Англия действительно была глубоко втянута в противостояние.
В июне в Темпле скончался юный дофин. Ему было двенадцать лет от роду. Теперь короля Франции не существовало. Я часто задумывалась об этом мальчике. Какой печальной была его жизнь! И как, должно быть, он страдал, разлученный со своей матерью, вынужденный выдвигать против нее жестокие и даже непристойные обвинения. А затем… умереть. Как он умер? Мы точно не знали этого.
О, каким жестоким стал этот мир!
Кое-где в нашей стране происходили волнения, вызванные высокими ценами на продовольствие. «Не приложил ли руку к смуте Леон Бланшар? — спрашивала я себя. — Джонатан был прав. Подстрекателей необходимо уничтожать — даже таких молодых людей, как Альберик».
Когда Испания заключила мир с Францией, возникли опасения, что все наши союзники оставляют нас, так как понимают, что Франция во главе с этим корсиканским авантюристом Наполеоном Бонапартом, как бы ни была истерзана революцией, представляет собой силу, с которой следует считаться.
Была середина дня. Возвращаясь из сада, я увидела на лужайке Грейс Сопер с малышками. Джессике был уже год. Амарилис — чуть меньше. Они повсюду ползали и даже могли сделать несколько неуверенных шагов. Скоро они должны были начать вовсю бегать.
— Вот тогда за ними нужен будет глаз да глаз, — сказала Грейс Сопер. — Честное слово, эта мисс Джессика прямо-таки маленькая дама. Подайте ей то, подайте это, и вот что я вам скажу, миссис Френшоу, она не успокоится, пока не получит то, что ей захотелось. А мисс Амарилис — такая хорошая девочка.
Моя мать так же гордилась своенравием Джессики, как я — послушанием Амарилис; в наших глазах они обе были совершенством.
Я заглянула в маленькую коляску, в которой они рядышком спали. Джессика, с ее темными волосами, длинными пушистыми ресницами и легким румянцем на щеках, была поразительно красива. «Она может стать похожей на мою мать, — подумала я, — за тем исключением, что у нее были темные глаза, а у моей матушки — ярко-голубые».
— Должно быть, они у нее от кого-нибудь из ее пылких французских предков, — сказала моя мать.
— Эверсли тоже иногда могут быть пылкими, — ответила я.
С этим она согласилась.
— Амарилис выглядит, как маленький ангел, — сказала она.
Так оно и было — светлые волосики, голубые глаза и некоторая хрупкость в облике, которая иногда беспокоила меня. Но Грейс Сопер говорила, что причиной тому тонкая кость и что здоровье у моей Амарилис такое же прекрасное, как и у крепышки Джессики.
Должно быть, прошло около получаса, когда я услышала пронзительные крики, доносившиеся из сада. Я поспешила вниз и увидела Грейс Сопер и свою мать: обе были в смятении. Матушка только и смогла произнести:
— Этого не может быть… Как такое случилось? Что это значит?
Грейс так дрожала, что едва могла говорить:
— Малышки…
Моя мать заплакала:
— Джессика…
Ее там нет…
Я заглянула в коляску. Меня охватило огромное облегчение, так как Амарилис была на месте и крепко спала. Но затем до меня дошел весь ужас случившегося: Джессики не было.
— Как это случилось?! — закричала я.
— Они спали, — запинаясь, пробормотала Грейс. — Я зашла в дом. Меня не было всего лишь пять минут…
— Она где-нибудь поблизости, — сказала матушка.
— Она могла сама выбраться из коляски? Грейс покачала головой:
— Они были привязаны лямками. Я всегда слежу за этим.
— О, Господи, помоги нам! — взмолилась я. — Кто-то выкрал Джессику.
К счастью, Дикон был дома и в своей спокойной манере взялся за поиски.
— Лямка могла ослабнуть, и Джессика развязала ее.
— Даже в этом случае ей было бы нелегко выбраться, — возразила мама. — Кто-то взял ее. О, Дикон… кто?
Кто?
Мы должны найти ее.
— Мы ее найдем, — сказал Дикон. — Сейчас же нам, прежде всего, нужно тщательно обыскать сад и все вокруг. Возможно, она сама выбралась. Она могла заползти куда-нибудь в кусты. Там мы ее найдем. Не будем больше терять времени.
