— Я давно бы сделал вам предложение, будь у меня хоть малая надежда на то, что оно будет принято.
Элизабет ласкала взглядом красивое лицо Фаррела. Если бы они были одни, она не побоялась бы протянуть руку и погладить его по щеке.
— Какой же вы все-таки дурачок…
Как только все сотрудники, вплоть до мальчика посыльного, разошлись по домам, Фаррел, устало вздохнув, повесил на двери салона табличку «Закрыто» и повернул ключ в замке. Этот день выдался особенно трудным — на сегодня с него довольно всех этих изнеженных барышень, безвкусных, пошлых, зачастую испорченных, считающих, что они могут вертеть им как вздумается только потому, что платят ему деньги. После таких деньков, как этот, Фаррел не раз добрым словом поминал те благословенные времена юности, когда он был боксером. Увы, прошли годы; для мужчины, разменявшего четвертый десяток, зарабатывать деньги боксом вряд ли пристало. Фаррел продолжал заниматься спортом лишь для того, чтобы поддерживать себя в форме, и боксировал порой забавы ради со своими друзьями.
Рейлин почти весь рабочий день провела за столом в конце зала, у всех на виду, но слишком далеко от входной двери, чтобы иметь удовольствие (или несчастье) лицезреть всех заказчиц. Она узнала многих дам, присутствовавших на балу в Оукли, но деликатность не позволила этим женщинам запросто подойти к ней и спросить, что она здесь делает. Однако до нее доносились обрывки фраз, произносимых возбужденным шепотом, и Рейлин прекрасно понимала, что ее появление в городе не осталось незамеченным: очевидно, сегодня многие приходили сюда, имея единственную цель — удостовериться, что молва не врет и она действительно в городе, а значит, супруги Бирмингем теперь живут порознь. Вряд ли кто-то вообразил, будто Рейлин больше по душе роль Золушки, чем Принцессы, и кучка золы да тяжкий труд милее ее сердцу, чем дворцы и нега.
Когда в конце рабочего дня хозяин ателье подошел к ее столу, чтобы взглянуть на рисунки, Рейлин поделилась своими сомнениями и беспокойством о том, как это отразится на его бизнесе.
— Не переживайте из-за клиентов, дорогая, придет время, и мы разберемся, как нам быть, — успокоил ее Ив. — У вас поразительный талант. Вот этот эскиз, например. — Он взял в руки один из набросков. — Такое платье будет великолепно смотреться не только на женщине с хорошей фигурой — на той, кого природа обделила, оно тоже будет выглядеть неплохо.
— Я об этом не задумывалась, — призналась Рейлин, польщенная похвалой. — Мне просто показалось, что такая линия кроя создаст струящийся силуэт.
— Ваши рисунки выглядят удивительно живо и объемно. — Фаррел принялся с интересом рассматривать другую работу. — Да это не просто наряд, а источник наслаждения!
Рейлин знала, что ее рисунки отличаются от эскизов, которые принято делать, предлагая клиенту тот или иной фасон. Она сознательно шла на то, чтобы их воспринимали как картинки из жизни — ведь платье видно не только спереди или со спины, и важно знать, как оно смотрится в движении. И еще, если обычно платье рисуют само по себе, то Рейлин изображала его так, как оно бы смотрелось на живой женщине.
— Мне нравится, — сказал Фаррел, — что вы изображаете ту ситуацию, которая соответствует тому или иному наряду, будь то бал или прием в модном салоне, и мне бы хотелось, чтобы вы продолжали в том же духе. Может быть, стоило бы применить такой подход к изображению всех моделей одежды, которую мы предлагаем клиентам. Элизабет, дорогая, — с улыбкой добавил он, обращаясь к своей помощнице, — вы одобряете?
Элизабет порозовела от смущения. Сколько раз ей приходилось испытывать зависть к дамам, которым Фаррел по долгу службы уделял повышенное внимание, но теперь она не могла отказать себе в удовольствии насладиться теплым светом его глаз и той нежностью, что не выразишь словами.
— Я могу с уверенностью сказать, что через несколько лет такие эскизы к модной одежде станут нормой. Кроме того, они стимулируют воображение наших заказчиц: представляя себя на месте изображенных дам, им легче увидеть, какие приятные события могут ждать их в новых красивых нарядах.
— У вас поразительная зоркость и интуиция, и это одна из многих причин, почему я вот уже много лет не перестаю вами восхищаться.
