Она изо всех сил старалась не горевать о его бегстве, говорила себе, что этого следовало ожидать, но восприняла это как предательство.
Однако в первую очередь ее предали собственное тело и сердце.
Она прижалась к подушке, на которой ночью покоилась его голова, окунулась в омут оставшегося запаха. Даже когда она оттолкнула от себя подушку, этот запах ее преследовал.
Но нельзя было показывать своих чувств. Она не могла позволить, чтобы люди жалели ее как отверженную жену. День за днем она делала то же, что обычно, говоря себе, что все идет, как всегда, но это не помогало. Она чувствовала одиночество большее, чем за все годы изоляции.
Одиночество становилось еще острее, когда Роберт врывался в монотонность ее дней. В первое утро он появился около полудня и принес с собой свежий запах зимнего дня. При звуке его голоса сердце замерло, хотя он говорил вежливую чепуху. Перед ней встало волшебство минувшей ночи, она снова хотела его испытать. Чувство было так сильно, что она не сразу поняла, что Роберт не отвечает тем же.
Он стоял перед ней с радостью человека перед лицом своего палача.
В эти драгоценные минуты он говорил о том, что прибыли его лошади из Уэльса! А с ними рыцари, с которыми он вместе не так давно сражался на границе! Потом пробормотал, что будет обедать вместе с ними в большом зале, понимая, что она предпочитает оставаться в спальне.
В стремлении избавиться от нее он почти выбежал из комнаты. Для нее осталось загадкой, зачем вообще он потрудился зайти.
Для него визит был чем-то вроде подвига, и это не улучшало настроения.
В этот вечер она ужинала в великолепном одиночестве; на вкус еда была как опилки. Но взрывы мужского хохота были почему-то приятны, и в тот вечер, и во все последующие.
С каждым вечером смех становился все громче, прибывали все новые люди Роберта, объединяясь со своим блистательным лидером, но Имоджин оставалась в полном одиночестве. Иногда одиночество буквально душило ее, оно ей снилось каждую ночь. Годами она жила одна, жила словно во сне, но таким же было и все вокруг нее. Теперь дом начал просыпаться, Роберт торопил, тянул его в живой мир, и только Имоджин оставалась в темном царстве.
Она научилась прислоняться головой к оконному переплету. Для нее, так долго прожившей в одиночестве, оно вдруг стало невыносимым. По ночам вялость придавливала ее к кровати тяжелым одеялом, она задыхалась и засыпала в слезах.
Но как ни странно, привычные ночные демоны ее больше не донимали. Зато появилась новая пытка.
Во сне ее преследовали воспоминания о том, как она лежала в руках Роберта. Как ее кожи касались легкие, как бабочки, поцелуи и медленное поглаживание теплых рук. Она старалась проснуться, понять, что это, реальность или всего лишь печальный сон. Предательское сознание хотело верить, что Роберт каждую ночь приходит к ней под покровом снов.
Но вырваться из сна не удавалось. И каждое утро она просыпалась одна, с горячим телом и одурманенным разумом. Ей казалось, что она чувствует его запах, и это давало надежду, что его присутствие не было сном. Но возможно, ей просто хотелось в это верить.
Вскоре Имоджин поняла, что надежда – такое же мучение, как все, что задумывал брат Роджер. В ней нарастало возмущение. Чем дольше Роберт был вдали от нее, тем больше овладевал ее мыслями. Она все еще неистово желала его, но, когда он был рядом, замыкалась в себе и обращалась с ним холодно. Она не могла до него дотянуться. Каждый день ее мучил страх, что, если она не попытается что-то сделать, вскоре и он, и огонь, который он зажег в ее теле, утекут между пальцами.
От этого можно и с ума сойти.
«Так ему и надо, – хмуро подумала Имоджин. – Посмотрим, как ему понравится быть женатым не на леди Калеке, а на леди Безумной. Уж тогда-то он не сможет ее игнорировать».
Странно, но ее злило не только его безразличие. Нет, ей хотелось кричать из-за того, что он осмеливается принимать решения и строить планы по поводу ее имения. Она вдруг решила: будь она проклята, если позволит этому продолжаться.
Она быстро отвернулась от окна.
– Мэри, мне нужна уличная обувь.
– Миледи…
– И теплый плащ, я полагаю. У меня есть такие вещи?
– Я что-то такое видела в южной каморке, миледи, но…
– Вот и хорошо, – безжалостно прервала Имоджин. – Пожалуйста, сходи и принеси. У меня сильнейшее желание прогуляться до стройки Роберта.