Из дома тем временем выбежали слуги. Все были глубоко потрясены случившимся. Начались поиски; однако, хотя сад тщательно прочесали, никаких следов Джессики не нашли.
Я взяла Амарилис на руки, чтобы она была поближе ко мне. Бедняжка Грейс Сопер совсем пала духом, она во всем винила себя, а мы убеждали ее, что это не так. Она была великолепной няней и с усердием ухаживала за малышками. Она всего лишь только на пять минут оставила их спящими в коляске.
Осмотр лямок ничего не дал. Они были в полном порядке, и это привело нас к единственному выводу: Джессику похитили.
Дикон сказал, что, скорее всего, теперь у нас потребуют выкуп.
— Если бы так, — причитала матушка. — Если бы так… поскорее… все, что угодно, лишь бы вернуть мою крошку.
Дикон лично возглавил поиски и опросил всех в имении.
Не знаю, как мы дожили до конца этого дня. Мама была вне себя, да, думаю, и все мы тоже. Это случилось так неожиданно.
Дикон немедленно распорядился повесить в городе афиши с объявлением награды за любые сведения о его дочери. Он разослал гонцов во все соседние города и порты.
К концу дня все мы были в изнеможении от тревоги. Наступила ночь, и по-прежнему никаких признаков ребенка. Мы знали, что ничего не можем поделать, и, безмолвные и отчаявшиеся, сидели в пуншевой.
Грейс Сопер была наверху, в детской. Она ни за что не пожелала идти спать и несла вахту у постели Амарилис. Дикон сказал:
— Можете не сомневаться, что утром все прояснится. Они тянут время, чтобы измотать нас. Я знаю этих людей. Вот увидите, они известят нас.
Мы просидели так всю ночь. Матушка, прижавшись к Дикону, неподвижно смотрела прямо перед собой. Время от времени, пытаясь утешить ее, он шептал:
— Вот увидишь, мы что-нибудь услышим утром. Я знаю, как поступают такие люди.
— Но что они с ней сделают… с моей крошкой? Она ведь проголодается…
— Нет, нет. Они позаботятся о ней. Вот увидишь. Утром…
Узнаем ли мы что-нибудь утром? Меня одолевали сомнения.
Дэвид обнял меня одной рукой. Он знал, что я боюсь за Амарилис.
Мы прождали весь следующий день. Никаких новостей не поступило. Пошли обычные слухи, так как вся округа знала об исчезновении Джессики. Кто-то видел незнакомку с младенцем, которая торопливо шла по главной улице города. Дикон и Дэвид бросились наводить справки, а когда эту женщину отыскали, оказалось, что она навещала в городе родственников, — естественно, что многие ее знали.
Я никогда не забуду выражения безнадежности в глазах матушки, когда он вернулся.
Мне кажется, что в таких обстоятельствах труднее всего переносить чувство безысходности, полнейшей беспомощности из-за незнания, что делать.
— Как можно быть настолько жестокими, чтобы так поступать? — в который раз произнесла я. — Разве они не думают о матерях…
Дэвид утешал меня.
— Дикон прав. Им нужны деньги. Они потребуют выкуп.
— Мы заплатим, и они вернут ее. Ты действительно так думаешь?
— Они знают, что отец — богатый человек. Никакой другой причины быть не может. И какой может быть смысл плохо обращаться с Джессикой?
Я покачала головой:
— Не понимаю, почему люди хотят мучать других… без причины?
— Причина всегда есть. В данном случае это деньги. Вот увидишь, Дикон заплатит. Он что угодно отдаст ради семьи… и в особенности ради твоей матери.
Я знала, что это так. Но это ожидание… и тревога… кошмарный страх неизвестности… как тяжко было их переносить!
Матушка была похожа на привидение. Казалось, из нее высосали все соки. Я попыталась убедить ее отдохнуть, и мне-таки удалось заставить ее ненадолго прилечь. Я села у ее кровати, но слова, которые могли бы утешить ее, не приходили в голову. Она тихо лежала, неподвижно глядя перед собой, а затем встала, сказав, что не может больше ничего делать, хотя что еще мы могли предпринять?
