Мне хотелось подождать снаружи, но это оказалось глупым. А вдруг кто-нибудь пойдет мимо и увидит меня? Я все еще колебалась. А может, боялась старого дома? Чтобы доказать себе, что это не так, я достала из кармана ключ, открыла дверь и вошла, заперев ее. Когда Джонатан придет, то позвонит в колокольчик. Он немного проржавел, но работал.
Я прошла в зал. Он явно изменился, и галерея менестрелей, лишенная занавесей, выглядела безобидно. Я не могла представить, что сейчас там прячутся привидения. Все это из области тьмы и теней. Как прав был Дэвид насчет зарослей кустарника. Им еще не занимались, Софи дала указание только подстричь его, тем самым в какой-то степени сохранив атмосферу старого дома.
Я взбежала по лестнице в нашу комнату.
Я стояла и вспоминала, как все было в первый раз. Все произошло так быстро, что застало меня врасплох. Стоило этому только случиться, и я попалась; как же легко было пойти дальше, сделав первый шаг!
Как тихо в доме!
«Скорее, Джонатан!»— думала я.
Тогда я и услышала тот голос… шорох, короткий смешок:
— Миссис Френшоу… вспомните седьмую заповедь, миссис Френшоу.
Я на несколько секунд остолбенела. Я вслушивалась изо всех сил. Ничего, кроме пугающей тишины.
Я выскочила из комнаты, и как раз, когда я добежала до лестницы, раздался резкий звук дверного колокольчика. Я сбежала вниз и отворила дверь.
Там стоял Джонатан. Он обнял меня.
— Что случилось, Клодина?
— Я снова слышала его, — сказала я. — Этот голос…
— Голос?
Где?
— В той комнате.
В нашей.
— Здесь никого нет…
— Я слышала.
Слышала отчетливо.
— Пойдем посмотрим, — предложил он.
Он обнял меня одной рукой, и я прильнула к нему. Мы поднялись по лестнице.
Там никого не было.
Он посмотрел на меня с недоумением.
— Что это было?
— То же самое, что и раньше… Как эхо… Странно приглушенное.
— Ты хочешь сказать, это звучало, словно кто-то пытался изменить свой голос?
— Не знаю. Смех раздался после слов: «Помни седьмую заповедь».
— Какая чепуха!
— Однако к месту сказанная, не так ли? Этот голос… он знает.
— Моя дорогая Клодина, я не верю в бестелесные голоса.
— Говорю тебе, я слышала его… отчетливо.
Совсем, как раньше.
— Значит, здесь кто-то есть.
— Но как он может находиться… в той комнате?
— Это единственное место, где ты слышала голос? Я кивнула.
— Пойдем, — сказал он. — Посмотрим.
Мы прошли по всем комнатам, вплоть до верхнего этажа и чердачных помещений. Затем спустились через холл в кухню. Как я и догадывалась, они были пусты.
Единственными живыми существами в доме были мы.
— Где ты? — крикнул Джонатан. — Ты, идиотский голос!
Выходи, покажись!
Его голос отозвался слабым эхом. Дом был тих и спокоен. Ни звука. Я подняла глаза к сводчатому потолку, оглядела каменные стены, галерею.
— Никого нет, — подвел итог Джонатан.
— Его посещают призраки, — настаивала я. — Это что-то ужасное… кто-то из прошлого.
— Едва ли ты на самом деле веришь этому. Должно быть какое-то логическое объяснение.
— Какое?
— Здесь есть кто-то… был… какой-то шутник.
— Но он знает про нас.
— Да, — серьезно согласился он, — кто-то знает про нас.
Или, — прибавил он, — этот голос тебе показался…
— Я отчетливо слышала его.
— Ты принимаешь это всерьез, да?
— Всерьез? Конечно! В отличие от тебя, Джонатан. И я начинаю понимать это.
— Клодина, самое важное для меня во всем мире — это ты.
Я покачала головой.
— Ты — раба условностей, — сказал он. — Воспитана обществом, живущим по определенным правилам, так? Во французах меня всегда удивлял контраст между строжайшим соблюдением установленных правил и удовольствиями, которым они предаются… тайно, конечно. Тем не менее, они воспитали тебя в этом же духе, и теперь тебя мучает совесть. Я начинаю думать, что именно ее голос ты и слышала.
— Другими словами, ты считаешь, что я внушила себе, что слышу голоса.
— Возможно, и так, Клодина.
— Нет.