Мэри от удивления чуть не лишилась дара речи.
– Имоджин, туда три часа ходу.
Имоджин надменно вскинула брови.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я хочу сказать, Имоджин Коулбрук, так это то, что ты бог знает сколько времени не выходила за стены этой комнаты. А теперь решила, что можешь без труда пройти несколько миль по колено в снегу. Это полное безумие.
Как и следовало ожидать от леди Безумной, Имоджин улыбнулась.
– Возможно, но если я безумная, тебе лучше ублажать меня, сумасшедшие не любят, когда их обвиняют в лени. – Внезапно ее лицо стало серьезным. – И рада тебе напомнить: я теперь Имоджин Боумонт.
У Мэри хватило совести покраснеть. Она с ужасом признала, что забыла и об изменении фамилии, и о дворянских правах. Хорошо еще, Имоджин упрекнула ее только за первое, последнее многие люди считают более серьезным преступлением.
– Ты тему не меняй, – строго сказала Мэри, стараясь спрятать смущение. – Мы говорили не об изменении фамилии, а о том, что ты собралась пройти по снегу несколько миль.
– Это у тебя такой способ вежливо намекнуть, что я растолстела, да? – поддразнила ее Имоджин. Впервые за долгие годы она почувствовала себя легкомысленной.
– Ты знаешь, что я не имела в виду ничего подобного. Если у тебя и набирается лишний вес, то он оседает в правильных местах, – оскорбилась Мэри.
Имоджин была очень довольна.
– Ты правда так думаешь? – пылко спросила Имоджин. Она провела руками по бокам, стараясь угадать, правду ли сказала старуха.
Злость у Мэри тут же испарилась. Такой маленький комплимент и так много значит для божественно прекрасной женщины – до чего же странно! Старуха тихо вздохнула. Иногда она забывала, сколь многого лишена Имоджин.
– Да, я так думаю, – проворчала Мэри. – Пойду соберу все, что тебе надо для похода.
Радость Имоджин не знала границ. Она моментально забыла обо всех «зачем» и «куда» и наслаждалась предвкушением выхода из дому. Не удержавшись, она хлопнула в ладоши и возбужденно сжала руки.
Казалось неважным, что ей предстоит путь к угрюмой башне, которую построил Роджер. Какое это имеет значение, если после долгого затворничества она снова выйдет в мир живых? Это было невероятным счастьем, о котором она и не мечтала. Имоджин с трудом сдерживала возбуждение.
– Готово, миледи, я принесла растоптанные туфли и подходящий плащ. Еще я нашла шляпу, перчатки и молодого Лукаса, – отрывисто сказала Мэри и сунула Имоджин в руки все, кроме Лукаса, который топтался у двери.
– Зачем нам Лукас? – спросила Имоджин, присаживаясь, чтобы надеть туфли.
– Зачем Лукас? Затем, что хоть одна из нас должна шевелить мозгами, а понятие о чести есть, кажется, только у меня, – сухо сказала Мэри. – Ты не можешь выходить одна, и хотя меня чрезвычайно прельщает перспектива весь день вытаскивать тебя из снега на каждом шагу, это будет единственным удовольствием, от которого я вынуждена воздержаться. Ты, должно быть, считаешь, что в силах часами идти по колено в снегу, а я – нет. Я почти совсем оттаяла, после того как твой муж разжег камины, и не позволю снова меня заморозить. – Она подумала и добавила: – К тому же Лукас – это все, что я нашла на кухне.
Имоджин улыбнулась, проверяя, как сидят туфли. Они немного ссохлись, но нисколько не жали.
– Веселее, Мэри! Может, я слеплю снежок и принесу тебе.
Мэри подобрала с полу плащ, брошенный хозяйкой, и помогла ей одеться. Имоджин запахнула плащ и раскинула руки в стороны.
– Как я выгляжу?
– Как нищенка в ворованных шмотках, – сказал Лукас, заходя в комнату с огрызком яблока в руке.
Имоджин отпрянула, но снова улыбнулась. Мэри нахмурилась и хорошенько дернула Лукаса за ухо.
– Будешь знать, как дерзить леди Имоджин.
Он кивнул, отдал ей насмешливый салют и запихнул в рот остаток яблока. Не дожевав, запустил руку в корзину с едой за новым яблоком, и только пощечина Мэри его остановила.
– Не съешь всю корзину. В ней ленч для леди Имоджин и сэра Роберта. – Упоминание имени Роберта подействовало на него больше, чем выкручивание уха.