Я пошла в детскую, чтобы поиграть с Амарилис. Мне было так радостно, что она в безопасности. Однако сам вид ее еще острее напоминал об ужасной утрате.
Бедняжка Грейс Сопер продолжала винить себя. Она нуждалась в утешении. Она говорила, что кто-то должен присматривать за Амарилис днем и ночью и что она позаботится о том, чтобы никто не добрался до нашей дорогой крошки.
Долгое утро закончилось, и начался не менее долгий, тягостный день.
Новостей не было. «Скорее бы что-нибудь произошло! — молилась я, — Мы так долго не выдержим».
Дикона и Дэвида не было весь день. Они обшарили все, где, как им казалось, она могла бы быть; они встречались со всеми, кто хоть чем-то мог помочь им, а когда они возвратились, то даже Дикон был удручен. Его предположение о том, что у нас потребуют выкуп, не сбылось.
В эту ночь мы сделали вид, что отправляемся спать, но всем нам было не до отдыха.
Мы с Дэвидом провели всю ночь в бессвязных разговорах. Джессика отсутствовала уже два дня, и мы начинали опасаться самого худшего.
Мне пришла в голову жуткая мысль. Я ничего не сказала матери, но с Дэвидом все же поделилась ею, так как хотела, чтобы он разубедил меня, сказав, что это не так.
— Дэвид, у твоего отца, должно быть, много врагов.
Дэвид задумался.
Я продолжала:
— У человека с его положением они наверняка должны быть. Он богат, а богатым завидуют. Это может быть своего рода местью.
Слова Дэвида повергли меня в ужас.
— Я уже думал над этим, — сказал он. — Он связан со многими… и не только в нашей стране, но и за границей. И, должно быть, многие хотели бы тем или иным образом навредить ему.
— Я знаю, что существуют всякие тайные дела, в которых участвуют они с Джонатаном.
— Это так. Ты помнишь тех людей, которые пришли переночевать? Им было нужно что-то в его кабинете. Какой-то секретный документ. И они нашли его. Если живешь опасной жизнью, то необходимо быть готовым к тому, что враги нанесут удар там, где ты этого не ожидаешь.
— Значит, кто-то выкрал Джессику… чтобы отомстить Дикону?
Несколько секунд Дэвид хранил молчание. Я знала, что ему хочется успокоить меня, однако врожденная честность не позволяла ему солгать. Наконец, он сказал:
— Это возможно.
Но не стоит думать о худшем, скорее всего, они потребуют выкуп, и мы с этим, наверное, сможем справиться.
— Но почему же похитители не требуют его? Чего они медлят?
— Потому что хотят подержать нас в напряжении.
— Ты думаешь, они заботятся о Джессике?
— Да, обычно в таких случаях поступают именно так.
Живой ребенок представляет для них большую ценность, чем мертвый.
Так мы разговаривали, и, наконец, от крайнего утомления я задремала, но вскоре очнулась от страшного кошмара. Мне приснилось, что я прижимала Амарилис к себе, а кто-то пытался вырвать ее у меня.
— Все хорошо, — донеслись до меня слова Дэвида. — Все хорошо.
Я открыла глаза.
— Думаю, лучше не спать, — сказала я.
Мы смотрели, как наступает рассвет. «Еще один день! Еще одно тягостное бдение! Что оно принесет?»— спросила я себя и задрожала, пытаясь прогнать мысли, которые родились у меня в голове.
Я ощутила внезапную потребность выйти из дома, пройтись по саду, поискать еще раз.
— Я не могу здесь оставаться! — закричала я. — Пойдем в сад.
— Хорошо, — произнес Дэвид. Он накинул мне на плечи плащ.
— На улице холодно, — сказал он, — и трава сырая.
Мы открыли дверь и вышли на крыльцо. Там что-то лежало. Мне показалось, что это сон. Затем меня охватила волна радости. Завернутая в одеяло, там лежала Джессика. Я подняла ее. Дэвид не отводил от нее глаз. Она открыла заспанные глазки, взглянула на меня, широко зевнула и снова закрыла их.
— Это она! — закричала я. — Она!
Я вбежала в переднюю с криком:
— Ее вернули!
Джессика здесь!
Первой появилась моя мама. Она подбежала и выхватила у меня спящую Джессику. Затем подошли Дикон, Грейс Сопер и все слуги.
