Первым начинает он действовать и последним кончает работу, управляя всем организмом, контролируя все в нем происходящее и в то же время являясь восприемником, так сказать, всех чувств, движений души; он в постоянном общении с миром, и я подозреваю, что в нем-то и таится великая тайна борьбы со смертью.
Великие посвященные, те таинственные мудрецы, которые скрываются в своих недоступных Гималайских дворцах, они-то знают эту тайну, но никогда ее не выдадут, особенно нам, которых они презирают и уничтожают при всяком удобном и неудобном случае…
Красинский замолчал, поглощенный видимо своими мыслями. Случайно подняв глаза, он встретил прикованный к нему взгляд дочери, и зеленоватые глаза Милы выражали смутные чувства. Красинский провел рукой по лбу и выпрямился.
– Я увлекся, дорогая, и заговорил о сложных, непонятных предметах, которые, полагаю, даже мало занимают тебя; я же, видишь ли, живо интересуюсь окружающими тайнами и забыл, что для тебя понимание слишком трудно.
– Ты ошибаешься, папа. Все, что ты говорил, крайне любопытно; я все отлично поняла, и очень желала бы изучить эти таинственные, увлекательные науки. Только я боюсь этих неведомых сил.
– Страх, милая моя, – это надежный запор, который накрепко замыкает перед профаном врата оккультного мира. Тот, кто боится, никогда не перешагнет грани невидимого. Там на страже стоит дракон входа – страх, а стережет он одинаково, как белую дверь, так и дверь туда, что люди называют «адом». Первое достоинство ученика науки – это мужество и смелое сердце, умеющее побороть страх, который вырастает со всех сторон, чтобы смутить его.
– Папа, умоляю тебя, научи меня никогда не бояться! – воскликнула Мила, сверкая глазами.
Красинский улыбнулся.
– Это трудно и надо много энергии, чтобы владеть собой, – ответил он. – Увидим, хватит ли у тебя необходимой твердости.
Одно могу указать тебе теперь же: для того, чтобы побороть свои слабости, надо стать выше заурядного человека; необходимо огромное напряжение нервов, род экстаза.
Достоверно известно, что во время сильного волнения человек забывает страх, а все обыденное, мелкое в жизни бледнеет и сглаживается. Духовные силы работают одни, и в такие минуты человек становится смел, пренебрегает всякой опасностью и внутренняя сила толкает его вперед. Доказательства сказанного мною имеются издавна; известно множество фактов, когда, ввиду грозящей опасности, у человека неизвестно откуда являются силы. Бесстрашный и отчаянный, он пренебрегает всякой опасностью; весь его телесный аппарат работает с невероятной силой, а проворством он может превзойти иной раз акробата; мощь увеличивается во сто раз, и соображение быстрее молнии. А придя в нормальное состояние, тот же человек недоумевает, как он мог все это совершить, и почему голова его не закружилась над этими безднами, при одной мысли о которых он уже дрожит? Каким чудом прошел он такие изумительные пространства, поднимал тяжести, которые должны были бы по-видимому, раздавить его? Случалось видеть, что женщины, своими слабыми руками ломали железные решетки в минуты подобного возбуждения, когда астрал властвует над плотским телом, комкает и словно из воска делает из него по-своему, что хочет. Такое высшее напряжение наиболее часто и сильно бывает с людьми нервными и с виду слабыми, а не с крепкими, которые кажутся олицетворением силы; но дело в том, что у тех астрал обременен материей. Одним же из главных условий приведения себя в такое высшее состояние признается уединение, т. е., отсутствие прочих живых существ, которые во все стороны разливают свой сильный, животный флюид; а в обществе человек постоянно сталкивается с аурой всякого сорта. Чем более человек упражнялся, в добре или зле, тем развитее его аура, тем пространнее она и исполнена динамической силы. Все, посвященные в белую или черную магию, избегают обыкновенно толпы, которая гнетет и душит их ауру. По этой причине на всех умственно работающих, на истинно ученых толпа производит тягостное и подавляющее впечатление; аура их сжата, и им кажется, что не хватает воздуха, словно они стоят под стеклянным колоколом. По твоим глазам я вижу, что сказанное мной не совсем ясно тебе и ты только смутно понимаешь меня. Поэтому я объясню в нескольких словах, что такое человеческая аура: это отражения его мыслей, чувств и деяний, которые образуют мало-помалу вокруг него яйцевидной формы ореол, а состав его, цвет и запах, соответствуют химической сумме образующих его излучений. Дальше, всякая умственная работа, всякое нервное напряжение производит, подобно динамо-машине, более или менее светлые токи, до огненных и искровых лучей.