– Теперь, когда мой благородный провожатый получил последние указания, мы можем выходить? – Имоджин в предвкушении потирала руки.
Мэри медлила. За стенами дома лежал опасный мир, а Имоджин уязвима больше других. Мэри страстно ждала того дня, когда Имоджин пробудится к жизни, но сейчас ей казалось, что этот день наступил слишком скоро.
– Ну с Богом, – хмуро сказала она, просунула руку Лукаса под локоть Имоджин и вытолкала их за дверь.
Имоджин пришлось ссутулиться, приноравливаясь к щуплой фигурке Лукаса, и все-таки она спотыкалась. Через несколько метров она остановилась, мягко опустила руку Лукаса, сделала полшага назад и взялась за плечо мальчика.
Мэри посмотрела, как двинулись они дальше; потом вынула из кармана халата платок, громко сморкнулась, позволила себе минутку погоревать, убрала платок и решительно выпрямилась. Надо говорить себе, что все прекрасно, и тогда, возможно, будет легче все это пережить.
Не помогало.
Она вздумала утешить себя тем, что стала обвинять Роберта – ведь пока он здесь не появился, и речи не было ни о каких прогулках. Но мысль помогла только на мгновение.
Жалко, что некого отругать. Она вернулась в спальню Имоджин и тяжело опустилась на лавочку у камина. Постукивая кочергой по поленьям, Мэри подумала: если уж ей предстоит несколько часов ждать и волноваться, то никакой черт не заставит ее при этом еще и мерзнуть.
Лукас медленно свел Имоджин вниз по лестнице и подошел к входной двери. От сознания ответственности лицо его было крайне серьезно.
После шумной деятельности последних недель дом казался странно тихим. Роберт до конца дня уехал на строительство башни, и прислуга получила возможность отдохнуть. При всем уважении к новому хозяину, после долгих лет сонного существования слуги были потрясены водоворотом дел, в который их вовлек Роберт. Нельзя было упустить шанс отдышаться.
Имоджин улыбалась. Она многие недели – нет, годы! – не чувствовала себя так хорошо. Счастье клокотало в груди, хотелось бежать, прыгать, танцевать – хотя бы для того, чтобы посмотреть, не разучилась ли она это делать.
– Мы можем идти немного быстрее? – шепотом спросила она.
– Можем, – тоже шепотом ответил Лукас, – если вы хотите упасть, миледи.
– Может, мы не упадем.
– Но если упадем, сэр Роберт разорвет меня в клочки.
– Трус, – сердито сказала она, продолжая улыбаться. Невозможно было не улыбаться в такой день.
Она почувствовала, как он кивнул.
– Это точно. Я мечтаю дожить до восьми лет.
Она хотела что-то добавить, но Лукас внезапно остановился, Имоджин наткнулась на него, и он покачнулся.
– Почему ты остановился? – вспылила она. – Если собираешься останавливаться, предупреждай, иначе упадем.
– Из-звините, миледи, – запинаясь, сказал он.
– Это моя вина, – послышался впереди густой бархатный голос. – Я выскочил из-за угла, когда вы перешептывались.
Внезапное появление третьего человека, которого она не знала, потрясло Имоджин. Сердце замерло, руки задрожали, но она властно подняла голову. Это, наверное, один из тех людей Роберта, чей смех неделями преследует ее.
– Сэр, вы загораживаете нам дорогу, извольте отойти, чтобы мы могли продолжить путь.
– Извините, но я не могу этого сделать, пока вы не скажете, что задумали. Сэр Роберт оставил меня охранять дом, так что, Лукас, начнем с того, что узнаем, кто твоя прекрасная спутница, а тогда уж я решу, представляет кто-то из вас угрозу или нет.
– Сэр Гарет… – пробормотал Лукас, но Имоджин уже вскипела от возмущения.
– Не хотите ли вы сказать, что не дадите мне покинуть дом, если я не отвечу? – холодно сказала она.
Мужчина задумался.
– Да, можно сделать такое заключение. Итак, ваше имя…
– Ах ты, наглец! – взорвалась Имоджин. – Лукас, обойди этого грубияна, и пойдем дальше.
Лукас колебался. За те две недели, что Роберт был владельцем имения, Лукас научился с большим почтением относиться к нему и его рыцарям. Однажды один из них дружески хлопнул его по спине, и Лукас упал и покатился. Кажется, они просто не осознают своей силы; Лукас не хотел, чтобы сэр Гарет физически остановил их. Внутренний голос предупреждал, что это будет больно.