— Она снова здесь! Она снова со мной! — кричала матушка, и я подумала, что от радости она лишится чувств.
Дикон взял Джессику на руки.
— Она хорошо выглядит, — сказал он.
Мать вырвала ее у него.
— Она здорова, — шептала она. — Ей не причинили вреда… О, моя крошка!
Джессика открыла глаза, криво улыбнулась и, увидев свою мать, разразилась ревом.
Когда радость от возвращения Джессики улеглась, нам стало немного не по себе. Мы спрашивали себя: «Кто мог сделать это? И с какой целью?»
Было ясно, что за ребенком во время его отсутствия хорошо ухаживали, и, казалось, что она приняла свое возвращение в семью без особых проявлений восторга — хотя она и улыбалась, когда матушка прижимала ее к себе.
Кто подверг нас этим, казалось бы, ненужным страданиям? Мы не могли об этом забыть, и эти воспоминания тяготели над нами, омрачая наши дни. Малышек ни на секунду не оставляли одних. По утрам мы с матерью первым делом спешили в детскую, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Грейс распорядилась, чтобы ее кровать перенесли в детскую спальню, и говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.
Ее племянница, приятная девочка лет четырнадцати, была принята в няньки; ее комната находилась рядом с детской, так что она тоже была настороже.
Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.
В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и Миллисент; они собирались остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.
Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала, когда Джонатан находился со мной под одной крышей. Я пыталась найти изменения, произошедшие в нем со времени женитьбы. Мне это не удалось. Зато Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью, и я поняла, что она счастлива в браке.
«Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, — подумала я, — до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру».
Джонатан совсем не изменился: был дерзким, совершенно лишенным сдержанности, как всегда, отвергающим условности, когда ухитрялся оказаться со мной наедине.
Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в тот день, когда исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер и ее племянница.
Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько пурпурных астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом со мной.
— Какая радость снова видеть тебя, Клодина! — сказал он. — Я скучал по тебе.
— Неужели? — спросила я, надрезая стебель маргаритки.
— Конечно. Разве я стал бы так говорить, если бы это не было правдой?
— Стал бы, — ответила я.
— Тебе приятно видеть меня?
— Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.
— Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало бы быть в парламенте или на дипломатической службе.
Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.
— Не часто, — солгала я.
— А себя ты тоже обманываешь, как и меня?
— Довольно об этом! — резко оборвала я его. — Ты — женатый мужчина.
Я — замужняя женщина, и мы не муж и жена.
Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.
— Я — это я, и ты — это ты, — сказал он. — И ничто, любовь моя, не может этого изменить.
Я почти взмолилась в ответ:
— Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить — ведь ты недавно женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?
Мне показалось, она выглядит такой счастливой.
— Она счастлива. Разве она не замужем за мной? Я тебе говорю, Клодина: я — самый образцовый муж.
— Это только так кажется со стороны, — сказала я. — Сейчас же ты далек от этого идеала.
— И кто в этом виноват?
— Ты.
— Не совсем. Вина лежит на нас обоих.
Я рассердилась. Я с таким трудом старалась забыть о том, что произошло, а ему было достаточно только взглянуть на меня, чтобы все вернулось. Я презирала проявленную мной в прошлом слабость, особенно потому, что так легко могла вновь поддаться искушению, и яростно обломала цветочный стебель.
— Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, — сказал он. — Бедные цветочки… Не их вина в том, что мы с тобой были предназначены друг для друга и поняли это слишком поздно. Но ты должна быть признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь совершенными могут быть отношения… если бы не то время, что ты провела со мной.
— С тех пор я не знала настоящего покоя.
— Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в неведении в тихом, созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий мир… мир страсти, приключений и того волнения, которое бывает, когда живешь полнокровной жизнью. И вот в созданный тобой рай, огражденный приятным неведением, однажды проник змий-искуситель и позволил тебе сорвать плод с древа познания, и ты сделала это. Ты вкусила истинную радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить, боишься любить. Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но я это знаю, да и ты тоже… Я в твоих сокровенных мыслях.
— Мне нужно идти, — сказала я.
