Теперь образ воинствующего якобинца уже не соответствовал времени, и это ощущалось столь явственно, что каждый невольно начинал понимать: очень скоро госпожа История сметет его с лица земли. Элиана не могла поставить это в заслугу кому бы то ни было, просто она чувствовала: далеко не все, даже кажущееся нерушимым, прочным, как гранит, а для кого-то – необходимым, как воздух, выдерживает испытание временем.
И все-таки это был еще не конец. В эпоху заката Республики и террора озлобленные на всех и вся якобинцы бесчинствовали вовсю: аресты и казни приняли совершенно хаотичный характер. Опасались бунта заключенных в тюрьмах и потому арестованных казнили огромными партиями на следующий же день после задержания.
Элиана проводила комиссара взглядом. Нет, раньше у якобинцев был другой вид – уверенный, самодовольный, не такой, как теперь – настороженно-злобный, точно у раненых зверей.
Внезапно комиссар повернулся, подошел к пристально глядевшей на него Элиане и резко протянул руку: – Ваши документы, гражданка!
Она продолжала с безмолвным вызовом смотреть ему в глаза, и он был вынужден повторить приказание.
– У меня нет документов, – спокойно произнесла молодая женщина.
– Вы обязаны носить их с собой – таков порядок. Как ваше имя?
– Элиана де Мельян, – она ответила так, как отвечала бы на Страшном Суде, готовая принять и награду, и кару за свою жизнь и свою правду.
– Де Мельян? – озадаченно повторил комиссар и окинул молодую женщину ледяным взглядом. Потом приказал: – Пройдите со мной!
Слушавшая разговор Дезире тихо охнула. Вся очередь замерла, с тревожным любопытством наблюдая непривычную сцену.
Элиана улыбнулась тонкой улыбкой, так, точно разгадала какую-то важную, только ему известную тайну. И взор ее больших темных глаз словно прожег его насквозь.
– Нет, – без малейшего волнения отвечала она, – я никуда не пойду.
Комиссар рассвирепел. Он схватил Элиану за локоть, но она вырвала руку и снова сверкнула глазами.
– Убирайтесь! – это прозвучало насмешливо, жестко, иронично. – Вон из моей жизни, прочь с лица земли!
Ее лицо полыхало огнем румянца, во взгляде застыли решимость и боль. Но страха не было, это заметили все. Толпа угрожающе зароптала: Диктатура утратила власть над душами и сердцами – страх ушел.
Дезире, не ожидавшая такого от своей кроткой госпожи, совсем растерялась.
– Что это с ней? – прошептала какая-то женщина.
– Не знаю, – пробормотала Дезире, – не иначе умом повредилась. Барышня! – попыталась позвать она, но Элиана ничего не слышала.
Многие люди мечтают бросить вызов судьбе, бесстрашно распахнуть душу перед опасностью, рассчитаться с врагами, сказать все, что хочется сказать, но им мешают приличия, условности, боязнь возмездия, страх что-либо потерять. Элиана забыла обо всем: она расхохоталась, пренебрежительно, громко, и смеялась даже тогда, когда подоспевший патруль подхватил ее с двух сторон и повел к повозке.
Ее платок сбился, упал на плечи, и стянутые в узел белокурые волосы в сиянии восходящей зари золотились, словно шлем амазонки, а глаза сверкали точно звезды южного неба. Ее красоту, как и душу, не удалось уничтожить никому.
…И вот опять Элиана сидела на соломе возле холодной каменной стены в тюрьме Консьержери, подперев лицо руками и подтянув к подбородку колени. Но теперь в ее сердце не было страха, хотя вряд ли кто-либо сумел бы ей помочь и ее сын мог остаться сиротой. Теперь она не стала бы дрожать при мысли о гильотине, она пошла бы на казнь с гордо поднятой головой и рассмеялась бы в лицо смерти.
И другие люди тоже вели себя иначе: не было ни причитаний, ни слез, слышались громкие возбужденные голоса, грохот сотрясаемых решеток. В душах даже самых испуганных и робких зрел бунт, людской вулкан воспылал, он бурлил и готов был разразиться потоком праведного гнева.
Элиана не жалела о том, что сделала. Она отомстила, пускай по-своему, но отомстила – за отца, за мать, за Этьена, за Бернара и за свои собственные горести, и как женщина, ставшая матерью, была готова разделить судьбу многих матерей Франции.