Уважение к грубой силе перемешивалось с изрядной долей благоговения. До сих пор Лукас имел дело лишь с одним мужчиной – старым кучером Дунканом. И вдруг в его мир ворвались могучие воины, один краше другого. В мужском окружении Лукас расцветал. Все они с грубоватой добротой относились к мальчишке, который вертелся вокруг них с откровенным восхищением. Они старались отвечать на его бесконечные вопросы, а один даже дал потрогать свой громадный меч. Лукас боготворил рыцарей и тот мир, из которого они пришли, и скорее бы умер, чем огорчил одного из своих героев.
И еще он понимал, что только сумасшедший не подчинится приказу, отданному с такой спокойной властностью.
– Ах, извините, миледи, я не думаю…
– Я не прошу тебя думать, Лукас, – оборвала его Имоджин. – Я прошу тебя идти. – Она почувствовала его колебания и скрипнула зубами. – Ладно, я пойду сама.
Она сняла руку с плеча мальчика и, не давая себе подумать о глупости такого решения, двинулась, чтобы обойти то место, где стоял грубиян. Конечно, она сбилась через пару шагов и наткнулась прямо на него. В этот момент ее переполняло желание топнуть ногой от унижения.
– Если вы немного посторонитесь… – Она взвизгнула, потому что внезапно весь мир перевернулся.
Рыцарь с легкостью вскинул ее себе на плечо. Лукас выкатил глаза, глядя, как его госпожу несут, словно мешок с бельем. Только через несколько секунд он сообразил, что происходит, бросил корзинку с едой и помчался за бессвязно шипящей леди и развеселившимся рыцарем.
Гарет аккуратно внес Имоджин в дом и поставил на ноги перед камином в главном зале. Скрестив руки на могучей груди, он разглядывал разъяренную женщину.
– Итак, могу я узнать ваше имя? – спокойно спросил он, и низкий голос гулко прокатился под сводами холла.
– Болван, я леди Имоджин Боумонт, владелица этого проклятого имения. – Она шагнула на голос, грозя пальцем. – А вам лучше схватить самое ценное из вашего имущества и бежать, потому что, когда я разберусь с вами, вы превратитесь в груду мяса на корм собакам.
Он не смог удержаться от улыбки. Замечательно. Значит, это жена Роберта. Леди Калека.
Роберт женился не на уродине, ему досталась всего лишь сварливая баба, с облегчением подумал Гарет. Он с улыбкой представил забавную картину, когда друзья кинутся спасать его от ярости этой дамы.
– Извините за причиненную обиду, миледи, но я выполнял приказ.
– Приказ подстерегать беззащитных женщин и детей и тащить их? Ничего не скажешь, храбрые у меня защитнички!
– Нет, у меня приказ обходить имение и охранять его жителей до возвращения сэра Роберта. Тащить – это было по вдохновению и для личного удовольствия.
– Для личного удовольствия! – вскипела она, щеки пошли красными пятнами. – Вы имели дерзость притронуться ко мне, а теперь набрались наглости заявлять о личном удовольствии? О вдохновении во имя долга?
– Нет, миледи, это не имело отношения к долгу, – уточнил он. – Тащить такую прекрасную женщину, как вы, – это не долг, а скорее одна из наград, которые дарит жизнь.
Имоджин смотрела на него свирепо.
– Вы осмеливаетесь со мной флиртовать?
Гарет обдумал эту мысль.
– Да, миледи, пожалуй, что так, – сказал он с улыбкой, которая повергла к его ногам множество женских сердец. Но Имоджин только склонила голову набок и подбоченилась.
– А что скажет ваш драгоценный сэр Роберт, когда вы расскажете ему о флирте с его женой?
– Надеюсь, миледи, у меня достаточно здравого смысла, чтобы не упоминать об этом, – серьезно ответил Гарет.
Имоджин неожиданно рассмеялась. Глупейший ответ мгновенно уничтожил всю ее злость. Гарету веселый смех показался радугой после грозы.
– Это мне нравится! В этом чувствуются определенные остатки бесчестной честности, – сказала она; внутри еще клокотал смех. – Хотелось бы узнать имя человека, который так мастерски умеет выживать.
– Сэр Гарет де Хьюго, помощник вашего мужа. – Он не забыл правильно поклониться, но голову дурманило нарастающее восхищение. Он слышал о леди Калеке, и эти слухи стали причиной необычной для него заторможенности, он никак не мог сопоставить эту маленькую прекрасную фею с образом леди Калеки. Эту женщину можно было считать калекой только в том случае, если исключительную красоту считать извращением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Однако в первую очередь ее предали собственное тело и сердце.
