Бог с теми, кто презрительно улыбнется на мои слова. Я мечтала о любви. В толпе, на улице, в театре я бы узнала человека, о котором мечтала, но описать словами его образ я не берусь. Да и не нужно. И кому, позвольте спросить?
Я вгляделась в зеркало. Что ж, пожалуй, я недурна собой. Тогда почему… О, мой проклятый эгоизм! Почему? Почему? Почему я не имею права спросить себя о том, почему меня никто не любит по-настоящему? И я тоже никого не люблю!
Почему мы с широко распахнутыми глазами наблюдаем за романами, которые протекают на виду у всех? Осуждаем любовников, встречающихся в гостиницах, презрительно кривим губы при упоминании о женщине, которая ради своей любви уходит от мужа. И кто осуждает! Те, кто сами просто не попались! Кто я такая, чтобы говорить о них?! Вполне посредственная женщина, которая жалуется на мужа, не замечая собственной убогости и не видя данного Богом счастья! Счастья? Только где оно? Почему оно не в душе, а только на словах? Я не знала ответа.
В комнате рано стало темно. Что за досадный день. Шум внизу… Это же Александр Михайлович пришел. Он всегда приходит вовремя.
Постучался, вошел после разрешения. Я уже знала, что он скажет что-нибудь серое, как мышь.
— Почему вы сидите без света? Пожалуйста! Но я молчала из упрямства.
— Почему не отвечаете? Вы не разговариваете со мной? Обижаетесь?
— Нет.
— Почему молчите?
«Молчу? — с досадой подумала я. — Почему? Глупый вопрос. Хочу и молчу».
— Хорошо, — терпеливо сказал он. — Господин ужин ждет только вас.
Я молча последовала за ним. За столом я смотрела, как он ел. Я же весь день бездельничала, никуда не ходила, аппетит отсутствовал.
— Что вы так на меня брезгливо смотрите, моя дорогая? — спросил Александр Михайлович.
— Ничего. — Я встала.
— Кофе?
Я не ответила.
Да, я точно знаю: во всем виновата моя кровь. Вернее, та ее часть, которую передала мне матушка. Я смеялась, когда муж упрекал меня, я могла его не слышать, когда не хотела слышать, я могла не отвечать ему. О, если бы… нет, не он — он бы не смог — а другой мужчина взял меня за подбородок, властно и спокойно заглянул мне в глаза… Мне оставалось бы лишь покориться. Александр Михайлович на подобное не способен.
Ах, кровь! Я бы согласилась кутаться в черные бесформенные одежды, закрывать лицо и быть безмолвной. Но для кого? Я не видела в жизни человека, перед которым я затрепетала бы как перед божеством, кого смогла бы назвать своим господином. Перед ним можно было бы чувствовать себя безвольной, частью его самого, готовой повиноваться при одной только его мысли. Радоваться любой мелочи, просто находясь рядом с ним.
Александр Михайлович пришел пожелать мне спокойной ночи.
— Почему вы ушли из столовой? — вдруг спросил он.
Я поморщилась. Ох уж эти почему и зачем!
— Скорее бы уехать, — ответила я, будто не слышала его вопроса.
— Отдохнем немного от дел и суеты, — согласился Александр Михайлович.
Дальше разговор не шел.
— Есть какие-нибудь новости? — спросила я, так как газет не читала.
— Ничего достойного вашего драгоценного внимания.
— Может быть, сыграем в шахматы? Он странно посмотрел на меня и сказал:
— Простите, у меня дела.
Я вздохнула. Стиснула зубы и дождалась, когда закроется за ним дверь. Топнула ногой, но злость не улетучилась. И так каждый день! Как вам это понравится? Молодая женщина будет мечтать о другом, если с ней ведут себя подобным образом!! Я решила пойти спать, но оказаться в темной комнате на широкой пустой кровати совсем одной не хотелось.
Я приказала Тане принести мне кофе и читала до рассвета.
На даче ничего не изменилось. Все та же обстановка, те же соседи. Погода установилась теплая. Рано утром меня будили птицы. Часто и подолгу мы гуляли с Александром Михайловичем по заросшему парку, беседовали. Супруг даже начал ухаживать за мною, что я с великим терпением принимала.
Знакомств мы не думали сводить, но дачный климат совершенно вытравил из дачников чувство такта, и мы в первые же дни были пойманы «местными жителями». А через неделю они считали нас своими лучшими друзьями, приходили без приглашения, пили у нас чай и занимали тайком от жен у Александра Михайловича деньги на мелкие расходы.