Она вспомнила супругу Людовика XVI, королеву Марию-Антуанетту, казненную в октябре девяносто третьего года. Ее сын, Людовик XVIII, восьмилетний мальчик, был отнят у матери и отдан в обучение к сапожнику, где умер, не выдержав разлуки с родными и жестокого обращения. А Марию-Антуанетту на процессе в Революционном трибунале Эбер обвинил в растлении собственного сына!
И вот ночью, едва Элиане удалось уснуть, раздался лязг отодвигаемых засовов и громовой голос: «Выходите все! Вы свободны! Диктатура пала!» И толпы устремились из мрачных стен на улицы ночного Парижа.
Через несколько дней, 28 июля Якобинский клуб был разогнан, а Робеспьера и его сподвижников повезли на казнь, и ликующий народ бежал следом с криком «Смерть тирану!»
Как ни странно, Элиана не разделяла этого восторга. Она соглашалась с Эмилем, который сказал:
– Сколько же раз люди будут плевать в лицо собственным убеждениям?
Молодая женщина радовалась одному: теперь она могла, как мечтал Бернар, «пойти своею дорогой, какой бы трудной она ни была».
И она знала: понадобится еще немало сил, чтобы выжить, во всем разобраться и разглядеть на огромном небосклоне мира свет своей одинокой звезды.
ГЛАВА VIII
Вскоре, как и предсказывали некоторые мудрые люди, в стране началась страшная неразбериха. Диктатура рухнула, вернуться к тому, что было до Революции, Франция тоже уже не могла, и потому общественность пребывала в растерянности, не зная, какая судьба отныне ждет государство и его многострадальный народ. Колесо ненависти покатилось в другую сторону, и теперь начались гонения на бывших якобинцев. Повсюду бесчинствовали банды «золотой молодежи», нувориши устраивали бесстыдные оргии. Все традиции, казалось, были уничтожены, нравственные принципы безжалостно попирались. На смену подчеркнутой скромности пришла кричащая роскошь, люди стремились насладиться жизнью. Получив в руки кубок свободы, они спешили выпить его до дна и, опьяненные, забывали обо всем.
Те, кто во время Революции сумели нажить капитал, (а таких, особенно в буржуазной среде, оказалось немало) старались выгодно вложить свои средства – в предприятия, недвижимость. Теперь, когда никто не боялся приобретать собственность, особняки и конфискованное имущество эмигрантов и казненных дворян шли нарасхват.
Хорошенькие женщины спешили устроить свою судьбу: многие вдовы павших жертвами гильотины аристократов превратились в живое украшение салонов новоявленных хозяев жизни, иначе говоря, стали содержанками.
Дочери бывших дворян выходили замуж за сыновей банкиров, а уцелевшие отпрыски разорившихся знатных фамилий заключали брачные соглашения с наследницами богатых буржуа.
В жизни же большинства простых людей мало что изменилось: они так же голодали и мерзли, и считали гроши. В начале 1795 года Дезире родила мальчика, и они с Эмилем переехали в предместье Сент-Антуан, где Элиана регулярно навещала свою бывшую служанку, ныне ставшую верной подругой.
Сейчас она как никогда сильно ощущала одиночество. Элиана потеряла всякую связь с прежним кругом и понятия не имела, как войти в него снова, и в то же время те, кто окружал ее теперь, в немалой степени оставались для нее чужими.
Жизнь стала много ярче и веселей, открылись театры, рестораны, игорные дома, музеи, аттракционы, магазины, множество кафе, а между тем единственным развлечением, что осталось ей, были прогулки по Парижу. Случалось, молодая женщина поднималась на Монмартрский холм, прежде застроенный изящными, словно игрушечными домиками, с полными цветов балконами и зелеными палисадниками, потом спускалась по крутым улочкам, блуждала по ставшим неузнаваемыми местам и вспоминала: раньше здесь был маленький овощной рынок, а тут стояла торговка похожими на пышно завитые кудри городских модниц разноцветными гиацинтами, а на этом месте росли виноградные кусты.
А Маре, ее родной элегантный Маре, теперь напоминал драгоценную безделушку, проданную с аукциона и попавшую в руки того, кто совершенно не разбирается ни в хороших вещах, ни в искусстве. Вековые традиции этого прелестного уголка были забыты, отныне здесь властвовала новая жизнь.
И их особняк, особняк де Мельянов, с резьбой на фронтоне, облицованный серым мрамором, такой красивый и гордый, принадлежал неизвестно кому.