— Повторю, вы весьма скрытны, мистер Ив. — Элизабет взглянула на него своими смеющимися карими глазами.
— Да, но и вы до недавних пор держали меня в неведении относительно того, какое место я занимаю в вашей жизни.
Рейлин исподтишка переводила взгляд с одного на другого. Магнетическое притяжение между кутюрье и его помощницей было настолько очевидным, что она не могла не вспомнить Джеффри и те чувства, которые он всегда будил в ней. И тут же сердце ее сжалось от невосполнимой потери. С грустной улыбкой она смотрела на свои рисунки — теперь это было все, что у нее осталось в жизни.
Элизабет обитала в скромном двухэтажном доме с ухоженным палисадником, который от улицы отделяла кованая ограда. Старая разросшаяся олива создавала приятную тень. Под оливой стояла белая скамейка. Перед домом находилась веранда, по выкрашенным белой краской деревянным планкам вился плющ. Белые перила и дощатый настил пола придавали дому свежий, нарядный вид, а изнутри он оказался столь же очаровательным, как и снаружи.
— Какая прелесть, Элизабет! — с воодушевлением воскликнула Рейлин. — Воистину талантам вашим несть числа.
Хозяйка дома огляделась, словно в попытке увидеть свое жилище глазами постороннего.
— Когда я купила этот дом, он был совсем запущенным и пустым, но вот уже почти четыре года, как я тружусь над его переустройством в попытке приблизиться к тому идеалу, который имею в воображении.
— Вы сами делали всю работу? — изумленно спросила Рейлин.
Элизабет в ответ только рассмеялась.
— Боюсь, мне бы все равно не удалось довести дом до того состояния, в котором он сейчас, в одиночку, даже если бы я очень старалась. Основную, самую тяжелую работу по ремонту дома взял на себя Фаррел, поскольку я готовила для него и убирала его квартиру. Еще он заручился моим согласием лично шить ему рубашки; впрочем, сейчас за каждую из сшитых мной рубашек он платит мне дополнительно. Что касается побелки потолков и оклейки стен обоями, то тут я сама справилась.
Маленький мальчик выбежал из кухни и помчался к двери черного хода, но Элизабет поймала его за рукав и, прижав к себе, крепко обняла.
— Это мой сын Джек, — объявила она, положив ладони мальчику на плечи и повернув его лицом к гостье. — Ему четыре года, и он уже умеет считать до двадцати.
— Ты хочешь меня послушать? — застенчиво улыбаясь, обратился малыш к гостье.
— Конечно. — Рейлин присела на корточки так, чтобы быть с ним вровень.
Мальчик бойко сосчитал до двадцати и в ответ на похвалу скромно потупил взор. Подняв глаза на мать и увидев улыбку на ее лице, он расцвел.
— Ты так хорошо помнишь числа, Джек, что, наверное, пора мне учить тебя дальнейшему счету. — Мать потрепала мальчика по волосам. — Если у тебя и дальше так дело пойдет, то, не успеешь оглянуться, как будешь считать до сотни.
Малыш радостно заулыбался и, порывисто обняв мать, побежал играть. Глядя ему вслед, Рейлин вдруг подумала о том, как хорошо иметь такого замечательного сына и как было бы неплохо, если бы у такого славного мальчишки был не менее славный отец.
— Трудно, наверное, одной воспитывать ребенка? — спросила она, стараясь справиться с нахлынувшими чувствами.
— Иногда бывает трудно, — призналась Элизабет, — но я не могу пожаловаться на судьбу, пока рядом Фаррел. Он всегда был нам настоящим другом. По выходным, когда я занималась домашними делами, он брал Джека порыбачить, прокатиться верхом или просто погулять. Похоже, они находят общий язык и взаимное удовольствие в своих чисто мужских занятиях. Не было бы Фаррела, мальчик вообще не знал бы, что такое мужское общество. И все-таки ему плохо без отца. Джек часто спрашивает, почему у него нет папы, а у других есть. Однажды он спросил даже, не Фаррел ли его отец.
Рейлин удивленно уставилась на Элизабет. Только сейчас до нее дошло, что у мальчика и волосы, и глаза точно такие же, как у Фаррела Ива. Она не смела ни о чем спрашивать, чтобы случайно не ступить на слишком зыбкую почву.