По вечерам к нам приходили гости. Спорили, шутили, играли на фортепиано, пили вино. Слава богу, никакой политики в разговорах! Обсуждали литературные новинки и моду. Было шумно, порою и весело. Естественно, не обходилось без разговоров о бурно протекающих здесь романах.
Но потом Александра Михайловича вызвали срочной телеграммой на работу. Он быстро собрал вещи, рассеянно поцеловал мне руку, думая о своих делах, и уехал. Гостей с каждым вечером становилось все меньше — никто не хотел стеснять своим присутствием даму. Больше приглашали к себе. Иногда я принимала приглашения, но чаще сидела одна с томиком стихов и рано ложилась спать.
А потом появился он. Появился неизвестно откуда, неизвестно зачем.
Вечером я сидела на террасе в плетеном кресле. Одна.
— Простите! — позвали меня из-за калитки.
— Да? — отозвалась я. — Пройдите! — И сама спустилась навстречу незнакомцу.
— Добрый вечер, прошу простить меня за помеху вашему уединению. Мы с вами не знакомы. Но дело в том, что я тут никого не знаю. Поэтому я и осмелился спросить у вас, не знаете ли вы, где находится дача полковника Рощина?
Первое, на что я обратила внимание, — это его глаза. Они были черными, как полночь. Отчего-то я смутилась, поправила без надобности волосы.
— Простите, — обескураженная этими глазами, сказала я, — кажется, я не смогу вам помочь.
Он не уходил. Смотрел на меня.
— Что вам еще угодно? — спросила я.
— Жаль… Вы здесь живете? — неожиданно спросил он. — Разрешите, я засвидетельствую вам завтра свое почтение! Я никого не знаю здесь. И вынужден буду жить на этом необитаемом острове почти месяц…
— Не такой уж он и необитаемый, — прервала его я. — Вполне заселенный. Аборигены вас поймают завтра же и заставят пить с ними вино и рассказывать невероятные истории!
— Я не хочу пить вино с дикарями. Я хочу прийти к вам.
Должно быть, у меня так широко раскрылись глаза, что мой собеседник поспешил рассыпаться в извинениях.
— Позвольте представиться — Любомирский! Вадим Александрович!
— Анна Николаевна Зимовина.
— Вы родственница Александру Михайловичу?
— Супруга.
— Вот оно что… — протянул он. — Мы давние знакомцы с вашим мужем.
— Почему тогда я вас не видела в нашем доме? Мы часто принимаем гостей!
— Дела, мадам Зимовина, не давали мне возможности выбраться! Но если бы знал, что у Александра столь очаровательная супруга, то, пожалуй, оставил свою службу, чтобы стать исключительно вашим поклонником, и никем больше! Разрешите мне исправиться, и я приду к вам завтра. Одно ваше слово, и я у ваших ног.
С улыбкой я отметила, что пустая светская болтовня дается ему легко и привычна для него, как воздух.
— Не будьте многословны, — предостерегла его я. — Я не принимаю. Супруг выехал в столицу по делам. Как только он приедет, мы сообщим вам, и будем рады вас видеть. Где вы остановились?
— Еще нигде! Я стою перед вами! Но буду жить на даче полковника Рощина, которую еще предстоит найти. И не попасться на глаза аборигенам!
— Будьте осторожны! — улыбнулась я.
— До встречи, мадам. Я сражен в самое сердце, поверьте мне, — глаза его смеялись.
Он ушел, и темнота обступила меня. Мне он не понравился. Неоригинален, пытается ухаживать… Надо будет спросить у Александра Михайловича, откуда у него такой «знакомец».
Он пришел на следующий день. Я так же сидела в плетеном кресле. Увидела его при свете дня, подумала, что обозналась, но он уже кланялся мне с почтительной улыбкой. Пришлось пригласить его. Он рассказал, что они с Александром Михайловичем учились вместе в гимназии, рассказал про проделки, которыми они часто грешили. Я предложила ему кофе. И он не отказался. Мы болтали о разных пустяках, смеялись. Он извинился передо мной за вчерашние слова и навязчивость.
— Однако вы пришли! — рассмеялась я.
— Вы не поверите, но я вдруг понял, что если не увижу вас сегодня, то случится что-то непоправимое в моей жизни. И в вашей тоже, — добавил он серьезно, без тени насмешки, которая светилась в его глазах вчера.
— Вы суеверны?
— Да, — кивнул он. — Я верю в судьбу и в удачные тосты.
— И любите кошек?