Все это было очень грустно, и все же, вглядываясь в поднимавшийся с Сены голубоватый туман, в золотистое свечение над башнями Нотр-Дам, шпилем Сент-Шапель и куполом Пантеона, Элиана думала: все возродится – и красота Парижа, и его величие.
Однажды, когда она в очередной раз проходила мимо родительского дома (Элиану неудержимо тянуло сюда, хотя это свидание с прошлым причиняло ей немалые страдания), ее окликнула какая-то женщина, высунувшаяся из остановившегося у тротуара фиакра.
– Мадемуазель, позвольте вас на минутку?
Элиана оглянулась и подошла.
– Да, я вас слушаю.
Женщина смотрела на нее с величайшей растерянностью и изумлением, не произнося ни слова, – Элиана не сразу поняла, что видит перед собой знакомое лицо, а потом неуверенно произнесла:
– Шарлотта?
– Элиана! – запинаясь, прошептала та. – Это ты, малышка? Ты жива?!
Элиана вскочила на подножку кареты, и сестры обнялись, а после, отстранившись, смотрели друг на друга во все глаза.
Молодая женщина меньше всего ожидала встретить Шарлотту – здесь и в это время! Неужели и впрямь все так переменилось, что Шарлотта смогла вернуться в Париж?!
Как это всегда бывает после долгой разлуки, обе заговорили сбивчиво и торопливо.
– Я приезжала сюда несколько дней подряд, пыталась хоть что-то узнать, – сказала Шарлотта, – и уже отчаялась. И вдруг – ты!
– Я часто прихожу к нашему дому. Но откуда… Шарлотта быстро мотнула головой и приложила палец к губам.
– Я здесь под чужим именем и с фальшивым паспортом. Говорят, пока эмигрантам опасно появляться в Париже. Но я просто не могла удержаться, чтобы не приехать. Пять лет, как от вас нет вестей! – Она окинула сестру внимательным взглядом. – Я тебя едва узнала, ты стала совсем взрослая! Но так похудела, и этот наряд… Ну, иди же сюда, садись и поехали!
Шарлотта всегда была скупой как на улыбку, так и на слезы, и этот поток эмоций ошеломил Элиану. Она не сразу смогла прийти в себя от безумной радости, которую вызвала неожиданная встреча.
Когда молодая женщина забралась в карету и устроилась на кожаном сиденье, Шарлотта спросила уже более сдержанно и спокойно:
– Мама, папа, Этьен – они живы?
Элиана заглянула в глаза сестры, потом на мгновение опустила голову. Ее голос прозвучал печально и глухо:
– Этьен погиб в августе девяносто второго, а чуть позднее умерла мама. Отца арестовали в девяносто третьем и… никаких следов. Тогда все происходило… так быстро.
Шарлотта отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы. Потом обняла Элиану.
– После обо всем мне расскажешь… А ты? Значит, тебя не тронули?
– Мне удалось уцелеть.
Шарлотта провела рукою по щеке младшей сестры.
– Но тебе пришлось многое вынести, девочка, ведь так? Ну ничего, все позади. А где ты живешь? Впрочем, неважно, мы немедленно едем в гостиницу, где мы с Полем остановились.
– Поль тоже здесь?
– Конечно, не могла же я приехать одна. Он очень обрадуется, когда узнает, что я так быстро тебя нашла.
– Мне нужно заехать домой, – сказала Элиана, – и взять сына.
Серые глаза Шарлотты с удивлением и растерянностью уставились на сестру.
– Так ты осталась с ребенком, бедняжка? – сочувственно произнесла она.
Элиана кивнула, невесело улыбнувшись в душе. Шарлотта разговаривала с нею как раньше, тоном старшей: наверное, ей казалось, что сестра так и осталась наивной юной девушкой.
Молодая женщина обратила внимание на внешность Шарлотты. Старшая сестра, казалось, совсем не изменилась, только прическа другая, без шиньона и завивки. И одета она была, по-видимому, в соответствии с новой модой: в платье из плотного шелка, отделанный бархатом спенсер, длинные лайковые перчатки и ток. Выражение лица у нее было такое же сосредоточенное, серьезное, как и прежде.
Элиана сошла возле мастерской. Она хотела, чтобы Шарлотта подождала в карете, но старшая сестра без колебаний направилась вслед за нею. Она, казалось, была ошеломлена убогостью жилья Элианы и с брезгливым удивлением разглядывала серые стены, дощатые полы… Какая беспредельная бедность! А как сестра одета – точно простая работница из предместья!
Элиана взяла ребенка на руки, и Шарлотта смотрела на него со сдержанным любопытством.