Она прижалась к подушке, на которой ночью покоилась его голова, окунулась в омут оставшегося запаха. Даже когда она оттолкнула от себя подушку, этот запах ее преследовал.
Но нельзя было показывать своих чувств. Она не могла позволить, чтобы люди жалели ее как отверженную жену. День за днем она делала то же, что обычно, говоря себе, что все идет, как всегда, но это не помогало. Она чувствовала одиночество большее, чем за все годы изоляции.
Одиночество становилось еще острее, когда Роберт врывался в монотонность ее дней. В первое утро он появился около полудня и принес с собой свежий запах зимнего дня. При звуке его голоса сердце замерло, хотя он говорил вежливую чепуху. Перед ней встало волшебство минувшей ночи, она снова хотела его испытать. Чувство было так сильно, что она не сразу поняла, что Роберт не отвечает тем же.
Он стоял перед ней с радостью человека перед лицом своего палача.
В эти драгоценные минуты он говорил о том, что прибыли его лошади из Уэльса! А с ними рыцари, с которыми он вместе не так давно сражался на границе! Потом пробормотал, что будет обедать вместе с ними в большом зале, понимая, что она предпочитает оставаться в спальне.
В стремлении избавиться от нее он почти выбежал из комнаты. Для нее осталось загадкой, зачем вообще он потрудился зайти.
Для него визит был чем-то вроде подвига, и это не улучшало настроения.
В этот вечер она ужинала в великолепном одиночестве; на вкус еда была как опилки. Но взрывы мужского хохота были почему-то приятны, и в тот вечер, и во все последующие.
С каждым вечером смех становился все громче, прибывали все новые люди Роберта, объединяясь со своим блистательным лидером, но Имоджин оставалась в полном одиночестве. Иногда одиночество буквально душило ее, оно ей снилось каждую ночь. Годами она жила одна, жила словно во сне, но таким же было и все вокруг нее. Теперь дом начал просыпаться, Роберт торопил, тянул его в живой мир, и только Имоджин оставалась в темном царстве.
Она научилась прислоняться головой к оконному переплету. Для нее, так долго прожившей в одиночестве, оно вдруг стало невыносимым. По ночам вялость придавливала ее к кровати тяжелым одеялом, она задыхалась и засыпала в слезах.
Но как ни странно, привычные ночные демоны ее больше не донимали. Зато появилась новая пытка.
Во сне ее преследовали воспоминания о том, как она лежала в руках Роберта. Как ее кожи касались легкие, как бабочки, поцелуи и медленное поглаживание теплых рук. Она старалась проснуться, понять, что это, реальность или всего лишь печальный сон. Предательское сознание хотело верить, что Роберт каждую ночь приходит к ней под покровом снов.
Но вырваться из сна не удавалось. И каждое утро она просыпалась одна, с горячим телом и одурманенным разумом. Ей казалось, что она чувствует его запах, и это давало надежду, что его присутствие не было сном. Но возможно, ей просто хотелось в это верить.
Вскоре Имоджин поняла, что надежда – такое же мучение, как все, что задумывал брат Роджер. В ней нарастало возмущение. Чем дольше Роберт был вдали от нее, тем больше овладевал ее мыслями. Она все еще неистово желала его, но, когда он был рядом, замыкалась в себе и обращалась с ним холодно. Она не могла до него дотянуться. Каждый день ее мучил страх, что, если она не попытается что-то сделать, вскоре и он, и огонь, который он зажег в ее теле, утекут между пальцами.
От этого можно и с ума сойти.
«Так ему и надо, – хмуро подумала Имоджин. – Посмотрим, как ему понравится быть женатым не на леди Калеке, а на леди Безумной. Уж тогда-то он не сможет ее игнорировать».
Странно, но ее злило не только его безразличие. Нет, ей хотелось кричать из-за того, что он осмеливается принимать решения и строить планы по поводу ее имения. Она вдруг решила: будь она проклята, если позволит этому продолжаться.
Она быстро отвернулась от окна.
– Мэри, мне нужна уличная обувь.
– Миледи…
– И теплый плащ, я полагаю. У меня есть такие вещи?
– Я что-то такое видела в южной каморке, миледи, но…
– Вот и хорошо, – безжалостно прервала Имоджин. – Пожалуйста, сходи и принеси. У меня сильнейшее желание прогуляться до стройки Роберта.
Мэри от удивления чуть не лишилась дара речи.