— Не знаю. Никогда не задумывался над тем, люблю ли я кошек. Наверно, люблю. Почему вы меня спросили о кошках?
— Кошек любят суеверные старые девы.
— Я похож на старую деву? Боже! Мадам Зимовина! Вы поражаете меня все больше и больше! Я не слышал большей гадости за всю свою жизнь!
Я подумала: сейчас упаду в обморок, но он уже смеялся.
— Вы меня напугали! — возмутилась я.
— Вы же назвали меня старой девой!
— Я не думала…
— Что можно обидеться на такие слова?
— Нет, вы не поняли, — чуть ли не со слезами проговорила я.
Он неожиданно взял меня за руку.
— Что вы себе позволяете? — пролепетала я.
— Я наглец и знаю об этом. Простите меня за пошлые слова, но вы — прекрасны.
— С каких это пор комплимент стал считаться пошлостью? — машинально спросила я.
Он окинул взглядом сад.
— Нет, это не комплимент. В устах влюбленного мужчины все слова приобретают иной, особый смысл, разве вы не знали?
Я чуть не лишилась дара речи. Пусть я слышала сотни признаний в любви, пусть я привыкла к ним, но теперь мне впервые стало не по себе, страх холодным пальцем прошелся по моей спине. В его словах не было ни восхищения, ни обожания, как у прежних моих поклонников, он говорил спокойно и естественно, словно о погоде. И даже его насмешливое «мадам Зимовина» звучало неожиданно мягко и нежно. Мне захотелось плакать, я опустила глаза.
— Вы… — слова предали меня, потерялись в мыслях, и пришлось ему признаться, — я не нахожу слов.
— Не надо слов. Просто послушайте: я не знаю, почему я рискнул сказать вам о любви. Я банален. У меня много недостатков, за что прошу извинить меня. Но я могу вам рассказать и о достоинствах.
— Прошу, увольте, — в ужасе прошептала я, но он как не слышал.
— Главное мое достоинство в том, что у меня масса свободного времени!
— И совсем нет дел?
— Переводы! Но работаю я исключительно по ночам. Так что днем вы можете располагать мною по своему усмотрению!
— Я не хотела бы вас видеть. Вы говорите дерзости.
— Я сумею искупить свою вину.
Поздним вечером я неожиданно вспомнила, что как-то зимой Александр Михайлович упоминал в разговоре имя Вадима Александровича. «Господи, — подумалось мне, — а ведь я сказала тогда какую-то глупость, вроде того, что смогла бы влюбиться в него, если бы знала его!»
И тогда же рассмеялась — не хватало мне ко всем моим фантазиям еще и Вадима Александровича! Тогда я еще могла смеяться и шутить над своими словами. Но с каждым летним днем, с каждым визитом Любомирского я все осторожнее подбирала слова, все внимательнее следила за тем, что говорю. И кому.
На следующий день разразился страшный ливень. До полудня я не выбиралась из постели, потом долго пила кофе. Когда я уже принялась наконец лениво приводить себя в порядок, ко мне подошла Таня:
— Анна Николаевна, Вас просят.
— Кто?
— Представились как господин Любомирский. В такой дождь!.. Звать?
— Да.
Я видела, как он поспешно снял и передал Тане мокрый плащ. И появился передо мной с огромным букетом белых роз.
— Здравствуйте, мадам.
— Боже, — прошептала я. — В такую погоду!.. Какая красота. И где! Благодарю вас!
— Рад, что вам понравились эти скромные цветы. За сим разрешите откланяться!
— Чаю? Может быть…
— Нет, благодарю.
И я осталась стоять с букетом роз. Проводив Любомирского взглядом до самой калитки дачи, я разозлилась. И почему мужчины дарят мне исключительно розы! И почему Вадим Александрович поступил столь же банально! И почему я принимаю его! И почему он вдруг ни с того ни с сего объясняется мне в любви! И почему Александр Михайлович где-то пропадает, пока его знакомые и друзья пытаются ухаживать за мною!
В тот же дождливый день пришла почта на мое имя. Было три письма: одно от Сергея Ивановича, другое — от Алексея Петровича. Сергей Иванович извещал нас с Александром Михайловичем о своей свадьбе, но приглашения, к счастью, не было. Алексей Петрович прислал несколько своих новых стихотворений, но их я даже не стала читать, приказала Тане выбросить.
Третье письмо было от моего супруга. Я развернула большой лист, вгляделась в строчки и подумала, что почерк Александра Михайловича полностью соответствует его характеру — такой же ровный, без помарок. Супруг сообщал о том, что приедет на дачу только через неделю.
