Потом она поставит памятник… да, и обязательно ограду, такую же, как и у его богатых родственников. Как бы сейчас посмеялся ее отец. И она вместе с ним. Родственники богатых и могущественных Найтов… Ну что ж, теперь это сбылось. Теперь между ними появилась связь. Его дочь, Калибан Хилл Найт… Калибан…
В детстве ее мучили и дразнили из-за этого имени не только дети. Даже учителя в школе произносили его с едва скрываемым отвращением.
– Почему тебе дали такое имя, девочка?
Действительно, почему? Может быть, причиной послужила любовь Тома Хилла к поэту с Эйвона в сочетании с его собственным оригинальным чувством юмора?
Однажды она горько пожаловалась отцу. Том лишь весело рассмеялся, поднял ее на руки, посадил к себе на колени.
– Для тебя это самое подходящее имя, радость моя. Калибан – дитя дьявола и ведьмы. Именно так я бы охарактеризовал твою дражайшую матушку, а она меня. Посторонние видели только ее несравненную красоту – в сущности, маску, сквозь которую я очень скоро проник. Но вообще-то мы все носим маски, Келли.
Она рассмеялась, игриво ущипнула его за щеки.
– Ты-то не носишь никакую маску.
Он крепко прижал ее к себе. Такие порывы отцовской любви случались с ним крайне редко.
– О Господи… Как мало ты еще знаешь, радость моя.
Это оказалось правдой. Натаниэль Найт знал о ее родителях гораздо больше, чем сама Келли. Он не хотел рассказывать ей, но она все-таки его вынудила.
Том Хилл родился и вырос в Найтсвилле. Его отец, дядья и братья работали на Нью-Йоркскую центральную железнодорожную компанию: резали рельсы, сколачивали, укладывали пути. Они считали, что это лучше, чем работать в каменоломне и, не дожив еще до тридцати лет, харкать кровью, оттого что легкие заполняются сланцевой пылью. Однако Тому хотелось большего.
Война с Испанией дала ему возможность вырваться из Найтсвилла. Он записался добровольцем в армию. Его направили в инженерный полк. Через три года он уволился, приобретя необходимый опыт, позволивший ему работать в строительном бизнесе. Он нашел работу в Олбани в строительной фирме, получившей правительственные заказы на строительство зданий и прокладку дорог. Там он и познакомился с Китти Слэйд. Он знал, что она девушка не слишком строгих правил, однако именно ее распущенность неотразимо влекла его к Китти. Поначалу.
У Тома в характере была и другая – темная – сторона. Он любил выпить и подраться. Числилось за ним и еще кое-что. Его обвиняли в попытке изнасилования преподавательницы старших классов школы в Клинтоне. Это произошло как раз перед тем, как он сбежал из дома и записался добровольцем в армию. После войны благодаря узколобому патриотизму политиков тех времен дело против молодого героя Тома Хилла было прекращено.
Когда Китти забеременела, Том вернулся вместе с ней в Найтс-вилл и пошел к кирпичному магнату Карлу Мейджорсу. Он привез с собой формулу быстродействующего связующего раствора для кирпичей. На Карла произвели впечатление как формула, так и человек, который ее привез. Он нанял Тома на работу на больших печах в Ньюберге, достаточно далеко от Найтсвилла, так что теперь Том мог приезжать домой только на выходные.
Они с Китти решили, что до рождения ребенка ей лучше пожить с родителями Тома. Решение оказалось неудачным. Когда пришло время переезжать к мужу, молодая мать передумала: ей нравилось такое положение вещей – полная свобода от мужа с воскресенья до пятницы, полная свобода от материнских обязанностей. Роль матери взяла на себя бабушка. Китти ездила, куда и когда хотела. Флиртовала со всеми подряд в Клинтоне, в основном с мужчинами, предпочитавшими определенный тип женщин.
Однажды бармен спросил ее:
– С какой стати ты болтаешься в кабаках? Ты ведь красивая девушка. У тебя есть стиль.
Она улыбнулась своей непроницаемой, загадочной улыбкой, так похожей на улыбку Келли.
– Я получаю удовольствие и доставляю удовольствие другим. Что лучше есть в жизни?
А потом внезапно наступила резкая перемена. Китти прекратила еженедельные поездки в Клинтон, а стала каждую неделю ездить на одну ночь в Олбани. Навестить родных и друзей, как она объясняла Хиллам.