Чем напряженнее мозговая деятельность и потому сильнее пламенные взрывы мысли, тем более расширяется аура, становится восприимчивее, а человек, занимающий по-видимому так мало места, становится чем-то громоздким и ему нужно большее пространство, иначе он задыхается в толпе.
– Значит, для достижения такого высшего состояния необходимо жить в уединении, избегая общества? – спросила Мила, слушавшая отца с напряженным вниманием.
– Это один из наиболее важных способов, но не единственный. Для того, чтобы подавить в себе плотского человека и придать большую гибкость астральному телу, существуют разные средства: питье, мази, специальные ванны; вообще, разнообразные приемы, уничтожающие бесполезный накожный жир и способствующие астральному телу отделяться, чтобы производить магические действия. Волшебные сказки, дитя мое, например «Тысяча и одна ночь», вовсе уж не такая нелепость, как об них думают. Это пересказ в восточной форме магических действий, совершать которые способен тот, кто обладает их секретом. Я сам испытал на себе благотворное влияние одиночества.
Вот уже более двадцати лет, как я живу в этом подземелье, провожу в нем наибольшую часть времени и, по совести могу сказать, не знаю, что такое «скука». Я учился, копался в умственных сокровищах собранных здесь; а тут существуют весьма интересные записи, под стать любому потрясающему роману. Как в волшебной панораме оживали передо мной события, а древние подземелья населялись людьми минувших веков. Каменные изваяния на могилах и в склепах говорили, становились вновь живыми, с их любовью и ненавистью, с их преступлениями и страданиями. А наука, хотя бы то и наука зла, как зовут ее болваны, – все равно. Какие горизонты открывает она, и какую чудодейственную силу дает! Время прошло у меня, как сон. А ты видишь, Мила, что годы и труд не истощили моего тела; я разумно поддерживал его необходимыми для него веществами, и кто теперь скажет, что мне столько лет.
Красинский встал, улыбаясь, а Мила с восхищением и любопытством смотрела на него. Высокий и стройный, он походил на молодого человека.
Затем он научил ее, какое благовидное объяснение дать г-же Морель относительно полученных от него драгоценных подарков. В занимаемой ею спальне, бывшей прежде комнатой Маруси, был потайной шкаф, и Красинский указал Миле, как найти его и открывать; туда она должна спрятать шкатулку и рассказать, что случайно нашла шкаф и ящик.
– Мы увидимся только через неделю, потому что я уезжаю по неотложному делу, – прибавил он. – Но устрой так, чтобы остаться здесь до моего возвращения, потому что мне надо еще раз поговорить с тобой перед отъездом вашим в Киев.
Мила обещала и, веселая, собралась уходить.
– Я донесу до библиотеки ящик, а то он тяжел. Не бойся призрака Бельского, если он даже и появится, – говорил Красинский, – пока они проходили подземными коридорами. Он не властен более над тобой и не может причинить тебе вреда; запретить же ему бродить по этим местам я не могу. Он приходит сюда черпать силы в человеческих испарениях и до тех пор будет пользоваться ими, пока астральное тело его, еще перегруженное жизненным флюидом, не очистится достаточно для того, чтобы подняться во второй и более чистый сравнительно с первым слой, доступный духам умерших; но первое время ему настоятельно необходимо оставаться среди живых.
У двери в библиотеку они расстались.
На следующий день гонец от Бельского привез письмо Екатерине Александровне, в котором граф сообщил, что его постигло страшное несчастье, и обожаемая мать его скоропостижно скончалась от разрыва сердца, как телеграфировала ее компаньонка. Он прибавлял, что немедленно уезжает и извиняется, если не успеет приехать проститься, но надеется на разрешение повидаться с ними в Киеве. При письме были два великолепных букета.