Визиты Любомирского стали едва ли не ежедневными, он приходил в три пополудни, мы вместе пили чай и смотрели на заросли цветов через распахнутые окна.
— Спешу вас обрадовать, на днях должен будет приехать Александр Михайлович. Не знаю, сколько он будет на даче, но вы должны встретиться, не так ли?
Вадим Александрович заулыбался.
— Отличные новости! Думаю, мы с Александром Михайловичем устроим вечер воспоминаний, с вашего разрешения. Бог ты мой, сколько же мы не виделись? Лет, наверно, шесть. Или даже больше. — Он пристально посмотрел на меня и снова улыбнулся. — Одним словом, вы тогда были еще совсем маленькой девочкой, вероятнее всего — худой и неловкой. И ваша гувернантка была вами недовольна.
Я вздрогнула, словно опять услышала резкий голос моей воспитательницы, но постаралась не подать виду.
— Откуда вы знаете? — как можно беспечнее сказала я. — Может быть, я была ужасно толстым и удивительно послушным ребенком?
— Вы? Нет, не похоже. Да, я совсем забыл упомянуть о кружевных штанишках, которые вы ненавидели. Были такие штанишки?
— Были, — призналась со стыдом я. Вспоминать о них было даже неловко.
— А сколько фарфора вы разбили? — весело спросил Вадим Александрович.
— Ах, не надо о фарфоре! — воскликнула я немножко театрально. — На моей совести несколько сервизов и еще саксонская кукла! Маман была страшно разгневана!
— Только подумайте, сколько всего знаю о вас! — сказал Любомирский.
— Вы еще скажите, что видели меня в пеленках! — отмахнулась я. — Но каким образом вы догадались о посуде и воспитателях?
Он пожал плечами.
— Кажется, я сам был таким, — и добавил: — Много лет назад. Я старый.
— Нет! — поспешно возразила я. — Вовсе нет! — улыбнулась и спросила: — Скажите, что для вас было самым сложным?
— Танцы!
Я даже захлопала в ладоши от восторга.
— И для меня танцы были сущим наказанием! — Я медленно поднялась со стула, неестественно выпрямила спину и заговорила картаво: — Если вы будете так танцевать, то вас перепутают с цирковым медведем!
Поднялся и Вадим Александрович.
— Простите, я не помню урока! — виновато сказал он с глубоким вздохом.
— Что за вид! — проворчала я. — Спину надобно держать прямо! Еще прямей.
И, совершенно заигравшись, я уверенно взяла его за талию, изображая учителя танцев. Увидев его совсем близко, я страшно смутилась и отступила поспешно назад.
— Простите, — сказала я.
Вадим Александрович как будто и не заметил моей неловкости.
— Учителя танцев всегда и везде одинаковы! Однако в гимназии было еще хуже. Хвалили только одного ученика, — он сделал паузу и хитро взглянул на меня.
— Кого же?
— Зимовина.
— Действительно? — удивилась я.
— Можно подумать, что вы не знаете, что Александр отлично танцует, — недоверчиво сказал Любомирский.
— Как же… Помню… — пробормотала я совсем неубедительно, но мой гость уже был поглощен воспоминаниями.
— Через дорогу от нас, — он говорил медленно и тихо, словно видел то, о чем говорит, но потом опять перешел на шутливый тон, — располагалась женская гимназия. И, если хотите знать, по вашему супругу вся эта женская гимназия вздыхала! Барышни доходили до истерик, если на наших совместных балах не танцевали с Александром. Их патронесса даже куда-то в министерство жаловалась. Вот такой курьез.
— Любопытно… — сказала я и подумала: «Неужели и вправду такое было?»
— Мы с Александром были влюблены в одну гимназистку… Звали ее Лиличкой. Она была такая худенькая, вся прозрачная, неземная… Руки — прохладные, невесомые… Вам не скучно? — неожиданно спросил он.
— Рассказывайте, — разрешила я.
— И мы вечно соревновались, кто с ней первым танцевать будет. Даже подрались как-то, представьте себе, какие страсти кипели!
— Подрались? — чего я не могла ожидать от Александра, даже в его пятнадцать лет, так это драки.
— Прямо на Рождественском балу! — подтвердил Вадим Александрович. — Скандал был… Смешно сейчас вспоминать. — Он задумался.
— И что же с вами потом было? — осторожно спросила я.