Однажды в четверг Натаниэль Найт приехал по делам фирмы в столицу штата и случайно увидел в конном экипаже Китти Хилл с Карлом Мейджорсом. Он не обмолвился об этом ни одной живой душе. Лишь много лет спустя рассказал своей молодой жене Келли. Она умела вытягивать глубоко запрятанные секреты даже из таких скрытных людей, как Нат.
Открытие на Келли никак не подействовало. Она восприняла его как обычные сплетни о незнакомом человеке.
– Мой отец знал о ней и Мейджорсе?
– Думаю, что он каким-то образом об этом узнал. Между ними произошла ужасная ссора. Тебе тогда было, наверное, года три. Он ее чуть не задушил. Его забрали в окружную тюрьму. Через неделю состоялось слушание в суде, но Китти так и не явилась дать показания. Просто собрала вещи и исчезла. Больше о ней никто ничего не слышал. Растворилась, как дым в небе.
Келли прикусила острыми зубками нижнюю губу.
– Как ведьма.
– Ходили слухи, что Карл Мейджорс ее куда-то увез. Он все отрицал, не признался ни твоему отцу, ни полиции. Никто не решился обвинить его во лжи. Так дело и заглохло. Сразу после этого Карл перевел твоего отца на другую печь, поменьше, в Бакстоне, чтобы он находился поближе к тебе. Дедушка с бабушкой заботились о тебе до самой смерти. Они умерли той ужасной зимой девятьсот седьмого года, от гриппа. И тогда отец взял тебя к себе, в Бакстон.
Том Хилл скончался раньше своего срока. Погиб в ножевой драке, когда Келли едва исполнилось десять лет. Потом были долгие мучительные годы в сиротском приюте. Единственной отрадой служила ей книга. Келли спасалась от приютского заточения, от тесной клетки собственного тела в чудесном мире шекспировских пьес. Она проиграла все роли. Нет, не проиграла – прожила.
Она существовала в образе леди Макбет.
Она была Гонерильей, жестокой, чудовищной дочерью короля Лира.
Она была матерью Гамлета, прелюбодейкой. Но никогда не воображала себя безумной Офелией.
Да, она действительно Калибан. А тот земной образ, которым наградила ее природа – золотистые волосы, изумрудно-зеленые глаза, белая кожа, – служил отличной маской на огромной сцене театра жизни.
Она играла роль сиротки Хилл так же легко, как и все остальные свои роли. В этом качестве ее воспринимали и те, кто заменял ей мать, и монахини в приюте. Прочие же ощущали в присутствии Келли какую-то неловкость, как с незнакомым человеком, с которым не понятно, как себя вести. Слишком уж много скрытого, ускользающего от взгляда чувствовалось в ней, слишком много неожиданностей. В ней не ощущалось постоянства, необходимого для глубоких и прочных взаимоотношений. Да, у нее любящее сердце, полагали окружающие, но как она переменчива! И потом она всегда обращалась к Шекспиру, использовала его как оружие и защиту, как аргумент в любом споре.
– Почему ты все время говоришь цитатами, Келли? – спросила ее как-то одна из монахинь. – Хотя бы один раз ответила просто, как говорят все люди.
Келли усмехнулась своей обычной непроницаемой усмешкой. Глаза ее заволоклись дымкой.
Весной 1921 года в приюте вздохнули с облегчением: Келли покинула их, зажав под мышкой свою книгу, прижав к груди документ на право владения кладбищенским участком отца. Она ушла с десятидолларовой банкнотой в кармане и матерчатой сумкой, в которой содержалось все ее имущество. По предварительной договоренности, она поселилась в одной религиозной семье в Клинтоне, где ее ждала работа официантки в небольшом респектабельном ресторанчике.
В первый же выходной день Келли купила букетик фиалок и поехала с ранним поездом в Найтсвилл. От вокзала она дошла до небольшого кладбища на холме. Обнаружить могилу отца на заброшенном, поросшем сорняками клочке земли оказалось почти невозможно. Келли рвала траву руками, пока, наконец, не показался прямоугольник могилы. Девушка рассыпала по ней фиалки и послала духу своего отца воздушный поцелуй.
В тот день она впервые увидела темноволосого, задумчивого и печального юношу, который напомнил ей датского принца. Позже, когда она узнала, что его зовут Хэм, это показалось ей вполне естественным. Подходящее начало для Келли Хилл.
Она вытерла сушилку для посуды, повесила сушиться тряпку, задернула занавеску на окне. Лунный пейзаж с кладбищем скрылся. Келли задула лампы, взяла свечу и пошла наверх.