– Бедный мальчик, – сказала госпожа Морель с сожалением, – он так любил мать. Для него – тяжелый удар потерять ее неожиданно. Кто мог думать, когда мы видели графиню на балу у Максаковых, что этой красивой и молодой еще женщине, цветущей на вид, оставалось несколько недель жизни? – Заметив, что Мила задумалась и молчит, она прибавила: – Послушай, дитя мое, я уверена, что граф приедет в Киев просить твоей руки; он до безумия любит тебя. Горячо советую принять его предложение, – это блестящая партия. Он молод, красив, очень богат и устроит тебе счастливую жизнь. Чего лучшего можно желать?
– Я не говорю «нет», но надо подождать, пока он сделает предложение, а тогда увидим, как будут обстоять дела.
XVI
Появление Бельского продолжало пугать людей, и сама Екатерина Александровна, несмотря на свой скептицизм и претензию на вольнодумство, начала чувствовать себя очень нехорошо, не будучи в состоянии отделаться от суеверного тоскливого настроения. Каждую ночь, всегда в один и тот же час, в кабинете раздавался сдавленный крик; но никак не могли открыть, откуда он исходил и кто мог кричать в пустой комнате, запертой теперь на ключ. Кроме того, прислуга клялась, что с наступлением ночи начиналось что-то ужасное: по коридору с жалобными воплями сновала тень, убегавшая в сторону озера, мебель с шумом передвигалась, в стенах слышались удары и треск, а удивительнее всего было то, что лица, видевшие призрак, уверяли будто, это – граф Бельский. Екатерина Александровна хотела уехать и не понимала странной прихоти Милы, настаивавшей на том, чтобы остаться, трунившей над ее доверчивостью к глупой болтовне людей, и смеясь уверявшей, что она ничего не видела и не слышала, не боится ничего и не желает уезжать с острова, где ей так хорошо. Напрасно убеждала ее г-жа Морель, что становится холодно и сыро, что соседи разъезжаются и что они останутся наконец одни на острове, так как напуганная прислуга не хочет жить, а горничная и кухарка уже сделали скандал и объявили, что ни за что не останутся в доме, где «бесчинствует нечистый». Только на ее убедительную просьбу и удвоенное жалованье те наконец сдались.
Но Мила ни за что на свете не тронулась бы с дачи, не повидав отца; может быть то, что он хотел ей сказать, касалось Мишеля, к которому она питала упорную и горячую страсть. Как истинная дочь Красинского, она даже не задумывалась о том, что удовлетворение ее желания разобьет счастье Нади, так глубоко любившей своего жениха. Закованная в свой дикий эгоизм, Мила решила, что красивая и богатая Надя может найти другого мужа, Масалитинова же она ей не уступит. Не даром это странное и роковое создание вышло из подонков духовного мира, и нечистые токи влекли ее к плоти.
Чтобы отвлечь Екатерину Александровну от мыслей об отъезде, Мила показала ей шкатулку, будто бы найденную в потайном шкафу, и они обе тщательно его осмотрели. Там оказалось несколько писем Вячеслава и разные женские вещи, которые г-жа Морель признала за Марусины, а содержимое шкатулки привело ее в полный восторг.
– Твоя мать никогда не показывала мне эти чудные вещи и прелестные кружева. Это английское шитье должно непременно пойти тебе на подвенечное платье, – решила она.
Мила ожидала свидания с отцом с лихорадочным нетерпением, так как в душе и она стремилась уехать. В Киеве она увидит Мишеля; кроме того, призрак Бельского, виденный ею несколько раз, отравлял дальнейшее пребывание на острове. Привидение, правда, не приближалось к ней, но тем не менее, блуждая в нескольких шагах, оно пристально глядело на нее страшным взглядом, полным такой смертельной ненависти, что Мила холодела до костей. Наконец, как-то утром, она нашла под подушкой завернутую в ее носовой платок коротенькую записку, вызывавшую ее ночью в подземелье.
Красинский действительно уезжал и был очень занят. Он наметил большой план полной перемены жизни: покинуть остров и вернуться в общество под другим именем. Даже близко знавшие Вячеслава не заподозрили бы ничего, потому что Тураеву было бы теперь за пятьдесят лет, а Красинский оставался молодым человеком не старше тридцати.