— Тогда кто это? Мы обошли весь дом. Кроме нас, здесь никого нет.
Кто мог войти в дом? Ты вошла, открыв дверь ключом, и заперла ее.
У кого-нибудь есть другой ключ?
Внезапно меня осенило:
— Окно.
Конечно же.
Как-то раз мы с Дэвидом приходили осмотреть дом. Я рассказывала тебе. И мы влезли через окно.
— Где?
— Где-то в холле. — Я быстро прошла по каменному полу.
— Вот оно. Смотри, — указала я. — Сломана щеколда. Любой, знающий о ней, мог легко попасть в дом.
Он стоял, с тревогой глядя на меня.
— Так ты думаешь, кто-то был в доме, когда ты вошла? Но каким образом этот человек мог говорить с тобой в той комнате?
Если бы он бежал вниз по лестнице и вылезал в окно, ты бы услышала, ведь так?
— Я не уверена…
— Клодина, тебе показалось… Это единственное возможное объяснение.
— Нет. Я понимаю разницу между воображением и реальностью.
— У всех нас иногда разыгрывается воображение.
— Я слышала тот голос, — твердо сказала я. — Ты понимаешь, что это значит?
Кто-то знает… о нас.
Он пожал плечами:
— Ты сама себя взвинчиваешь. Забудь об этом. Мы здесь, не так ли?
Я приложил чертовски огромные усилия, чтобы ускользнуть от них.
— Полагаю, прицепилась Миллисент.
— Да, и довольно крепко. Но я был полон решимости встретиться с тобой, вот и удрал.
— Джонатан, я хочу уйти.
— Уйти?
Почему, мы ведь только что пришли?
— Я пришла сказать себе, что наши отношения должны прекратиться.
Он поднял брови и посмотрел на меня с выражением притворного раздражения.
— Я не могу больше обманывать Дэвида. Я решила положить этому конец. Я постараюсь забыть о происшедшем. И ты тоже должен забыть.
— Никогда, — произнес он. — Забыть самое лучшее событие моей жизни. Ты требуешь слишком многого. Пойдем, любимая. Ты же знаешь, у нас мало времени.
— Нет, — настаивала я. — Я не могу.
Мне нужно идти.
Он привлек меня к себе, но на этот раз я держалась твердо. У меня перед глазами стояло лицо Дэвида, я все время помнила, как сильно люблю его.
Я заявила:
— Я возвращаюсь в Эверсли. Мне не стоит больше приходить сюда. Джонатан, я не вынесу, если об этом узнает Дэвид': Я хочу, чтобы между нами все оставалось, как прежде.
— Не правда ли, немного поздно говорить об этом?
— Не знаю. Не могу ни о чем думать. Знаю только, что сейчас я больше всего хочу уйти из этого дома.
— Дурацкий старый голос лишил тебя духа.
— Он напугал меня, Джонатан, и заставил осознать все зло, которое я причинила… себе, Дэвиду и тебе. Я изменила мужу. Ты предал брата.
— Клодина, любимая, давай прекратим этот спектакль. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Хочу больше всего на свете.
Разве этого мало?
— Как можно, ведь я жена твоего брата?
— Ты опять за свое! Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Мы чудесно проводили время вместе. Не забывай, ты страстная женщина. Ты пробудилась. Если бы не твои угрызения совести! Нужно только соблюдать осторожность, и все будет в порядке.
В его голосе чувствовалось легкое раздражение. Он пришел, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а я не уступала ему. Теперь-то я наконец ясно увидела, что он собой представляет, и меня постигло страшное разочарование. Я разрушила собственную семейную жизнь ради мимолетного чувственного наслаждения.
Я ошиблась, приняв тень за реальность.
Мне отчаянно захотелось повернуть время вспять, но кому и когда это удавалось?
Я выскочила прочь из этого дома. Он поспешил следом, повторяя мое имя.
Мы остановились снаружи, и я дрожащими руками заперла дверь. Я чувствовала, что закрыла сейчас эту часть своей жизни.
И всю дорогу назад в Эверсли я непрерывно думала: «Что же это за голос… Чей это голос? Голос кого-то, кто знает о моем тайном грехе».
АМАРИЛИС И ДЖЕССИКА
Наступил Новый год. С той встречи в Эндерби мы с Джонатаном больше наедине не виделись. Я избегала его и постепенно укреплялась в решении порвать с ним. Мать заметила, что со мной творится что-то неладное. Она уговорила меня пораньше уйти отдохнуть, и я с радостью согласилась. Мне хотелось побыть одной и обдумать, что же я сделала и смогу ли когда-либо исправить это.