– Отец, наверное, был очень рад? – спросила она, имея в виду Филиппа.
– Он не успел узнать о внуке, – ответила Элиана, – я родила много позднее ареста папы.
Шарлотта озадаченно замолчала, а затем произнесла, недоверчиво приподняв брови:
– Послушай, сколько же твоему мальчику?
– Чуть больше года.
– Но ты говорила, Этьен погиб в девяносто втором…
Элиана резко мотнула головой.
– Отец моего сына – не Этьен.
В глубине глаз Шарлотты появилось странное выражение, она изменилась в лице и, дотронувшись до руки Элианы, нерешительно промолвила:
– Дорогая, неужели…
– Со мной не случилось ничего ужасного, – ровным голосом отвечала молодая женщина, – просто я была женой одного человека.
Шарлотта молчала, не решаясь расспрашивать и все еще не избавившись от страшных подозрений.
Они вернулись в карету и поехали по улицам города.
– Во что превратился Париж! – заметила Шарлотта. – Трудно поверить! А какие люди погибли – цвет нации! Честно говоря, в восемьдесят девятом невозможно было вообразить масштабы этой трагедии.
– А ты? – спросила Элиана. – Как ты жила?
В лице Шарлотты промелькнуло выражение замешательства, и в глазах вспыхнула искра смущения, но она быстро овладела собой и спокойно ответила:
– Неплохо. Поль очень выгодно вложил наш капитал в иностранные предприятия и банки. Кстати, мы собираемся выкупить наш дом в Сите, а если получится, то и родительский особняк. Но ты и ребенок, конечно, будете жить с нами, – добавила женщина.
– Его зовут Ролан, – сказала Элиана.
Как ни странно, разговор разладился, и сестры молчали до самого конца пути.
Номер Шарлотты и Поля с двумя просторными спальнями, гостиной и столовой был обставлен современной мебелью и выходил окнами на украшенные барельефами величественные ворота Сен-Дени и живописный бульвар того же названия.
Поль уехал по делам, и Шарлотта сообщила, что они пообедают без него, но в обществе некой известной Элиане дамы, приехавшей во Францию вместе с мужем, а пока Элиане было предложено принять ванну и переодеться.
– Потом мы, разумеется, купим тебе одежду и все необходимое, а пока надень мое платье, – сказала Шарлотта.
И вот Элиана стояла перед зеркалом в огромной спальне и смотрела на свое отражение. Волосы уже высохли, и она тряхнула головой так, что они разлетелись веером и покрыли сияющим плащом плечи и грудь. Удивительно, как мало она думала о своей внешности в последнее время! Что ж, кожа лица и шеи по-прежнему белая, а вот руки, похоже, безнадежно испорчены. Да, она похудела: щеки впалые, шея тонкая и ключицы выпирают слишком сильно. Но это ничего, главное – глаза! Куда подевался тот мягкий, бархатистый, немного лукавый взгляд? Теперь они блестят совсем по-иному: печально и тревожно.
Что ни говори, по лицам можно изучать историю. Достаточно вспомнить мечтательно-спокойное, даже чуть отрешенное выражение лиц окружающих в дореволюционные времена, потом – эти же лица в жестокую пору якобинского террора: безрассудство и ненависть в глазах санкюлотов, рвущихся в бой за новую жизнь, и взгляды заключенных в тюрьме, взгляды, выражающие трагическое отчаяние, неверие, страх… А в часы заката Республики – разочарование, усталость и… проблеск надежды.
А вот Шарлотта, похоже, осталась прежней, спокойной, серьезной, уверенной как в себе, так и в завтрашнем дне.
Элиана взяла в руки оставленное сестрой платье из гладкого, плотного кремового шелка. Надо же, как изменилась мода – ничего общего с тем, что носили до Революции! Высокая линия талии, рукав на широкой манжете… Элиана надела платье. Короткий лиф с глубоким вырезом мягко облегал и подчеркивал грудь, юбка, заложенная сзади встречными складками, красиво ниспадала до щиколоток.
Элиана не знала, как причесать волосы, и по привычке собрала их в узел и перетянула лентой. Потом заставила себя улыбнуться. Теперь она опять может нравиться. Только… кому?
Подавив вздох, молодая женщина подошла к окну и несколько секунд смотрела на силуэт города, темнеющий на фоне светлого неба. Потом повернулась и открыла дверь, ведущую в столовую.