Он намеревался, прежде всего, побывать в Париже, потом проехать в Австрию, чтобы купить там имя и титул, а затем решил поселиться в Петербурге и разыгрывать в большом свете роль второго Калиостро. Он был великий ученый, настоящий чародей, и мог совершать чудесные исцеления, и даже «воскресить» мертвого, вселив в него ларву. При этой мысли на лице Красинского мелькнула глумливая усмешка. В успехе он был уверен, а тайна привлекает толпу, как огонь – неосторожную бабочку. Притом, в обществе он непременно встретит многих собратьев по союзу, из которых одни поддержат его, а другие даже обязаны ему повиноваться.
Красинскому еще хотелось заняться Милой и понаблюдать за ней: он привязался к девушке, насколько способна была к тому его мрачная, холодная душа. Она была молода, в ней сталкивались и боролись два противоположных принципа, а в жилах текла строптивая кровь матери – женщины, безумно любимой им когда-то, которая оказала непобедимое упорство.
В телесной оболочке Вячеслава та узнала Красинского, человека ей ненавистного, и никакие мольбы не дали ни прощения, ни любви.
При одном воспоминании о страшных сценах, происходивших между ними, об отвращении и ужасе, которые она даже не скрывала от него, вся кровь приливала к его мозгу и сердце отчаянно билось.
С непоколебимым упорством отказалась она вступить в секту сатанистов, и сколько неприятностей, сколько физических даже страданий причиняла она ему своей «глупой» верой, молитвами, призыванием Бога и святых! До самой смерти цеплялась она за это Небо, которое он отринул. Потом родилась Мила, и между ними произошла самая ужасная из всех бывших до того сцен.
Несмотря на его прямое запрещение, Маруся воспользовалась отсутствием мужа и окрестила Милу так, что никто не мог даже подозревать ее намерений. Однажды утром она взяла ребенка, а преданный ей матрос Агафон, бывший тогда на острове, перевез ее на другой берег и затем проводил в сельскую церковь, где Мила была окрещена. Ребенок чуть не умер во время обряда, и Красинский, по возвращении домой, нашел его при последнем издыхании; потребовалось все его знание, чтобы спасти девочку. На его негодование и яростные упреки Маруся отвечала ледяным равнодушием, чем всегда бесила его, и наконец выговорила слово, неслыханное в устах этого юного и прежде столь кроткого, любящего существа: «Я предпочитаю видеть ее лучше мертвой, чем во власти дьявола».
Все эти воспоминания вставали в памяти Красинского в тот самый вечер, когда он, в ожидании дочери, приготовлял для передачи ей разные вещи.
Болезненное состояние Милы и разлад в ее душе, – все это происходило от розни в убеждениях ее родителей.
Два одинаково могучих, но противоположных тока сталкивавшихся в ней, давили на ее существо и могли в будущем причинить серьезные осложнения. Без сомнения, не виноват был в своей двойственности бедный ребенок, которого небо и ад оспаривали друг у друга, но Красинский предвидел предстоявшую ей тяжелую, жестокую борьбу, так как он решил бороться до конца, не желая уступать Марусе, бывшей первой зачинщицей борьбы. Победа оставалась нерешенной, но Красинский надеялся одолеть и для этой цели хотел вооружить дочь.
В большой шкатулке он расставлял целый ряд склянок, коробочек с порошками, маленькие занумерованные мешочки и положил тетрадь. Когда пришла Мила, отец подробно объяснил ей, как пользоваться этими снадобьями, и в виде руководства указал на тетрадь с заметками.
– В ящике двойное дно, и там лежит вторая тетрадь, вместе с несколькими особыми средствами, которые ты будешь употреблять только в крайних случаях и, если возможно, советуясь со мной.
– Конечно, я всегда предпочту твой совет, – ты такой великий ученый. Но как мне говорить с тобой, если ты будешь в отсутствии, или нам нельзя будет видеться, особенно когда ты поселишься под другим именем? – озабоченно спросила Мила.
Красинский достал из ящика небольшой аппарат и поставил его перед дочерью.