— Отступление — знак поражения. Я посмотрела на него:
— Я хочу забыть, что это вообще было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В июне в Темпле скончался юный дофин. Ему было двенадцать лет от роду. Теперь короля Франции не существовало. Я часто задумывалась об этом мальчике. Какой печальной была его жизнь! И как, должно быть, он страдал, разлученный со своей матерью, вынужденный выдвигать против нее жестокие и даже непристойные обвинения. А затем… умереть. Как он умер? Мы точно не знали этого.
О, каким жестоким стал этот мир!
Кое-где в нашей стране происходили волнения, вызванные высокими ценами на продовольствие. «Не приложил ли руку к смуте Леон Бланшар? — спрашивала я себя. — Джонатан был прав. Подстрекателей необходимо уничтожать — даже таких молодых людей, как Альберик».
Когда Испания заключила мир с Францией, возникли опасения, что все наши союзники оставляют нас, так как понимают, что Франция во главе с этим корсиканским авантюристом Наполеоном Бонапартом, как бы ни была истерзана революцией, представляет собой силу, с которой следует считаться.
Была середина дня. Возвращаясь из сада, я увидела на лужайке Грейс Сопер с малышками. Джессике был уже год. Амарилис — чуть меньше. Они повсюду ползали и даже могли сделать несколько неуверенных шагов. Скоро они должны были начать вовсю бегать.
— Вот тогда за ними нужен будет глаз да глаз, — сказала Грейс Сопер. — Честное слово, эта мисс Джессика прямо-таки маленькая дама. Подайте ей то, подайте это, и вот что я вам скажу, миссис Френшоу, она не успокоится, пока не получит то, что ей захотелось. А мисс Амарилис — такая хорошая девочка.
Моя мать так же гордилась своенравием Джессики, как я — послушанием Амарилис; в наших глазах они обе были совершенством.
Я заглянула в маленькую коляску, в которой они рядышком спали. Джессика, с ее темными волосами, длинными пушистыми ресницами и легким румянцем на щеках, была поразительно красива. «Она может стать похожей на мою мать, — подумала я, — за тем исключением, что у нее были темные глаза, а у моей матушки — ярко-голубые».
— Должно быть, они у нее от кого-нибудь из ее пылких французских предков, — сказала моя мать.
— Эверсли тоже иногда могут быть пылкими, — ответила я.
С этим она согласилась.
— Амарилис выглядит, как маленький ангел, — сказала она.
Так оно и было — светлые волосики, голубые глаза и некоторая хрупкость в облике, которая иногда беспокоила меня. Но Грейс Сопер говорила, что причиной тому тонкая кость и что здоровье у моей Амарилис такое же прекрасное, как и у крепышки Джессики.
Должно быть, прошло около получаса, когда я услышала пронзительные крики, доносившиеся из сада. Я поспешила вниз и увидела Грейс Сопер и свою мать: обе были в смятении. Матушка только и смогла произнести:
— Этого не может быть… Как такое случилось? Что это значит?
Грейс так дрожала, что едва могла говорить:
— Малышки…
Моя мать заплакала:
— Джессика…
Ее там нет…
Я заглянула в коляску. Меня охватило огромное облегчение, так как Амарилис была на месте и крепко спала. Но затем до меня дошел весь ужас случившегося: Джессики не было.
— Как это случилось?! — закричала я.
— Они спали, — запинаясь, пробормотала Грейс. — Я зашла в дом. Меня не было всего лишь пять минут…
— Она где-нибудь поблизости, — сказала матушка.
— Она могла сама выбраться из коляски? Грейс покачала головой:
— Они были привязаны лямками. Я всегда слежу за этим.
— О, Господи, помоги нам! — взмолилась я. — Кто-то выкрал Джессику.
К счастью, Дикон был дома и в своей спокойной манере взялся за поиски.
— Лямка могла ослабнуть, и Джессика развязала ее.
— Даже в этом случае ей было бы нелегко выбраться, — возразила мама. — Кто-то взял ее. О, Дикон… кто?
Кто?
Мы должны найти ее.
— Мы ее найдем, — сказал Дикон. — Сейчас же нам, прежде всего, нужно тщательно обыскать сад и все вокруг. Возможно, она сама выбралась. Она могла заползти куда-нибудь в кусты. Там мы ее найдем. Не будем больше терять времени.