— Да… Потом? — переспросил он. — Ничего особенного. Мы с Александром стали лучшими друзьями, а та барышня не дожила до следующего бала, то ли простуда с ней приключилась, то ли что-то еще. Мы с Александром, пока учились в гимназии, каждое Рождество к ней на могилу ходили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Я вгляделась в зеркало. Что ж, пожалуй, я недурна собой. Тогда почему… О, мой проклятый эгоизм! Почему? Почему? Почему я не имею права спросить себя о том, почему меня никто не любит по-настоящему? И я тоже никого не люблю!
Почему мы с широко распахнутыми глазами наблюдаем за романами, которые протекают на виду у всех? Осуждаем любовников, встречающихся в гостиницах, презрительно кривим губы при упоминании о женщине, которая ради своей любви уходит от мужа. И кто осуждает! Те, кто сами просто не попались! Кто я такая, чтобы говорить о них?! Вполне посредственная женщина, которая жалуется на мужа, не замечая собственной убогости и не видя данного Богом счастья! Счастья? Только где оно? Почему оно не в душе, а только на словах? Я не знала ответа.
В комнате рано стало темно. Что за досадный день. Шум внизу… Это же Александр Михайлович пришел. Он всегда приходит вовремя.
Постучался, вошел после разрешения. Я уже знала, что он скажет что-нибудь серое, как мышь.
— Почему вы сидите без света? Пожалуйста! Но я молчала из упрямства.
— Почему не отвечаете? Вы не разговариваете со мной? Обижаетесь?
— Нет.
— Почему молчите?
«Молчу? — с досадой подумала я. — Почему? Глупый вопрос. Хочу и молчу».
— Хорошо, — терпеливо сказал он. — Господин ужин ждет только вас.
Я молча последовала за ним. За столом я смотрела, как он ел. Я же весь день бездельничала, никуда не ходила, аппетит отсутствовал.
— Что вы так на меня брезгливо смотрите, моя дорогая? — спросил Александр Михайлович.
— Ничего. — Я встала.
— Кофе?
Я не ответила.
Да, я точно знаю: во всем виновата моя кровь. Вернее, та ее часть, которую передала мне матушка. Я смеялась, когда муж упрекал меня, я могла его не слышать, когда не хотела слышать, я могла не отвечать ему. О, если бы… нет, не он — он бы не смог — а другой мужчина взял меня за подбородок, властно и спокойно заглянул мне в глаза… Мне оставалось бы лишь покориться. Александр Михайлович на подобное не способен.
Ах, кровь! Я бы согласилась кутаться в черные бесформенные одежды, закрывать лицо и быть безмолвной. Но для кого? Я не видела в жизни человека, перед которым я затрепетала бы как перед божеством, кого смогла бы назвать своим господином. Перед ним можно было бы чувствовать себя безвольной, частью его самого, готовой повиноваться при одной только его мысли. Радоваться любой мелочи, просто находясь рядом с ним.
Александр Михайлович пришел пожелать мне спокойной ночи.
— Почему вы ушли из столовой? — вдруг спросил он.
Я поморщилась. Ох уж эти почему и зачем!
— Скорее бы уехать, — ответила я, будто не слышала его вопроса.
— Отдохнем немного от дел и суеты, — согласился Александр Михайлович.
Дальше разговор не шел.
— Есть какие-нибудь новости? — спросила я, так как газет не читала.
— Ничего достойного вашего драгоценного внимания.
— Может быть, сыграем в шахматы? Он странно посмотрел на меня и сказал:
— Простите, у меня дела.
Я вздохнула. Стиснула зубы и дождалась, когда закроется за ним дверь. Топнула ногой, но злость не улетучилась. И так каждый день! Как вам это понравится? Молодая женщина будет мечтать о другом, если с ней ведут себя подобным образом!! Я решила пойти спать, но оказаться в темной комнате на широкой пустой кровати совсем одной не хотелось.
Я приказала Тане принести мне кофе и читала до рассвета.
На даче ничего не изменилось. Все та же обстановка, те же соседи. Погода установилась теплая. Рано утром меня будили птицы. Часто и подолгу мы гуляли с Александром Михайловичем по заросшему парку, беседовали. Супруг даже начал ухаживать за мною, что я с великим терпением принимала.
Знакомств мы не думали сводить, но дачный климат совершенно вытравил из дачников чувство такта, и мы в первые же дни были пойманы «местными жителями». А через неделю они считали нас своими лучшими друзьями, приходили без приглашения, пили у нас чай и занимали тайком от жен у Александра Михайловича деньги на мелкие расходы.