Войдя в комнату, она разделась при тусклом свете свечи и остановилась перед зеркалом, разглядывая свое тело. Осталась довольна тем, что увидела. Чувственность, полускрытая мерцающим светом и тенями. Если бы Хэм ее сейчас видел… Он бы сразу забыл своего старика. Она завернулась в пеньюар, взяла свечу и пошла в комнату Хэма. Открыла дверь без стука, медленно подошла к кровати. Он лежал на боку, свернувшись калачиком. Притворяется, что спит, сразу поняла Келли.
– Хэм, – мягко произнесла она. – Я пришла к тебе. Ты мне нужен. И я тебе нужна, ты сам это знаешь.
Он не открыл глаза, однако Келли заметила, как он вздрогнул под простыней. Она поставила свечу на столик и сняла пеньюар.
– Посмотри на меня, Хэм, посмотри же. Или ты не осмеливаешься?
Глаза его медленно, словно с трудом, раскрылись. Она наклонилась, взглянула ему прямо в глаза.
– Хэм… – Она оперлась коленом о матрас, медленно стянула с него одеяло. Он спал голым, так же как и она.
Хэм поднял руку, словно для защиты.
– Келли… прошу тебя… уйди, оставь меня в покое.
– Я тебе нужна. Ты хочешь меня. Так же, как в тот день, когда ты обезумел от желания.
Она взяла его руку, погладила ладонь. Легла рядом, просунула ногу между его ног. Хэм вздрогнул.
– Так же, как в тот день… О Господи!
Келли улыбнулась. Обняла его за шею. Ну вот и все. Дело сделано. Она его соблазнила. Однако вскоре она обнаружила, что это не так. Его холодные губы не отвечали на поцелуи. Мужчина в нем так и не проснулся.
– О, любовь моя, – выдохнула Келли ему в ухо.
Холодный, как каменная статуя, он не отвечал на ее ласки.
Она дотронулась кончиком языка до толстой вены на его горле. Вена пульсировала в такт биениям сердца. Келли потерлась носом о густые волосы на его груди, на животе. Все бесполезно. Он не реагировал.
– Хэм, – попыталась она его урезонить, – зачем ты мучаешь себя и меня? Кончай дуться, как ребенок. Стань опять тем мужчиной, которого я любила до того, как произошла эта неприятность.
– Ты любила? – Он коротко рассмеялся. – Любовь не имеет никакого отношения к тому, чем мы с тобой занимались за спиной моего отца. Вероломство и разврат – вот что у нас с тобой было общего.
– Перестань валять дурака. Ты ведешь себя как злой, испорченный мальчишка. Наказываешь меня своей холодностью? Хватит притворяться, будто ты больше не хочешь меня как женщину.
Он сел на постели, крепко сжал ее кисти, глядя ей прямо в глаза.
– Я не притворяюсь. Что бы ты ни говорила, что бы ни делала, этим ничего не изменишь. То дикое желание, которое возбуждало во мне твое тело, умерло. Теперь один твой вид меня отталкивает.
– Ах ты, подонок!
Она наотмашь ударила его по лицу. Хэма это повергло в настоящий шок. До этого он ни разу не видел ее разгневанной, ни разу не слышал, чтобы она на кого-нибудь кричала или ругалась.
Келли и сама себе удивилась. Она всегда осуждала отца за неконтролируемые взрывы эмоций. Она тут же пожалела о том, что не сдержалась.
– Прости меня, Хэм. Пусть даже ты это и заслужил.
Хэм натянул на себя простыню.
– И ты прости меня, Келли. Мне очень жаль…. Я не виню тебя в смерти отца. Это я, я сам на коленях умолял тебя в воскресенье прийти ко мне на сеновал. Вина за смерть отца лежит на моей совести.
Келли надела пеньюар, плотно запахнула его.
– Вся эта болтовня насчет вины и совести… меня от нее тошнит. «Совесть делает нас всех трусами…» Хэм, мне кажется, тебе доставляет удовольствие изображать из себя страдальца. Жил бы ты в средние века, наверное, целовал бы ноги римским центурионам, когда тебя бросали бы в клетку ко львам. Главная ваша беда – таких как ты – заключается в том, что вы слишком много думаете о том, что ждет вас в той жизни. Так много, что не успеваете толком пожить в этом мире. Если уж говорить о великом Господе Боге из Хорошей книги твоего отца… Если он действительно существует где-нибудь там, высоко, в бесконечном небе, то наши жизни на этой планете он уже давно отмерил. Он автор наших судеб. Так же как мой поэт с самого начала, с первого же росчерка пера знал, что произойдет с Гамлетом.