– Имоджин, туда три часа ходу.
Имоджин надменно вскинула брови.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я хочу сказать, Имоджин Коулбрук, так это то, что ты бог знает сколько времени не выходила за стены этой комнаты. А теперь решила, что можешь без труда пройти несколько миль по колено в снегу. Это полное безумие.
Как и следовало ожидать от леди Безумной, Имоджин улыбнулась.
– Возможно, но если я безумная, тебе лучше ублажать меня, сумасшедшие не любят, когда их обвиняют в лени. – Внезапно ее лицо стало серьезным. – И рада тебе напомнить: я теперь Имоджин Боумонт.
У Мэри хватило совести покраснеть. Она с ужасом признала, что забыла и об изменении фамилии, и о дворянских правах. Хорошо еще, Имоджин упрекнула ее только за первое, последнее многие люди считают более серьезным преступлением.
– Ты тему не меняй, – строго сказала Мэри, стараясь спрятать смущение. – Мы говорили не об изменении фамилии, а о том, что ты собралась пройти по снегу несколько миль.
– Это у тебя такой способ вежливо намекнуть, что я растолстела, да? – поддразнила ее Имоджин. Впервые за долгие годы она почувствовала себя легкомысленной.
– Ты знаешь, что я не имела в виду ничего подобного. Если у тебя и набирается лишний вес, то он оседает в правильных местах, – оскорбилась Мэри.
Имоджин была очень довольна.
– Ты правда так думаешь? – пылко спросила Имоджин. Она провела руками по бокам, стараясь угадать, правду ли сказала старуха.
Злость у Мэри тут же испарилась. Такой маленький комплимент и так много значит для божественно прекрасной женщины – до чего же странно! Старуха тихо вздохнула. Иногда она забывала, сколь многого лишена Имоджин.
– Да, я так думаю, – проворчала Мэри. – Пойду соберу все, что тебе надо для похода.
Радость Имоджин не знала границ. Она моментально забыла обо всех «зачем» и «куда» и наслаждалась предвкушением выхода из дому. Не удержавшись, она хлопнула в ладоши и возбужденно сжала руки.
Казалось неважным, что ей предстоит путь к угрюмой башне, которую построил Роджер. Какое это имеет значение, если после долгого затворничества она снова выйдет в мир живых? Это было невероятным счастьем, о котором она и не мечтала. Имоджин с трудом сдерживала возбуждение.
– Готово, миледи, я принесла растоптанные туфли и подходящий плащ. Еще я нашла шляпу, перчатки и молодого Лукаса, – отрывисто сказала Мэри и сунула Имоджин в руки все, кроме Лукаса, который топтался у двери.
– Зачем нам Лукас? – спросила Имоджин, присаживаясь, чтобы надеть туфли.
– Зачем Лукас? Затем, что хоть одна из нас должна шевелить мозгами, а понятие о чести есть, кажется, только у меня, – сухо сказала Мэри. – Ты не можешь выходить одна, и хотя меня чрезвычайно прельщает перспектива весь день вытаскивать тебя из снега на каждом шагу, это будет единственным удовольствием, от которого я вынуждена воздержаться. Ты, должно быть, считаешь, что в силах часами идти по колено в снегу, а я – нет. Я почти совсем оттаяла, после того как твой муж разжег камины, и не позволю снова меня заморозить. – Она подумала и добавила: – К тому же Лукас – это все, что я нашла на кухне.
Имоджин улыбнулась, проверяя, как сидят туфли. Они немного ссохлись, но нисколько не жали.
– Веселее, Мэри! Может, я слеплю снежок и принесу тебе.
Мэри подобрала с полу плащ, брошенный хозяйкой, и помогла ей одеться. Имоджин запахнула плащ и раскинула руки в стороны.
– Как я выгляжу?
– Как нищенка в ворованных шмотках, – сказал Лукас, заходя в комнату с огрызком яблока в руке.
Имоджин отпрянула, но снова улыбнулась. Мэри нахмурилась и хорошенько дернула Лукаса за ухо.
– Будешь знать, как дерзить леди Имоджин.
Он кивнул, отдал ей насмешливый салют и запихнул в рот остаток яблока. Не дожевав, запустил руку в корзину с едой за новым яблоком, и только пощечина Мэри его остановила.
– Не съешь всю корзину. В ней ленч для леди Имоджин и сэра Роберта. – Упоминание имени Роберта подействовало на него больше, чем выкручивание уха.