И тут у меня возникло ужасное подозрение, что, по-видимому, у меня будет ребенок; это казалось настолько ужасным, что сперва я просто гнала от себя эту мысль. Глупо, конечно. Если это действительно так, то никуда не денешься, все равно придется об этом думать. Я хотела ребенка. Всегда хотела, но, если этому суждено случиться именно теперь, как я узнаю, кто отец?
Я думала, что могу порвать с Джонатаном и на этом все кончится. Но смогу ли я порвать с ним когда-либо? До конца жизни со мной останется постоянное напоминание о моей вине.
Появились ночные кошмары. Мне снилось, что я нахожусь в той комнате и голос все повторяет и повторяет, что я грешна перед Богом и людьми, что я распутница по отношению к мужу, добрейшему человеку на свете.
По-моему, в те дни после Рождества я полюбила Дэвида еще больше и особенно остро чувствовала всю гнусность своего поведения. Я бы все что угодно отдала, чтобы стереть из жизни последние месяцы и снова превратиться в ту чистую молодую женщину, достойную и честную, которая осознавала и ценила, что вышла замуж за благородного человека.
Как легко задним числом раскаиваться в безрассудстве! Как легко оправдываться молодостью, повышенной эмоциональностью, пробуждением чувственности… — все это так, но ничто не является оправданием.
Рождество закончилось, и гости разъехались.
Тетушка Софи планировала в феврале перебраться в Эндерби, а матушка старалась отговорить ее. Но Софи не терпелось переехать.
— Такой большой дом нужно сначала хорошо проветрить и просушить, — напоминала ей мать.
— Это мы сделаем: наймем прислугу, пусть она за неделю устроится там и подготовит дом к нашему переезду.
Я считала, что ее отъезд в каком-то смысле будет для моей матери облегчением. Она говорила мне, что Софи всегда вызывала у нее чувство вины, и я, испытывая собственную огромную вину, понимала, как это гложет человека, хотя моей матери не в чем было себя винить.
— Я полагаю, — говорила она, — что вот такие калеки подчас специально заставляют вас страдать, особенно когда… Ну, ты разумеется знаешь, что она была обручена с твоим отцом до того, как я вышла за него.
— Да, и она отказала ему.
— Верно, и только спустя какое-то время мы поженились.
— Все это было так давно. Не пора ли уже забыть?
— Люди помнят до тех пор, пока им хочется помнить. Они подогревают свои воспоминания. Им доставляет удовлетворение бередить старые раны.
Я невольно поежилась.
— Клодина, что с тобой, тебе нехорошо?
— Нет, нет, все в порядке, — поспешно ответила я.
— Я подумала, не позвать ли доктора Мидоуса, чтобы он осмотрел тебя.
— О нет, мама, нет! — проговорила я в панике. Она обняла меня рукой:
— Ну хорошо, там видно будет.
Джонатан уехал в Лондон в первых числах Нового года.
— Там сейчас очень активизируются тайные враги, — рассказывал мне Дэвид в тишине нашей спальни. — Это касается не только войны, но ситуации в целом. События во Франции эхом отдаются по всей Европе. Размышляя об участи французской королевской четы, ни один монарх не может чувствовать себя спокойно. Они беспокоятся, не могут ли распространиться такие события и на другие страны.
— Ты думаешь, у нас такое возможно?
— Именно этого люди боятся, но мне кажется, что все обойдется. Мы не обладаем французским темпераментом и вряд ли дойдем до революции.
— У нас тоже бывали восстания. А в прошлом веке даже гражданская война.
— Да, возможно именно потому, что это слишком живо в памяти, никто не хочет повторения.
— Но у нас тоже отрубили голову королю, как теперь Людовику и Марии-Антуанетте.
— И спустя десяток с небольшим лет восстановили монархию. Более того, у нас нет причин для революции.
Думаешь, лондонские купцы очень хотят уличных беспорядков? У них слишком хорошо идут дела. А смутьяны могут нанести им большой ущерб, кроме того, всегда найдутся преступники и бродяги, которым нечего терять.
Они могут вызвать волнение.
— Разве сейчас у нас есть эти смутьяны?
— Уверен, что есть. Джонатан и отец очень много знают об этом, хотя мало говорят. Джонатан, по-моему, учится у отца. Со мной они об этом не говорят и правильно делают. Только непосредственно причастные люди знают, что происходит.
