Зная взбалмошный нрав Аверинцевой, я решила поинтересоваться, что происходит, и отправила Таню спросить у прислуги.
Таня пришла недоумевающая.
— Вирсавия Андреевна скоро должны приехать из столицы. Вместе с ней ожидают еще кого-то.
— Странно, — сказала я сама себе.
Но тут к дому подъехал экипаж Аверинцевой, и появилась разрумяненная Вирсавия Андреевна. Увидев меня, она слабо улыбнулась.
— Добрый день, моя дорогая Анна Николаевна.
— Добрый день! С приездом!
— Ах, не надо мне напоминать о дороге! Я едва не умерла — холодно, скверно, сквозит…
После ее неоконченной фразы из экипажа Вирсавии Андреевны выбрался бородатый мужик и бесцеремонно заявил ей:
— Ну, иди, матушка, показывай свои хоромы… И Аверинцева поспешила попрощаться со мною.
— Простите меня, моя дорогая Анна Николаевна, но мне надо отдохнуть с дороги. И потом, вы видите, что я не одна…
С удивлением я взглянула на странного спутника Вирсавии Андреевны и не смогла отвести от него взгляда: настолько гипнотизировали его страшные черные глаза.
— Кто она? — спросил Аверинцеву бородатый мужик, рассматривая меня.
— Анна Николаевна, — нехотя отозвалась Аверинцева, — мы с ней очень дружны.
— Так зови и ее. Вон она как озябла.
Мы с Вирсавией Андреевной невольно переглянулись, а мужик тем временем зашагал к дверям.
— Господи, Вирсавия Андреевна, кто это? — с ужасом спросила я.
— Идемте, Анна Николаевна, — умоляюще прошептала Аверинцева. — Всего несколько минут!.. Мне бы не хотелось его обижать!..
— Что?!. — шепотом воскликнула я. — Не могу поверить, что это говорите вы…
— Прошу вас!.. Всего несколько минут!.. — повторила она. — Он едет на богомолье… У меня всего на ночь… Я бы хотела принять его так, чтобы он остался доволен.
Неожиданно для себя я попала на обед. Мы с Аверинцевой ждали за столом ее странного гостя, Вирсавия Андреевна делилась последними новостями из столицы. Вскоре пришел и гость. Черные его волосы были зачесаны назад и блестели. От него странно пахло, и этот запах заставил меня вздрогнуть — так пахло из сундука моей старой няньки, — и я почувствовала себя опять слабой, маленькой и беспомощной.
— Здравствуй, голубушка, — сказал он мне ласково.
«Он — юродивый», — подумала я.
— Сейчас обедать будем, отец Григорий, — Вирсавия Андреевна подала знак прислуге.
— Э, нет, — сказал отец Григорий с улыбкой, — ты пойди, сама мне подай кушанье. Из твоих-то рук оно и слаще для меня будет. Иди, милая, иди.
И Аверинцева поднялась из-за стола.
«Что происходит? — подумалось мне. — Я сплю, и мне снится странный сон. Вирсавия Андреевна прислуживает страшному мужику».
И он словно услышал мои мысли.
— А что такого, что она прислуживает мужику? Мужик-то — он Божий человек. — И он вонзился в меня своими волчьими глазами.
И я не могла ни пошевелиться, ни сказать что-то, только молила Бога скорее бы выйти вон. Между тем пришла Вирсавия Андреевна, неумело держа перед собой тарелку горячих русских щей.
Отец Григорий кивнул.
— Ставь, — сказал. — А ты, — обратился он ко мне, — водки налей.
И тут я поняла, что не могу его ослушаться. Когда я протянула ему стакан, полный почти до краев, он перехватил мою руку, принял водку свободной рукой, а мою руку удержал.
— Да ты ледяная вся, — сказал с улыбкой, заглядывая мне в глаза, но мне казалось, будто он смотрит прямо в душу.
От его прикосновения мне сделалось дурно, словно я натолкнулась на невидимую стену. Дрожь прошлась по моему телу, колени ослабели, пальцы невольно сжались.
— Нет, нет, — пролепетала я. — Здесь тепло — После улицы я уже согрелась…
Он отпустил меня, принялся неряшливо и поспешно есть. Аверинцева посмотрела на меня, и во всем ее облике читалось отчаяние.
Обед был нескончаемым, я плохо помню, о чем говорил отец Григорий, но он говорил много, много ел и пил водку. Несколько раз я пыталась уйти, но он меня останавливал.
Наконец, за меня начала просить Вирсавия Андреевна.
— Простите, отец Григорий, но Анну Николаевну ждет супруг.
Он поднял глаза на меня, в его взгляде не было ни капли хмеля, одна только темнота — беспросветная, сильная.