– Теперь, когда мой благородный провожатый получил последние указания, мы можем выходить? – Имоджин в предвкушении потирала руки.
Мэри медлила. За стенами дома лежал опасный мир, а Имоджин уязвима больше других. Мэри страстно ждала того дня, когда Имоджин пробудится к жизни, но сейчас ей казалось, что этот день наступил слишком скоро.
– Ну с Богом, – хмуро сказала она, просунула руку Лукаса под локоть Имоджин и вытолкала их за дверь.
Имоджин пришлось ссутулиться, приноравливаясь к щуплой фигурке Лукаса, и все-таки она спотыкалась. Через несколько метров она остановилась, мягко опустила руку Лукаса, сделала полшага назад и взялась за плечо мальчика.
Мэри посмотрела, как двинулись они дальше; потом вынула из кармана халата платок, громко сморкнулась, позволила себе минутку погоревать, убрала платок и решительно выпрямилась. Надо говорить себе, что все прекрасно, и тогда, возможно, будет легче все это пережить.
Не помогало.
Она вздумала утешить себя тем, что стала обвинять Роберта – ведь пока он здесь не появился, и речи не было ни о каких прогулках. Но мысль помогла только на мгновение.
Жалко, что некого отругать. Она вернулась в спальню Имоджин и тяжело опустилась на лавочку у камина. Постукивая кочергой по поленьям, Мэри подумала: если уж ей предстоит несколько часов ждать и волноваться, то никакой черт не заставит ее при этом еще и мерзнуть.
Лукас медленно свел Имоджин вниз по лестнице и подошел к входной двери. От сознания ответственности лицо его было крайне серьезно.
После шумной деятельности последних недель дом казался странно тихим. Роберт до конца дня уехал на строительство башни, и прислуга получила возможность отдохнуть. При всем уважении к новому хозяину, после долгих лет сонного существования слуги были потрясены водоворотом дел, в который их вовлек Роберт. Нельзя было упустить шанс отдышаться.
Имоджин улыбалась. Она многие недели – нет, годы! – не чувствовала себя так хорошо. Счастье клокотало в груди, хотелось бежать, прыгать, танцевать – хотя бы для того, чтобы посмотреть, не разучилась ли она это делать.
– Мы можем идти немного быстрее? – шепотом спросила она.
– Можем, – тоже шепотом ответил Лукас, – если вы хотите упасть, миледи.
– Может, мы не упадем.
– Но если упадем, сэр Роберт разорвет меня в клочки.
– Трус, – сердито сказала она, продолжая улыбаться. Невозможно было не улыбаться в такой день.
Она почувствовала, как он кивнул.
– Это точно. Я мечтаю дожить до восьми лет.
Она хотела что-то добавить, но Лукас внезапно остановился, Имоджин наткнулась на него, и он покачнулся.
– Почему ты остановился? – вспылила она. – Если собираешься останавливаться, предупреждай, иначе упадем.
– Из-звините, миледи, – запинаясь, сказал он.
– Это моя вина, – послышался впереди густой бархатный голос. – Я выскочил из-за угла, когда вы перешептывались.
Внезапное появление третьего человека, которого она не знала, потрясло Имоджин. Сердце замерло, руки задрожали, но она властно подняла голову. Это, наверное, один из тех людей Роберта, чей смех неделями преследует ее.
– Сэр, вы загораживаете нам дорогу, извольте отойти, чтобы мы могли продолжить путь.
– Извините, но я не могу этого сделать, пока вы не скажете, что задумали. Сэр Роберт оставил меня охранять дом, так что, Лукас, начнем с того, что узнаем, кто твоя прекрасная спутница, а тогда уж я решу, представляет кто-то из вас угрозу или нет.
– Сэр Гарет… – пробормотал Лукас, но Имоджин уже вскипела от возмущения.
– Не хотите ли вы сказать, что не дадите мне покинуть дом, если я не отвечу? – холодно сказала она.
Мужчина задумался.
– Да, можно сделать такое заключение. Итак, ваше имя…
– Ах ты, наглец! – взорвалась Имоджин. – Лукас, обойди этого грубияна, и пойдем дальше.
Лукас колебался. За те две недели, что Роберт был владельцем имения, Лукас научился с большим почтением относиться к нему и его рыцарям. Однажды один из них дружески хлопнул его по спине, и Лукас упал и покатился. Кажется, они просто не осознают своей силы; Лукас не хотел, чтобы сэр Гарет физически остановил их. Внутренний голос предупреждал, что это будет больно.