Из дома тем временем выбежали слуги. Все были глубоко потрясены случившимся. Начались поиски; однако, хотя сад тщательно прочесали, никаких следов Джессики не нашли.
Я взяла Амарилис на руки, чтобы она была поближе ко мне. Бедняжка Грейс Сопер совсем пала духом, она во всем винила себя, а мы убеждали ее, что это не так. Она была великолепной няней и с усердием ухаживала за малышками. Она всего лишь только на пять минут оставила их спящими в коляске.
Осмотр лямок ничего не дал. Они были в полном порядке, и это привело нас к единственному выводу: Джессику похитили.
Дикон сказал, что, скорее всего, теперь у нас потребуют выкуп.
— Если бы так, — причитала матушка. — Если бы так… поскорее… все, что угодно, лишь бы вернуть мою крошку.
Дикон лично возглавил поиски и опросил всех в имении.
Не знаю, как мы дожили до конца этого дня. Мама была вне себя, да, думаю, и все мы тоже. Это случилось так неожиданно.
Дикон немедленно распорядился повесить в городе афиши с объявлением награды за любые сведения о его дочери. Он разослал гонцов во все соседние города и порты.
К концу дня все мы были в изнеможении от тревоги. Наступила ночь, и по-прежнему никаких признаков ребенка. Мы знали, что ничего не можем поделать, и, безмолвные и отчаявшиеся, сидели в пуншевой.
Грейс Сопер была наверху, в детской. Она ни за что не пожелала идти спать и несла вахту у постели Амарилис. Дикон сказал:
— Можете не сомневаться, что утром все прояснится. Они тянут время, чтобы измотать нас. Я знаю этих людей. Вот увидите, они известят нас.
Мы просидели так всю ночь. Матушка, прижавшись к Дикону, неподвижно смотрела прямо перед собой. Время от времени, пытаясь утешить ее, он шептал:
— Вот увидишь, мы что-нибудь услышим утром. Я знаю, как поступают такие люди.
— Но что они с ней сделают… с моей крошкой? Она ведь проголодается…
— Нет, нет. Они позаботятся о ней. Вот увидишь. Утром…
Узнаем ли мы что-нибудь утром? Меня одолевали сомнения.
Дэвид обнял меня одной рукой. Он знал, что я боюсь за Амарилис.
Мы прождали весь следующий день. Никаких новостей не поступило. Пошли обычные слухи, так как вся округа знала об исчезновении Джессики. Кто-то видел незнакомку с младенцем, которая торопливо шла по главной улице города. Дикон и Дэвид бросились наводить справки, а когда эту женщину отыскали, оказалось, что она навещала в городе родственников, — естественно, что многие ее знали.
Я никогда не забуду выражения безнадежности в глазах матушки, когда он вернулся.
Мне кажется, что в таких обстоятельствах труднее всего переносить чувство безысходности, полнейшей беспомощности из-за незнания, что делать.
— Как можно быть настолько жестокими, чтобы так поступать? — в который раз произнесла я. — Разве они не думают о матерях…
Дэвид утешал меня.
— Дикон прав. Им нужны деньги. Они потребуют выкуп.
— Мы заплатим, и они вернут ее. Ты действительно так думаешь?
— Они знают, что отец — богатый человек. Никакой другой причины быть не может. И какой может быть смысл плохо обращаться с Джессикой?
Я покачала головой:
— Не понимаю, почему люди хотят мучать других… без причины?
— Причина всегда есть. В данном случае это деньги. Вот увидишь, Дикон заплатит. Он что угодно отдаст ради семьи… и в особенности ради твоей матери.
Я знала, что это так. Но это ожидание… и тревога… кошмарный страх неизвестности… как тяжко было их переносить!
Матушка была похожа на привидение. Казалось, из нее высосали все соки. Я попыталась убедить ее отдохнуть, и мне-таки удалось заставить ее ненадолго прилечь. Я села у ее кровати, но слова, которые могли бы утешить ее, не приходили в голову. Она тихо лежала, неподвижно глядя перед собой, а затем встала, сказав, что не может больше ничего делать, хотя что еще мы могли предпринять?