– Я не могу с этим согласиться.
– Тогда ты просто слеп. Твоему отцу все равно было не избежать смерти. Даже если бы он не ввел меня в ваш дом, в вашу жизнь в тот день, когда мы встретились на кладбище, на моем месте появилась бы какая-нибудь другая женщина. И ты бы загорелся к ней страстью, и произошла бы та же самая сцена на сеновале. Так было предопределено. Однажды в Древней Греции жил царь, которому оракул предсказал, что сын убьет его и женится на собственной матери. Стремясь предотвратить это, царь приказал отвести ребенка в горы и оставить там, на съедение диким зверям. Но мальчик остался в живых. Он вырос храбрым воином и могущественным предводителем. Однажды он встретился на поле битвы с собственным отцом – конечно, они не узнали друг друга, – и Эдип – так его звали – победил своего отца, убил его и захватил его царство вместе с царицей. Все, как и предсказал оракул. Когда Эдип узнал о том, что совершил, он в отчаянии ослепил себя. Это про тебя, Хэм. Ты убил отца, спал с его женой, а теперь еще и ослеп. Бедняга… Я иду спать.
Келли взяла свечу и пошла к выходу. У двери обернулась, взглянула на Хэма. Как определить те противоречивые чувства, которые она испытывала к нему? Конечно, она его не любит. И отца его никогда не любила. И своего отца тоже, кстати. Вообще Келли за всю свою жизнь еще ни разу не пришлось испытать то гипертрофированное чувство, которое поэты называли «любовь». В этом Хэм не ошибся. Их совместные плотские утехи не имели ничего общего с любовью, и сейчас Келли сожалела лишь о том, что его внезапная импотенция лишила ее этих удовольствий. В остальном же Хэм уже сослужил свою службу. Келли обхватила обеими руками тугой живот, ощутила шевеление. Новая жизнь…
В своей комнате, лежа в постели, Келли забыла Хэма. В голове у нее уже выстраивались планы на будущее. И не последнее место в этих планах занимал Карл Мейджорс. Сегодня днем его присутствие ощущалось в доме еще долго после его отъезда. Самоуверенный, развязный самец… мужчина до кончиков ногтей. Келли усмехнулась. Уж он-то не окажется несостоятельным в постели с женщиной, которая его хочет.
В воскресенье Карл Мейджорс приехал еще до полудня в своем огромном черном «мерсере». Стояли последние дни бабьего лета, больше напоминавшие июль, чем октябрь.
Карл помог Келли сесть в машину.
– Идеальный день для прогулки. Правда, на шоссе на большой скорости будет продувать. Если хотите, я подниму верх.
Келли рассмеялась.
– Нет-нет, пожалуйста, не надо. Я люблю ветер. Для меня он звучит как песня.
Полные губы под щеточкой усов изогнулись в усмешке.
– И какая же это песня?
– Разные. Их много. О жизни и любви, о счастье и горе, о боли, о ненависти, о смерти. Обо всем, что существует на этой земле.
– Хорошо, что у меня не такое богатое воображение. – Карл сел за руль, сделанный из слоновой кости. – Порой тяжело иметь дело с тем, что видишь и слышишь в реальной жизни. К чему мне ваши духи и феи?
– Ветер – это не дух и не фея. Это сила.
– Вы странное существо, Келли Найт.
Карл обернулся и взглянул на Хэма, который сгорбился на заднем сиденье в неловкой, напряженной позе и, по-видимому, чувствовал себя очень неуютно в костюме, рубашке с тугим воротничком и галстуке. Обычно он так одевался лишь по случаю свадеб или похорон.
– Что скажешь, Хэм? Ты когда-нибудь встречал такую женщину?
Келли тоже обернулась, чтобы видеть выражение лица Хэма, когда тот будет отвечать.
– Пожалуй, нет, сэр. – Он помолчал, глядя Келли прямо в глаза. – Правда, не могу сказать, что я ее хоть сколько-нибудь знаю.
Зеленые глаза насмешливо блестели. Келли перегнулась и похлопала Хэма по колену.
– Вы только послушайте! И это он говорит о своей мачехе! А ведь за последний год мы очень сблизились.
Карл покачал львиной головой.
– Мачеха… Готов поклясться, Хэм больше похож на вашего старшего брата.
Келли тихонько засмеялась, погладила Карла по колену.
– Вы льстец. Натаниэль не зря говорил, что вы дамский угодник.
– Досужие сплетни.
– Говорят, вы знали мою мать? – спросила Келли небрежным тоном.