Когда Элиана увидела накрытый стол, у нее чуть не вырвался крик изумления. На первое был суп из креветок, затем подали тонко нарезанную лососину и ветчину, баранье рагу и шпинат, на десерт – хрустящие вафли, шоколадный мусс и великолепно пахнущий кофе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
И все-таки это был еще не конец. В эпоху заката Республики и террора озлобленные на всех и вся якобинцы бесчинствовали вовсю: аресты и казни приняли совершенно хаотичный характер. Опасались бунта заключенных в тюрьмах и потому арестованных казнили огромными партиями на следующий же день после задержания.
Элиана проводила комиссара взглядом. Нет, раньше у якобинцев был другой вид – уверенный, самодовольный, не такой, как теперь – настороженно-злобный, точно у раненых зверей.
Внезапно комиссар повернулся, подошел к пристально глядевшей на него Элиане и резко протянул руку: – Ваши документы, гражданка!
Она продолжала с безмолвным вызовом смотреть ему в глаза, и он был вынужден повторить приказание.
– У меня нет документов, – спокойно произнесла молодая женщина.
– Вы обязаны носить их с собой – таков порядок. Как ваше имя?
– Элиана де Мельян, – она ответила так, как отвечала бы на Страшном Суде, готовая принять и награду, и кару за свою жизнь и свою правду.
– Де Мельян? – озадаченно повторил комиссар и окинул молодую женщину ледяным взглядом. Потом приказал: – Пройдите со мной!
Слушавшая разговор Дезире тихо охнула. Вся очередь замерла, с тревожным любопытством наблюдая непривычную сцену.
Элиана улыбнулась тонкой улыбкой, так, точно разгадала какую-то важную, только ему известную тайну. И взор ее больших темных глаз словно прожег его насквозь.
– Нет, – без малейшего волнения отвечала она, – я никуда не пойду.
Комиссар рассвирепел. Он схватил Элиану за локоть, но она вырвала руку и снова сверкнула глазами.
– Убирайтесь! – это прозвучало насмешливо, жестко, иронично. – Вон из моей жизни, прочь с лица земли!
Ее лицо полыхало огнем румянца, во взгляде застыли решимость и боль. Но страха не было, это заметили все. Толпа угрожающе зароптала: Диктатура утратила власть над душами и сердцами – страх ушел.
Дезире, не ожидавшая такого от своей кроткой госпожи, совсем растерялась.
– Что это с ней? – прошептала какая-то женщина.
– Не знаю, – пробормотала Дезире, – не иначе умом повредилась. Барышня! – попыталась позвать она, но Элиана ничего не слышала.
Многие люди мечтают бросить вызов судьбе, бесстрашно распахнуть душу перед опасностью, рассчитаться с врагами, сказать все, что хочется сказать, но им мешают приличия, условности, боязнь возмездия, страх что-либо потерять. Элиана забыла обо всем: она расхохоталась, пренебрежительно, громко, и смеялась даже тогда, когда подоспевший патруль подхватил ее с двух сторон и повел к повозке.
Ее платок сбился, упал на плечи, и стянутые в узел белокурые волосы в сиянии восходящей зари золотились, словно шлем амазонки, а глаза сверкали точно звезды южного неба. Ее красоту, как и душу, не удалось уничтожить никому.
…И вот опять Элиана сидела на соломе возле холодной каменной стены в тюрьме Консьержери, подперев лицо руками и подтянув к подбородку колени. Но теперь в ее сердце не было страха, хотя вряд ли кто-либо сумел бы ей помочь и ее сын мог остаться сиротой. Теперь она не стала бы дрожать при мысли о гильотине, она пошла бы на казнь с гордо поднятой головой и рассмеялась бы в лицо смерти.
И другие люди тоже вели себя иначе: не было ни причитаний, ни слез, слышались громкие возбужденные голоса, грохот сотрясаемых решеток. В душах даже самых испуганных и робких зрел бунт, людской вулкан воспылал, он бурлил и готов был разразиться потоком праведного гнева.
Элиана не жалела о том, что сделала. Она отомстила, пускай по-своему, но отомстила – за отца, за мать, за Этьена, за Бернара и за свои собственные горести, и как женщина, ставшая матерью, была готова разделить судьбу многих матерей Франции.
Она вспомнила супругу Людовика XVI, королеву Марию-Антуанетту, казненную в октябре девяносто третьего года. Ее сын, Людовик XVIII, восьмилетний мальчик, был отнят у матери и отдан в обучение к сапожнику, где умер, не выдержав разлуки с родными и жестокого обращения. А Марию-Антуанетту на процессе в Революционном трибунале Эбер обвинил в растлении собственного сына!