Я пошла в детскую, чтобы поиграть с Амарилис. Мне было так радостно, что она в безопасности. Однако сам вид ее еще острее напоминал об ужасной утрате.
Бедняжка Грейс Сопер продолжала винить себя. Она нуждалась в утешении. Она говорила, что кто-то должен присматривать за Амарилис днем и ночью и что она позаботится о том, чтобы никто не добрался до нашей дорогой крошки.
Долгое утро закончилось, и начался не менее долгий, тягостный день.
Новостей не было. «Скорее бы что-нибудь произошло! — молилась я, — Мы так долго не выдержим».
Дикона и Дэвида не было весь день. Они обшарили все, где, как им казалось, она могла бы быть; они встречались со всеми, кто хоть чем-то мог помочь им, а когда они возвратились, то даже Дикон был удручен. Его предположение о том, что у нас потребуют выкуп, не сбылось.
В эту ночь мы сделали вид, что отправляемся спать, но всем нам было не до отдыха.
Мы с Дэвидом провели всю ночь в бессвязных разговорах. Джессика отсутствовала уже два дня, и мы начинали опасаться самого худшего.
Мне пришла в голову жуткая мысль. Я ничего не сказала матери, но с Дэвидом все же поделилась ею, так как хотела, чтобы он разубедил меня, сказав, что это не так.
— Дэвид, у твоего отца, должно быть, много врагов.
Дэвид задумался.
Я продолжала:
— У человека с его положением они наверняка должны быть. Он богат, а богатым завидуют. Это может быть своего рода местью.
Слова Дэвида повергли меня в ужас.
— Я уже думал над этим, — сказал он. — Он связан со многими… и не только в нашей стране, но и за границей. И, должно быть, многие хотели бы тем или иным образом навредить ему.
— Я знаю, что существуют всякие тайные дела, в которых участвуют они с Джонатаном.
— Это так. Ты помнишь тех людей, которые пришли переночевать? Им было нужно что-то в его кабинете. Какой-то секретный документ. И они нашли его. Если живешь опасной жизнью, то необходимо быть готовым к тому, что враги нанесут удар там, где ты этого не ожидаешь.
— Значит, кто-то выкрал Джессику… чтобы отомстить Дикону?
Несколько секунд Дэвид хранил молчание. Я знала, что ему хочется успокоить меня, однако врожденная честность не позволяла ему солгать. Наконец, он сказал:
— Это возможно.
Но не стоит думать о худшем, скорее всего, они потребуют выкуп, и мы с этим, наверное, сможем справиться.
— Но почему же похитители не требуют его? Чего они медлят?
— Потому что хотят подержать нас в напряжении.
— Ты думаешь, они заботятся о Джессике?
— Да, обычно в таких случаях поступают именно так.
Живой ребенок представляет для них большую ценность, чем мертвый.
Так мы разговаривали, и, наконец, от крайнего утомления я задремала, но вскоре очнулась от страшного кошмара. Мне приснилось, что я прижимала Амарилис к себе, а кто-то пытался вырвать ее у меня.
— Все хорошо, — донеслись до меня слова Дэвида. — Все хорошо.
Я открыла глаза.
— Думаю, лучше не спать, — сказала я.
Мы смотрели, как наступает рассвет. «Еще один день! Еще одно тягостное бдение! Что оно принесет?»— спросила я себя и задрожала, пытаясь прогнать мысли, которые родились у меня в голове.
Я ощутила внезапную потребность выйти из дома, пройтись по саду, поискать еще раз.
— Я не могу здесь оставаться! — закричала я. — Пойдем в сад.
— Хорошо, — произнес Дэвид. Он накинул мне на плечи плащ.
— На улице холодно, — сказал он, — и трава сырая.
Мы открыли дверь и вышли на крыльцо. Там что-то лежало. Мне показалось, что это сон. Затем меня охватила волна радости. Завернутая в одеяло, там лежала Джессика. Я подняла ее. Дэвид не отводил от нее глаз. Она открыла заспанные глазки, взглянула на меня, широко зевнула и снова закрыла их.
— Это она! — закричала я. — Она!
Я вбежала в переднюю с криком:
— Ее вернули!
Джессика здесь!
Первой появилась моя мама. Она подбежала и выхватила у меня спящую Джессику. Затем подошли Дикон, Грейс Сопер и все слуги.