По вечерам к нам приходили гости. Спорили, шутили, играли на фортепиано, пили вино. Слава богу, никакой политики в разговорах! Обсуждали литературные новинки и моду. Было шумно, порою и весело. Естественно, не обходилось без разговоров о бурно протекающих здесь романах.
Но потом Александра Михайловича вызвали срочной телеграммой на работу. Он быстро собрал вещи, рассеянно поцеловал мне руку, думая о своих делах, и уехал. Гостей с каждым вечером становилось все меньше — никто не хотел стеснять своим присутствием даму. Больше приглашали к себе. Иногда я принимала приглашения, но чаще сидела одна с томиком стихов и рано ложилась спать.
А потом появился он. Появился неизвестно откуда, неизвестно зачем.
Вечером я сидела на террасе в плетеном кресле. Одна.
— Простите! — позвали меня из-за калитки.
— Да? — отозвалась я. — Пройдите! — И сама спустилась навстречу незнакомцу.
— Добрый вечер, прошу простить меня за помеху вашему уединению. Мы с вами не знакомы. Но дело в том, что я тут никого не знаю. Поэтому я и осмелился спросить у вас, не знаете ли вы, где находится дача полковника Рощина?
Первое, на что я обратила внимание, — это его глаза. Они были черными, как полночь. Отчего-то я смутилась, поправила без надобности волосы.
— Простите, — обескураженная этими глазами, сказала я, — кажется, я не смогу вам помочь.
Он не уходил. Смотрел на меня.
— Что вам еще угодно? — спросила я.
— Жаль… Вы здесь живете? — неожиданно спросил он. — Разрешите, я засвидетельствую вам завтра свое почтение! Я никого не знаю здесь. И вынужден буду жить на этом необитаемом острове почти месяц…
— Не такой уж он и необитаемый, — прервала его я. — Вполне заселенный. Аборигены вас поймают завтра же и заставят пить с ними вино и рассказывать невероятные истории!
— Я не хочу пить вино с дикарями. Я хочу прийти к вам.
Должно быть, у меня так широко раскрылись глаза, что мой собеседник поспешил рассыпаться в извинениях.
— Позвольте представиться — Любомирский! Вадим Александрович!
— Анна Николаевна Зимовина.
— Вы родственница Александру Михайловичу?
— Супруга.
— Вот оно что… — протянул он. — Мы давние знакомцы с вашим мужем.
— Почему тогда я вас не видела в нашем доме? Мы часто принимаем гостей!
— Дела, мадам Зимовина, не давали мне возможности выбраться! Но если бы знал, что у Александра столь очаровательная супруга, то, пожалуй, оставил свою службу, чтобы стать исключительно вашим поклонником, и никем больше! Разрешите мне исправиться, и я приду к вам завтра. Одно ваше слово, и я у ваших ног.
С улыбкой я отметила, что пустая светская болтовня дается ему легко и привычна для него, как воздух.
— Не будьте многословны, — предостерегла его я. — Я не принимаю. Супруг выехал в столицу по делам. Как только он приедет, мы сообщим вам, и будем рады вас видеть. Где вы остановились?
— Еще нигде! Я стою перед вами! Но буду жить на даче полковника Рощина, которую еще предстоит найти. И не попасться на глаза аборигенам!
— Будьте осторожны! — улыбнулась я.
— До встречи, мадам. Я сражен в самое сердце, поверьте мне, — глаза его смеялись.
Он ушел, и темнота обступила меня. Мне он не понравился. Неоригинален, пытается ухаживать… Надо будет спросить у Александра Михайловича, откуда у него такой «знакомец».
Он пришел на следующий день. Я так же сидела в плетеном кресле. Увидела его при свете дня, подумала, что обозналась, но он уже кланялся мне с почтительной улыбкой. Пришлось пригласить его. Он рассказал, что они с Александром Михайловичем учились вместе в гимназии, рассказал про проделки, которыми они часто грешили. Я предложила ему кофе. И он не отказался. Мы болтали о разных пустяках, смеялись. Он извинился передо мной за вчерашние слова и навязчивость.
— Однако вы пришли! — рассмеялась я.
— Вы не поверите, но я вдруг понял, что если не увижу вас сегодня, то случится что-то непоправимое в моей жизни. И в вашей тоже, — добавил он серьезно, без тени насмешки, которая светилась в его глазах вчера.
— Вы суеверны?
— Да, — кивнул он. — Я верю в судьбу и в удачные тосты.
— И любите кошек?
— Не знаю. Никогда не задумывался над тем, люблю ли я кошек. Наверно, люблю. Почему вы меня спросили о кошках?
— Кошек любят суеверные старые девы.