– Видишь, при помощи этого инструмента я буду сообщаться с тобой и передавать свои советы и приказания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Великие посвященные, те таинственные мудрецы, которые скрываются в своих недоступных Гималайских дворцах, они-то знают эту тайну, но никогда ее не выдадут, особенно нам, которых они презирают и уничтожают при всяком удобном и неудобном случае…
Красинский замолчал, поглощенный видимо своими мыслями. Случайно подняв глаза, он встретил прикованный к нему взгляд дочери, и зеленоватые глаза Милы выражали смутные чувства. Красинский провел рукой по лбу и выпрямился.
– Я увлекся, дорогая, и заговорил о сложных, непонятных предметах, которые, полагаю, даже мало занимают тебя; я же, видишь ли, живо интересуюсь окружающими тайнами и забыл, что для тебя понимание слишком трудно.
– Ты ошибаешься, папа. Все, что ты говорил, крайне любопытно; я все отлично поняла, и очень желала бы изучить эти таинственные, увлекательные науки. Только я боюсь этих неведомых сил.
– Страх, милая моя, – это надежный запор, который накрепко замыкает перед профаном врата оккультного мира. Тот, кто боится, никогда не перешагнет грани невидимого. Там на страже стоит дракон входа – страх, а стережет он одинаково, как белую дверь, так и дверь туда, что люди называют «адом». Первое достоинство ученика науки – это мужество и смелое сердце, умеющее побороть страх, который вырастает со всех сторон, чтобы смутить его.
– Папа, умоляю тебя, научи меня никогда не бояться! – воскликнула Мила, сверкая глазами.
Красинский улыбнулся.
– Это трудно и надо много энергии, чтобы владеть собой, – ответил он. – Увидим, хватит ли у тебя необходимой твердости.
Одно могу указать тебе теперь же: для того, чтобы побороть свои слабости, надо стать выше заурядного человека; необходимо огромное напряжение нервов, род экстаза.
Достоверно известно, что во время сильного волнения человек забывает страх, а все обыденное, мелкое в жизни бледнеет и сглаживается. Духовные силы работают одни, и в такие минуты человек становится смел, пренебрегает всякой опасностью и внутренняя сила толкает его вперед. Доказательства сказанного мною имеются издавна; известно множество фактов, когда, ввиду грозящей опасности, у человека неизвестно откуда являются силы. Бесстрашный и отчаянный, он пренебрегает всякой опасностью; весь его телесный аппарат работает с невероятной силой, а проворством он может превзойти иной раз акробата; мощь увеличивается во сто раз, и соображение быстрее молнии. А придя в нормальное состояние, тот же человек недоумевает, как он мог все это совершить, и почему голова его не закружилась над этими безднами, при одной мысли о которых он уже дрожит? Каким чудом прошел он такие изумительные пространства, поднимал тяжести, которые должны были бы по-видимому, раздавить его? Случалось видеть, что женщины, своими слабыми руками ломали железные решетки в минуты подобного возбуждения, когда астрал властвует над плотским телом, комкает и словно из воска делает из него по-своему, что хочет. Такое высшее напряжение наиболее часто и сильно бывает с людьми нервными и с виду слабыми, а не с крепкими, которые кажутся олицетворением силы; но дело в том, что у тех астрал обременен материей. Одним же из главных условий приведения себя в такое высшее состояние признается уединение, т. е., отсутствие прочих живых существ, которые во все стороны разливают свой сильный, животный флюид; а в обществе человек постоянно сталкивается с аурой всякого сорта. Чем более человек упражнялся, в добре или зле, тем развитее его аура, тем пространнее она и исполнена динамической силы. Все, посвященные в белую или черную магию, избегают обыкновенно толпы, которая гнетет и душит их ауру. По этой причине на всех умственно работающих, на истинно ученых толпа производит тягостное и подавляющее впечатление; аура их сжата, и им кажется, что не хватает воздуха, словно они стоят под стеклянным колоколом. По твоим глазам я вижу, что сказанное мной не совсем ясно тебе и ты только смутно понимаешь меня. Поэтому я объясню в нескольких словах, что такое человеческая аура: это отражения его мыслей, чувств и деяний, которые образуют мало-помалу вокруг него яйцевидной формы ореол, а состав его, цвет и запах, соответствуют химической сумме образующих его излучений. Дальше, всякая умственная работа, всякое нервное напряжение производит, подобно динамо-машине, более или менее светлые токи, до огненных и искровых лучей.