Ее вопрос застиг Карла врасплох. Он даже рот открыл и несколько секунд молча смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Келли улыбалась своей лисьей улыбкой.
– В общем… по-моему… думаю, да.
– Думаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
В детстве ее мучили и дразнили из-за этого имени не только дети. Даже учителя в школе произносили его с едва скрываемым отвращением.
– Почему тебе дали такое имя, девочка?
Действительно, почему? Может быть, причиной послужила любовь Тома Хилла к поэту с Эйвона в сочетании с его собственным оригинальным чувством юмора?
Однажды она горько пожаловалась отцу. Том лишь весело рассмеялся, поднял ее на руки, посадил к себе на колени.
– Для тебя это самое подходящее имя, радость моя. Калибан – дитя дьявола и ведьмы. Именно так я бы охарактеризовал твою дражайшую матушку, а она меня. Посторонние видели только ее несравненную красоту – в сущности, маску, сквозь которую я очень скоро проник. Но вообще-то мы все носим маски, Келли.
Она рассмеялась, игриво ущипнула его за щеки.
– Ты-то не носишь никакую маску.
Он крепко прижал ее к себе. Такие порывы отцовской любви случались с ним крайне редко.
– О Господи… Как мало ты еще знаешь, радость моя.
Это оказалось правдой. Натаниэль Найт знал о ее родителях гораздо больше, чем сама Келли. Он не хотел рассказывать ей, но она все-таки его вынудила.
Том Хилл родился и вырос в Найтсвилле. Его отец, дядья и братья работали на Нью-Йоркскую центральную железнодорожную компанию: резали рельсы, сколачивали, укладывали пути. Они считали, что это лучше, чем работать в каменоломне и, не дожив еще до тридцати лет, харкать кровью, оттого что легкие заполняются сланцевой пылью. Однако Тому хотелось большего.
Война с Испанией дала ему возможность вырваться из Найтсвилла. Он записался добровольцем в армию. Его направили в инженерный полк. Через три года он уволился, приобретя необходимый опыт, позволивший ему работать в строительном бизнесе. Он нашел работу в Олбани в строительной фирме, получившей правительственные заказы на строительство зданий и прокладку дорог. Там он и познакомился с Китти Слэйд. Он знал, что она девушка не слишком строгих правил, однако именно ее распущенность неотразимо влекла его к Китти. Поначалу.
У Тома в характере была и другая – темная – сторона. Он любил выпить и подраться. Числилось за ним и еще кое-что. Его обвиняли в попытке изнасилования преподавательницы старших классов школы в Клинтоне. Это произошло как раз перед тем, как он сбежал из дома и записался добровольцем в армию. После войны благодаря узколобому патриотизму политиков тех времен дело против молодого героя Тома Хилла было прекращено.
Когда Китти забеременела, Том вернулся вместе с ней в Найтс-вилл и пошел к кирпичному магнату Карлу Мейджорсу. Он привез с собой формулу быстродействующего связующего раствора для кирпичей. На Карла произвели впечатление как формула, так и человек, который ее привез. Он нанял Тома на работу на больших печах в Ньюберге, достаточно далеко от Найтсвилла, так что теперь Том мог приезжать домой только на выходные.
Они с Китти решили, что до рождения ребенка ей лучше пожить с родителями Тома. Решение оказалось неудачным. Когда пришло время переезжать к мужу, молодая мать передумала: ей нравилось такое положение вещей – полная свобода от мужа с воскресенья до пятницы, полная свобода от материнских обязанностей. Роль матери взяла на себя бабушка. Китти ездила, куда и когда хотела. Флиртовала со всеми подряд в Клинтоне, в основном с мужчинами, предпочитавшими определенный тип женщин.
Однажды бармен спросил ее:
– С какой стати ты болтаешься в кабаках? Ты ведь красивая девушка. У тебя есть стиль.
Она улыбнулась своей непроницаемой, загадочной улыбкой, так похожей на улыбку Келли.
– Я получаю удовольствие и доставляю удовольствие другим. Что лучше есть в жизни?
А потом внезапно наступила резкая перемена. Китти прекратила еженедельные поездки в Клинтон, а стала каждую неделю ездить на одну ночь в Олбани. Навестить родных и друзей, как она объясняла Хиллам.
Однажды в четверг Натаниэль Найт приехал по делам фирмы в столицу штата и случайно увидел в конном экипаже Китти Хилл с Карлом Мейджорсом. Он не обмолвился об этом ни одной живой душе. Лишь много лет спустя рассказал своей молодой жене Келли. Она умела вытягивать глубоко запрятанные секреты даже из таких скрытных людей, как Нат.
