– Не уходи, папа.
– Я никуда не ухожу, малышка, – ответил Конор, усаживаясь поудобнее.
Кэрри прижалась щекой к его груди и закрыла глаза. Конор посмотрел на Оливию, сидевшую рядом с ним на кровати. Никто из них не произносил ни слова. Через несколько минут он снова взглянул на девочку у него на коленях.
– Уснула? – спросила Оливия.
Он утвердительно кивнул, затем уложил спящую малышку в постель и накрыл одеялом. После чего наклонился и поцеловал в щеку.
– Спокойной ночи, моя милая.
Оливия тоже поцеловала спящую дочку, и они с Конором вместе вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. В коридоре остановились и переглянулись.
– Научи меня ирландскому, – попросила Оливия. – Кажется, это действует.
– Виски действует гораздо лучше, – ответил Конор с ухмылкой. – У меня еще осталось немного, но я подумал, что ты не разрешишь дать малышке.
Оливия поморщилась.
– Ты правильно подумал. Никакого виски в нашем доме. – Она вдруг улыбнулась и добавила: – О Господи, я ведь решила, что не буду так себя вести. Мистер Браниган, боюсь, что у вас ужасно ворчливая жена.
«Моя жена, – подумал он. – Моя жена…» Конор провел ладонью по ее щеке, а потом запустил пальцы в ее волосы, а другой рукой обнял и привлек к себе. Он не мог этому противиться, не хотел противиться. Она вышла за него замуж, и он должен был защищать ее, сделать ее счастливой. Его жена…
– Оливия… – Ему хотелось сказать ей очень многое, но он не находил слов.
Чуть отстранившись, он отвел руку за спину, нащупывая дверную ручку. Распахнув дверь, увлек Оливию в спальню. Как только они вошли, Конор закрыл дверь и тут же прижался к губам жены. Он целовал ее долго и страстно, все крепче прижимая к себе.
Когда же пальцы его нащупали верхнюю пуговицу ее ночной рубашки, Оливия обвила руками его шею и прошептала ему в ухо:
– О, Конор… Да, да…
Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не разорвать на ней рубашку. Руки его дрожали, когда он расстегивал перламутровые пуговки. Наконец, когда они были расстегнуты, он снял с жены рубашку и снова прижал к себе. В комнате было темно, а ему хотелось, чтобы горел свет, хотелось видеть Оливию. Но он не мог больше сдерживаться. Подхватив жену на руки, он понес ее к широкой двуспальной кровати. Уложив Оливию на мягкий матрас, стал поспешно расстегивать рубаху и брюки, потом стащил сапоги. Освободившись, наконец, от одежды, Конор забрался на кровать и пробормотал:
– Черт побери, для женщины, которая боится высоты, кровать у тебя чертовски высокая, миссис Браниган.
Он обнял ее и поцеловал, прежде чем она успела подумать о том, что нужно сделать мужу замечание по поводу брани.
В следующее мгновение Конор улегся на нее, и она тут же обняла его за шею. Затем ноги ее раздвинулись, и он тотчас вошел в нее. Тогда, в Монро, он причинил ей боль, поэтому сейчас старался по возможности сдерживаться. Но когда Оливия прошептала его имя, он совершенно утратил над собой контроль и забыл о своем намерении проявлять сдержанность.
Жаждая полного обладания, он проник в нее еще глубже и двигался с каждой секундой все быстрее и быстрее. Оливия же трепетала под ним и стонала, стараясь уловить ритм движений. Ей казалось, что она горит, пылает, объятая пламенем. В какой-то момент она вдруг содрогнулась, громко вскрикнула, и по телу ее словно пробежали судороги. И почти в тот же миг раздался крик Конора. Опустившись на нее, он уткнулся лицом в ее шею и крепко обнял обеими руками.
Они долго лежали не двигаясь, тяжело дыша. Наконец, Конор шевельнулся и пробормотал:
– Я боялся, что могу задушить тебя.
Он приподнялся и отодвинулся к краю кровати. Но Оливия тут же обхватила его шею и крепко прижала к себе. Поцеловав, прошептала:
– Не уходи. Останься со мной.
Конор мог бы без труда высвободиться из объятий жены, но ее голос и поцелуй удержали его. Он снова улегся с ней рядом и, нежно поцеловав, проговорил:
– Постарайся заснуть. Я не уйду, a mhurnin. Засыпай.
Они привязали его ремнями. Он чувствует на теле кожаные путы, вырывается изо всех сил, и путы рвутся. Освободившись, он поворачивается на бок, ругается, перекатывается к краю стола… Им владеет одна только мысль: бежать. Но вдруг все меняется. Он оказывается в темной комнате, и нет никаких стражников, а то, что он принимал за стол, превращается в мягкую пуховую перину.