Чем напряженнее мозговая деятельность и потому сильнее пламенные взрывы мысли, тем более расширяется аура, становится восприимчивее, а человек, занимающий по-видимому так мало места, становится чем-то громоздким и ему нужно большее пространство, иначе он задыхается в толпе.
– Значит, для достижения такого высшего состояния необходимо жить в уединении, избегая общества? – спросила Мила, слушавшая отца с напряженным вниманием.
– Это один из наиболее важных способов, но не единственный. Для того, чтобы подавить в себе плотского человека и придать большую гибкость астральному телу, существуют разные средства: питье, мази, специальные ванны; вообще, разнообразные приемы, уничтожающие бесполезный накожный жир и способствующие астральному телу отделяться, чтобы производить магические действия. Волшебные сказки, дитя мое, например «Тысяча и одна ночь», вовсе уж не такая нелепость, как об них думают. Это пересказ в восточной форме магических действий, совершать которые способен тот, кто обладает их секретом. Я сам испытал на себе благотворное влияние одиночества.
Вот уже более двадцати лет, как я живу в этом подземелье, провожу в нем наибольшую часть времени и, по совести могу сказать, не знаю, что такое «скука». Я учился, копался в умственных сокровищах собранных здесь; а тут существуют весьма интересные записи, под стать любому потрясающему роману. Как в волшебной панораме оживали передо мной события, а древние подземелья населялись людьми минувших веков. Каменные изваяния на могилах и в склепах говорили, становились вновь живыми, с их любовью и ненавистью, с их преступлениями и страданиями. А наука, хотя бы то и наука зла, как зовут ее болваны, – все равно. Какие горизонты открывает она, и какую чудодейственную силу дает! Время прошло у меня, как сон. А ты видишь, Мила, что годы и труд не истощили моего тела; я разумно поддерживал его необходимыми для него веществами, и кто теперь скажет, что мне столько лет.
Красинский встал, улыбаясь, а Мила с восхищением и любопытством смотрела на него. Высокий и стройный, он походил на молодого человека.
Затем он научил ее, какое благовидное объяснение дать г-же Морель относительно полученных от него драгоценных подарков. В занимаемой ею спальне, бывшей прежде комнатой Маруси, был потайной шкаф, и Красинский указал Миле, как найти его и открывать; туда она должна спрятать шкатулку и рассказать, что случайно нашла шкаф и ящик.
– Мы увидимся только через неделю, потому что я уезжаю по неотложному делу, – прибавил он. – Но устрой так, чтобы остаться здесь до моего возвращения, потому что мне надо еще раз поговорить с тобой перед отъездом вашим в Киев.
Мила обещала и, веселая, собралась уходить.
– Я донесу до библиотеки ящик, а то он тяжел. Не бойся призрака Бельского, если он даже и появится, – говорил Красинский, – пока они проходили подземными коридорами. Он не властен более над тобой и не может причинить тебе вреда; запретить же ему бродить по этим местам я не могу. Он приходит сюда черпать силы в человеческих испарениях и до тех пор будет пользоваться ими, пока астральное тело его, еще перегруженное жизненным флюидом, не очистится достаточно для того, чтобы подняться во второй и более чистый сравнительно с первым слой, доступный духам умерших; но первое время ему настоятельно необходимо оставаться среди живых.
У двери в библиотеку они расстались.
На следующий день гонец от Бельского привез письмо Екатерине Александровне, в котором граф сообщил, что его постигло страшное несчастье, и обожаемая мать его скоропостижно скончалась от разрыва сердца, как телеграфировала ее компаньонка. Он прибавлял, что немедленно уезжает и извиняется, если не успеет приехать проститься, но надеется на разрешение повидаться с ними в Киеве. При письме были два великолепных букета.