Открытие на Келли никак не подействовало. Она восприняла его как обычные сплетни о незнакомом человеке.
– Мой отец знал о ней и Мейджорсе?
– Думаю, что он каким-то образом об этом узнал. Между ними произошла ужасная ссора. Тебе тогда было, наверное, года три. Он ее чуть не задушил. Его забрали в окружную тюрьму. Через неделю состоялось слушание в суде, но Китти так и не явилась дать показания. Просто собрала вещи и исчезла. Больше о ней никто ничего не слышал. Растворилась, как дым в небе.
Келли прикусила острыми зубками нижнюю губу.
– Как ведьма.
– Ходили слухи, что Карл Мейджорс ее куда-то увез. Он все отрицал, не признался ни твоему отцу, ни полиции. Никто не решился обвинить его во лжи. Так дело и заглохло. Сразу после этого Карл перевел твоего отца на другую печь, поменьше, в Бакстоне, чтобы он находился поближе к тебе. Дедушка с бабушкой заботились о тебе до самой смерти. Они умерли той ужасной зимой девятьсот седьмого года, от гриппа. И тогда отец взял тебя к себе, в Бакстон.
Том Хилл скончался раньше своего срока. Погиб в ножевой драке, когда Келли едва исполнилось десять лет. Потом были долгие мучительные годы в сиротском приюте. Единственной отрадой служила ей книга. Келли спасалась от приютского заточения, от тесной клетки собственного тела в чудесном мире шекспировских пьес. Она проиграла все роли. Нет, не проиграла – прожила.
Она существовала в образе леди Макбет.
Она была Гонерильей, жестокой, чудовищной дочерью короля Лира.
Она была матерью Гамлета, прелюбодейкой. Но никогда не воображала себя безумной Офелией.
Да, она действительно Калибан. А тот земной образ, которым наградила ее природа – золотистые волосы, изумрудно-зеленые глаза, белая кожа, – служил отличной маской на огромной сцене театра жизни.
Она играла роль сиротки Хилл так же легко, как и все остальные свои роли. В этом качестве ее воспринимали и те, кто заменял ей мать, и монахини в приюте. Прочие же ощущали в присутствии Келли какую-то неловкость, как с незнакомым человеком, с которым не понятно, как себя вести. Слишком уж много скрытого, ускользающего от взгляда чувствовалось в ней, слишком много неожиданностей. В ней не ощущалось постоянства, необходимого для глубоких и прочных взаимоотношений. Да, у нее любящее сердце, полагали окружающие, но как она переменчива! И потом она всегда обращалась к Шекспиру, использовала его как оружие и защиту, как аргумент в любом споре.
– Почему ты все время говоришь цитатами, Келли? – спросила ее как-то одна из монахинь. – Хотя бы один раз ответила просто, как говорят все люди.
Келли усмехнулась своей обычной непроницаемой усмешкой. Глаза ее заволоклись дымкой.
Весной 1921 года в приюте вздохнули с облегчением: Келли покинула их, зажав под мышкой свою книгу, прижав к груди документ на право владения кладбищенским участком отца. Она ушла с десятидолларовой банкнотой в кармане и матерчатой сумкой, в которой содержалось все ее имущество. По предварительной договоренности, она поселилась в одной религиозной семье в Клинтоне, где ее ждала работа официантки в небольшом респектабельном ресторанчике.
В первый же выходной день Келли купила букетик фиалок и поехала с ранним поездом в Найтсвилл. От вокзала она дошла до небольшого кладбища на холме. Обнаружить могилу отца на заброшенном, поросшем сорняками клочке земли оказалось почти невозможно. Келли рвала траву руками, пока, наконец, не показался прямоугольник могилы. Девушка рассыпала по ней фиалки и послала духу своего отца воздушный поцелуй.
В тот день она впервые увидела темноволосого, задумчивого и печального юношу, который напомнил ей датского принца. Позже, когда она узнала, что его зовут Хэм, это показалось ей вполне естественным. Подходящее начало для Келли Хилл.
Она вытерла сушилку для посуды, повесила сушиться тряпку, задернула занавеску на окне. Лунный пейзаж с кладбищем скрылся. Келли задула лампы, взяла свечу и пошла наверх.
Войдя в комнату, она разделась при тусклом свете свечи и остановилась перед зеркалом, разглядывая свое тело. Осталась довольна тем, что увидела. Чувственность, полускрытая мерцающим светом и тенями. Если бы Хэм ее сейчас видел… Он бы сразу забыл своего старика. Она завернулась в пеньюар, взяла свечу и пошла в комнату Хэма. Открыла дверь без стука, медленно подошла к кровати. Он лежал на боку, свернувшись калачиком. Притворяется, что спит, сразу поняла Келли.