— Муж, значит? Какой тебе муж? Ты же ледяная внучка. Снегурочка! Слышала сказку? — и он рассмеялся. — Какой ледяной девке муж?.. Тебя сначала оживить надо! Ты девка еще, а не баба. Ну, ступай.
И я ушла поспешно из столовой, словно с камнем в сердце. Аверинцева последовала за мною.
— Простите меня, Анна Николаевна, — прошептала она. — Простите! Этой встречи не должно было быть! Я не знала, что вы окажетесь здесь… Если понадобится, я все вам объясню!
— Матушка, — позвал из столовой Аверинцеву ее странный гость, — что же ты меня одного оставила?..
Вирсавия Андреевна испуганно оглянулась.
— Иду, отец Григорий! — отозвалась она поспешно. И сказала мне. — Мне надо идти. Прощайте!
— Кто он? — еще раз спросила я у Вирсавии Андреевны.
— Распутин.
Тогда я еще не слышала о загадочной фигуре старца, но его слова надолго остались в моей памяти, как и его глаза, которые вообще невозможно было забыть. Во всем его облике читалась уверенность и первобытная сила.
В ту ночь я не могла уснуть: все время мне казалось, что он смотрит на меня. Но самое ужасное было в том, что я пыталась не раз опровергнуть его слова — доказать самой себе, что он не прав. Да так и не смогла.
Глава 2
Полковник Москвин встретил меня не очень приветливо. Указал на кресло, попросил прощения и на несколько минут уткнулся в свои бумаги. Я расправила на коленях узкую юбку и раскрыла томик стихов, который был со мной, потому что я предполагала, что мне придется ждать. Москвин покосился на меня, но я сделала вид, что ничего не замечаю, продолжила чтение. Полковник вздохнул, а через полминуты он отложил все дела.
Я улыбнулась ему.
— Искренне думала, что придется ждать много дольше.
— Как можно!.. Итак, чем могу служить? Я улыбнулась еще раз.
— Понимаю, насколько глупо прозвучит моя просьба, но, уверена, вы великодушно не откажете мне!
Москвин серьезно откинулся в кресле, пощипывая ус.
— Внимательно слушаю вас, мадам.
— Не могли бы вы разрешить юнкеру Николаю Тимиреву вакацию? На два дня.
Я встала, поднялся и полковник. Я прошла к окну, скучная казарменная обстановка угнетала меня. Мне хотелось скорее вернуться домой и продолжить подготовку к празднику.
— Поймите, мадам, для внеурочной вакации необходимы веские причины.
— Боюсь, что у меня нет веских причин, простите! Однако… — Я сделала паузу. — Господи, ну вы же понимаете, что я не буду вам лгать и придумывать похороны троюродной тетушки. Я буду с вами предельно откровенна — я скучаю по брату, а сегодня день моих именин!
Полковник, очевидно, не понимал, что происходит, зачем я здесь — болтаю глупости и еще что-то требую от него.
— С днем ангела вас, — растерянно сказал он.
— Ах! — Я прошлась мимо него туда и обратно. — Господин полковник, вы даже не представляете, как легко сделать женщину счастливой!
Москвин нахмурился, а я продолжила.
— Мне для счастья необходимы всего несколько часов с братом, вернее, чтобы он побыл со мной до завтра. Все в ваших руках, господин полковник. На все есть ваша непререкаемая воля. Одно ваше слово — и я счастлива, — серьезно сказала я, прикасаясь к его локтю.
— Мадам! Рад… Рад служить…
Я прошла к своему креслу, присела на краешек. Замерла со ждущей улыбкой. Полковник покраснел. Я и не думала, что такой бравый военный будет смущаться наедине с дамой.
— Что ж… Полутора суток вакаций погоды не делают.
Москвин медленно выписал вакационный билет, протянул его мне.
— Господин полковник, вы удивительно щедры ко мне! — Я томно вздохнула. — Благодарю вас! — Я пожала его широкую ладонь, он поклонился, чтобы поцеловать мне руку.
Мы быстро шли по узким длинным коридорам, я спешила домой и поторапливала Николку. Нас окружили юнкера.
— Николай! Ты куда? — кричали они.
— Завтра прибуду! — отзывался он. — У меня вакации!!
— Лжешь!
— Вот еще! Москвин сам лист подписал! — небрежно бросил в их сторону через плечо Николка.
— Москвин?
— Сам Москвин?
— Не может этого быть!
— Москвин — лютый зверь!
Николка победно оглядел однокашников и изрек важно:
— Москвин, конечно, лютый зверь, но Анна его вышколила.