Элизабет по-своему истолковала вопрос в глазах гостьи и, неопределенно пожав плечами, сказала:
— Как-то пожилая пара подошла к Фаррелу и Джеку во время их очередной вылазки на природу для того, чтобы узнать, в какой стороне город, а потом кто-то из этих двоих сказал, что у Фаррела очень милый сын. Не знаю почему, но Фаррел не стал никого разубеждать. Джек долго не мог прийти в себя и, перед тем как лечь спать, спросил, было ли то, что сказали те люди, правдой. Увы, как бы мне ни хотелось, чтобы отцом Джека был Фаррел, пришлось сказать мальчику все как есть. Джек — сын моего покойного мужа, и с этим ничего не поделаешь. Мальчик пошел в покойную бабушку, Маргарет Далтон, милую, добрую женщину. Жаль, что ее нет с нами. Я искренне ее любила, к тому же даже на смертном одре она оставалась все такой же красивой и сильной духом. Волосы ее, некогда пшеничного цвета, побелели, а голубые глаза выцвели, но в них оставался все тот же теплый свет, что согревал близких всю ее жизнь. К несчастью, — добавила Элизабет, опустив глаза, — я не могу сказать ничего хорошего о ее сыне, он не оставил о себе доброй памяти. Эмори был заядлым игроком, и когда он проигрывал, что случалось достаточно часто, то впадал в ярость и срывал на мне свою досаду. Однажды, как раз после одной из вспышек гнева Эмори, Фаррел пригрозил, что убьет его, если он еще раз меня ударит. Позже я не стала говорить Фаррелу о том, что мой муж нисколько не остерегся предупреждений друга и все продолжалось по-прежнему. Я понимала, что Фаррел, бывший боксер, действительно может если не убить, то покалечить мужа, и не хотела стать виновницей гибели отца моего будущего ребенка. Кстати, Фаррел и сейчас настолько силен, что немногие решаются вступить с ним в единоборство. — Элизабет отвернулась и, покраснев, добавила: — Должна признаться: когда Фаррел пригрозил Эмори, я поймала себя на мысли, что действительно желаю мужу смерти. Были моменты, когда я думала, что ненавижу Эмори за боль, причиненную мне. Мое желание осуществилось буквально через несколько дней. Я была полна раскаяния и во время родов решила, что должна умереть во искупление смерти Эмори.
Элизабет заставила себя посмотреть на собеседницу и даже сумела улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, хотя Рейлин отнеслась к ее словам с искренним сочувствием.
— Как вы, наверное, догадались, я не испытываю гордости за тот период своей жизни.
— Я никому ничего не скажу, — пробормотала Рейлин, тронув Элизабет за руку.
— Спасибо. — Хозяйка дома похлопала Рейлин по руке и со вздохом продолжила: — Теперь вы знаете мою ужасную тайну. Вы — единственная. Вам, наверное, будет легче, если вы будете знать, что именно я пыталась скрывать все эти несколько лет.
— Вы не единственная женщина, которая желала кому-то смерти. — Рейлин вздохнула. — Когда я думала, что Одни убил Джеффри, то от всей души желала смерти и Густаву, и этому мерзавцу. Так что, как видите, у меня тоже бывали кровожадные мысли.
— Не слишком-то милосердно желать кому-то смерти, но вы можете утешиться хотя бы тем, что не испытываете ненависти к собственному мужу.
— Напротив, — Рейлин попыталась рассмеяться, — если бы мужу было суждено навеки вычеркнуть меня из жизни, у меня бы разбилось сердце.
— Со стороны кажется, что Джеффри от вас без ума, — рискнула заметить Элизабет. — Трудно поверить, что он может пойти на разрыв с вами.
Рейлин не посмела рассказать, что Джеффри сознательно выдерживал дистанцию между ними в течение первых двух недель их брака.
— Только время покажет, — тихо заметила она. — Думаю, Джеффри не станет проявлять нерешительность и пойдет на что угодно, если ситуация того потребует.
Элизабет, решив перевести разговор в другое русло, предложила подняться наверх, чтобы Рейлин осмотрела комнату, в которой ей предстояло жить.
Провертевшись несколько часов в бесплодной попытке уснуть, Рейлин окончательно сдалась — она так и не смогла запретить себе думать о муже. Он всегда вел себя с ней по-рыцарски. Если бы не Джеффри Бирмингем, она бы погибла в болоте. Да и потом, в хижине Рыжего Пита, когда она не таясь рассказала мужу о своих подозрениях, он, хоть и был зол на нее, ухаживал за ней нежно и заботливо, словно за больным ребенком.