– Бедный мальчик, – сказала госпожа Морель с сожалением, – он так любил мать. Для него – тяжелый удар потерять ее неожиданно. Кто мог думать, когда мы видели графиню на балу у Максаковых, что этой красивой и молодой еще женщине, цветущей на вид, оставалось несколько недель жизни? – Заметив, что Мила задумалась и молчит, она прибавила: – Послушай, дитя мое, я уверена, что граф приедет в Киев просить твоей руки; он до безумия любит тебя. Горячо советую принять его предложение, – это блестящая партия. Он молод, красив, очень богат и устроит тебе счастливую жизнь. Чего лучшего можно желать?
– Я не говорю «нет», но надо подождать, пока он сделает предложение, а тогда увидим, как будут обстоять дела.
XVI
Появление Бельского продолжало пугать людей, и сама Екатерина Александровна, несмотря на свой скептицизм и претензию на вольнодумство, начала чувствовать себя очень нехорошо, не будучи в состоянии отделаться от суеверного тоскливого настроения. Каждую ночь, всегда в один и тот же час, в кабинете раздавался сдавленный крик; но никак не могли открыть, откуда он исходил и кто мог кричать в пустой комнате, запертой теперь на ключ. Кроме того, прислуга клялась, что с наступлением ночи начиналось что-то ужасное: по коридору с жалобными воплями сновала тень, убегавшая в сторону озера, мебель с шумом передвигалась, в стенах слышались удары и треск, а удивительнее всего было то, что лица, видевшие призрак, уверяли будто, это – граф Бельский. Екатерина Александровна хотела уехать и не понимала странной прихоти Милы, настаивавшей на том, чтобы остаться, трунившей над ее доверчивостью к глупой болтовне людей, и смеясь уверявшей, что она ничего не видела и не слышала, не боится ничего и не желает уезжать с острова, где ей так хорошо. Напрасно убеждала ее г-жа Морель, что становится холодно и сыро, что соседи разъезжаются и что они останутся наконец одни на острове, так как напуганная прислуга не хочет жить, а горничная и кухарка уже сделали скандал и объявили, что ни за что не останутся в доме, где «бесчинствует нечистый». Только на ее убедительную просьбу и удвоенное жалованье те наконец сдались.
Но Мила ни за что на свете не тронулась бы с дачи, не повидав отца; может быть то, что он хотел ей сказать, касалось Мишеля, к которому она питала упорную и горячую страсть. Как истинная дочь Красинского, она даже не задумывалась о том, что удовлетворение ее желания разобьет счастье Нади, так глубоко любившей своего жениха. Закованная в свой дикий эгоизм, Мила решила, что красивая и богатая Надя может найти другого мужа, Масалитинова же она ей не уступит. Не даром это странное и роковое создание вышло из подонков духовного мира, и нечистые токи влекли ее к плоти.
Чтобы отвлечь Екатерину Александровну от мыслей об отъезде, Мила показала ей шкатулку, будто бы найденную в потайном шкафу, и они обе тщательно его осмотрели. Там оказалось несколько писем Вячеслава и разные женские вещи, которые г-жа Морель признала за Марусины, а содержимое шкатулки привело ее в полный восторг.
– Твоя мать никогда не показывала мне эти чудные вещи и прелестные кружева. Это английское шитье должно непременно пойти тебе на подвенечное платье, – решила она.
Мила ожидала свидания с отцом с лихорадочным нетерпением, так как в душе и она стремилась уехать. В Киеве она увидит Мишеля; кроме того, призрак Бельского, виденный ею несколько раз, отравлял дальнейшее пребывание на острове. Привидение, правда, не приближалось к ней, но тем не менее, блуждая в нескольких шагах, оно пристально глядело на нее страшным взглядом, полным такой смертельной ненависти, что Мила холодела до костей. Наконец, как-то утром, она нашла под подушкой завернутую в ее носовой платок коротенькую записку, вызывавшую ее ночью в подземелье.
Красинский действительно уезжал и был очень занят. Он наметил большой план полной перемены жизни: покинуть остров и вернуться в общество под другим именем. Даже близко знавшие Вячеслава не заподозрили бы ничего, потому что Тураеву было бы теперь за пятьдесят лет, а Красинский оставался молодым человеком не старше тридцати.