Я ждала Николку у ворот училища. Морозец щипал щеки, беличья муфта была теплой и нарядной. Я знала, что выгляжу чудесно, и на душе было хорошо и радостно от ожидания домашнего ужина при свечах, когда брат будет резко жестикулировать, почти кричать, рассказывая нам новости. Впрочем, Александру Михайловичу его рассказы наверняка неинтересны, слушать буду только я.
Николка выбежал очень скоро, был он весел, в его глазах светилось лукавство. Он поцеловал мне руку, потерся об нее щекой. Я видела изумленные глаза его однокашников, также выходивших из ворот, но уже вслед за нами и строем. Поняла детскую хитрость брата: пойдет слух о красивой даме, с которой уехал на вакацию юнкер Николай Тимирев. Подыгрывая, потрепала его по щеке и поцеловала в лоб. Будущие господа офицеры выдохнули из губ клубы пара одновременно. Глупенькие, глупенькие мальчики, похожие как родные братья в своей форме! Неужели они верят своим глазам?
— Вот! — заговорил, склоняясь ко мне, Николка будто шепотом, но так, чтобы все расслышали. — Видишь! Видишь того? Я рассказывал тебе о нем! Меньшиков! Ты представляешь, совсем недавно!.. — Он рассмеялся. — Пивличенков, наш майор, историк, говорит: «Про Петра Первого… — а он еще так забавно слова растягивает, — Николка начал растягивать слова, подражая неизвестному мне Пивличенкову, — про Петра Первого… нам расскажет… нам расскажет, — повторил он, оглядывая давящихся от смеха юнкеров, которые маршировали на месте, не сводя с нас глаз. — Меньшиков!» — произнес он долгожданную всеми фамилию.
Мальчики расхохотались.
— Постой, постой, — тоже с улыбкой сказала я, — ты поясни!..
— Мы тогда тоже смеялись!.. А Пивличенков рассердился. Меньшиков получил неудовлетворительно, даже не начав отвечать, и был изгнан из класса. Этого Пивличенкова ежедневные скандалы с женой совсем чувства юмора лишили.
Юнкера зааплодировали. Николка раскланялся перед благодарными слушателями, но тут же должен был увернуться от летящего в него снежка.
— Иваницкий, — отрекомендовал мне снайпера Николка. — У него прозвище Сусанин. Он получил его в лагерях в первое же лето. Он и еще пятеро кружили вокруг условленной поляны почти час, не находя ее в десятке метров. И пришли последними. С легкой руки полковника Синицына Иваницкий преобразился в Сусанина, а победивший в задании Колер, вон тот, высокий — видишь? — был прозван Барклаем де Толли. Прозвища приклеились, и теперь их в корпусе иначе не называют. А Сусанин, между прочим, наш командир! И командиром выбран был единогласно, но Велиховский — вон, вон! — смотрит на тебя, не удержался тогда, сказал: «Посмотрим, куда-а нас заведет Сусанин». А Меньшиков наш, сам маленький, а насмешник большой, нашелся сразу: «Поляки могут не соваться, если Сусанин их не устраивает».
Польский шляхтич Велиховский вскинул подбородок и отвернулся от нас.
— Тимирев, вы хотите вернуться с вакаций в корпус? — окликнул Николку строгий командирский голос.
Рядом с нами стоял полковник Москвин.
— Никак нет, ваше высокоблагородие! — отозвался Николка резко.
— Прощайте! — сказала я полковнику.
И Москвин с юнкерами двинулись в сторону храма Преображения Господня.
Николка был, как всегда в такие минуты, возбужден и говорил без умолку. Вероятно, дисциплина, насаждаемая в корпусе, действовала только в его стенах: на улицу воспитанники выходили совершенно другими людьми.
— Анненька, я хочу прогуляться. Как ты посмотришь на мое предложение?
— Вполне положительно, милый! — улыбнулась я.
Слишком славный был день, чтобы не использовать его для прогулки. Я взяла брата под руку, и мы пошли. За нами тронулся мой экипаж, я помахала рукой кучеру, отпуская его домой.
— Александр Михайлович не желает отпускать тебя от себя — вон и холопа к тебе приставил, — сказал Николка.
— Наверно, ты прав, — равнодушно ответила я. Николка повел плечами в тонкой шинели.
— Если ты замерзнешь, то можно будет взять извозчика. — И я внимательно посмотрела на него.
— Иногда мне кажется, что твой супруг недоволен тем, что я бываю с тобой, и вообще тем, что я прихожу в ваш дом.