В памяти всплывал один эпизод за другим, и всякий раз Рейлин приходилось констатировать, что мужа ей упрекнуть решительно не в чем. Как-то раз, примерно через неделю после венчания, они были приглашены на свадьбу одного из старинных знакомых Джеффри. Друзья увели его от Рейлин и стали шутливо укорять за то, что он женился, не получив на то их благословения. Его остроумные ответы вызвали смех, но тут Джеффри заметил, что с женой что-то не так. Оставив друзей, он подошел к ней и, демонстративно поцеловав в щеку, обнял за талию, а затем, подведя к своим собеседникам, стал представлять Рейлин, всячески подчеркивая, как сильно он ее любит.
Джеффри никогда не забывал поцеловать ей руку, прежде чем повести ее танцевать. Его поведение было безукоризненно с точки зрения вежливости. Он относился к ней так, как средневековый рыцарь относился к даме сердца: с трепетным почтением и постоянной готовностью защитить от любых невзгод.
Мог ли человек, который был столь заботлив и нежен с ней в тот довольно трудный период, когда она без веских на то оснований отлучила его от себя, превратиться в хладнокровного убийцу кормящей матери? Вопрос этот возник сам собой как обвинение за неоправданность и вздорность вынесенного ею приговора. Если Джеффри в самом деле способен на такое чудовищное преступление и за обличьем воплощенной галантности скрывается мрачный демон, неужели испорченность натуры, злобность и порочность ни разу не проявили бы себя хоть на краткий миг? Неужели он такой блестящий актер, что мог играть роль рыцаря и джентльмена, ни разу не оступившись, не обнаружив своей истинной природы? Хотя он и накричал на Нелл и даже пригрозил убить ее, был ли он хуже других мужчин, которые в минуты раздражения и гнева могли еще не то совершить без всякого злого умысла?
Внезапно Рейлин осознала, что человека, подобного Джеффри, очень трудно представить в качестве убийцы. Он не мог быть столь порочен. А это значит, что, сомневаясь в нем, она лишь расписалась в собственной глупости и маниакальной подозрительности!
Глава 17
Уже через несколько дней работы в ателье Рейлин увлеченно обсуждала с Фаррелом и Элизабет, какую ткань следует выбрать для того или иного наряда, из какого материала выполнить отделку. В какой-то степени горечь одиночества и постоянное чувство потери, преследовавшие ее ночами, компенсировались работой. Днем у нее не оставалось времени для грустных размышлений; никто не знал, как отчаянно она скучала по мужу, как больно ей становилось при мысли о том, что он ее забыл. Если бы Джеффри хотел с ней повидаться, то, конечно же, нашел бы время для того, чтобы появиться у Фаррела. Как ни печально было это сознавать, но факты говорили о скором конце их брака.
В пятницу после обеда в салон зашел не кто иной, как сам Густав Фридрих, надменный и самодовольный, как всегда. Как от назойливой мухи, он отмахнулся от привратника, пытавшегося спросить, что ему нужно. Прятаться Рейлин было уже поздно, поэтому она, закусив губу, углубилась в эскизы.
Элизабет обратила внимание Ива на появление немца, и тот, извинившись перед очередной заказчицей, подошел к Фридриху, загородив собой вход; однако немец уже успел разглядеть Рейлин в соседнем зале и явно намеревался пройти прямо к ней.
— Прошу прощения, мистер Фридрих, — ледяным тоном заявил Фаррел, — поскольку этот салон обслуживает исключительно дам, я должен выяснить цель вашего прихода; я также должен быть уверен, что вы не собираетесь вновь причинять беспокойство миссис Бирмингем. Не хотелось бы распугивать клиентов сценами насилия, но предупреждаю: если обстоятельства потребуют, я не остановлюсь ни перед чем.
Густав оскорбленно взглянул на Фаррела, который был намного выше него, а затем, поджав губы и наморщив нос, с сильным немецким акцентом произнес:
— Не вижу, почему мой визит вас так озаботил. Я желаю поговорить с фрау Бирмингем, за этим и пришел. А теперь, прошу вас, уйдите с дороги.
По мнению Фаррела, немец явно переступил границу дозволенного, и он решил не уступать ему, но, насколько это возможно, не прибегать к грубости.
— Миссис Бирмингем занята. Я не хочу, чтобы ей мешали, пока она не закончит работу.
— То, что я собираюсь сообщить фрау Бирмингем, не займет больше минуты. Прошу вас пропустить меня, — заявил Фридрих и, понизив голос, добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39