— Твой отец даже с моей матерью не говорит о своей тайной работе.
— Конечно, он никому не может рассказать, даже Лотте. Но, я думаю, именно из-за нее он сейчас меньше занят своей работой.
Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:
— Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?
— А что может быть плохого? — Я постаралась не выдать голосом своего испуга.
— Мне показалось, что ты чем-то озабочена, как будто… ну, я не знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с ужасом почувствовала, что вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В одном Джонатан был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если бы вместо Джонатана оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена в этом, он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме того, как мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?
Я приказала себе молчать.
— Твоя мать считает, что тебе следует показаться доктору, — сказал он.
Я покачала головой:
— Нет, я совершенно здорова.
Я притворилась веселой, и, разумеется, мне удалось и на этот раз обмануть его.
В течение двух недель января Джонатан находился в Лондоне. Мне было легче, когда он не попадался мне на глаза, хотя к этому времени мои подозрения сменились полной уверенностью.
Итак, я забеременела.
Пока этого я никому не говорила. Как сказать Дэвиду, что у меня будет ребенок, который, возможно, не от него?
Две недели я сохраняла свой секрет. Временами ожидание ребенка заслоняло для меня все остальное, короче говоря, моя радость была безгранична, пока я не вспоминала, что не знаю, кто его отец.
Джонатан вернулся из Лондона. Он выглядел несколько озабоченным: очевидно, случилось что-то важное. Сразу по возвращении они с Диконом заперлись, а когда появились, Дикой казался очень серьезным.
В тот вечер за обедом Джонатан расспрашивал, как продвигается работа в Эндерби.
— В настоящий момент там полно рабочих, — лаконично сказала я.
— Мы не узнаем это место, — ответил он.
— Софи непременно хочет переехать в начале февраля, — сказала матушка. — Я думаю, это неразумно с ее стороны.
Ей следует дождаться весны.
— А как насчет прислуги?
— Ее нанимает Жанна. Сам Бог послал нам ее. Она делает большую часть работы. Ты был очень занят в Лондоне?
— Очень. — Он ухмыльнулся, как бы говоря: «Пожалуйста, больше никаких вопросов». Он взглянул на отца и сказал:
— Ты помнишь Дженингса, как его, Том или Джейк, — его сослали на каторгу за распространение бунтарской литературы.
— Сослали? Не может быть! — воскликнул Дикон.
— На семь лет в Ботани-Бэй .
— Не слишком ли это строго?
— Ничуть, при нынешних обстоятельствах. Он превозносил Дантона и ругал французскую монархию, а также особенно напирал на права человека. Людовик и королева у него плохие, а Дантон с компанией герои.
— Тогда это подстрекательство.
— Можно сказать и так. Правильно.
Их всех необходимо выловить. Как раз такие люди и начали беспорядки во Франции — Но ссылка на каторгу! повторил Дикон.
— Это все-таки слишком. Надеюсь ты не собираешься больше ездить в Лондон? — проговорила моя мать.
— Пока нет, — успокоил ее Дикон.
— А ты, Джонатан? — спросила матушка.
Он пожал плечами, в то время как его глаза остановились на мне:
— Надеюсь удастся некоторое время пожить в домашнем уюте Эверсли.
— Как приятно, что ты любишь свой дом, — весело сказала мать.
— Да, это так, — ответил он, — я действительно люблю его.
Когда мы выходили из комнаты, я сказала ему:
— Нам надо поговорить.
— Когда? — спросил он нетерпеливо.
— Завтра. Утром, в девять часов, я поеду верхом на прогулку.
На следующее утро я выехала верхом одна и вскоре он поравнялся со мной.
— Как насчет нашего дома? Давай поедем туда.
— Нет, — быстро ответила я. — Я не намерена снова ехать с тобой в Эндерби. Более того, теперь это вряд ли возможно, даже если бы…
— Куда же тогда?
— Я хочу только поговорить с тобой, Джонатан.
— Ты понимаешь, мне пришлось уехать. Я ужасно не хотел расставаться с тобой. Но у меня были крайне важные дела.
— Совсем не в этом дело.
Мы свернули с дороги в поле и осадили лошадей.
— Джонатан, — проговорила я, — у меня будет ребенок.
Он в изумлении посмотрел на меня.
— Ничего удивительного, верно ведь?
— От Дэвида?
— Откуда мне знать?
Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.
Ты находишь это забавным? — спросила я.
— Выходит, не о чем волноваться, не так ли?