— Николка, — улыбнулась я. — Прекрати ревновать, поверь мне на слово, Александр Михайлович так не думает. — Я почти не лгала: Александр никогда не был против того, чтобы Николка приезжал к нам на вакации. Но если я желала видеть брата во внеурочное время, Александр не скрывал своего недовольства, считая: раз Николка пошел по военной стезе, то его не стоит баловать. — Но неужели для тебя это имеет хоть малейшее значение? Ты мой брат! Ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста!
— Я тебя прекрасно слышу, — ответил он. Темные брови его сошлись у переносицы. Совсем как в детстве, когда я говорила, что ему пора идти спать, хотя сама оставалась ненадолго в гостиной с мамой, помогая ей в какой-нибудь мелочи. Он немного ссутулился и закусил губу.
— Вот посмотри! — дернула я за рукав Николку.
— Где? — очнулся он от своих обид.
— Вот решетка ворот, ветка, видишь?
— Да, и небо — серое, холодное. Я вижу.
— И кирпичная стена, посеревшая под дождями.
— Окончания прутьев как пики.
— Как на картине. Ах, почему ты не художник! Я бы дорого дала за то, чтобы иметь нечто подобное у себя дома. Нет, ты только посмотри! Ведь прямо холодом веет. И страшно. Наверно, этот дом — очень старый и грустный. Я просто не могу отойти. Ветки заледеневшие… Как в сказке, у которой будет печальный конец.
— Я не поддерживаю грустных тем! — повел меня прочь брат. — Не надо думать о плохом. Ты сегодня вечером свободна?
— Конечно. Я специально ради твоего приезда отменила всех гостей.
— Тогда мы можем поиграть в «Пыльное окно». Я улыбалась счастливо и откинула назад голову до упора в меховой воротник.
— Ты уже почти офицер, Николка, и ты все еще предлагаешь мне сыграть в «Пыльное окно»!
— Ты замужняя дама, Анненька, — прошептал мне на ухо он, — и ты еще ни разу мне не отказала!
Спорить с ним было бесполезно. Под ногами хрустел снежок, который с утра застелил весь город, как белой скатертью застилают праздничный стол. Я шла и не думала ни о чем, кроме того, что иду я вместе с братом, которого люблю больше жизни, и вот он рядом, гордо ведет меня под руку, и шерсть шинельного рукава шершавит мне пальцы. Весь мир не сможет остановить счастье нашей встречи, не надо слов о том, что мы скучали в разлуке, ибо слова — пусты. Я иду, воздух свеж, румяный Николка сжимает ласково мою руку, а платье в такт шагам подметает снег.
Николка, Николка!.. Тяжело тебе, родной мой, выходить на Божий свет из казарменной обстановки! Верно, не понимаешь, где ты, проснувшись у меня дома на кружевных белых простынях. Милый мой, ненаглядный! И скулы у тебя стали выпирать из-под гладкой чистой кожи, и глаза стали жестче! Несладко, мальчик мой, но ты сам того хотел!
Не ты ли гонялся с отцовой шпагой по старому родительскому дому! И отец поощрял твою любовь к военной истории. Ночами ты читал про Александра Македонского, про победы Цезаря, а днем отец тебе давал сочинения Суворова. Так и воспитывал сына, пока тот не подрос, чтобы поступить в артиллерийское училище, где в спальных помещениях температура воздуха зимой была не выше десяти градусов.
А отец наставлял: «Служи честно, не посрами фамилии!» — и умер. Матушка взялась за хозяйство, стала суровой властной женщиной, к сыну ездила редко. Но подошло время моего брака, и мы стали жить в одном городе. Слава богу, что теперь мы видеться можем хоть чуточку чаще, слава богу, что на каждую вакацию ты приезжаешь ко мне! Неважно, что думает об этом мой муж! После смерти матушки только я одна за тебя в ответе!
— Все думаешь, и о поклонниках, наверно, — пробурчал он. — На вакацию отпустили брата, а она и не рада. Вернусь к учителям.
— Оставь! Я о тебе и думала, не надо перевирать мои мысли. Расскажи лучше, что у вас было на завтрак?
Николка состроил кислую мину, хотя знал, что от разговора на тему еды, самочувствия и отношения к нему командиров он не уйдет.
— Была говядина, я терпеть ее уже не могу! На днях немного простыл на учениях, но лекарь дал какой-то бурды, сказал, поможет. Пить ее я побоялся, и все прошло.
— Тебя не обижают?
— Нет, Анненька.
— Что вы делаете в свободное время? — спросила я, в надежде услышать про классическую литературу, стихосложение или риторику.
— Вчера вечером Мурзику делали темную, — ответил Николка, но тут же спохватился.
— Кто этот Мурзик? Кот?
— Да сволочь одна, не обращай внимания.
— Как ты стал говорить! Немедленно выкини эти слова, — приказала я. — Распустился! Так что там за Мурзик?