Конор приподнялся, не понимая, где находится. В окно проникал лунный свет, единственный звук, который он слышал, – его собственное хриплое дыхание.
Повернув голову, он увидел ее – и тотчас же вспомнил, где находится.
Она сидела на краю постели, прижав колени к груди. Сидела молча, глядя на него со страхом. Возможно, даже с ужасом.
– О Господи… – простонал Конор, закрыв лицо ладонями. – Оливия, мне померещилось… Вернее, мне приснилось, что они опять привязали меня ремнями. И я подумал. – Он тяжело вздохнул.
– Это была я, – прошептала она. – Мои руки лежали на тебе.
Конор покачал головой.
– Я не хотел, чтобы ты видела меня таким. Очень не хотел.
Она придвинулась к нему и коснулась его плеча.
– Конор, я уже все это видела. Ведь я ухаживала за тобой четыре ночи.
– Но тогда я тебя не знал. Тогда я даже не знал, что ты была рядом.
Он чувствовал, как все рушится, все иллюзии, все желания, все картины будущего вместе с ней – будущего мирного и безопасного. Увы, нет ничего безопасного. Ничего.
– Я… – Он сделал глубокий вдох и посмотрел на дверь. – Я тебя обидел?
Она покачала головой:
– Конечно, нет.
– «Конечно» тут не подходит, моя милая. – Он снова вздохнул. – Я вполне мог бы это сделать.
– Но ты этого не сделал, – Она положила ладони ему на плечи и поцеловала. – Я люблю тебя, Конор.
Сердце его болезненно сжалось. Вскочив с постели, он схватил свою одежду.
– Нет, ты меня не любишь.
– Люблю, Конор.
Он начал одеваться. Взглянув на нее, пробормотал:
– Ты не можешь меня любить.
– Дорогой, я не собираюсь спорить с тобой. Я говорю, что люблю тебя, а если ты мне не веришь, то с этим я ничего поделать не могу.
Конор повернулся к жене спиной и застегнул брюки.
– Ты меня не любишь, – повторил он, не оборачиваясь – Ты не можешь меня любить. Ты меня даже не знаешь.
– Я знаю тебя лучше, чем тебе кажется.
Резко развернувшись, он пристально посмотрел на нее.
– Неужели? Что же ты обо мне знаешь? Ты знаешь, что я воровал, жульничал, лгал? Что ты на это скажешь?
Но она смотрела на него все с той же нежностью. С нежностью и с бесконечным терпением.
Не в силах вынести ее взгляд, он закрыл глаза. Он не мог поверить, что она действительно его любит. Такое просто не укладывалось в голове.
Повернувшись к окну, залитому лунным светом, Конор пробормотал:
– Ты ведь понятия не имеешь, кто я такой на самом деле.
– Так почему ты мне не расскажешь?
Собравшись с духом, он посмотрел ей в лицо, посмотрел в лицо правде.
– Ладно, хорошо. Я admhaim.
– Что ты сказал? – Она посмотрела на него вопросительно.
– Я сказал, что исповедуюсь. Считается, что это полезно для души, верно?
Глава 28
– Все дело было в винтовках, – начал Конор. – Они хотели знать, где спрятаны винтовки. Американские винтовки Шона. Мы тайно ввозили их целых два года, прямо под носом у британцев. И прятали их по всей Ирландии, сотню тут, сотню там. Мы готовили восстание, понимаешь? У нас имелись даже тайные лагеря для подготовки и обучения бою. Мы тогда не знали, что эту войну нам не выиграть.
Конор говорил очень неуверенно, Оливия поняла: он никому еще об этом не рассказывал.
– Мы переправили девять сотен винтовок и тысячу комплектов амуниции, прежде чем они схватили нас. Меня с Адамом арестовали при попытке вытащить оружие из поезда. Они бросили нас в тюрьму. А Шона арестовали позднее, уже в Дублине. Кто-то нас предал, но мы так и не узнали, кто именно.
Оливия слушала затаив дыхание. Ей казалось, что она сумеет излечить душевные раны мужа, если узнает, что с ним произошло.
– Нас судили, – продолжал Конор. – Но оказалось, что Шон уже давно что-то заподозрил. И, опасаясь предательства, умудрился достать винтовки из поезда еще до нас. Он пытался дать нам знать, что оружие уже не в поезде, но его человек не смог вовремя связаться с нами. Как бы то ни было, британцы не смогли найти оружие, и им оставалось лишь обвинить нас в попытке ограбления. Нас отправили в тюрьму Маунтджой.