— Я похож на старую деву? Боже! Мадам Зимовина! Вы поражаете меня все больше и больше! Я не слышал большей гадости за всю свою жизнь!
Я подумала: сейчас упаду в обморок, но он уже смеялся.
— Вы меня напугали! — возмутилась я.
— Вы же назвали меня старой девой!
— Я не думала…
— Что можно обидеться на такие слова?
— Нет, вы не поняли, — чуть ли не со слезами проговорила я.
Он неожиданно взял меня за руку.
— Что вы себе позволяете? — пролепетала я.
— Я наглец и знаю об этом. Простите меня за пошлые слова, но вы — прекрасны.
— С каких это пор комплимент стал считаться пошлостью? — машинально спросила я.
Он окинул взглядом сад.
— Нет, это не комплимент. В устах влюбленного мужчины все слова приобретают иной, особый смысл, разве вы не знали?
Я чуть не лишилась дара речи. Пусть я слышала сотни признаний в любви, пусть я привыкла к ним, но теперь мне впервые стало не по себе, страх холодным пальцем прошелся по моей спине. В его словах не было ни восхищения, ни обожания, как у прежних моих поклонников, он говорил спокойно и естественно, словно о погоде. И даже его насмешливое «мадам Зимовина» звучало неожиданно мягко и нежно. Мне захотелось плакать, я опустила глаза.
— Вы… — слова предали меня, потерялись в мыслях, и пришлось ему признаться, — я не нахожу слов.
— Не надо слов. Просто послушайте: я не знаю, почему я рискнул сказать вам о любви. Я банален. У меня много недостатков, за что прошу извинить меня. Но я могу вам рассказать и о достоинствах.
— Прошу, увольте, — в ужасе прошептала я, но он как не слышал.
— Главное мое достоинство в том, что у меня масса свободного времени!
— И совсем нет дел?
— Переводы! Но работаю я исключительно по ночам. Так что днем вы можете располагать мною по своему усмотрению!
— Я не хотела бы вас видеть. Вы говорите дерзости.
— Я сумею искупить свою вину.
Поздним вечером я неожиданно вспомнила, что как-то зимой Александр Михайлович упоминал в разговоре имя Вадима Александровича. «Господи, — подумалось мне, — а ведь я сказала тогда какую-то глупость, вроде того, что смогла бы влюбиться в него, если бы знала его!»
И тогда же рассмеялась — не хватало мне ко всем моим фантазиям еще и Вадима Александровича! Тогда я еще могла смеяться и шутить над своими словами. Но с каждым летним днем, с каждым визитом Любомирского я все осторожнее подбирала слова, все внимательнее следила за тем, что говорю. И кому.
На следующий день разразился страшный ливень. До полудня я не выбиралась из постели, потом долго пила кофе. Когда я уже принялась наконец лениво приводить себя в порядок, ко мне подошла Таня:
— Анна Николаевна, Вас просят.
— Кто?
— Представились как господин Любомирский. В такой дождь!.. Звать?
— Да.
Я видела, как он поспешно снял и передал Тане мокрый плащ. И появился передо мной с огромным букетом белых роз.
— Здравствуйте, мадам.
— Боже, — прошептала я. — В такую погоду!.. Какая красота. И где! Благодарю вас!
— Рад, что вам понравились эти скромные цветы. За сим разрешите откланяться!
— Чаю? Может быть…
— Нет, благодарю.
И я осталась стоять с букетом роз. Проводив Любомирского взглядом до самой калитки дачи, я разозлилась. И почему мужчины дарят мне исключительно розы! И почему Вадим Александрович поступил столь же банально! И почему я принимаю его! И почему он вдруг ни с того ни с сего объясняется мне в любви! И почему Александр Михайлович где-то пропадает, пока его знакомые и друзья пытаются ухаживать за мною!
В тот же дождливый день пришла почта на мое имя. Было три письма: одно от Сергея Ивановича, другое — от Алексея Петровича. Сергей Иванович извещал нас с Александром Михайловичем о своей свадьбе, но приглашения, к счастью, не было. Алексей Петрович прислал несколько своих новых стихотворений, но их я даже не стала читать, приказала Тане выбросить.
Третье письмо было от моего супруга. Я развернула большой лист, вгляделась в строчки и подумала, что почерк Александра Михайловича полностью соответствует его характеру — такой же ровный, без помарок. Супруг сообщал о том, что приедет на дачу только через неделю.
Визиты Любомирского стали едва ли не ежедневными, он приходил в три пополудни, мы вместе пили чай и смотрели на заросли цветов через распахнутые окна.