— Однокашник наш, подлец, предатель и доносчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Таня пришла недоумевающая.
— Вирсавия Андреевна скоро должны приехать из столицы. Вместе с ней ожидают еще кого-то.
— Странно, — сказала я сама себе.
Но тут к дому подъехал экипаж Аверинцевой, и появилась разрумяненная Вирсавия Андреевна. Увидев меня, она слабо улыбнулась.
— Добрый день, моя дорогая Анна Николаевна.
— Добрый день! С приездом!
— Ах, не надо мне напоминать о дороге! Я едва не умерла — холодно, скверно, сквозит…
После ее неоконченной фразы из экипажа Вирсавии Андреевны выбрался бородатый мужик и бесцеремонно заявил ей:
— Ну, иди, матушка, показывай свои хоромы… И Аверинцева поспешила попрощаться со мною.
— Простите меня, моя дорогая Анна Николаевна, но мне надо отдохнуть с дороги. И потом, вы видите, что я не одна…
С удивлением я взглянула на странного спутника Вирсавии Андреевны и не смогла отвести от него взгляда: настолько гипнотизировали его страшные черные глаза.
— Кто она? — спросил Аверинцеву бородатый мужик, рассматривая меня.
— Анна Николаевна, — нехотя отозвалась Аверинцева, — мы с ней очень дружны.
— Так зови и ее. Вон она как озябла.
Мы с Вирсавией Андреевной невольно переглянулись, а мужик тем временем зашагал к дверям.
— Господи, Вирсавия Андреевна, кто это? — с ужасом спросила я.
— Идемте, Анна Николаевна, — умоляюще прошептала Аверинцева. — Всего несколько минут!.. Мне бы не хотелось его обижать!..
— Что?!. — шепотом воскликнула я. — Не могу поверить, что это говорите вы…
— Прошу вас!.. Всего несколько минут!.. — повторила она. — Он едет на богомолье… У меня всего на ночь… Я бы хотела принять его так, чтобы он остался доволен.
Неожиданно для себя я попала на обед. Мы с Аверинцевой ждали за столом ее странного гостя, Вирсавия Андреевна делилась последними новостями из столицы. Вскоре пришел и гость. Черные его волосы были зачесаны назад и блестели. От него странно пахло, и этот запах заставил меня вздрогнуть — так пахло из сундука моей старой няньки, — и я почувствовала себя опять слабой, маленькой и беспомощной.
— Здравствуй, голубушка, — сказал он мне ласково.
«Он — юродивый», — подумала я.
— Сейчас обедать будем, отец Григорий, — Вирсавия Андреевна подала знак прислуге.
— Э, нет, — сказал отец Григорий с улыбкой, — ты пойди, сама мне подай кушанье. Из твоих-то рук оно и слаще для меня будет. Иди, милая, иди.
И Аверинцева поднялась из-за стола.
«Что происходит? — подумалось мне. — Я сплю, и мне снится странный сон. Вирсавия Андреевна прислуживает страшному мужику».
И он словно услышал мои мысли.
— А что такого, что она прислуживает мужику? Мужик-то — он Божий человек. — И он вонзился в меня своими волчьими глазами.
И я не могла ни пошевелиться, ни сказать что-то, только молила Бога скорее бы выйти вон. Между тем пришла Вирсавия Андреевна, неумело держа перед собой тарелку горячих русских щей.
Отец Григорий кивнул.
— Ставь, — сказал. — А ты, — обратился он ко мне, — водки налей.
И тут я поняла, что не могу его ослушаться. Когда я протянула ему стакан, полный почти до краев, он перехватил мою руку, принял водку свободной рукой, а мою руку удержал.
— Да ты ледяная вся, — сказал с улыбкой, заглядывая мне в глаза, но мне казалось, будто он смотрит прямо в душу.
От его прикосновения мне сделалось дурно, словно я натолкнулась на невидимую стену. Дрожь прошлась по моему телу, колени ослабели, пальцы невольно сжались.
— Нет, нет, — пролепетала я. — Здесь тепло — После улицы я уже согрелась…
Он отпустил меня, принялся неряшливо и поспешно есть. Аверинцева посмотрела на меня, и во всем ее облике читалось отчаяние.
Обед был нескончаемым, я плохо помню, о чем говорил отец Григорий, но он говорил много, много ел и пил водку. Несколько раз я пыталась уйти, но он меня останавливал.
Наконец, за меня начала просить Вирсавия Андреевна.
— Простите, отец Григорий, но Анну Николаевну ждет супруг.
Он поднял глаза на меня, в его взгляде не было ни капли хмеля, одна только темнота — беспросветная, сильная.