– Хэм, – мягко произнесла она. – Я пришла к тебе. Ты мне нужен. И я тебе нужна, ты сам это знаешь.
Он не открыл глаза, однако Келли заметила, как он вздрогнул под простыней. Она поставила свечу на столик и сняла пеньюар.
– Посмотри на меня, Хэм, посмотри же. Или ты не осмеливаешься?
Глаза его медленно, словно с трудом, раскрылись. Она наклонилась, взглянула ему прямо в глаза.
– Хэм… – Она оперлась коленом о матрас, медленно стянула с него одеяло. Он спал голым, так же как и она.
Хэм поднял руку, словно для защиты.
– Келли… прошу тебя… уйди, оставь меня в покое.
– Я тебе нужна. Ты хочешь меня. Так же, как в тот день, когда ты обезумел от желания.
Она взяла его руку, погладила ладонь. Легла рядом, просунула ногу между его ног. Хэм вздрогнул.
– Так же, как в тот день… О Господи!
Келли улыбнулась. Обняла его за шею. Ну вот и все. Дело сделано. Она его соблазнила. Однако вскоре она обнаружила, что это не так. Его холодные губы не отвечали на поцелуи. Мужчина в нем так и не проснулся.
– О, любовь моя, – выдохнула Келли ему в ухо.
Холодный, как каменная статуя, он не отвечал на ее ласки.
Она дотронулась кончиком языка до толстой вены на его горле. Вена пульсировала в такт биениям сердца. Келли потерлась носом о густые волосы на его груди, на животе. Все бесполезно. Он не реагировал.
– Хэм, – попыталась она его урезонить, – зачем ты мучаешь себя и меня? Кончай дуться, как ребенок. Стань опять тем мужчиной, которого я любила до того, как произошла эта неприятность.
– Ты любила? – Он коротко рассмеялся. – Любовь не имеет никакого отношения к тому, чем мы с тобой занимались за спиной моего отца. Вероломство и разврат – вот что у нас с тобой было общего.
– Перестань валять дурака. Ты ведешь себя как злой, испорченный мальчишка. Наказываешь меня своей холодностью? Хватит притворяться, будто ты больше не хочешь меня как женщину.
Он сел на постели, крепко сжал ее кисти, глядя ей прямо в глаза.
– Я не притворяюсь. Что бы ты ни говорила, что бы ни делала, этим ничего не изменишь. То дикое желание, которое возбуждало во мне твое тело, умерло. Теперь один твой вид меня отталкивает.
– Ах ты, подонок!
Она наотмашь ударила его по лицу. Хэма это повергло в настоящий шок. До этого он ни разу не видел ее разгневанной, ни разу не слышал, чтобы она на кого-нибудь кричала или ругалась.
Келли и сама себе удивилась. Она всегда осуждала отца за неконтролируемые взрывы эмоций. Она тут же пожалела о том, что не сдержалась.
– Прости меня, Хэм. Пусть даже ты это и заслужил.
Хэм натянул на себя простыню.
– И ты прости меня, Келли. Мне очень жаль…. Я не виню тебя в смерти отца. Это я, я сам на коленях умолял тебя в воскресенье прийти ко мне на сеновал. Вина за смерть отца лежит на моей совести.
Келли надела пеньюар, плотно запахнула его.
– Вся эта болтовня насчет вины и совести… меня от нее тошнит. «Совесть делает нас всех трусами…» Хэм, мне кажется, тебе доставляет удовольствие изображать из себя страдальца. Жил бы ты в средние века, наверное, целовал бы ноги римским центурионам, когда тебя бросали бы в клетку ко львам. Главная ваша беда – таких как ты – заключается в том, что вы слишком много думаете о том, что ждет вас в той жизни. Так много, что не успеваете толком пожить в этом мире. Если уж говорить о великом Господе Боге из Хорошей книги твоего отца… Если он действительно существует где-нибудь там, высоко, в бесконечном небе, то наши жизни на этой планете он уже давно отмерил. Он автор наших судеб. Так же как мой поэт с самого начала, с первого же росчерка пера знал, что произойдет с Гамлетом.
– Я не могу с этим согласиться.