И вот ночью, едва Элиане удалось уснуть, раздался лязг отодвигаемых засовов и громовой голос: «Выходите все! Вы свободны! Диктатура пала!» И толпы устремились из мрачных стен на улицы ночного Парижа.
Через несколько дней, 28 июля Якобинский клуб был разогнан, а Робеспьера и его сподвижников повезли на казнь, и ликующий народ бежал следом с криком «Смерть тирану!»
Как ни странно, Элиана не разделяла этого восторга. Она соглашалась с Эмилем, который сказал:
– Сколько же раз люди будут плевать в лицо собственным убеждениям?
Молодая женщина радовалась одному: теперь она могла, как мечтал Бернар, «пойти своею дорогой, какой бы трудной она ни была».
И она знала: понадобится еще немало сил, чтобы выжить, во всем разобраться и разглядеть на огромном небосклоне мира свет своей одинокой звезды.
ГЛАВА VIII
Вскоре, как и предсказывали некоторые мудрые люди, в стране началась страшная неразбериха. Диктатура рухнула, вернуться к тому, что было до Революции, Франция тоже уже не могла, и потому общественность пребывала в растерянности, не зная, какая судьба отныне ждет государство и его многострадальный народ. Колесо ненависти покатилось в другую сторону, и теперь начались гонения на бывших якобинцев. Повсюду бесчинствовали банды «золотой молодежи», нувориши устраивали бесстыдные оргии. Все традиции, казалось, были уничтожены, нравственные принципы безжалостно попирались. На смену подчеркнутой скромности пришла кричащая роскошь, люди стремились насладиться жизнью. Получив в руки кубок свободы, они спешили выпить его до дна и, опьяненные, забывали обо всем.
Те, кто во время Революции сумели нажить капитал, (а таких, особенно в буржуазной среде, оказалось немало) старались выгодно вложить свои средства – в предприятия, недвижимость. Теперь, когда никто не боялся приобретать собственность, особняки и конфискованное имущество эмигрантов и казненных дворян шли нарасхват.
Хорошенькие женщины спешили устроить свою судьбу: многие вдовы павших жертвами гильотины аристократов превратились в живое украшение салонов новоявленных хозяев жизни, иначе говоря, стали содержанками.
Дочери бывших дворян выходили замуж за сыновей банкиров, а уцелевшие отпрыски разорившихся знатных фамилий заключали брачные соглашения с наследницами богатых буржуа.
В жизни же большинства простых людей мало что изменилось: они так же голодали и мерзли, и считали гроши. В начале 1795 года Дезире родила мальчика, и они с Эмилем переехали в предместье Сент-Антуан, где Элиана регулярно навещала свою бывшую служанку, ныне ставшую верной подругой.
Сейчас она как никогда сильно ощущала одиночество. Элиана потеряла всякую связь с прежним кругом и понятия не имела, как войти в него снова, и в то же время те, кто окружал ее теперь, в немалой степени оставались для нее чужими.
Жизнь стала много ярче и веселей, открылись театры, рестораны, игорные дома, музеи, аттракционы, магазины, множество кафе, а между тем единственным развлечением, что осталось ей, были прогулки по Парижу. Случалось, молодая женщина поднималась на Монмартрский холм, прежде застроенный изящными, словно игрушечными домиками, с полными цветов балконами и зелеными палисадниками, потом спускалась по крутым улочкам, блуждала по ставшим неузнаваемыми местам и вспоминала: раньше здесь был маленький овощной рынок, а тут стояла торговка похожими на пышно завитые кудри городских модниц разноцветными гиацинтами, а на этом месте росли виноградные кусты.
А Маре, ее родной элегантный Маре, теперь напоминал драгоценную безделушку, проданную с аукциона и попавшую в руки того, кто совершенно не разбирается ни в хороших вещах, ни в искусстве. Вековые традиции этого прелестного уголка были забыты, отныне здесь властвовала новая жизнь.
И их особняк, особняк де Мельянов, с резьбой на фронтоне, облицованный серым мрамором, такой красивый и гордый, принадлежал неизвестно кому.
Все это было очень грустно, и все же, вглядываясь в поднимавшийся с Сены голубоватый туман, в золотистое свечение над башнями Нотр-Дам, шпилем Сент-Шапель и куполом Пантеона, Элиана думала: все возродится – и красота Парижа, и его величие.