— Что ты имеешь в виду? Я не знаю, от тебя или от Дэвида, а ты считаешь, что не о чем волноваться.
— Ты замужем. Замужние женщины должны иметь детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Я прошла в зал. Он явно изменился, и галерея менестрелей, лишенная занавесей, выглядела безобидно. Я не могла представить, что сейчас там прячутся привидения. Все это из области тьмы и теней. Как прав был Дэвид насчет зарослей кустарника. Им еще не занимались, Софи дала указание только подстричь его, тем самым в какой-то степени сохранив атмосферу старого дома.
Я взбежала по лестнице в нашу комнату.
Я стояла и вспоминала, как все было в первый раз. Все произошло так быстро, что застало меня врасплох. Стоило этому только случиться, и я попалась; как же легко было пойти дальше, сделав первый шаг!
Как тихо в доме!
«Скорее, Джонатан!»— думала я.
Тогда я и услышала тот голос… шорох, короткий смешок:
— Миссис Френшоу… вспомните седьмую заповедь, миссис Френшоу.
Я на несколько секунд остолбенела. Я вслушивалась изо всех сил. Ничего, кроме пугающей тишины.
Я выскочила из комнаты, и как раз, когда я добежала до лестницы, раздался резкий звук дверного колокольчика. Я сбежала вниз и отворила дверь.
Там стоял Джонатан. Он обнял меня.
— Что случилось, Клодина?
— Я снова слышала его, — сказала я. — Этот голос…
— Голос?
Где?
— В той комнате.
В нашей.
— Здесь никого нет…
— Я слышала.
Слышала отчетливо.
— Пойдем посмотрим, — предложил он.
Он обнял меня одной рукой, и я прильнула к нему. Мы поднялись по лестнице.
Там никого не было.
Он посмотрел на меня с недоумением.
— Что это было?
— То же самое, что и раньше… Как эхо… Странно приглушенное.
— Ты хочешь сказать, это звучало, словно кто-то пытался изменить свой голос?
— Не знаю. Смех раздался после слов: «Помни седьмую заповедь».
— Какая чепуха!
— Однако к месту сказанная, не так ли? Этот голос… он знает.
— Моя дорогая Клодина, я не верю в бестелесные голоса.
— Говорю тебе, я слышала его… отчетливо.
Совсем, как раньше.
— Значит, здесь кто-то есть.
— Но как он может находиться… в той комнате?
— Это единственное место, где ты слышала голос? Я кивнула.
— Пойдем, — сказал он. — Посмотрим.
Мы прошли по всем комнатам, вплоть до верхнего этажа и чердачных помещений. Затем спустились через холл в кухню. Как я и догадывалась, они были пусты.
Единственными живыми существами в доме были мы.
— Где ты? — крикнул Джонатан. — Ты, идиотский голос!
Выходи, покажись!
Его голос отозвался слабым эхом. Дом был тих и спокоен. Ни звука. Я подняла глаза к сводчатому потолку, оглядела каменные стены, галерею.
— Никого нет, — подвел итог Джонатан.
— Его посещают призраки, — настаивала я. — Это что-то ужасное… кто-то из прошлого.
— Едва ли ты на самом деле веришь этому. Должно быть какое-то логическое объяснение.
— Какое?
— Здесь есть кто-то… был… какой-то шутник.
— Но он знает про нас.
— Да, — серьезно согласился он, — кто-то знает про нас.
Или, — прибавил он, — этот голос тебе показался…
— Я отчетливо слышала его.
— Ты принимаешь это всерьез, да?
— Всерьез? Конечно! В отличие от тебя, Джонатан. И я начинаю понимать это.
— Клодина, самое важное для меня во всем мире — это ты.
Я покачала головой.
— Ты — раба условностей, — сказал он. — Воспитана обществом, живущим по определенным правилам, так? Во французах меня всегда удивлял контраст между строжайшим соблюдением установленных правил и удовольствиями, которым они предаются… тайно, конечно. Тем не менее, они воспитали тебя в этом же духе, и теперь тебя мучает совесть. Я начинаю думать, что именно ее голос ты и слышала.
— Другими словами, ты считаешь, что я внушила себе, что слышу голоса.
— Возможно, и так, Клодина.
— Нет.
— Тогда кто это? Мы обошли весь дом. Кроме нас, здесь никого нет.
Кто мог войти в дом? Ты вошла, открыв дверь ключом, и заперла ее.
У кого-нибудь есть другой ключ?