Конор прошелся по комнате, затем, усевшись в кресло, продолжил рассказ:
– Где спрятано оружие, знали только трое: Шон, Адам и я. Но от Шона толку не было; они знали: он ни за что не заговорит. Он уже побывал во многих тюрьмах, наш Шон, и британцы понимали, что его им не сломить. Так что его они сразу же убили. Прямо на глазах у нас с Адамом. Шон улыбнулся мне, перед тем как британец перерезал ножом ему горло.
Оливия на мгновение зажмурила глаза – было невыносимо больно слушать этот ужасный рассказ. Собравшись с силами, она открыла глаза и приготовилась выслушать все до конца.
– Тело Шона рухнуло на землю, и казалось, что он смотрит на меня уже мертвыми, невидящими глазами. Из горла его хлестала кровь, а он все еще улыбался.
Внезапно Конор наклонился и закрыл лицо ладонями.
– О Господи, – простонал он. – О Господи…
Оливия ждала продолжения, но он молчал. Она понимала: сейчас он не должен остановиться, должен обязательно выговориться, для него это единственный способ исцеления.
– И что произошло потом? – спросила она, наконец.
Конор вздрогнул и выпрямился. Потом снова заговорил:
– Британцы были очень глупы. Они думали, что, убив Шона, запугают нас, заставят говорить. Но мы еще сильнее возненавидели их, если такое вообще возможно. Потом они поняли свою ошибку: мертвый мученик стоит дюжины повстанцев. Они разделили нас, Адама и меня. Меня поместили в камеру и приковали цепью к стене. Когда мне приносили еду, я вынужден был лакать из миски, стоя на четвереньках, как собака. Рыбьи потроха. Сырые и вонючие рыбьи потроха – день за днем. Но я не сказал им, где спрятаны винтовки. Я не сказал им.
И тогда они лишили меня сна. Водили меня кругами по тюремному двору и поливали холодной водой, если я засыпал на ходу. Я видел, как солнце три раза всходило и заходило, а потом потерял сознание. Тогда они стали пороть меня. Но я все равно ничего им не сказал.
Конор надолго умолк, а когда вновь заговорил, в его голосе звучало отчаяние.
– Я начал слышать голоса. Голоса моих сестер. Та ocras orm, Conor. Та ocras orm. Снова и снова. Без конца… И я до сих пор их слышу. О Господи… Они умирали, им нечего было есть. Они и сейчас просят меня найти им еды. Бриджит, Эйлин и Меган. Я слышу их, но не могу им помочь. У нас не было еды.
Он заткнул уши руками, чтобы не слышать голоса сестер.
– Конечно, я знал, что они уже умерли. Но я слышал их голоса в своей камере, видел их лица – как будто они находились рядом. И Майкл тоже громко звал на помощь, но я не мог ему помочь. А еще – голоса охранников: «Скажи нам, Пэдди, скажи нам, где ружья. Скажи нам, скажи нам…».
Он посмотрел на Оливию, но она не была уверена, что он ее узнал. Ей хотелось подбежать к нему, обнять, утешить, но она знала, что тогда он, возможно, не сможет продолжить свой рассказ. А ему нужно было выговориться, во что бы то ни стало.
– Я их проклинал, я пел, я громко кричал, но ничего им не сказал. Я не сломился. Тогда они отвели меня к Артуру Делемеру, начальнику тюрьмы. – Конор дрожащей рукой провел по волосам. – Мне казалось, что я уже испытал всю боль, существующую в этой жизни, но выяснилось, что я ошибался.
«О Господи, – в отчаянии думата Оливия. – Как ему помочь? Что сделать?»
– Они привязали меня ремнями к столу. – Он закрыл глаза, и по телу его пробежала дрожь. – Ох, некоторые вещи не поддаются описанию. Их нельзя выразить словами.
В конце концов, я потерял сознание от боли. А когда очнулся, охранников уже не было. И Делемер заговорил со мной. Он сказал, что прекрасно меня понимает и что ему хотелось бы помочь мне, но он не сможет, если я не скажу, где спрятаны ружья. Он посоветовал мне подумать и ушел. Затем вернулись охранники, и все началось сначала… Я потерял счет времени. Час проходил за часом, день за днем. Я лежал там и считал в обратном порядке, от тысячи, как будто это было самое важное дело в жизни. Лежал, пытаясь не чувствовать боли. На некоторое время это подействовало. Я даже пытался молиться, если ты можешь в это поверить. Я произносил псалмы, но не помнил их все. Не мог вспомнить.
Он снова провел ладонью по волосам.