Однажды, когда она в очередной раз проходила мимо родительского дома (Элиану неудержимо тянуло сюда, хотя это свидание с прошлым причиняло ей немалые страдания), ее окликнула какая-то женщина, высунувшаяся из остановившегося у тротуара фиакра.
– Мадемуазель, позвольте вас на минутку?
Элиана оглянулась и подошла.
– Да, я вас слушаю.
Женщина смотрела на нее с величайшей растерянностью и изумлением, не произнося ни слова, – Элиана не сразу поняла, что видит перед собой знакомое лицо, а потом неуверенно произнесла:
– Шарлотта?
– Элиана! – запинаясь, прошептала та. – Это ты, малышка? Ты жива?!
Элиана вскочила на подножку кареты, и сестры обнялись, а после, отстранившись, смотрели друг на друга во все глаза.
Молодая женщина меньше всего ожидала встретить Шарлотту – здесь и в это время! Неужели и впрямь все так переменилось, что Шарлотта смогла вернуться в Париж?!
Как это всегда бывает после долгой разлуки, обе заговорили сбивчиво и торопливо.
– Я приезжала сюда несколько дней подряд, пыталась хоть что-то узнать, – сказала Шарлотта, – и уже отчаялась. И вдруг – ты!
– Я часто прихожу к нашему дому. Но откуда… Шарлотта быстро мотнула головой и приложила палец к губам.
– Я здесь под чужим именем и с фальшивым паспортом. Говорят, пока эмигрантам опасно появляться в Париже. Но я просто не могла удержаться, чтобы не приехать. Пять лет, как от вас нет вестей! – Она окинула сестру внимательным взглядом. – Я тебя едва узнала, ты стала совсем взрослая! Но так похудела, и этот наряд… Ну, иди же сюда, садись и поехали!
Шарлотта всегда была скупой как на улыбку, так и на слезы, и этот поток эмоций ошеломил Элиану. Она не сразу смогла прийти в себя от безумной радости, которую вызвала неожиданная встреча.
Когда молодая женщина забралась в карету и устроилась на кожаном сиденье, Шарлотта спросила уже более сдержанно и спокойно:
– Мама, папа, Этьен – они живы?
Элиана заглянула в глаза сестры, потом на мгновение опустила голову. Ее голос прозвучал печально и глухо:
– Этьен погиб в августе девяносто второго, а чуть позднее умерла мама. Отца арестовали в девяносто третьем и… никаких следов. Тогда все происходило… так быстро.
Шарлотта отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы. Потом обняла Элиану.
– После обо всем мне расскажешь… А ты? Значит, тебя не тронули?
– Мне удалось уцелеть.
Шарлотта провела рукою по щеке младшей сестры.
– Но тебе пришлось многое вынести, девочка, ведь так? Ну ничего, все позади. А где ты живешь? Впрочем, неважно, мы немедленно едем в гостиницу, где мы с Полем остановились.
– Поль тоже здесь?
– Конечно, не могла же я приехать одна. Он очень обрадуется, когда узнает, что я так быстро тебя нашла.
– Мне нужно заехать домой, – сказала Элиана, – и взять сына.
Серые глаза Шарлотты с удивлением и растерянностью уставились на сестру.
– Так ты осталась с ребенком, бедняжка? – сочувственно произнесла она.
Элиана кивнула, невесело улыбнувшись в душе. Шарлотта разговаривала с нею как раньше, тоном старшей: наверное, ей казалось, что сестра так и осталась наивной юной девушкой.
Молодая женщина обратила внимание на внешность Шарлотты. Старшая сестра, казалось, совсем не изменилась, только прическа другая, без шиньона и завивки. И одета она была, по-видимому, в соответствии с новой модой: в платье из плотного шелка, отделанный бархатом спенсер, длинные лайковые перчатки и ток. Выражение лица у нее было такое же сосредоточенное, серьезное, как и прежде.
Элиана сошла возле мастерской. Она хотела, чтобы Шарлотта подождала в карете, но старшая сестра без колебаний направилась вслед за нею. Она, казалось, была ошеломлена убогостью жилья Элианы и с брезгливым удивлением разглядывала серые стены, дощатые полы… Какая беспредельная бедность! А как сестра одета – точно простая работница из предместья!
Элиана взяла ребенка на руки, и Шарлотта смотрела на него со сдержанным любопытством.
– Отец, наверное, был очень рад? – спросила она, имея в виду Филиппа.
– Он не успел узнать о внуке, – ответила Элиана, – я родила много позднее ареста папы.