— Муж, значит? Какой тебе муж? Ты же ледяная внучка. Снегурочка! Слышала сказку? — и он рассмеялся. — Какой ледяной девке муж?.. Тебя сначала оживить надо! Ты девка еще, а не баба. Ну, ступай.
И я ушла поспешно из столовой, словно с камнем в сердце. Аверинцева последовала за мною.
— Простите меня, Анна Николаевна, — прошептала она. — Простите! Этой встречи не должно было быть! Я не знала, что вы окажетесь здесь… Если понадобится, я все вам объясню!
— Матушка, — позвал из столовой Аверинцеву ее странный гость, — что же ты меня одного оставила?..
Вирсавия Андреевна испуганно оглянулась.
— Иду, отец Григорий! — отозвалась она поспешно. И сказала мне. — Мне надо идти. Прощайте!
— Кто он? — еще раз спросила я у Вирсавии Андреевны.
— Распутин.
Тогда я еще не слышала о загадочной фигуре старца, но его слова надолго остались в моей памяти, как и его глаза, которые вообще невозможно было забыть. Во всем его облике читалась уверенность и первобытная сила.
В ту ночь я не могла уснуть: все время мне казалось, что он смотрит на меня. Но самое ужасное было в том, что я пыталась не раз опровергнуть его слова — доказать самой себе, что он не прав. Да так и не смогла.
Глава 2
Полковник Москвин встретил меня не очень приветливо. Указал на кресло, попросил прощения и на несколько минут уткнулся в свои бумаги. Я расправила на коленях узкую юбку и раскрыла томик стихов, который был со мной, потому что я предполагала, что мне придется ждать. Москвин покосился на меня, но я сделала вид, что ничего не замечаю, продолжила чтение. Полковник вздохнул, а через полминуты он отложил все дела.
Я улыбнулась ему.
— Искренне думала, что придется ждать много дольше.
— Как можно!.. Итак, чем могу служить? Я улыбнулась еще раз.
— Понимаю, насколько глупо прозвучит моя просьба, но, уверена, вы великодушно не откажете мне!
Москвин серьезно откинулся в кресле, пощипывая ус.
— Внимательно слушаю вас, мадам.
— Не могли бы вы разрешить юнкеру Николаю Тимиреву вакацию? На два дня.
Я встала, поднялся и полковник. Я прошла к окну, скучная казарменная обстановка угнетала меня. Мне хотелось скорее вернуться домой и продолжить подготовку к празднику.
— Поймите, мадам, для внеурочной вакации необходимы веские причины.
— Боюсь, что у меня нет веских причин, простите! Однако… — Я сделала паузу. — Господи, ну вы же понимаете, что я не буду вам лгать и придумывать похороны троюродной тетушки. Я буду с вами предельно откровенна — я скучаю по брату, а сегодня день моих именин!
Полковник, очевидно, не понимал, что происходит, зачем я здесь — болтаю глупости и еще что-то требую от него.
— С днем ангела вас, — растерянно сказал он.
— Ах! — Я прошлась мимо него туда и обратно. — Господин полковник, вы даже не представляете, как легко сделать женщину счастливой!
Москвин нахмурился, а я продолжила.
— Мне для счастья необходимы всего несколько часов с братом, вернее, чтобы он побыл со мной до завтра. Все в ваших руках, господин полковник. На все есть ваша непререкаемая воля. Одно ваше слово — и я счастлива, — серьезно сказала я, прикасаясь к его локтю.
— Мадам! Рад… Рад служить…
Я прошла к своему креслу, присела на краешек. Замерла со ждущей улыбкой. Полковник покраснел. Я и не думала, что такой бравый военный будет смущаться наедине с дамой.
— Что ж… Полутора суток вакаций погоды не делают.
Москвин медленно выписал вакационный билет, протянул его мне.
— Господин полковник, вы удивительно щедры ко мне! — Я томно вздохнула. — Благодарю вас! — Я пожала его широкую ладонь, он поклонился, чтобы поцеловать мне руку.
Мы быстро шли по узким длинным коридорам, я спешила домой и поторапливала Николку. Нас окружили юнкера.
— Николай! Ты куда? — кричали они.
— Завтра прибуду! — отзывался он. — У меня вакации!!
— Лжешь!
— Вот еще! Москвин сам лист подписал! — небрежно бросил в их сторону через плечо Николка.
— Москвин?
— Сам Москвин?
— Не может этого быть!
— Москвин — лютый зверь!
Николка победно оглядел однокашников и изрек важно:
— Москвин, конечно, лютый зверь, но Анна его вышколила.