Уважение к грубой силе перемешивалось с изрядной долей благоговения. До сих пор Лукас имел дело лишь с одним мужчиной – старым кучером Дунканом. И вдруг в его мир ворвались могучие воины, один краше другого. В мужском окружении Лукас расцветал. Все они с грубоватой добротой относились к мальчишке, который вертелся вокруг них с откровенным восхищением. Они старались отвечать на его бесконечные вопросы, а один даже дал потрогать свой громадный меч. Лукас боготворил рыцарей и тот мир, из которого они пришли, и скорее бы умер, чем огорчил одного из своих героев.
И еще он понимал, что только сумасшедший не подчинится приказу, отданному с такой спокойной властностью.
– Ах, извините, миледи, я не думаю…
– Я не прошу тебя думать, Лукас, – оборвала его Имоджин. – Я прошу тебя идти. – Она почувствовала его колебания и скрипнула зубами. – Ладно, я пойду сама.
Она сняла руку с плеча мальчика и, не давая себе подумать о глупости такого решения, двинулась, чтобы обойти то место, где стоял грубиян. Конечно, она сбилась через пару шагов и наткнулась прямо на него. В этот момент ее переполняло желание топнуть ногой от унижения.
– Если вы немного посторонитесь… – Она взвизгнула, потому что внезапно весь мир перевернулся.
Рыцарь с легкостью вскинул ее себе на плечо. Лукас выкатил глаза, глядя, как его госпожу несут, словно мешок с бельем. Только через несколько секунд он сообразил, что происходит, бросил корзинку с едой и помчался за бессвязно шипящей леди и развеселившимся рыцарем.
Гарет аккуратно внес Имоджин в дом и поставил на ноги перед камином в главном зале. Скрестив руки на могучей груди, он разглядывал разъяренную женщину.
– Итак, могу я узнать ваше имя? – спокойно спросил он, и низкий голос гулко прокатился под сводами холла.
– Болван, я леди Имоджин Боумонт, владелица этого проклятого имения. – Она шагнула на голос, грозя пальцем. – А вам лучше схватить самое ценное из вашего имущества и бежать, потому что, когда я разберусь с вами, вы превратитесь в груду мяса на корм собакам.
Он не смог удержаться от улыбки. Замечательно. Значит, это жена Роберта. Леди Калека.
Роберт женился не на уродине, ему досталась всего лишь сварливая баба, с облегчением подумал Гарет. Он с улыбкой представил забавную картину, когда друзья кинутся спасать его от ярости этой дамы.
– Извините за причиненную обиду, миледи, но я выполнял приказ.
– Приказ подстерегать беззащитных женщин и детей и тащить их? Ничего не скажешь, храбрые у меня защитнички!
– Нет, у меня приказ обходить имение и охранять его жителей до возвращения сэра Роберта. Тащить – это было по вдохновению и для личного удовольствия.
– Для личного удовольствия! – вскипела она, щеки пошли красными пятнами. – Вы имели дерзость притронуться ко мне, а теперь набрались наглости заявлять о личном удовольствии? О вдохновении во имя долга?
– Нет, миледи, это не имело отношения к долгу, – уточнил он. – Тащить такую прекрасную женщину, как вы, – это не долг, а скорее одна из наград, которые дарит жизнь.
Имоджин смотрела на него свирепо.
– Вы осмеливаетесь со мной флиртовать?
Гарет обдумал эту мысль.
– Да, миледи, пожалуй, что так, – сказал он с улыбкой, которая повергла к его ногам множество женских сердец. Но Имоджин только склонила голову набок и подбоченилась.
– А что скажет ваш драгоценный сэр Роберт, когда вы расскажете ему о флирте с его женой?
– Надеюсь, миледи, у меня достаточно здравого смысла, чтобы не упоминать об этом, – серьезно ответил Гарет.
Имоджин неожиданно рассмеялась. Глупейший ответ мгновенно уничтожил всю ее злость. Гарету веселый смех показался радугой после грозы.
– Это мне нравится! В этом чувствуются определенные остатки бесчестной честности, – сказала она; внутри еще клокотал смех. – Хотелось бы узнать имя человека, который так мастерски умеет выживать.
– Сэр Гарет де Хьюго, помощник вашего мужа. – Он не забыл правильно поклониться, но голову дурманило нарастающее восхищение. Он слышал о леди Калеке, и эти слухи стали причиной необычной для него заторможенности, он никак не мог сопоставить эту маленькую прекрасную фею с образом леди Калеки. Эту женщину можно было считать калекой только в том случае, если исключительную красоту считать извращением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27