Внезапно меня осенило:
— Окно.
Конечно же.
Как-то раз мы с Дэвидом приходили осмотреть дом. Я рассказывала тебе. И мы влезли через окно.
— Где?
— Где-то в холле. — Я быстро прошла по каменному полу.
— Вот оно. Смотри, — указала я. — Сломана щеколда. Любой, знающий о ней, мог легко попасть в дом.
Он стоял, с тревогой глядя на меня.
— Так ты думаешь, кто-то был в доме, когда ты вошла? Но каким образом этот человек мог говорить с тобой в той комнате?
Если бы он бежал вниз по лестнице и вылезал в окно, ты бы услышала, ведь так?
— Я не уверена…
— Клодина, тебе показалось… Это единственное возможное объяснение.
— Нет. Я понимаю разницу между воображением и реальностью.
— У всех нас иногда разыгрывается воображение.
— Я слышала тот голос, — твердо сказала я. — Ты понимаешь, что это значит?
Кто-то знает… о нас.
Он пожал плечами:
— Ты сама себя взвинчиваешь. Забудь об этом. Мы здесь, не так ли?
Я приложил чертовски огромные усилия, чтобы ускользнуть от них.
— Полагаю, прицепилась Миллисент.
— Да, и довольно крепко. Но я был полон решимости встретиться с тобой, вот и удрал.
— Джонатан, я хочу уйти.
— Уйти?
Почему, мы ведь только что пришли?
— Я пришла сказать себе, что наши отношения должны прекратиться.
Он поднял брови и посмотрел на меня с выражением притворного раздражения.
— Я не могу больше обманывать Дэвида. Я решила положить этому конец. Я постараюсь забыть о происшедшем. И ты тоже должен забыть.
— Никогда, — произнес он. — Забыть самое лучшее событие моей жизни. Ты требуешь слишком многого. Пойдем, любимая. Ты же знаешь, у нас мало времени.
— Нет, — настаивала я. — Я не могу.
Мне нужно идти.
Он привлек меня к себе, но на этот раз я держалась твердо. У меня перед глазами стояло лицо Дэвида, я все время помнила, как сильно люблю его.
Я заявила:
— Я возвращаюсь в Эверсли. Мне не стоит больше приходить сюда. Джонатан, я не вынесу, если об этом узнает Дэвид': Я хочу, чтобы между нами все оставалось, как прежде.
— Не правда ли, немного поздно говорить об этом?
— Не знаю. Не могу ни о чем думать. Знаю только, что сейчас я больше всего хочу уйти из этого дома.
— Дурацкий старый голос лишил тебя духа.
— Он напугал меня, Джонатан, и заставил осознать все зло, которое я причинила… себе, Дэвиду и тебе. Я изменила мужу. Ты предал брата.
— Клодина, любимая, давай прекратим этот спектакль. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Хочу больше всего на свете.
Разве этого мало?
— Как можно, ведь я жена твоего брата?
— Ты опять за свое! Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Мы чудесно проводили время вместе. Не забывай, ты страстная женщина. Ты пробудилась. Если бы не твои угрызения совести! Нужно только соблюдать осторожность, и все будет в порядке.
В его голосе чувствовалось легкое раздражение. Он пришел, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а я не уступала ему. Теперь-то я наконец ясно увидела, что он собой представляет, и меня постигло страшное разочарование. Я разрушила собственную семейную жизнь ради мимолетного чувственного наслаждения.
Я ошиблась, приняв тень за реальность.
Мне отчаянно захотелось повернуть время вспять, но кому и когда это удавалось?
Я выскочила прочь из этого дома. Он поспешил следом, повторяя мое имя.
Мы остановились снаружи, и я дрожащими руками заперла дверь. Я чувствовала, что закрыла сейчас эту часть своей жизни.
И всю дорогу назад в Эверсли я непрерывно думала: «Что же это за голос… Чей это голос? Голос кого-то, кто знает о моем тайном грехе».
АМАРИЛИС И ДЖЕССИКА
Наступил Новый год. С той встречи в Эндерби мы с Джонатаном больше наедине не виделись. Я избегала его и постепенно укреплялась в решении порвать с ним. Мать заметила, что со мной творится что-то неладное. Она уговорила меня пораньше уйти отдохнуть, и я с радостью согласилась. Мне хотелось побыть одной и обдумать, что же я сделала и смогу ли когда-либо исправить это.