Он намеревался, прежде всего, побывать в Париже, потом проехать в Австрию, чтобы купить там имя и титул, а затем решил поселиться в Петербурге и разыгрывать в большом свете роль второго Калиостро. Он был великий ученый, настоящий чародей, и мог совершать чудесные исцеления, и даже «воскресить» мертвого, вселив в него ларву. При этой мысли на лице Красинского мелькнула глумливая усмешка. В успехе он был уверен, а тайна привлекает толпу, как огонь – неосторожную бабочку. Притом, в обществе он непременно встретит многих собратьев по союзу, из которых одни поддержат его, а другие даже обязаны ему повиноваться.
Красинскому еще хотелось заняться Милой и понаблюдать за ней: он привязался к девушке, насколько способна была к тому его мрачная, холодная душа. Она была молода, в ней сталкивались и боролись два противоположных принципа, а в жилах текла строптивая кровь матери – женщины, безумно любимой им когда-то, которая оказала непобедимое упорство.
В телесной оболочке Вячеслава та узнала Красинского, человека ей ненавистного, и никакие мольбы не дали ни прощения, ни любви.
При одном воспоминании о страшных сценах, происходивших между ними, об отвращении и ужасе, которые она даже не скрывала от него, вся кровь приливала к его мозгу и сердце отчаянно билось.
С непоколебимым упорством отказалась она вступить в секту сатанистов, и сколько неприятностей, сколько физических даже страданий причиняла она ему своей «глупой» верой, молитвами, призыванием Бога и святых! До самой смерти цеплялась она за это Небо, которое он отринул. Потом родилась Мила, и между ними произошла самая ужасная из всех бывших до того сцен.
Несмотря на его прямое запрещение, Маруся воспользовалась отсутствием мужа и окрестила Милу так, что никто не мог даже подозревать ее намерений. Однажды утром она взяла ребенка, а преданный ей матрос Агафон, бывший тогда на острове, перевез ее на другой берег и затем проводил в сельскую церковь, где Мила была окрещена. Ребенок чуть не умер во время обряда, и Красинский, по возвращении домой, нашел его при последнем издыхании; потребовалось все его знание, чтобы спасти девочку. На его негодование и яростные упреки Маруся отвечала ледяным равнодушием, чем всегда бесила его, и наконец выговорила слово, неслыханное в устах этого юного и прежде столь кроткого, любящего существа: «Я предпочитаю видеть ее лучше мертвой, чем во власти дьявола».
Все эти воспоминания вставали в памяти Красинского в тот самый вечер, когда он, в ожидании дочери, приготовлял для передачи ей разные вещи.
Болезненное состояние Милы и разлад в ее душе, – все это происходило от розни в убеждениях ее родителей.
Два одинаково могучих, но противоположных тока сталкивавшихся в ней, давили на ее существо и могли в будущем причинить серьезные осложнения. Без сомнения, не виноват был в своей двойственности бедный ребенок, которого небо и ад оспаривали друг у друга, но Красинский предвидел предстоявшую ей тяжелую, жестокую борьбу, так как он решил бороться до конца, не желая уступать Марусе, бывшей первой зачинщицей борьбы. Победа оставалась нерешенной, но Красинский надеялся одолеть и для этой цели хотел вооружить дочь.
В большой шкатулке он расставлял целый ряд склянок, коробочек с порошками, маленькие занумерованные мешочки и положил тетрадь. Когда пришла Мила, отец подробно объяснил ей, как пользоваться этими снадобьями, и в виде руководства указал на тетрадь с заметками.
– В ящике двойное дно, и там лежит вторая тетрадь, вместе с несколькими особыми средствами, которые ты будешь употреблять только в крайних случаях и, если возможно, советуясь со мной.
– Конечно, я всегда предпочту твой совет, – ты такой великий ученый. Но как мне говорить с тобой, если ты будешь в отсутствии, или нам нельзя будет видеться, особенно когда ты поселишься под другим именем? – озабоченно спросила Мила.
Красинский достал из ящика небольшой аппарат и поставил его перед дочерью.
– Видишь, при помощи этого инструмента я буду сообщаться с тобой и передавать свои советы и приказания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49