– Да это и не имело значения. Бог все равно меня не слушал. Ни Мария, ни Иисус, ни все святые, никто не прислушивался к моим воплям. Не слушал меня никто, кроме Делемера. Он приносил мне еду и воду. Он сидел рядом, после того как охранники, сделав свое дело, уходили. И он разговаривал со мной, даже называл себя моим другом. Говорил, что если я помогу ему, то он поможет мне. Не знаю, как долго это продолжалось, но, в конце концов, я назвал места, где якобы было спрятано оружие. Тогда Делемер велел доставить меня обратно в камеру, и доктор подлечил меня как мог. А люди Делемера отправились на поиски оружия. Конечно, через несколько дней они вернулись с пустыми руками. И все началось сначала. Теперь уже мне хотелось только одного – чтобы боль прекратилась. Я хотел, чтобы он убил меня. Я умолял его убить меня. Он обещал прекратить мои мучения, если я скажу ему правду. И тут наступил момент, когда я не выдержал. – Конор надолго замолчал, потом прошептал: – Я сказал ему правду…
Конор поднял голову и посмотрел на жену.
Но Оливии казалось, что он смотрит сквозь нее.
– Так вот, Делемер громко рассмеялся, когда я рассказывал ему, где оружие. Он очень долго смеялся. Сообщил мне, что все это – всего лишь шутка, понимаешь? Оказалось, что они давно уже знали, где находится оружие. И они уже забрали его. Адам, как сказал мне Делемер, был более сговорчивым, чем я. Чтобы сломить его, понадобилось всего два дня.
Внезапно он выпрямился и с такой силой ударил ладонью по столику возле кресла, что Оливия в испуге подскочила.
– Они лишили меня всего! – закричал Конор – Всего, во что я верил. Они разрушили меня, и теперь я себя презираю. Они сделали меня предателем. Я пытался бороться. Господи, я пытался… Но оказалось, что они… Просто ради шутки.
Он с силой оттолкнул от себя столик, так что тот проехал по комнате и врезался в стену.
– Делемеру не было дела до оружия. Он просто хотел сломить меня – чтобы доказать, что может это сделать. И самое ужасное, что этот ублюдок не сдержал своего обещания. Он не убил меня.
Шумно выдохнув, Конор откинулся на спинку кресла.
– Делемер умер той же ночью. Вспыхнул бунт, некоторым заключенным удалось бежать, и один из них прикончил Делемера. Об этом, как и о пытках заключенных, узнал премьер-министр Гладстон. Поднялся крик и шум. Люди вышли на улицы, они протестовали, устраивали беспорядки, требовали освобождения заключенных – фениев. Прошел примерно год, и я, очевидно, попал под амнистию вместе с некоторыми другими заключенными. Но для Адама уже было слишком поздно. Сразу после конфискации винтовок стало известно, что он выдал тайники, и Совет фениев поручил одному из наших людей казнить его. Его закололи в тюремном дворе за неделю до убийства Делемера. Чертовски жаль, что они не поступили так же со мной.
На лице Конора появилось такое же выражение, как в ту ночь, когда он напился.
– Люди знали, что со мной произошло, но никто не знал, что я рассказал Делемеру о винтовках. Друзья пожимали мне руку, похлопывали по спине, угощали выпивкой. «Ты все выдержал, ты – герой». Они пили за мое здоровье и хвалили меня, они гордились знакомством со мной. О Боже, гордились! А рассказать им правду я не смог. Но мне было невыносимо стыдно, ведь я знал, что не заслуживаю их похвал. Вот почему я и уехал в Америку. Вот почему я не могу вернуться домой. Я вовсе не герой, а лицемер. И еще – трус.
Оливия чувствовала, как он ненавидит себя и стыдится, и она проговорила:
– Ты поступил так же, как поступил бы любой другой на твоем месте.
– Нет. Там были люди сильнее меня. Мужчины, которые перенесли больше страданий, чем я. У них было больше мужества. Такие люди, как Шон. – Он наклонился и снова спрятал лицо в ладонях. – И почему Делемер просто не убил меня?
Оливия не знала, что сказать. И не знала, какими словами утешить его. Но все же решила попытаться. Поднявшись, она медленно приблизилась к мужу и проговорила:
– Конор, послушай меня. Будь ты трусом, тебя сейчас здесь не было бы. Трус уже давно покончил бы жизнь самоубийством.
Он не смотрел на нее. Сидел, повесив голову, уставившись в пол. Она даже не знала, слышит ли он ее, но продолжала:
– Конор, я не знаю, что такое настоящее мужество. Но мне кажется, это способность вытерпеть. Может, с моей стороны эгоистично радоваться тому, что те люди не убили тебя и не избавили от боли, но я рада. У тебя хватило мужества вынести все, и я счастлива. Очень счастлива. – Она сделала еще шаг и встала прямо перед ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29