Шарлотта озадаченно замолчала, а затем произнесла, недоверчиво приподняв брови:
– Послушай, сколько же твоему мальчику?
– Чуть больше года.
– Но ты говорила, Этьен погиб в девяносто втором…
Элиана резко мотнула головой.
– Отец моего сына – не Этьен.
В глубине глаз Шарлотты появилось странное выражение, она изменилась в лице и, дотронувшись до руки Элианы, нерешительно промолвила:
– Дорогая, неужели…
– Со мной не случилось ничего ужасного, – ровным голосом отвечала молодая женщина, – просто я была женой одного человека.
Шарлотта молчала, не решаясь расспрашивать и все еще не избавившись от страшных подозрений.
Они вернулись в карету и поехали по улицам города.
– Во что превратился Париж! – заметила Шарлотта. – Трудно поверить! А какие люди погибли – цвет нации! Честно говоря, в восемьдесят девятом невозможно было вообразить масштабы этой трагедии.
– А ты? – спросила Элиана. – Как ты жила?
В лице Шарлотты промелькнуло выражение замешательства, и в глазах вспыхнула искра смущения, но она быстро овладела собой и спокойно ответила:
– Неплохо. Поль очень выгодно вложил наш капитал в иностранные предприятия и банки. Кстати, мы собираемся выкупить наш дом в Сите, а если получится, то и родительский особняк. Но ты и ребенок, конечно, будете жить с нами, – добавила женщина.
– Его зовут Ролан, – сказала Элиана.
Как ни странно, разговор разладился, и сестры молчали до самого конца пути.
Номер Шарлотты и Поля с двумя просторными спальнями, гостиной и столовой был обставлен современной мебелью и выходил окнами на украшенные барельефами величественные ворота Сен-Дени и живописный бульвар того же названия.
Поль уехал по делам, и Шарлотта сообщила, что они пообедают без него, но в обществе некой известной Элиане дамы, приехавшей во Францию вместе с мужем, а пока Элиане было предложено принять ванну и переодеться.
– Потом мы, разумеется, купим тебе одежду и все необходимое, а пока надень мое платье, – сказала Шарлотта.
И вот Элиана стояла перед зеркалом в огромной спальне и смотрела на свое отражение. Волосы уже высохли, и она тряхнула головой так, что они разлетелись веером и покрыли сияющим плащом плечи и грудь. Удивительно, как мало она думала о своей внешности в последнее время! Что ж, кожа лица и шеи по-прежнему белая, а вот руки, похоже, безнадежно испорчены. Да, она похудела: щеки впалые, шея тонкая и ключицы выпирают слишком сильно. Но это ничего, главное – глаза! Куда подевался тот мягкий, бархатистый, немного лукавый взгляд? Теперь они блестят совсем по-иному: печально и тревожно.
Что ни говори, по лицам можно изучать историю. Достаточно вспомнить мечтательно-спокойное, даже чуть отрешенное выражение лиц окружающих в дореволюционные времена, потом – эти же лица в жестокую пору якобинского террора: безрассудство и ненависть в глазах санкюлотов, рвущихся в бой за новую жизнь, и взгляды заключенных в тюрьме, взгляды, выражающие трагическое отчаяние, неверие, страх… А в часы заката Республики – разочарование, усталость и… проблеск надежды.
А вот Шарлотта, похоже, осталась прежней, спокойной, серьезной, уверенной как в себе, так и в завтрашнем дне.
Элиана взяла в руки оставленное сестрой платье из гладкого, плотного кремового шелка. Надо же, как изменилась мода – ничего общего с тем, что носили до Революции! Высокая линия талии, рукав на широкой манжете… Элиана надела платье. Короткий лиф с глубоким вырезом мягко облегал и подчеркивал грудь, юбка, заложенная сзади встречными складками, красиво ниспадала до щиколоток.
Элиана не знала, как причесать волосы, и по привычке собрала их в узел и перетянула лентой. Потом заставила себя улыбнуться. Теперь она опять может нравиться. Только… кому?
Подавив вздох, молодая женщина подошла к окну и несколько секунд смотрела на силуэт города, темнеющий на фоне светлого неба. Потом повернулась и открыла дверь, ведущую в столовую.
Когда Элиана увидела накрытый стол, у нее чуть не вырвался крик изумления. На первое был суп из креветок, затем подали тонко нарезанную лососину и ветчину, баранье рагу и шпинат, на десерт – хрустящие вафли, шоколадный мусс и великолепно пахнущий кофе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53