— Спешу вас обрадовать, на днях должен будет приехать Александр Михайлович. Не знаю, сколько он будет на даче, но вы должны встретиться, не так ли?
Вадим Александрович заулыбался.
— Отличные новости! Думаю, мы с Александром Михайловичем устроим вечер воспоминаний, с вашего разрешения. Бог ты мой, сколько же мы не виделись? Лет, наверно, шесть. Или даже больше. — Он пристально посмотрел на меня и снова улыбнулся. — Одним словом, вы тогда были еще совсем маленькой девочкой, вероятнее всего — худой и неловкой. И ваша гувернантка была вами недовольна.
Я вздрогнула, словно опять услышала резкий голос моей воспитательницы, но постаралась не подать виду.
— Откуда вы знаете? — как можно беспечнее сказала я. — Может быть, я была ужасно толстым и удивительно послушным ребенком?
— Вы? Нет, не похоже. Да, я совсем забыл упомянуть о кружевных штанишках, которые вы ненавидели. Были такие штанишки?
— Были, — призналась со стыдом я. Вспоминать о них было даже неловко.
— А сколько фарфора вы разбили? — весело спросил Вадим Александрович.
— Ах, не надо о фарфоре! — воскликнула я немножко театрально. — На моей совести несколько сервизов и еще саксонская кукла! Маман была страшно разгневана!
— Только подумайте, сколько всего знаю о вас! — сказал Любомирский.
— Вы еще скажите, что видели меня в пеленках! — отмахнулась я. — Но каким образом вы догадались о посуде и воспитателях?
Он пожал плечами.
— Кажется, я сам был таким, — и добавил: — Много лет назад. Я старый.
— Нет! — поспешно возразила я. — Вовсе нет! — улыбнулась и спросила: — Скажите, что для вас было самым сложным?
— Танцы!
Я даже захлопала в ладоши от восторга.
— И для меня танцы были сущим наказанием! — Я медленно поднялась со стула, неестественно выпрямила спину и заговорила картаво: — Если вы будете так танцевать, то вас перепутают с цирковым медведем!
Поднялся и Вадим Александрович.
— Простите, я не помню урока! — виновато сказал он с глубоким вздохом.
— Что за вид! — проворчала я. — Спину надобно держать прямо! Еще прямей.
И, совершенно заигравшись, я уверенно взяла его за талию, изображая учителя танцев. Увидев его совсем близко, я страшно смутилась и отступила поспешно назад.
— Простите, — сказала я.
Вадим Александрович как будто и не заметил моей неловкости.
— Учителя танцев всегда и везде одинаковы! Однако в гимназии было еще хуже. Хвалили только одного ученика, — он сделал паузу и хитро взглянул на меня.
— Кого же?
— Зимовина.
— Действительно? — удивилась я.
— Можно подумать, что вы не знаете, что Александр отлично танцует, — недоверчиво сказал Любомирский.
— Как же… Помню… — пробормотала я совсем неубедительно, но мой гость уже был поглощен воспоминаниями.
— Через дорогу от нас, — он говорил медленно и тихо, словно видел то, о чем говорит, но потом опять перешел на шутливый тон, — располагалась женская гимназия. И, если хотите знать, по вашему супругу вся эта женская гимназия вздыхала! Барышни доходили до истерик, если на наших совместных балах не танцевали с Александром. Их патронесса даже куда-то в министерство жаловалась. Вот такой курьез.
— Любопытно… — сказала я и подумала: «Неужели и вправду такое было?»
— Мы с Александром были влюблены в одну гимназистку… Звали ее Лиличкой. Она была такая худенькая, вся прозрачная, неземная… Руки — прохладные, невесомые… Вам не скучно? — неожиданно спросил он.
— Рассказывайте, — разрешила я.
— И мы вечно соревновались, кто с ней первым танцевать будет. Даже подрались как-то, представьте себе, какие страсти кипели!
— Подрались? — чего я не могла ожидать от Александра, даже в его пятнадцать лет, так это драки.
— Прямо на Рождественском балу! — подтвердил Вадим Александрович. — Скандал был… Смешно сейчас вспоминать. — Он задумался.
— И что же с вами потом было? — осторожно спросила я.
— Да… Потом? — переспросил он. — Ничего особенного. Мы с Александром стали лучшими друзьями, а та барышня не дожила до следующего бала, то ли простуда с ней приключилась, то ли что-то еще. Мы с Александром, пока учились в гимназии, каждое Рождество к ней на могилу ходили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19