– Тогда ты просто слеп. Твоему отцу все равно было не избежать смерти. Даже если бы он не ввел меня в ваш дом, в вашу жизнь в тот день, когда мы встретились на кладбище, на моем месте появилась бы какая-нибудь другая женщина. И ты бы загорелся к ней страстью, и произошла бы та же самая сцена на сеновале. Так было предопределено. Однажды в Древней Греции жил царь, которому оракул предсказал, что сын убьет его и женится на собственной матери. Стремясь предотвратить это, царь приказал отвести ребенка в горы и оставить там, на съедение диким зверям. Но мальчик остался в живых. Он вырос храбрым воином и могущественным предводителем. Однажды он встретился на поле битвы с собственным отцом – конечно, они не узнали друг друга, – и Эдип – так его звали – победил своего отца, убил его и захватил его царство вместе с царицей. Все, как и предсказал оракул. Когда Эдип узнал о том, что совершил, он в отчаянии ослепил себя. Это про тебя, Хэм. Ты убил отца, спал с его женой, а теперь еще и ослеп. Бедняга… Я иду спать.
Келли взяла свечу и пошла к выходу. У двери обернулась, взглянула на Хэма. Как определить те противоречивые чувства, которые она испытывала к нему? Конечно, она его не любит. И отца его никогда не любила. И своего отца тоже, кстати. Вообще Келли за всю свою жизнь еще ни разу не пришлось испытать то гипертрофированное чувство, которое поэты называли «любовь». В этом Хэм не ошибся. Их совместные плотские утехи не имели ничего общего с любовью, и сейчас Келли сожалела лишь о том, что его внезапная импотенция лишила ее этих удовольствий. В остальном же Хэм уже сослужил свою службу. Келли обхватила обеими руками тугой живот, ощутила шевеление. Новая жизнь…
В своей комнате, лежа в постели, Келли забыла Хэма. В голове у нее уже выстраивались планы на будущее. И не последнее место в этих планах занимал Карл Мейджорс. Сегодня днем его присутствие ощущалось в доме еще долго после его отъезда. Самоуверенный, развязный самец… мужчина до кончиков ногтей. Келли усмехнулась. Уж он-то не окажется несостоятельным в постели с женщиной, которая его хочет.
В воскресенье Карл Мейджорс приехал еще до полудня в своем огромном черном «мерсере». Стояли последние дни бабьего лета, больше напоминавшие июль, чем октябрь.
Карл помог Келли сесть в машину.
– Идеальный день для прогулки. Правда, на шоссе на большой скорости будет продувать. Если хотите, я подниму верх.
Келли рассмеялась.
– Нет-нет, пожалуйста, не надо. Я люблю ветер. Для меня он звучит как песня.
Полные губы под щеточкой усов изогнулись в усмешке.
– И какая же это песня?
– Разные. Их много. О жизни и любви, о счастье и горе, о боли, о ненависти, о смерти. Обо всем, что существует на этой земле.
– Хорошо, что у меня не такое богатое воображение. – Карл сел за руль, сделанный из слоновой кости. – Порой тяжело иметь дело с тем, что видишь и слышишь в реальной жизни. К чему мне ваши духи и феи?
– Ветер – это не дух и не фея. Это сила.
– Вы странное существо, Келли Найт.
Карл обернулся и взглянул на Хэма, который сгорбился на заднем сиденье в неловкой, напряженной позе и, по-видимому, чувствовал себя очень неуютно в костюме, рубашке с тугим воротничком и галстуке. Обычно он так одевался лишь по случаю свадеб или похорон.
– Что скажешь, Хэм? Ты когда-нибудь встречал такую женщину?
Келли тоже обернулась, чтобы видеть выражение лица Хэма, когда тот будет отвечать.
– Пожалуй, нет, сэр. – Он помолчал, глядя Келли прямо в глаза. – Правда, не могу сказать, что я ее хоть сколько-нибудь знаю.
Зеленые глаза насмешливо блестели. Келли перегнулась и похлопала Хэма по колену.
– Вы только послушайте! И это он говорит о своей мачехе! А ведь за последний год мы очень сблизились.
Карл покачал львиной головой.
– Мачеха… Готов поклясться, Хэм больше похож на вашего старшего брата.
Келли тихонько засмеялась, погладила Карла по колену.
– Вы льстец. Натаниэль не зря говорил, что вы дамский угодник.
– Досужие сплетни.
– Говорят, вы знали мою мать? – спросила Келли небрежным тоном.
Ее вопрос застиг Карла врасплох. Он даже рот открыл и несколько секунд молча смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Келли улыбалась своей лисьей улыбкой.
– В общем… по-моему… думаю, да.
– Думаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43