— Она снова здесь! Она снова со мной! — кричала матушка, и я подумала, что от радости она лишится чувств.
Дикон взял Джессику на руки.
— Она хорошо выглядит, — сказал он.
Мать вырвала ее у него.
— Она здорова, — шептала она. — Ей не причинили вреда… О, моя крошка!
Джессика открыла глаза, криво улыбнулась и, увидев свою мать, разразилась ревом.
Когда радость от возвращения Джессики улеглась, нам стало немного не по себе. Мы спрашивали себя: «Кто мог сделать это? И с какой целью?»
Было ясно, что за ребенком во время его отсутствия хорошо ухаживали, и, казалось, что она приняла свое возвращение в семью без особых проявлений восторга — хотя она и улыбалась, когда матушка прижимала ее к себе.
Кто подверг нас этим, казалось бы, ненужным страданиям? Мы не могли об этом забыть, и эти воспоминания тяготели над нами, омрачая наши дни. Малышек ни на секунду не оставляли одних. По утрам мы с матерью первым делом спешили в детскую, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Грейс распорядилась, чтобы ее кровать перенесли в детскую спальню, и говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.
Ее племянница, приятная девочка лет четырнадцати, была принята в няньки; ее комната находилась рядом с детской, так что она тоже была настороже.
Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.
В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и Миллисент; они собирались остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.
Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала, когда Джонатан находился со мной под одной крышей. Я пыталась найти изменения, произошедшие в нем со времени женитьбы. Мне это не удалось. Зато Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью, и я поняла, что она счастлива в браке.
«Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, — подумала я, — до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру».
Джонатан совсем не изменился: был дерзким, совершенно лишенным сдержанности, как всегда, отвергающим условности, когда ухитрялся оказаться со мной наедине.
Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в тот день, когда исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер и ее племянница.
Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько пурпурных астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом со мной.
— Какая радость снова видеть тебя, Клодина! — сказал он. — Я скучал по тебе.
— Неужели? — спросила я, надрезая стебель маргаритки.
— Конечно. Разве я стал бы так говорить, если бы это не было правдой?
— Стал бы, — ответила я.
— Тебе приятно видеть меня?
— Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.
— Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало бы быть в парламенте или на дипломатической службе.
Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.
— Не часто, — солгала я.
— А себя ты тоже обманываешь, как и меня?
— Довольно об этом! — резко оборвала я его. — Ты — женатый мужчина.
Я — замужняя женщина, и мы не муж и жена.
Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.
— Я — это я, и ты — это ты, — сказал он. — И ничто, любовь моя, не может этого изменить.
Я почти взмолилась в ответ:
— Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить — ведь ты недавно женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?
Мне показалось, она выглядит такой счастливой.
— Она счастлива. Разве она не замужем за мной? Я тебе говорю, Клодина: я — самый образцовый муж.
— Это только так кажется со стороны, — сказала я. — Сейчас же ты далек от этого идеала.
— И кто в этом виноват?
— Ты.
— Не совсем. Вина лежит на нас обоих.
Я рассердилась. Я с таким трудом старалась забыть о том, что произошло, а ему было достаточно только взглянуть на меня, чтобы все вернулось. Я презирала проявленную мной в прошлом слабость, особенно потому, что так легко могла вновь поддаться искушению, и яростно обломала цветочный стебель.
— Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, — сказал он. — Бедные цветочки… Не их вина в том, что мы с тобой были предназначены друг для друга и поняли это слишком поздно. Но ты должна быть признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь совершенными могут быть отношения… если бы не то время, что ты провела со мной.
— С тех пор я не знала настоящего покоя.
— Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в неведении в тихом, созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий мир… мир страсти, приключений и того волнения, которое бывает, когда живешь полнокровной жизнью. И вот в созданный тобой рай, огражденный приятным неведением, однажды проник змий-искуситель и позволил тебе сорвать плод с древа познания, и ты сделала это. Ты вкусила истинную радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить, боишься любить. Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но я это знаю, да и ты тоже… Я в твоих сокровенных мыслях.
— Мне нужно идти, — сказала я.
— Отступление — знак поражения. Я посмотрела на него:
— Я хочу забыть, что это вообще было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39