И тут у меня возникло ужасное подозрение, что, по-видимому, у меня будет ребенок; это казалось настолько ужасным, что сперва я просто гнала от себя эту мысль. Глупо, конечно. Если это действительно так, то никуда не денешься, все равно придется об этом думать. Я хотела ребенка. Всегда хотела, но, если этому суждено случиться именно теперь, как я узнаю, кто отец?
Я думала, что могу порвать с Джонатаном и на этом все кончится. Но смогу ли я порвать с ним когда-либо? До конца жизни со мной останется постоянное напоминание о моей вине.
Появились ночные кошмары. Мне снилось, что я нахожусь в той комнате и голос все повторяет и повторяет, что я грешна перед Богом и людьми, что я распутница по отношению к мужу, добрейшему человеку на свете.
По-моему, в те дни после Рождества я полюбила Дэвида еще больше и особенно остро чувствовала всю гнусность своего поведения. Я бы все что угодно отдала, чтобы стереть из жизни последние месяцы и снова превратиться в ту чистую молодую женщину, достойную и честную, которая осознавала и ценила, что вышла замуж за благородного человека.
Как легко задним числом раскаиваться в безрассудстве! Как легко оправдываться молодостью, повышенной эмоциональностью, пробуждением чувственности… — все это так, но ничто не является оправданием.
Рождество закончилось, и гости разъехались.
Тетушка Софи планировала в феврале перебраться в Эндерби, а матушка старалась отговорить ее. Но Софи не терпелось переехать.
— Такой большой дом нужно сначала хорошо проветрить и просушить, — напоминала ей мать.
— Это мы сделаем: наймем прислугу, пусть она за неделю устроится там и подготовит дом к нашему переезду.
Я считала, что ее отъезд в каком-то смысле будет для моей матери облегчением. Она говорила мне, что Софи всегда вызывала у нее чувство вины, и я, испытывая собственную огромную вину, понимала, как это гложет человека, хотя моей матери не в чем было себя винить.
— Я полагаю, — говорила она, — что вот такие калеки подчас специально заставляют вас страдать, особенно когда… Ну, ты разумеется знаешь, что она была обручена с твоим отцом до того, как я вышла за него.
— Да, и она отказала ему.
— Верно, и только спустя какое-то время мы поженились.
— Все это было так давно. Не пора ли уже забыть?
— Люди помнят до тех пор, пока им хочется помнить. Они подогревают свои воспоминания. Им доставляет удовлетворение бередить старые раны.
Я невольно поежилась.
— Клодина, что с тобой, тебе нехорошо?
— Нет, нет, все в порядке, — поспешно ответила я.
— Я подумала, не позвать ли доктора Мидоуса, чтобы он осмотрел тебя.
— О нет, мама, нет! — проговорила я в панике. Она обняла меня рукой:
— Ну хорошо, там видно будет.
Джонатан уехал в Лондон в первых числах Нового года.
— Там сейчас очень активизируются тайные враги, — рассказывал мне Дэвид в тишине нашей спальни. — Это касается не только войны, но ситуации в целом. События во Франции эхом отдаются по всей Европе. Размышляя об участи французской королевской четы, ни один монарх не может чувствовать себя спокойно. Они беспокоятся, не могут ли распространиться такие события и на другие страны.
— Ты думаешь, у нас такое возможно?
— Именно этого люди боятся, но мне кажется, что все обойдется. Мы не обладаем французским темпераментом и вряд ли дойдем до революции.
— У нас тоже бывали восстания. А в прошлом веке даже гражданская война.
— Да, возможно именно потому, что это слишком живо в памяти, никто не хочет повторения.
— Но у нас тоже отрубили голову королю, как теперь Людовику и Марии-Антуанетте.
— И спустя десяток с небольшим лет восстановили монархию. Более того, у нас нет причин для революции.
Думаешь, лондонские купцы очень хотят уличных беспорядков? У них слишком хорошо идут дела. А смутьяны могут нанести им большой ущерб, кроме того, всегда найдутся преступники и бродяги, которым нечего терять.
Они могут вызвать волнение.
— Разве сейчас у нас есть эти смутьяны?
— Уверен, что есть. Джонатан и отец очень много знают об этом, хотя мало говорят. Джонатан, по-моему, учится у отца. Со мной они об этом не говорят и правильно делают. Только непосредственно причастные люди знают, что происходит.
— Твой отец даже с моей матерью не говорит о своей тайной работе.
— Конечно, он никому не может рассказать, даже Лотте. Но, я думаю, именно из-за нее он сейчас меньше занят своей работой.
Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:
— Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?
— А что может быть плохого? — Я постаралась не выдать голосом своего испуга.
— Мне показалось, что ты чем-то озабочена, как будто… ну, я не знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с ужасом почувствовала, что вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В одном Джонатан был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если бы вместо Джонатана оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена в этом, он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме того, как мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?
Я приказала себе молчать.
— Твоя мать считает, что тебе следует показаться доктору, — сказал он.
Я покачала головой:
— Нет, я совершенно здорова.
Я притворилась веселой, и, разумеется, мне удалось и на этот раз обмануть его.
В течение двух недель января Джонатан находился в Лондоне. Мне было легче, когда он не попадался мне на глаза, хотя к этому времени мои подозрения сменились полной уверенностью.
Итак, я забеременела.
Пока этого я никому не говорила. Как сказать Дэвиду, что у меня будет ребенок, который, возможно, не от него?
Две недели я сохраняла свой секрет. Временами ожидание ребенка заслоняло для меня все остальное, короче говоря, моя радость была безгранична, пока я не вспоминала, что не знаю, кто его отец.
Джонатан вернулся из Лондона. Он выглядел несколько озабоченным: очевидно, случилось что-то важное. Сразу по возвращении они с Диконом заперлись, а когда появились, Дикой казался очень серьезным.
В тот вечер за обедом Джонатан расспрашивал, как продвигается работа в Эндерби.
— В настоящий момент там полно рабочих, — лаконично сказала я.
— Мы не узнаем это место, — ответил он.
— Софи непременно хочет переехать в начале февраля, — сказала матушка. — Я думаю, это неразумно с ее стороны.
Ей следует дождаться весны.
— А как насчет прислуги?
— Ее нанимает Жанна. Сам Бог послал нам ее. Она делает большую часть работы. Ты был очень занят в Лондоне?
— Очень. — Он ухмыльнулся, как бы говоря: «Пожалуйста, больше никаких вопросов». Он взглянул на отца и сказал:
— Ты помнишь Дженингса, как его, Том или Джейк, — его сослали на каторгу за распространение бунтарской литературы.
— Сослали? Не может быть! — воскликнул Дикон.
— На семь лет в Ботани-Бэй .
— Не слишком ли это строго?
— Ничуть, при нынешних обстоятельствах. Он превозносил Дантона и ругал французскую монархию, а также особенно напирал на права человека. Людовик и королева у него плохие, а Дантон с компанией герои.
— Тогда это подстрекательство.
— Можно сказать и так. Правильно.
Их всех необходимо выловить. Как раз такие люди и начали беспорядки во Франции — Но ссылка на каторгу! повторил Дикон.
— Это все-таки слишком. Надеюсь ты не собираешься больше ездить в Лондон? — проговорила моя мать.
— Пока нет, — успокоил ее Дикон.
— А ты, Джонатан? — спросила матушка.
Он пожал плечами, в то время как его глаза остановились на мне:
— Надеюсь удастся некоторое время пожить в домашнем уюте Эверсли.
— Как приятно, что ты любишь свой дом, — весело сказала мать.
— Да, это так, — ответил он, — я действительно люблю его.
Когда мы выходили из комнаты, я сказала ему:
— Нам надо поговорить.
— Когда? — спросил он нетерпеливо.
— Завтра. Утром, в девять часов, я поеду верхом на прогулку.
На следующее утро я выехала верхом одна и вскоре он поравнялся со мной.
— Как насчет нашего дома? Давай поедем туда.
— Нет, — быстро ответила я. — Я не намерена снова ехать с тобой в Эндерби. Более того, теперь это вряд ли возможно, даже если бы…
— Куда же тогда?
— Я хочу только поговорить с тобой, Джонатан.
— Ты понимаешь, мне пришлось уехать. Я ужасно не хотел расставаться с тобой. Но у меня были крайне важные дела.
— Совсем не в этом дело.
Мы свернули с дороги в поле и осадили лошадей.
— Джонатан, — проговорила я, — у меня будет ребенок.
Он в изумлении посмотрел на меня.
— Ничего удивительного, верно ведь?
— От Дэвида?
— Откуда мне знать?
Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.
Ты находишь это забавным? — спросила я.
— Выходит, не о чем волноваться, не так ли?
— Что ты имеешь в виду? Я не знаю, от тебя или от Дэвида, а ты считаешь, что не о чем волноваться.
— Ты замужем. Замужние женщины должны иметь детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39