтала она; ее мучило и приводило в ярость сознание, что она зачастую внушала ему страх и отвращение.
Действительно, душевное настроение Михаила Дмитриевича было плачевное; он чувствовал себя несчастным со своей «страшной» супругой, внушавшей ему нередко положительный ужас своими странностями, которых он не мог себе объяснить; а проявлявшееся у него иногда к ней отвращение еще усилилось после встречи с Надей.
На одном вечере, где Масалитинов не мог не присутствовать, он увидел графиню и должен был подойти к ней. Бледный, как призрак, низко кланялся он ей; когда же взгляд Нади скользнул по нему с холодным равнодушием, по его телу пробежала нервная дрожь. В самом деле, Надя думала, что встреча с некогда любимым ею человеком будет для нее тяжелее и в первую минуту с удовольствием заметила, что он очень изменился, казался унылым и больным. Это был не прежний лихой Масалитинов – живой, веселый, дышавший здоровьем и жизнерадостный; теперь это был бледный, молчаливый человек с усталым и мрачным взором. «Он несчастлив», – подумала она и в ее добром, любящем сердце ненависть сменилась жалостью. Скоро же Немезида постигла изменника. Бог судил и наказал его…
Несколько дней после этого Масалитинов довольно поздно возвратился от товарища. Мила лежала в постели после обычной ванны, но не спала. Она была бела, как ее батистовая сорочка, а ее большие зеленоватые глаза сверкали фосфорически, как у кошки. Пожирающим взглядом уставилась она на мужа.
Увидав, что жена проснулась, Михаил Дмитриевич нагнулся поцеловать ее; но в ту же минуту она, обвила его шею, притянула к себе и, как магнит, прилипла своими губами к его. Этот поцелуй был так порывист, что он зашатался; у него сделалось головокружение и жутко забилось сердце. Ему не хватало воздуха, и он чувствовал, что продлись такое состояние еще минуту, он упадет и умрет. Решительно собрал он все силы, чтобы вырваться из цепких рук, змеей обвивших его шею, но Мила одарена была в ту минуту сверхъестественной силой, и уста ее срослись с устами Масалитинова.
Завязалась безмолвная, но отчаянная борьба. Он, как безумный, отбивался, стараясь оттолкнуть Милу, обвившую его шею; а та, несмотря на свою хрупкость и прозрачность, была точно стальная. У него мутилась и голова, в ушах шумело, а перед глазами завертелись огненные круги.
«Господи Иисусе, спаси меня!» – молнией пронеслось в его умиравшем сознании, и последним, нечеловеческим усилием он рванулся назад.
Руки Милы стремительно разошлись, а Масалитинов, словно пьяный, упал на ковер.
Минуту спустя он с трудом поднялся; но, сделав, шатаясь, два шага, почувствовал снова головокружение и опустился на кресло в ногах постели. С усилием протянул он руку и нажал электрическую кнопку, имевшую сообщение с комнатой Екатерины Александровны.
Через несколько минут г-жа Морель вошла в халате, удивленная и встревоженная. Увидав лежавшего в кресле с закрытыми глазами Масалитинова, задыхавшегося и с прижатыми к груди руками, она побледнела и проворно подошла. Одного взгляда, брошенного на Милу, замертво лежавшую с посиневшими губами, скрюченными пальцами и почерневшими ногтями было достаточно, чтобы понять происшедшее. Она хорошо помнила, что в детстве у Милы бывали такие «странные» припадки; тогда она бросалась то на нее, то на нянек или гувернанток, присасываясь точно пиявка к своей жертве; когда же наконец ее отрывали, у нее делался обморок и в продолжении целых часов она, вся посинев, лежала без чувств.
Поспешно схватила Екатерина Александровна с ночного столика стакан вина, приподняла голову Масалитинова, стучавшего зубами, как в лихорадке, и дала выпить, а затем смочила полотенце и вытерла его побелевшее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49