Я ждала Николку у ворот училища. Морозец щипал щеки, беличья муфта была теплой и нарядной. Я знала, что выгляжу чудесно, и на душе было хорошо и радостно от ожидания домашнего ужина при свечах, когда брат будет резко жестикулировать, почти кричать, рассказывая нам новости. Впрочем, Александру Михайловичу его рассказы наверняка неинтересны, слушать буду только я.
Николка выбежал очень скоро, был он весел, в его глазах светилось лукавство. Он поцеловал мне руку, потерся об нее щекой. Я видела изумленные глаза его однокашников, также выходивших из ворот, но уже вслед за нами и строем. Поняла детскую хитрость брата: пойдет слух о красивой даме, с которой уехал на вакацию юнкер Николай Тимирев. Подыгрывая, потрепала его по щеке и поцеловала в лоб. Будущие господа офицеры выдохнули из губ клубы пара одновременно. Глупенькие, глупенькие мальчики, похожие как родные братья в своей форме! Неужели они верят своим глазам?
— Вот! — заговорил, склоняясь ко мне, Николка будто шепотом, но так, чтобы все расслышали. — Видишь! Видишь того? Я рассказывал тебе о нем! Меньшиков! Ты представляешь, совсем недавно!.. — Он рассмеялся. — Пивличенков, наш майор, историк, говорит: «Про Петра Первого… — а он еще так забавно слова растягивает, — Николка начал растягивать слова, подражая неизвестному мне Пивличенкову, — про Петра Первого… нам расскажет… нам расскажет, — повторил он, оглядывая давящихся от смеха юнкеров, которые маршировали на месте, не сводя с нас глаз. — Меньшиков!» — произнес он долгожданную всеми фамилию.
Мальчики расхохотались.
— Постой, постой, — тоже с улыбкой сказала я, — ты поясни!..
— Мы тогда тоже смеялись!.. А Пивличенков рассердился. Меньшиков получил неудовлетворительно, даже не начав отвечать, и был изгнан из класса. Этого Пивличенкова ежедневные скандалы с женой совсем чувства юмора лишили.
Юнкера зааплодировали. Николка раскланялся перед благодарными слушателями, но тут же должен был увернуться от летящего в него снежка.
— Иваницкий, — отрекомендовал мне снайпера Николка. — У него прозвище Сусанин. Он получил его в лагерях в первое же лето. Он и еще пятеро кружили вокруг условленной поляны почти час, не находя ее в десятке метров. И пришли последними. С легкой руки полковника Синицына Иваницкий преобразился в Сусанина, а победивший в задании Колер, вон тот, высокий — видишь? — был прозван Барклаем де Толли. Прозвища приклеились, и теперь их в корпусе иначе не называют. А Сусанин, между прочим, наш командир! И командиром выбран был единогласно, но Велиховский — вон, вон! — смотрит на тебя, не удержался тогда, сказал: «Посмотрим, куда-а нас заведет Сусанин». А Меньшиков наш, сам маленький, а насмешник большой, нашелся сразу: «Поляки могут не соваться, если Сусанин их не устраивает».
Польский шляхтич Велиховский вскинул подбородок и отвернулся от нас.
— Тимирев, вы хотите вернуться с вакаций в корпус? — окликнул Николку строгий командирский голос.
Рядом с нами стоял полковник Москвин.
— Никак нет, ваше высокоблагородие! — отозвался Николка резко.
— Прощайте! — сказала я полковнику.
И Москвин с юнкерами двинулись в сторону храма Преображения Господня.
Николка был, как всегда в такие минуты, возбужден и говорил без умолку. Вероятно, дисциплина, насаждаемая в корпусе, действовала только в его стенах: на улицу воспитанники выходили совершенно другими людьми.
— Анненька, я хочу прогуляться. Как ты посмотришь на мое предложение?
— Вполне положительно, милый! — улыбнулась я.
Слишком славный был день, чтобы не использовать его для прогулки. Я взяла брата под руку, и мы пошли. За нами тронулся мой экипаж, я помахала рукой кучеру, отпуская его домой.
— Александр Михайлович не желает отпускать тебя от себя — вон и холопа к тебе приставил, — сказал Николка.
— Наверно, ты прав, — равнодушно ответила я. Николка повел плечами в тонкой шинели.
— Если ты замерзнешь, то можно будет взять извозчика. — И я внимательно посмотрела на него.
— Иногда мне кажется, что твой супруг недоволен тем, что я бываю с тобой, и вообще тем, что я прихожу в ваш дом.
— Николка, — улыбнулась я. — Прекрати ревновать, поверь мне на слово, Александр Михайлович так не думает. — Я почти не лгала: Александр никогда не был против того, чтобы Николка приезжал к нам на вакации. Но если я желала видеть брата во внеурочное время, Александр не скрывал своего недовольства, считая: раз Николка пошел по военной стезе, то его не стоит баловать. — Но неужели для тебя это имеет хоть малейшее значение? Ты мой брат! Ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста!
— Я тебя прекрасно слышу, — ответил он. Темные брови его сошлись у переносицы. Совсем как в детстве, когда я говорила, что ему пора идти спать, хотя сама оставалась ненадолго в гостиной с мамой, помогая ей в какой-нибудь мелочи. Он немного ссутулился и закусил губу.
— Вот посмотри! — дернула я за рукав Николку.
— Где? — очнулся он от своих обид.
— Вот решетка ворот, ветка, видишь?
— Да, и небо — серое, холодное. Я вижу.
— И кирпичная стена, посеревшая под дождями.
— Окончания прутьев как пики.
— Как на картине. Ах, почему ты не художник! Я бы дорого дала за то, чтобы иметь нечто подобное у себя дома. Нет, ты только посмотри! Ведь прямо холодом веет. И страшно. Наверно, этот дом — очень старый и грустный. Я просто не могу отойти. Ветки заледеневшие… Как в сказке, у которой будет печальный конец.
— Я не поддерживаю грустных тем! — повел меня прочь брат. — Не надо думать о плохом. Ты сегодня вечером свободна?
— Конечно. Я специально ради твоего приезда отменила всех гостей.
— Тогда мы можем поиграть в «Пыльное окно». Я улыбалась счастливо и откинула назад голову до упора в меховой воротник.
— Ты уже почти офицер, Николка, и ты все еще предлагаешь мне сыграть в «Пыльное окно»!
— Ты замужняя дама, Анненька, — прошептал мне на ухо он, — и ты еще ни разу мне не отказала!
Спорить с ним было бесполезно. Под ногами хрустел снежок, который с утра застелил весь город, как белой скатертью застилают праздничный стол. Я шла и не думала ни о чем, кроме того, что иду я вместе с братом, которого люблю больше жизни, и вот он рядом, гордо ведет меня под руку, и шерсть шинельного рукава шершавит мне пальцы. Весь мир не сможет остановить счастье нашей встречи, не надо слов о том, что мы скучали в разлуке, ибо слова — пусты. Я иду, воздух свеж, румяный Николка сжимает ласково мою руку, а платье в такт шагам подметает снег.
Николка, Николка!.. Тяжело тебе, родной мой, выходить на Божий свет из казарменной обстановки! Верно, не понимаешь, где ты, проснувшись у меня дома на кружевных белых простынях. Милый мой, ненаглядный! И скулы у тебя стали выпирать из-под гладкой чистой кожи, и глаза стали жестче! Несладко, мальчик мой, но ты сам того хотел!
Не ты ли гонялся с отцовой шпагой по старому родительскому дому! И отец поощрял твою любовь к военной истории. Ночами ты читал про Александра Македонского, про победы Цезаря, а днем отец тебе давал сочинения Суворова. Так и воспитывал сына, пока тот не подрос, чтобы поступить в артиллерийское училище, где в спальных помещениях температура воздуха зимой была не выше десяти градусов.
А отец наставлял: «Служи честно, не посрами фамилии!» — и умер. Матушка взялась за хозяйство, стала суровой властной женщиной, к сыну ездила редко. Но подошло время моего брака, и мы стали жить в одном городе. Слава богу, что теперь мы видеться можем хоть чуточку чаще, слава богу, что на каждую вакацию ты приезжаешь ко мне! Неважно, что думает об этом мой муж! После смерти матушки только я одна за тебя в ответе!
— Все думаешь, и о поклонниках, наверно, — пробурчал он. — На вакацию отпустили брата, а она и не рада. Вернусь к учителям.
— Оставь! Я о тебе и думала, не надо перевирать мои мысли. Расскажи лучше, что у вас было на завтрак?
Николка состроил кислую мину, хотя знал, что от разговора на тему еды, самочувствия и отношения к нему командиров он не уйдет.
— Была говядина, я терпеть ее уже не могу! На днях немного простыл на учениях, но лекарь дал какой-то бурды, сказал, поможет. Пить ее я побоялся, и все прошло.
— Тебя не обижают?
— Нет, Анненька.
— Что вы делаете в свободное время? — спросила я, в надежде услышать про классическую литературу, стихосложение или риторику.
— Вчера вечером Мурзику делали темную, — ответил Николка, но тут же спохватился.
— Кто этот Мурзик? Кот?
— Да сволочь одна, не обращай внимания.
— Как ты стал говорить! Немедленно выкини эти слова, — приказала я. — Распустился! Так что там за Мурзик?
— Однокашник наш, подлец, предатель и доносчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19